Прибой

Хоть это ревёт прибой, как
будто б я на берегу —
за стенкой не спит ребёнок,
и я уснуть не могу.

Русалкой в постели бьюсь я,
вдыхая до рези плач,
а он отдаёт Русью —
так солен, густ и горяч.

Зажмурившись, с берега-края
скатиться хочу и боюсь —
настолько она родная,
настолько жуткая — Русь...

И знаю, клёкотом чаек
почти сведена с ума:
ребёнка Марья качает,
качаясь притом сама.

Опять ни про что побита
(так вижу я сквозь песок)
вставляет Мадонна Литта
в ревущую пасть сосок,

и жадными сын губами
впивается в сочный нерв.
И лик её бледный — гербарий,
всем, что цвело, подурнев;

и взгляд боязливый бросив,
зажмуривается она:
швыряет пьяный Иосиф
окурок в лоно окна,

подходит и рушится тяжко
в кровать, как ударом сбит:
— "Вот видишь, вот видишь, Машка!
Твой выродок крепко спит!.."

Я слышу всхрапы и скрипы,
мечась на своём берегу:
того не хочу, что скрыто,
да только уснуть не могу.

Вдыхаю — и бриз так тонок,
и лодочка впереди.
Но снова плачет ребёнок:
наверно — в моей груди.