Николай Горбачев о Михаиле Митине

Николай Горбачев, журналист, литературный критик, член Союза писателей России - о своем друге Михаиле Митине.


Мы познакомились в 1962 году, в студенческой аудитории Московского oбластного педагогического института имени Н.К. Крупской. Студенты быстро сходятся. И то, что мы подружились, было не удивительно - одногодки, москвичи, любим физику, литературу, спорт. Мы были такие же, как все, но Миша выделялся из общего ряда студентов - он писал стихи. Об этом я узнал не сразу, а позже, когда увидел своего друга на сцене институтского актового зала, - он выступал со стихами.

Это было здорово - в нашей группе был свой поэт! Девушки в зале перешептывались, аплодируя Михаилу Митину. Я тоже любил литературу, но поэзию - скажу без преувеличения! - полюбил и стал понимать именно тогда, в институте и именно благодаря своему другу. После лекций у нас было достаточно времени, чтобы обсудить все насущные проблемы, в том числе поговорить о поэзии, почитать друг другу стихи.

Подружиться - не удивительно , удивительно то, что дружба наша, скрепленная родством лирических душ, сохранилась на многие десятилетия, и только неожиданная смерть Михаила Митина в 1997 году развела нас.

Однажды он написал на смерть одного близкого человека такие строки:

                На таком замесе,
                Человек -  скала!
                Почему же за месяц,
                Смерть его взяла ?

Его самого смерть забрала в одночасье. Миша тоже был сильным человеком, сильным и талантливым во всех делах за которые брался. В науке, в литературе, в преподавательском труде.
 
Однажды еще в институте Миша попал в нелепую ситуацию: в столовой выронил тарелку с какой-то едой. И, как каждый человек на его месте, на мгновение застыл, опешив. Его поддержала стоящая рядом профессор Зоя Гражданская, тоже писавшая стихи. Улыбнувшись она сказала:"Такое случается только с поэтами!"

Одно из тех стихотворений, которые он первокурсником читал на студенческих вечерах, было о девочке, продающей на улице подснежники. У нее из семьи ушел отец, ушел к другой женщине в поисках легкой жизни. Не помню всех деталей  (рукопись не сохранилась), но пафос этого стихотворения был направлен на обличение этого человека, автор, конечно был всем сердцем на стороне девочки:

                Девочка дай мне подснежник!
                И руку свою мне дай!
                Пусть станет самым нежным
                Этот нелегкий май.

Стихотворение из тех, что называются юношескими . Он написал его еще школьником, сейчас (спустя сорок лет) оно звучит и вовсе наивно, но в 1962 году в студенческой аудитории оно воспринималось вполне современно, в том смысле, что и поэты громко звучащие тогда на всю страну! - тоже обличали мещан, ханжество, людей черствых, эгоистов. Воспевалась же романтика дальних дорог, смелость, открытость, самопожертвование. И тема одинокой девочки (девушки, женщины) была в стихах многих поэтов, в частности, у Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского. Так, у Вознесенского есть стихотворения “Первый лед” написано еще в 1959 году:

                Мерзнет девочка в автомате,
                Прячет в зябкое пальтецо
                Вся в слезах и в губной помаде
                Перемазанное лицо.
               
                Дышит в худенькие ладошки.
                Пальцы - льдышки. В ушах - сережки.
                Ей обратно, одной , одной
                Вдоль по улице ледяной.
               
                Первый лед. Это в первый раз.
                Первый лед телефонных фраз.

Надо сказать, что телефон, телефонные разговоры, вокзал и вокзальные встречи- расставанья, а также дождь и снег - были обязательными атрибутами поэзии молодых. Но так, как написал стихотворение о телефоне наш друг восемнадцатилетний Михаил Митин, не написал никто. Ни тогда. Ни сейчас. Помню с каким уважением принимали Мишу после чтения стихов в самых разных литобъединениях. Как правило, он обязательно читал и “Телефонную трубку”.

                Казнили трубку телефонную. Повесили.
                За ложь, за все ее обидные слова.
                За все измены, за молчанья месяцы
                Пропала трубкина шальная голова...

Вообще литературные объединения 60-х годов - удивительные собрания романтически настроенной молодежи. Объединения... Они действительно объединяли, - объединяли тех, кто любил литературу и сам пробовал писать. Люди собирались разные - и в своих увлечениях, и в мере таланта - бывало, обсуждая не очень удачно написанное, говорили резкости, но, встречая талантливое, отдавали автору должное.

С Михаилом Митиным ходить даже на заседания литобъединений с неизвестными эстетическими установками (диктовали которые руководители объединений - сложившиеся литераторы, как правило) было делом беспроигрышным. Даже если его стихи не приходились по вкусу местным лидерам, всем было ясно, что речь идет о состоявшихся вещах, а их автор, безусловно, талантлив. Хотя, конечно, заводились споры о любимых поэтах, о том, какой должна быть поэзия. О, эти абстрактные споры казалось, сколь они наивны и бесплодны! Но за ними, как это ни странно, стояло тогда еще малоприметное политическое противостояние будущих десятилетий, разделившее общество на рубеже 80-90-х годов...

Предмет для спора было найти не трудно - Солженицын, Пастернак, Даниэль... Бродский, которого судили в ту пору в Ленинграде за тунеядство, вообще никому не был ведом, кроме узкого круга тамошних литераторов, но ведь говорили же о нем, в том числе и мы, студенты областного педагогического. Песни Окуджавы, Высоцкого, Анчарова, Клячкина, Галича... Да что там эти имена, когда в нашем институте были свои кумиры - “Снегири”. А если проще - Андрей Поздняев и Евгений Сергеев, студенты- филологи, пишущие стихи, а на свои стихи складывающие песни. Наши “Снегири” с успехом могли выступать в любых аудиториях - интерес к ним и успех был обеспечен. Недаром же на конкурсе самодеятельной песни Москвы они однажды заняли первое место.

Так вот, выше я говорил о том, что в то время каждый начинающий поэт считал своим долгом написать стихи о телефоне, электричке, первом снеге и дожде. Но разве кто-то мог упрекнуть в повторе , шаблонности образа в митинском стихотворении “Дождь”?

                Дождь от солнца косит,
                И зонты не спасут!
                Будто тысячу сит
                Над землею несут.
                ..............................
                Завтра будет досадно,
                Как в газетах прочтешь,
                Дескать, были осадки.
                И ни слова про дождь.

Казалось бы, обычная зарисовка: подумаешь, восхитился дождем, капризом природы, разбушевавшейся стихией! Все так, но в том-то и дело, что этот сильный дождь, ливень видели все, но только поэт увидел здесь волшебство. И стихотворение пожалуй, не столько о дожде, сколько о поэзии, об умении видеть поэтическое в окружающей жизни, о необходимости ценить лирическое начало в жизни и в себе. “Были осадки” - это повседневность, рутина, проза. Дождь - поэзия, необычность, исключение из правил, стихия, романтика. И поэт, увы, одинок, он чувствует это: “Завтра будет досадно...” Как заканчивал стихотворение один из известных советских поэтов:

                С далеких дней поэзия и проза
                Извечный спор ведут между собой.

Мы тогда открывали для себя поэтов. Конечно, многое из творчества поэтов первого ряда нам было известно, но в том-то и дело, что советская поэзия, как никакая другая, очень богата именами, стилевыми направлениями, тематическими открытиями. Мы были рады в сборнике неизвестного автора найти хоть одно тревожащее стихотворение, хоть несколько блестящих строк. 

Вот и сегодня, перечитывая рукопись настоящего сборника, я еще раз убеждаюсь в том, что мой друг Михаил Митин - автор многих отличных стихов и при этом еще автор множества блестящих строк. Заключительные строки должны быть ударными - это Митин исповедовал всегда. Об этом требовании говорили и многие именитые поэты: начало стихотворения  - разбег, потом отрыв от земли, взлет, парение. У М. Митина в заключительных строках часто формулируется незаурядная мысль. Афоризм. И это было вообще характерно для его стиля мышления.

Помню, он как-то заспорил на одном из заседаний институтского литобъединения “Родник” с нашим руководителем поэтом Борисом Лозовым (в другое время им руководил молодой, но уже хорошо известный , набиравший силу Владимир Фирсов- в скором времени лауреат Премии Ленинского комсомола, затем лауреат Государственной премии РСФСР, ныне главный редактор журнала “Россияне” ), что главное в стихах - мысль или образ. Поэт, много повидавший на своем веку, утверждал, что образ, студент говорил, что мысль. Спор, конечно вышел беспредметный, поскольку и оба спорящих скорее всего понимали: одно без другого вообще не существует, а кто или что главнее - это так,  для детского спора. Сколько надо того, а сколько другого в процентах не подсчитать никому.

Но важно, что Миша настаивал именно на первородстве мысли.“Что сказать?”,а потом уже “как сказать”.

Порой  говорят: на творчество такого-то поэта повлиял такой-то и такой-то. Имеется ввиду здесь форма стихосложения, манера разговора и даже тематика. Бывало и бывает и другое любимому поэту начинают подражать...

Среди наших институтских друзей был интересный поэт Виталий Амурский с филологического факультета. Порывистый, эмоциональный, он писал неплохие стихи, но вот незадача: в них один к одному - угадывался его кумир Андрей Вознесенский.

У Михаила Митина были, конечно,  любимые поэты, и читал он в молодые годы немало, мы же в студенческие годы пытались поделиться друг с другом понравившимся стихотворением прочитанным в газете или журнале, самых разных авторов. Таких стихов и таких авторов было очень много. Постараюсь назвать поэтов любимых Михаилом Митиным, то есть, особенно близких ему. Это Константин Симонов, Михаил Светлов, Дмитрий Кедрин, Евгений Винокуров, Ярослав Смеляков, Леонид Мартынов, Василий Федоров. Остановиться здесь трудно. Но в том-то и дело, что этот ряд можно продолжать и продолжать. Я мог бы назвать несколько десятков советских поэтов, стихами которых он восхищался. Впрочем, здесь пожалуй, уместнее другое слово: не восхищался, а любовался. Да-да, именно любовался, потому что читал вслух эти стихи как-то торжественно и ласково, улыбаясь от ощущения красоты чувства, пережитого автором и переданном в стихотворных строчках нам, читателям.

Он любил стихи Михаила Луконина, Василия Кулемина, Бориса Слуцкого, Владимира Соколова, Александра Межирова, Игоря Кобзева. И снова, повторюсь, список любимых поэтов этим не исчерпывается. И конечно же, мы очень внимательно следили за Евтушенко и Вознесенским, в некоторой степени задававшими тон  в поэзии поколения, вошедшего в литературу в 50-е годы. Скажем, я не жалел скудных студенческих рублей, чтобы разыскать и купить у спекулянтов первые сборники стихов Е. Евтушенко. Хотя что в них было особенного, кроме того, что входило в последующие томики? Стихи о Сталине, да еще и какие-то слабенькие стихи. Но тем не менее, хотелось иметь редкие книжки.

Но я думаю, что для Михаила особенно важна была питательная среда творчества. В институте это прежде всего были филфаковцы - уже названные мной Андрей Поздняков и Евгений Сергеев, а также Виталий Амурский, Александр Трошин, Владимир Крупин, Вячеслав Панькин, Арнольд Сидоров, Лев Ломихин. Из физматовцев своей дружбой Миша оделил Виктора Тимофеева и меня, а также Кирилла Патрушева. Питательная среда важна кроме всего прочего для того, чтобы ощущать нужность своего творчества. Поэт, прозаик, критик, драматург  пишет в конечном счете не для себя (чтобы там не говорили эстетствующие авторы!), а для людей, поэтому ему всегда нужен слушатель или читатель. Пишут для людей и, написав что-то, спешат показать сделанное своим близким, тем, чьему вкусу и знаниям доверяют.

Так было и у нас. Бывало и так, что читались еще не законченное стихотворение: “Концовку еще надо будет доделать”, говорил Михаил. Иногда через несколько дней он читал окончательный вариант, иногда через несколько лет.

И еще раз повторяю: да, стихи пишут для людей. Это аксиома. Но при этом нельзя дать ответ на вопрос: почему на протяжении тридцати лет после первых публикаций стихи Михаила Митина отлеживались в столе, к ним добавлялись новые, но только для того, чтобы также безвестно покоится рядом, не показавшись на свет. Некоторые из них до последнего времени были неизвестны даже мне, хотя Миша обычно делился новыми вещами, пусть по телефону, но разговоры у нас в последние годы и месяцы были продолжительными и основательными, не забывали мы поговорить о поэзии и почитать интересные стихи друг другу. Он читал некоторые стихи сыну, читал их мне, некоторые стихи посвященные военной теме, читал товарищам по работе и ветеранам войны. И все-таки получается, что читал многое, но не все. А главное - лишь читал. И только. Но не предлагал редакциям - и сам не ходил в редакции газет и журналов, и не посылал по почте - почему?

Только ли потому, что не хотел получать отказ - это, конечно же, каждый нормальный человек воспринимает болезненно, или может причина в чем-то другом? Не знаю.

Для меня это было чужой тайной, тайной остается и по сей день. Это непонятно еще и потому, что я - близкий человек - с семидесятых годов работал в литературных изданиях, отвечая в них за поэтические разделы, не раз предлагал товарищу поставить его подборку в номер, для этого и надо было моему другу всего лишь перепечатать стихи на машинке, да принести в редакцию. Но переговоры на эту тему заканчивались ничем. А в последние годы и вовсе не стало никаких преград к публикации: подкопи денег да выпусти свою книжечку, но нет, вроде бы подумывал поэт о публикации - выпуске сборника, но не успел.

Смерть пришла неожиданно, а значит и книгу не суждено было увидеть. Но вот усилиями сына поэта сборник все-таки выходит. И хочется надеяться, что любители поэзии, прочитав его, увидят незаурядный талант автора. Его имя - Михаил Митин. Поэт России со своим не громким голосом. Поэт России и ее гражданин.

Он не успел защитить докторскую диссертацию по физике, порадоваться монографии, уже подготовленной к печати, не съездил ни разу за границу. К сожалению, не написал многих задуманных стихов, не увидел своей книжечки. Многого не успел сделать.

Зато сделал нравственный выбор: когда общество поляризовалось, разделилось на индивидуалистов, единоличников и общинников, коллективистов, он остался тем, кем был - советским человеком, которому дороги народные чаяния, заботы окружающих его людей. Остался верным идеалам своих родителей - фронтовиков.

Он остался с народом. Без этого не может быть поэта. Он такое испытание с честью прошел.

                Николай ГОРБАЧЕВ, член Союза писателей России, 1998 г.