где красу небесную поют-

                О сколько всяких перепутий,
                в курьёз урока рок сулил!
                Впечатлений новых и распутий,
                бродячей жизнью нам судил.

                Где на ум мила была примета,
                что стремит к земле комета,
                уж, кто сумеет предсказать,
                как скорость мысли обогнать?

                Где не в скромность жизни я сиял,
                пленяв мечту в обличии славы.
                И в разгульный образ позволял,
                лишь любви плебейские забавы.

                Но надежды небыли напрасны,
                в приютах царствует уют.
                Гроз угрозы не столь опасны,
                где красу небесную поют.

                Не так, уж он и мрачен,
                как лёгок был на пыл.
                Над зеркальной гладью,
                грозным облаком он плыл.

                Уж молний всполохи и грома,
                дальним хаосом погрома,
                стремят нарушить тишину,
                волной впечатления уму.

                Посредственны знания его языка,
                и божественный дар музы не нужен.
                Не влечёт его слава, слишком бледна,
                и лишь с волей небесной он дружен.

                Дерзновенен уделом, то снова уныл,
                и дубу на срубе приметен он был.
                Словно в сводах, он двери открыл,
                и грохотом грома вселенную крыл.

                Громовержец ада, уж хлопочет,
                день на тень изводит бес.
                Громким громом он грохочет,
                усердно славя свод небес.

                Словно в сонно дремлющем броде,
                на долю смятенья загладив вину.
                На заздравно ликующей ноте,
                в жертву природе налил пиалу.

                Но, как чуден мир велик,
                в вожделённых чувствах воплощенья.
                Приятен ваш мне ясный лик,
                в приютах мирного забвенья.

                Бродит месяц средь небес,
                красуясь нежными чертами.
                В седом тумане дальний лес
                и сень под божьими крестами.

                На приливах силы лёгок шаг,
                где нельзя ступить в овраг.
                На всю природу мимоходом,
                предпочёл я пешим ходом.

                Под тревожный рой стихии,
                не стать бы жертвой малярии.
                Идя неведомой тропой,
                спешу скорей к себе домой.

                И в заклятом мире круговерти,
                идя тропой покаянной мольбы,
                где на печИ бытуют черти,
                я стал заложником судьбы.

                Туманной тропкой редколесья,
                бреду не хоженной тропой.
                В тиши угрюмого полесья,
                слышу голос грозовой.

                Там, в дали угрюмой сени,
                серых туч скопилась тень.
                Блажен в прахе запах тлений,
                и в унылых грёзах день.

                Уж последний луч зари угас
                и меркнет свет вселенной.
                Небесной воли слышен глас,
                в блистании ревности надменной.

                Увы! Пора зари минула,
                последний алый луч угас.
                Прохладной свежестью дохнуло,
                слышу грозной брани бас.

                Вой и хохот, слышны дики крики,
                совий зов в полночи глухой.
                В загробном таинстве вдруг клики
                и гром раскатистый сухой.

                Обречённым быть съеденью смогу,
                болотом брёл в свою берлогу.
                И на свалке быта, как комар,
                в даль убыл под дым сигар.

                Но немного надо-б отдохнуть,
                труден дальше будет путь.
                Нету в рай прямой дороги,
                полной терний и тревоги.

                В унылых грёзах домогания,
                жить мечтою о родном,
                пустынных духов обетования,
                поминальным вижу отчий дом.

                Воззрел вдали избушек ряд убогих,
                в укладе жизни правил строгих.
                На отшибе околиц куполы церквей,
                в умиротворённом крае без страстей.

                Где с глухой лесной в дали опушки,
                колокольной трелью всех тонов,
                разносят святости церквушки,
                умиротворённым звоном куполов.

                И, всё тот же, кров с поросшим тыном,
                в долине низменных равнин.
                Где старушка мать, гордилась сыном,
                уж давно покинул семьянин.

                Вокруг приземистые хаты,
                приматов ароматы.....
                Сутулистый забор,
                пышной роскоши набор.....

                И на взор патетики трущоб,
                где нету пользы чему верить,
                не в службу, в дружбу чтоб,
                на пробу гроб себе примерить.

                Кругом уют куют селяне,
                кто трудом, иной по пьяне.
                И на той пустой поляне,
                мой отчий дом в бурьяне.

                Не толь бедна, не то богата,
                и хата под шифером стоит.
                Что корысть - пустая трата,
                сойти на тленье не спешит.

                Я до ниточки промок
                и вьётся струйкою дымок.
                В три обхвата на два брата,
                вожделённой пристани очаг.
                в неуёмных буднях аристократа,
                приют полуночных бродяг.

                Вот вхожу я в келью вековую,
                и вижу чашу дружбы круговую.
                Столпом вознёсся бардачок,
                почить почтенный старичок.

                Стар и сед, измученный тоской,
                сидит убого, унынием убитый.
                На бледной памяти мирской,
                словно памятник забытый....

                За столом седые усачи,
                отдавши душу за харчи,
                в блажи скромного уюта,
                у хозяев вымолив приюта.

                И толь мне оными присущих,
                и под иконами трясущих,
                своей поседелой бородой,
                на божью милость в упокой.

                В усердность некую в услугу,
                с досужей волей на потугу.
                Им огонь вздувать в печи,
                вменила бабка на харчи.

                Под надёжной сенью без закона,
                на дань утехи стражей трона.
                На лестный лад лексикона,
                в углу стоит на свят икона.

                В обветшалом обрамлении портрет,
                на почётном месте был воззрет.
                И под святою ризою оправы,
                в оклад помина давней славы.

                Среди безысходности рутин,
                домашней утвари картины.
                Следами давних паутин,
                в брызгах радужной лучины.

                Среди иных предметов нищеты,
                в атрибут поклонников мечты,
                на бесстрастны суждения верны,
                гитара, шпага и цветы.....

                Палитра, краски и мольберт,
                на обед десерт из слюнок.
                В святую прелесть неких черт,
                прельстился взору и рисунок.

                И в скуке, грусти у камина,
                томит на мыслях сонный ход,
                лихой судьбою селянина,
                свести на совесть целый год.

                Расслабив плечи в милость встречи,
                на кайф покоя у печи.
                Сладок голос лестной речи,
                на чад пленительной мечты.

                И бабка, божий одуванчик,
                и давней ветхости диванчик,
                и весьма прибраны подушки,
                для докучливой старушки.

                И тишь, покой царит кругом,
                уж, вдали грохочет гром.
                со свод небес пролили ром
                и мысль плетётся за пером.

                Под грохот грома, сидя дома,
                на отраду вычтенных минут.
                Среди погрома, бочка рома,
                на кайфы кстати будет тут.

                И на фоне забвенья, табачного дыма,
                Так, учтивы мотивы забавы порой.
                Вспомнятся пляжи солнечного Крыма,
                где, русалки пленили своей красотой.

                Страстей стихии власть святая,
                где, мрак безмолвия царит.
                Клонит в сон, глаза смыкая,
                душа во мгле, уже парит.

                Вещуньи песенный мотив,
                глухих на взоры обратив,
                у грёз печального конца,
                спешит потешить молодца.

                Куку, куку - сватает кукушка,
                сидя где-то на суку.
                В избушке молится старушка,
                строгий критик на чеку.

                Глухо доносится до слуха;
                снова грохнуло в дали.
                Перекрестилась набожно старуха,
                нервы, не выдержав сдали....

                В томлении сельского досуга,
                главой покрытой шишаком,
                услышав голос предка друга,
                бабка рехнулась умом.

                На предмет иной приметы,
                сверкну я братцы слогом.
                За явь мечты сошли предметы,
                видать давно забыты богом.

                И на камельке укромного жилища,
                уж давно кипит на углях пища...

                Коптит камин в помин-ой келье,
                мрак объятый тишиной.
                Бабка стряпает изделье,
                запах прелости грибной.

                То в снеди яства на харчи,
                колдует бабка у печи.
                Разносолом стол уж ломит,
                но на соли сэкономит.

                То обед, готовит ужин,
                с утра заглянет в погреба.
                Хозяйки глаз, повсюду нужен,
                у ней не завидна судьба....

                И ропщет бабка Валентина,
                в узор морозный на стекле.
                То греет кости у камина,
                в уютном комнатном тепле.

                Обременённая недугом,
                плодотворным промыслом трудов,
                слугою слыть, иному другом,
                среди без заботливых дедов.

                Кукует кумушка кума
                на раннем утреннем рассвете,
                лишённая силы и ума,
                задом всем в примете.

                Детей поила молоком,
                бурёнку вечером доила.
                Рано утром с кузовком,
                по сладкую ягоду ходила.

                Что ей в жизненной загадке,
                что ей от бога любовью дан?
                И на грядке всё в порядке,
                и мятных запахов дурман.

                И в злато-солнечной короне,
                подсолнух голову склонил.
                Поникшим ангелом на троне,
                пернатым в пробу был он мил.

                И мила была картошка,
                по цене расти немножко;
                "как - то не было давно,
                во сто целковых за кило".

                Где мила кулёме лени дрёма,
                когда настанет время перелома,
                смЕжить веки в божий упокой,
                на весь тяжёлый шар земной!

                И судьбой довольный кот,
                крещён на поприще хлопот,
                толь мечту любви томить,
                толь во щах ершей ловить.

                Уж, ему не стало на рассвете,
                ловить калорию в котлете.
                И ленью мает в этом свете,
                на куплет стихов в примете.

                Но мурлыку повар обожая,
                жаркое в пробу подаёт.
                Словами нежными лаская,
                божьей птичкою поёт....

                Часов смиренных счёт,
                меж тем невидимо течёт,
                кукушке ставят на учёт,
                галантную славу и почёт.

                Бьют часы беспечного досуга,
                кот мурлычет, реквием поёт.
                Рядом с ним милая подруга,
                его гладит, тут же и прядёт.

                Куда б судьба меня не мчала,
                всюду люб смиренный уголок.
                Мечтой далёкой идеала,
                страстей неволи грозен рок.

                В привольной праздности веселья,
                в келье шуток и вина,
                словно в праздник новоселья,
                отрадно тешиться с пьяна.

                Ещё до ку-ку-канья кукушкой,
                божьей матерью старушкой.
                Как, видно в милость будет мне,
                сподобить из картошечки суфле.

                Кумирам мира, пир весёлый,
                не я ли вами обольщён?
                Соблазнён раем гусь тяжёлый,
                снадобьям прочим предпочтён.

                Когда на блажь мила судьбина,
                позволит мне неволить ум.
                Люблю вздремнуть я у камина,
                себя отдав на волю дум.

                Уж томленья нег пленили очи,
                грозной ночи уходят прочь.
                Грянул гром, что было мочи,
                дремоту силясь превозмочь.

                Но, мир уж вижу в блудном сне,
                слышу арф весёлых отголосок.
                Наш медонос - бедный недоносок,
                гуляет мирно по стерне.

                Где, оградой град горожен,
                где, звонарь давно низложен.
                Иду нехоженой тропой,
                бредут бурёнки в водопой.

                Уж, треть осталось им пути,
                бог ублажит их пройти.
                Вниманьем долга одарив,
                в мотив разлуки обратив.

                И велика-ль мирянам доля,
                была-б душа, да добра воля?
                И в укладе жизни всем везло,
                что бурёнке в моду то седло.

                Пленённые взглядом восторжен-ия,
                гремят литавры, бубны в перебой.
                Под сводом сонного броженья,
                всё кружится, и мчится перед мной.

                И всё мне здесь родное,
                не приклонен в пафосе пиит.
                Чтит свято-трепетно земное,
                и путь его тщеславием увит.

                Толь под лёгкий шум берёзы,
                на долю грёз накатят слёзы.
                Где, ветра слыша нежный стон,
                в лонах тона отдам поклон.

                И всевышним избранный владеет,
                непостижимой истиной уму.
                Не спит пиит, стихи лелеет,
                привержен долгу своему...

                в послесловие...
                И снится мне сирень у дома,
                в краю тотального погрома.
                И света-тёмный взору сад,
                и на лозах спелый виноград.

                А воевода сводов всё роптал,
                уж иной не ведая заботы.
                И слух, и взоры мне ласкал,
                объятых сумраком дремоты.

                И я взлетел на небо с гроба,
                и, как гомо-сапиенс особа,
                индивид природы, персонаж,
                на бронь у Бога снял этаж.