Руины Колизея

С любопытством я смотрела на мужа, когда Дмитрий приходил к нему. Видеть их вместе было и радостно, и больно. В этом присутствовал комплекс, тайное превосходство Дмитрия, ему всегда был интересен мой муж, он восхищался им в душе. А теперь, через меня, он возвысился над ним. А я, через Дмитрия, расквиталась с мужем за его Альфию. "Вот сидит муж, пребывая в довольстве от своего тайного романа, о котором непрестанно говорит мне. Сидит муж и спокойно, без ревности, без подозрений говорит с моим любовником, значит, я - молодец и веду себя правильно, а не как слабонервная дрянь" - так думала я, глядя на них обоих.
- Ах, мадам, зачем я тебе? - в недоумении, восклицал муж, но эту фразу я читала - наоборот. Сука, извращенец чертов. Знаешь, какая ты необыкновенная! И много упустила в жизни из-за меня... Ты талантлива, предмет роскоши. Мне бы что-нибудь проще. Это говорил муж.
- Ты - предмет роскоши! Антиквариат! Но и им можно заколачивать в стену гвозди! - заканчивал он свою речь, полностью выговорившись, почесав свою похоть о мои больные нервы, пощекотав язык. Я ненавидела его, молча. Я материально зависела от него, и за эти блага терпела его. Я спокойно встречалась с лейтенантом - эти его "щекотания нервов", давали мне право на то, чтобы меня не мучили угрызения совести. Так, в течении многих лет, с немыслимым иезуитским вывертом, проявлялось его влечение к татарке. Открыто любить Альфию он не мог, его несбывшееся бередило его садизм. Наше общее несбывшееся казалось ему снежным комом, который не мог растаять в холоде наших кислых, плачевных, бездарных объятий. Мы мучили друг друга, а жить порознь уже не могли. Я давно стала созерцателем своей жизни, а теперь мы еще совместно присутствовали на мемориале. "Вот, что бывает с мужчинами, у которых в жизни была только одна женщина! Это же Набоковская "Лолита" резво прорезала свои зубки. И мы сохраняли дерево, сплошь изъеденное червями, хотя оно могло рассыпаться от малейшего ветерка...
В то утро я встала, радуясь, что могу ходить. Еще недавно расстояние от дивана до стола - казалось мне кругосветным путешествием. И тотчас, как картина, пронеслась сцена: я впервые вышла из дому. И, хромая, стыдясь своей палки, добралась до рынка, чтобы купить зонт - палку. Ходить с палкой, вернее, это была резная трость - мне почему - то было стыдно. Довольная и усталая, я вернулась домой с зонтом гигантских размеров, который великолепно смотрелся и был элегантен. Привязывая гипс к ноге, я сидела в зазеркалье - тут и пришел Дмитрий. Это был не "наш" день, он пришел как бы к мужу. В клетчатой, рабочей рубашке, которая как-то ловко сидела на нем, он стоял в дверях моей комнаты, наблюдая за мною - нежно и растерянно.
- Не смотри на меня! Я сейчас переоденусь! - перехватив его взгляд и выражение лица, тотчас сказала я, стыдливо спрятав гипс, как царевна - лягушка свою лягушечью кожу. Он улыбнулся нежно, но это выражение растерянности и счастья - как бы осталось мне на память. В моем воображении он остался таким, так в тот вечер, когда, положив руку на тонкую талию, стянутую офицерским ремнем - юный и стройный! - он смотрел на меня.
- Я - руины Колизея, но на них съезжаются туристы всего мира! оправдывалась, как бы извинялась я, повторяя шутку мужа. Муж встал в то утро и, поставив чайник - зазывал меня на кухню. Я видела, что последние дни он мается новым выпадом Альфии, ходит грустный и все время - как бы шмыгает носом. "Если бы люди могли видеть себя со стороны! Ведь я не веду себя, как дура, слабонервная кретинка!" - злясь на мужа, подумала я.
- Иди сюда, Кот! - мне скучно... - раздался голос мужа.
- Ни за что! - подумала я. Сейчас откроет свой мусоропровод, начнет выброс отрицательных эмоций - подумала я и, с ненавистью, включила пылесос. - Придурок блажной! Урод... - думала я, а дальше в мыслях следовал нецензурный мат, которым я теперь выражалась с мужем.
- Кот! Я ухожу! - он крикнул мне из прихожей, надевая сапоги.
"Сейчас тяпнет - пес шелудивый, блажной, придурковатый, прихвостень татарский! - пронеслось в мыслях. Муж потирал виски.
- Голова болит! - доложил он мне радостную весть. А разве есть у меня голова? Я себя терпеть не могу! Даже не уважаю! - продолжил он рапорт.
- Знаешь, какой я дурак? - вытаращив глаза, он преданно, заглянул мне в глаза.
"Куда уж больше?! Лечить тебя надо, у психиатра! - подумала я, но вслух ничего не сказала. Собачье терпение иметь надо! Чтобы это выслушивать. Здорово я закалила свои нервы! - но он прямо-таки заболевал, если не мог довести меня до истерики, чтобы мне было плохо... Все "пули" попали прямо в сердце.
- Бутерброд взял? деловито спросила я.
- Бутер есть, а где найти "брод"? - начал завывать он, что в переводе означало, что завтрашнее свидание с Альфией состоится, если он найдет этот окаянный "брод".
- Брода нет! - ответила я, закрывая за ним дверь. Сука! Докопал...
Все кипело у меня внутри, потому, что он не мог скрыть свое увлечение достойно, не донимая меня. Впрочем, никто из мужчин не умел этого, даже Давид.
Х Х Х
- Говорят "счастливый брак", "несчастный брак"... Стало быть, у меня был несчастный брак, а я всегда любила мужа... Не веришь? я говорила лейтенанту, глядя на наше общее отражение в зеркальном потолке.
- Верю! - ответил он.
- Очаровательный! - сказала я, склонившись над ним.
- И никакой я не очаровательный! - возразил он. Лейтенант не любил сюсюкать. Но пока именно он был единственный, кому я верила. В этом была главная мелодия нежности к нему - не считая секса. Вернее, секс был главным.
- А нет ли здесь чего-то животного, в такой тяге к друг другу? Я долго думал на эту тему. И все-таки главное: нежность. Мне нравилось, то, что он умел все определять, у него хватало чувства меры во всем. Порою, он не мог найти нужное слово для определения чувства. Тогда я - как - бы мимолетно, подсказывала ему, но так, чтобы он не почувствовал подсказку. Что вообще я знала о нем? Сын военного, отец - подполковник, живет где-то на Украине. Дмитрий - после окончания военного училища, служил в Грузии. Там у него был роман с женщиной - вдвое старше его. Полтора года он был с нею и, кроме нее, у него появилась другая подруга... Так, запутавшись между Сциллой и Харибдой, он подал в отставку и уехал. Лейтенант был гурман по части женщин. Я понимала, почему. "Знаешь, - говорила я - женщина в течении жизни становится как бы накопителем "солнечной энергии". Только путем тренировок, естественного отбора, подходя к Бальзаковскому возрасту, женщина становится носителем любви. Он ничего не отвечал мне, а только слушал. Лейтенант слушал меня, чтобы где-нибудь повторить мои слова. У него была превосходная память. Я не раз обнаружила это, когда он слово в слово передал разговор между мною и моей приятельницей, который мимолетно услышал.
- Я надышался серы... - сказал Дмитрий. Он работал в маленьком кооперативе. Нам надо за месяц распустить холодильник.
- Распустить? - изумилась я.
- Да. Это промышленный холодильник. Надо отрезать все трубы и продать их.
Я удивлялась, откуда он черпает энергию - после такой работы приходить ко мне. И каждый раз, провожая его, я ждала, что следующего раза не будет. Проходили три дня и раздавался звонок и его голос.   
Х Х Х
- Послушай, я вчера написала! - говорила я мужу. Это напоминает японскую поэзию: "Бог даст и мы отметимся в небесной канцелярии. Уже замерзшей веточкой в окошко постучал..."
- И это все? - спросил меня муж.
- Да. Сперва я хотела добавить, но поняла, что это - наилучший вариант. За годы тайного служебного романа, у мужа появилась манера разговаривать со мною, как бы через татарку, а у меня - будто бы я вложила все деньги в банк, который лопнул. Я ненавидела и жалела его, и продолжала любить, но уже с другой позиции, это была жалость на ту ложь, нагромождение лжи и истерик, которые он взволил на нас обоих. Жалость к слабому, ненависть за то, что я перестала его жалеть. Как листья с дерева - облетела моя любовь... "Ненависть, с точки зрения разума, есть вечное отрицание. А с точки зрения чувства - это один из видов атрофии, умерщвляющей все, кроме себя самой". Накануне, позвонив Давиду, я прочла ему фразу.
- Кто это? Ницше?! - заинтересованно спросил он.
- Нет. Угадай!
- Значит, Кант.
- Нет.
- Тогда... - он сделал короткую фразу и, слегка поразмыслив над вкусами мадам - как он, порою, называл меня, безошибочно произнес Оскар Уайльд.
- Браво! - подумала я. Настроение у Давида было скверное. Он сообщил мне, что "меняет смену караула". Сей факт мог означать, что ему надоела его очередная пассия или он ей - своим занудством. Я была каким-то мусорным ведром, эдаким "козлом отпущения", куда муж и Давид сбрасывали дурные эмоции. Давид никого не любил, кроме самого себя, и был о себе настолько высокого мнения, которое держал при себе, что в данный момент его неразбериха с самим собою была направлена на то, чтобы - попутно! - ненавидеть все человечество - ничтожных бездарей! - по - сравнению с талантливым, с ним!