Давид

Часть вторая

Давид

20

В сумраке они сидели,
Друг на друга не глядели —
Дуня, полная обид,
И её супруг, Давид.
Самогон стоял в бутылке
На столе посерединке.
Все в раздрай, наперекор,
Слышен резкий разговор:
— Можешь пить сейчас, Давид,
Но поставь себе на вид:
Вкруг бутылки не кружи,
Выпей раз — и завяжи!
Не такие генералы
Не сносили головы.

— Дуня, ты ведь неспроста
Водкой поишь мужика.
Я заметил, что наш Яков
От тебя с ума уж спятил.
Вот ты просишь без резона,
Чтобы выпил самогона.
Я же, честно говоря,
Никогда не пил зазря.
Так я думаю и верю —
Место мне теперь за дверью.
Третий лишний я у вас,
Коли Яков спит меж нас.
Зная твой характер мутный,
Понимаю тебя смутно.
Чую только: до беды
Остаётся две версты.
Только, Дуня, чтоб ты знала,
Что куда б ты ни летала,
Хоть на небе, на земле —
Оставляю при себе.
В праздник зимний и Престольный
Приглашу тебя к застолью,
Обо всех твоих грехах
Скажу Богу на крестах.
Пусть все знают, кто ты есть,
А твоих грехов не счесть.

— Не в себе ты что ль, Давид?
Не пойму, кто говорит,
То ли тело, то ль душа,
И не стоят ни гроша.
Предлагаю разве пить?
Тебе лучше бы забыть
Винный запах, даже вид.
Так поверь же мне, Давид.

— Я с тобой поговорил
И тебя предупредил.
Нынче сон плохой приснился,
Только лишь к утру забылся.
Сердце что-то так и ноет,
И собака рядом воет.
— Лучше б ты поменьше пил,
И тогда бы не хандрил.
— Просьбу ты мою исполни,
До краёв стакан наполни,
Дай что-либо закусить,
Чтоб соседей не просить.
Сплюнь потом с избою рядом
Ты своим змеиным ядом.
Стороной меня держись,
Отравила мою жизнь.

Наливать ему не стала,
Но стаканы подала,
Огурец, картошку, сало
На тарелке принесла.
Отошла в сторонку к печке,
Словно кроткая овечка.
Видны были в темноте
Только злые точки две.
Звон бутылки о стакан
Церкви звон напоминал,
И казалось всё Давиду —
Он справляет панихиду.
Лишь бутылка опустела,
Тело всё отяжелело.
Тут же лёг Давид на лавку,
Но надел зачем-то шапку.

21
В сенцах дверью кто-то хлопнул,
Сапогом о пол притопнул
И, щеколдою побрякав,
В дом ввалился снежный Яков.
— Что за тишь, а сонных нету,
Что за блажь сидеть без свету?
— Ты с цепи, что ли сорвался,
За тобою кто-то гнался?
Ты так шумен, всё бежишь,
Не от страха ли дрожишь?

Занавески в окнах дёрнув
От ненужных лишних взоров,
Табуретку обмахнула
И на Якова взглянула.
— Посиди и успокойся,
От соседей пока скройся.
С нетерпением жду ответ,
Что ты скажешь: да иль нет?
Или будешь между нами
Трясти грязными штанами?
— Как же, Дуня, тут забыться,
Мне и ночью уж не спится.
Всё обдумаем. Не сразу.
Сделаю, как ты сказала.
— Что ж тут думать? Яков, друг,
Посмотри-ка ты вокруг.
Вот на лавке мой Давид,
Он давно уж пьяный спит.
Суждено без проволочки
Нам поставить только точку.
— Прямо с места и в карьер —
Не налезть бы на барьер.
— Конь твой здесь стоит у дома
И к езде уже готовый?
— Я пригнал коня к крыльцу,
Привязал его к кольцу
— Ты Давида  убивай,
Есть начало — ты кончай.

Подаёт железный шкворень
На два пальца толщиною.
Яков к стенке отшатнулся,
Глазки выпучил, надулся,
Шкворень в руки он не взял,
Как ошпаренный, стоял.
Пена вышла на губах.

22
Тут со шкворнем в руках
Дуня шла уже к Давиду,
Не подав волненья вида.
Шкворень в воздухе мелькнул,
Мужу голову проткнул…
И прошёл короткий миг,
Только дёрнулся Давид.

23
Яков тут же поперхнулся
И брезгливо отвернулся.
Руки тихо опустились,
Ноги сами подкосились
— Что стоишь, скрививши рожу?
Заворачивай в рогожу.
Час неровен — вдруг придут
И Давида труп найдут.
Только Яков, побледневший,
Всё стоял похолодевший.
Дуня видит — толку мало,
Прибежала с одеялом,
Как в больнице инвалида,
Вмиг укутала Давида.

24
Не успела повернуться,
Чтобы встать и оглянуться,
Дуня явственно вдруг слышит,
Что за дверью кто-то дышит
И скребется в пустоте,
Скобку шаря в темноте.
Наконец дверь отворилась,
И соседка появилась,
Даже ног не обмела
И с порога начала:
— Умный Яков, как ты мог
Лошадь ставить под мой стог?
Он же съест запасы сена,
Ну соседское ли дело?
Яков при её словах
Испугался в пух и прах,
Улетала мысли нить,
И не в силах уяснить,
Где найти резон словам,
Сел к Давидовым ногам.
Вдруг, вскочил и побежал,
На ходу он закричал:
— Я пригнал коня к крыльцу,
Привязал его к кольцу.
Но соседка усмирила,
Вновь на лавку усадила.
Дуня здесь же, между прочим,
Сжала беленький платочек,
По ресницам провела,
Речь неспешно повела:
— Мой Давид с утра напился,
Да и словно бы взбесился.
Представлял, что он испанец,
Танцевал в кальсонах танец,
Долго ползал по-пластунски,
А потом просил закуски,
Повернул всё кверху дном
Всё искал бутыль с вином.
И вино пришлось отдать.
Только выпив, лёг он спать.
Словно плача в одиночку
Вытирала глаз платочком.
То ль поверив, то ли нет,
Анна ей дала совет:
— Водку, бог с ней, не жалей,
Надо коль ему — налей.
Мужика-то не гневи,
С утреца и похмели.
Анна встала, щуря глаз,
Чуть поправила палас,
Завернулась в балахон,
Дверь открыла, вышла вон.

25
Дуня, сжатая в комок,
Дверь закрыла на замок.
Якова в углу узрела
И сквозь зубы прошипела:
— Дверь открытой коль держать,
То с тобой не миновать
Быть за толстою стеной —
Дверь закроют за тобой.
Дуня стала у стола,
Крошки хлеба собрала,
Одеваться потом стала,
Яшке грозно приказала:
— Собирайся, хватит плакать,
Нам Давида надо прятать.
Хоть на улице темно,
Посмотри: нет ли кого?
Дуне он не возражал,
Как осенний лист, дрожал;
Толь от страха, то ль от стужи,
Толи знал, что будет хуже.
Вот и было все готово,
Не сказав уже ни слова —
Время дело подгоняло —
Труп Давида с одеялом
В сани тихо положили,
Свет неяркий потушили,
Конь рванул копытом снег,
Скрылся в темь, оставив след.

26
Через час, а может, меньше,
Как на том же самом месте,
Поломавши снег сугроба,
Конь стоял уж у порога.
Вышла Дуня и молчком
В сени прянула бочком —
Будто не было и нет,
Виден только слабый след.
Удила лишь по Давиду
Пели грустно панихиду.

27
Не на день и не на два
Разгулялася пурга.
По селению шел шепот —
Не видать Давида что-то.
Как вокруг все не крутились,
К Дуне все же обратились:
— Видно, хворь взяла Давида,
Что его теперь не видно?
Был ответ готов в ту ночь,
Вроде боль чтоб превозмочь,
Показать, как ей обидно,
Что немного даже стыдно.
Очи Дуня опускала
И со вздохами шептала:
— Хворь живет, видать, давно,
Не лечима боль его,
Чтоб в болезни той признаться —
Надо ль было напиваться?
Молвить истину простую,
Что, мол, я люблю другую.
Хмель свою он превзошел,
Четверть выпил и ушел.
С ней, с любовницей, живет,
Сытно ест и сладко пьет.
Мужики не ожидали,
Даже рты пораскрывали,
И минуту или две
Все стояли в тишине,
А потом спросили хором:
— Кто она, откуда родом?
Дуня же в большой печали
Пожимала лишь плечами.

27
Две недели бушевала
Буря, устали не знала.
Наконец под новолунье
Надоело всё ж шалунье
Прятать день и прятать ночь,
И ушла на отдых  прочь.
Утром вид другой открылся,
Мир в иной преобразился —
Скатерть белая лежала,
Лес далёкий оттеняла.
Ни оврагов, ни кустов
И звериных нет следов.
Крыши с полем заровнялись,
Трубы чёрные остались,
Ни проехать, ни пройти,
Занесла зима пути.
Солнце яркое смеялось,
Струи дыма поднимались,
И, поверив в чудеса,
Всё объяли небеса.
Пряный запах бересты
Чуял нос за три версты.
Люди утром просыпались
Миру хором удивлялись,
Взяв большущие лопаты,
Очищали снег от хаты.
Благо все предусмотрели —
Отворялись во внутрь двери.
Узкий вырыли проход,
Как в земле проделал крот,
Как на фронте шли траншеи —
Выше ног и ниже шеи.
Двери снова отворили,
Люди вновь заговорили.

29
Вдруг откуда-то невесть
По деревне прошла весть.
Родилась-то ниоткуда,
Свахе — кум, куме — подруга,
Под большим-большим секретом,
Чтоб не знал никто об этом:
«Вроде б Дуня и Яшок
Взяли вечером в мешок
Тело мёртвого Давида,
Увезли подальше с вида».
Разговоры шли с оглядкой,
Были домыслы, догадки,
А кто знает весь секрет
Так того, поди, и нет.

30
Разговоры, суд да дело,
Корка снега затвердела.
С горки дети кувыркались,
И кричали, и смеялись.
К дому Дуни подбегали,
Хором в окна ей кричали:
«У Дуняши двери сняли
Без ворот оставили,
А Давида удавили,
По реке отправили».
Долго Дуня всё молчала,
А потом вдруг выбегала —
Из траншеи коромысло
Только в воздухе повисло.
Мужики лишь ухмылялись,
Молча к дому направлялись.

30
Все метели отшумели,
Зори вновь порозовели,
Озорные ручейки
Мчались к берегу реки.
Льдин флотилия плывёт.
А по берегу народ
Смотрит праздник — ледоход.
Видят вдруг, какой-то смелый,
Как на паруснике белом,
Человек сидит на льдине.
Глыбу к берегу прибило.
Только видят, что мужик
Под водой давно погиб,
Он искал лишь свой погост
По реке за десять вёрст.
Говорил мужчины вид —
Это был как раз Давид.