Петроградское счастье

ПЕТРОГРАДСКОЕ СЧАСТЬЕ
               
Глава первая

- И где такое чудо отыскали? –
Гнусаво донеслось из темноты. -
Помрет сейчас: вон, даже стричь не стали –
Иль, может, чтоб не портить красоты?

Клянусь башкой своею: там, в мертвецкой, краше
Лежат, чем то, что сунули сюда!..
- А кто она?
- Не знаю. Но не наша:
Я наших отличить могу всегда!

Шкелетина, обтянутая кожей –
Как будто не кормили года три!..
- Совсем ребенок – нас с тобой моложе…
- Права ты, Галка, черт тебя дери!

Чего вздыхаешь? Жаль девчонку?
- Вроде…
- Да перестань! Всех к сердцу не прижмешь!..
- Ой, кажется, она в себя приходит!
- Никак, жить собралась, ядрена вошь!..

Мгла кое-как рассеиваться стала,
Все четче становились кляксы лиц
Двух беспризорниц – мрачных и усталых,
Привычных к безобразному девиц.

- Как звать тебя? – спросили те девицы,
С несчастной не спуская хмурых глаз.
- Алена. Где я, девочки?
- В больнице.
- В покойницкую ляжешь через час!

Спокойно им ответила больная,
Ни жилочки не дрогнуло в лице:
- Умру я скоро, да? Я это знаю
И не пугаюсь мысли о конце.

Ее слова бродяжек удивили:
- Да у тебя неладно с головой!
- Мне все равно теперь лежать в могиле
И безразлично: мертвой иль живой.

Таких как я сейчас никто не лечит:
Без нас полно в Республике забот.
Я не боюсь… Быть может, Глеба встречу,
Хоть он меня так рано и не ждет.

- Кто это – Глеб?
- А вам-то что за дело?
- Да любопытно сделалось всерьез…
- Рассказывать о нем я не хотела, -
В ее глазах блеснула влага слез.

И силы, и слова найти непросто.
Охрипший кашель рвет истерзанную грудь,
Но начинает девочка-подросток
Рассказ о том, кого уж не вернуть…

Глава вторая

Чего на свете только не бывает,
Когда бьет в ноздри серых улиц смрад,
Когда по-волчьи ветер завывает
И горы снега грязного лежат;

Когда, кажись, вот-вот оставят силы,
Когда нет отдыха ни ночью и ни днем,
Когда весь дом воняет керосином,
Мочою, луком, ношеным бельем;

Когда сосед не счел за труд надраться
И чей-то сын, отшлепанный, ревет,
И две старухи яростно бранятся,
А за стеной, у нэпманов – фокстрот;

Когда опять – отвратнейший и жалкий -
Готовит мать на примусе обед,
И в хаос их огромной коммуналки,
Идти желанья никакого нет...

Она сидела, сгорбясь, на ступени,
А люди все сновали вниз и вверх:
Одни с трудом такую жизнь терпели,
Другие же не ведали помех.

«В какой-то дикой спешке воспаленной
Туда-сюда все бегает народ!» –
Так размышляла школьница Алена,
Которой шел четырнадцатый год. -

Она стать не стремилась пионеркой,
Когда мечтал о галстуке любой,
Все мерила своей, особой, меркой,
Была не частью массы, а собой.

Толковой, не по возрасту смышленой -
Чего ей ждать от сверстников своих?
Не жаловали сверстники Алену -
Такую непохожую на них.

Особенно Алену не любила
И пакости ей делала не раз
Красавица Черновская Людмила –
Недавно перешедшая в их класс.

Черновскую избрали в классе старшей -
Она открыто жаждала того.
Ее звала Алена «комиссаршей»,
Презренья не скрывая своего.

«Я не могу так больше. Я устала.
Она меня, ей-богу, вгонит в гроб!
Чего она, как клещ, ко мне пристала,
Как будто я дворянка или поп?

И если хоть немного бы я знала,
Какой она мне к завтрему сюрприз
Готовит!.. Боже мой, как я устала!..»
А люди все сновали вверх и вниз.

«В квартиру подниматься неохота…
Сижу здесь битый час – уж скоро ночь.
 И хоть бы подошел, спросил хоть кто-то:
«Быть может, тебе, девочка, помочь?»

Алена усмехнулась: «Может статься,
Что я так, на ступенях, и помру –
И буду, как собака, тут валяться:
Заметят – если только поутру.

Мать, верно, будет плакать, но не очень:
Мы никогда с ней не были близки…
Головушка моя болит – нет мочи!
Так, словно там огнем горят мозги…

Наверно, мать с Блиновым в это время.
Он ей дороже сделался, чем дочь.
Да что там… Я всю жизнь для мамки – бремя…»
- Вам, барышня, не надобно ль помочь?

Алена обернулась. Удивленье
Мелькнуло на измученном лице:
С ней рядом на изгвазданной ступени
Сидел мужчина. Царский офицер.

С печальной теплотою, с грустной лаской
Смотрели его синие глаза
На девочку, ее вгоняя в краску.
Алена чувствовала, как ползет слеза…

«Я не заплачу! Нет! И не надейся!» -
Решила девочка – и в тот же самый миг
Завыла на плече белогвардейца,
Слезами разбавляя горький крик.

Глава третья

Он оказался их соседом новым –
Штабс-капитан, а звали Глеб его.
Хоть он старался выглядеть здоровым,
Скрыть не сумел недуга своего.

«Чахоточный! – сказала мать девчушки. -
Не смей к нему и близко подходить!»
Алена же тайком в железной кружке
Несет ему отвар целебный пить.

Ему носки из теплой шерсти вяжет
(Уже весна, а стужа, как зимой),
Белье стирает, хлеб вареньем мажет,
Хотя варенья хочется самой…

Ее тянуло к Глебу, как магнитом.
Для матери ее и всех вокруг
Он был лишь «контрой», «гадом недобитым»,
Алена же сказала: «Он – мой друг!»

Чувствительный, ранимый, тонкокожий
Он перед новой властью не дрожал –
Такой же, как Алена, непохожий
На тех, кто их в ту пору окружал.

И хоть в глазах вселенская усталость
Граничила то с болью, то с тоской,
Он не пытался вызвать в ком-то жалость –
Привык, наверно, к черствости людской.

И лишь с Аленой был он откровенен,
Про долгие рассказывая дни
Когда искал жену, которой верен,
И дочь Лили, но сгинули они.

Глава четвертая

Весенней ночью звездочки блестели,
Серпок луны взошел на небосвод.
Алена так и сяк в своей постели
Ворочается – сон к ней все нейдет.

Перед глазами – образ офицера.
Уж третью ночь девчонке не до сна!..
«Лишь у меня иль у РСФСРа
Такая непонятная весна?

Что это: состраданье? Или боле?
Привязанность простая? Или нет?
Ни дома, ни на улице, ни в школе –
Никто мне не сумеет дать ответ.

Сама себя порой не понимаю:
Все вроде как всегда… Но почему
Когда я Глеба вижу - как немая,
Ни слова не могу сказать ему?

Хихикаю без повода, краснею
И вновь молчу, поднять не смея глаз…
Всегда чуть-чуть дурею по весне я,
Но эта дурь со мною в первый раз!

Едва его увижу – сладко-сладко
Сожмется сердце, затрепещет кровь…
Вдруг мозг пронзила дикая догадка:
«Ей-богу, это – первая любовь!»

Влюбилась, а что делать-то? Стыдиться?
Иль может, майским цветом расцветать?
Я знаю, что решаются девицы
К ровесникам симпатии питать.

А я люблю совсем не молодого:
Ему через полгода – сорок лет.
И страшно, и смешно любить такого:
По возрасту он мне почти что дед.

Любовь… А хорошо ли это? Плохо?
Я радость чувствую, но вместе с ней и стыд.
Не выдам чувств ни словом я, ни вздохом,
А догадается – пускай меня простит…»

Глава пятая

Алена вышла вечером из дома
(Ей надо было в лавку за мукой).
- Куда спешишь, Баженова? - знакомый
Раздался голос сзади. - Эй, постой!

Никулина, Темницкая, Круглова,
А вот Черновской рядом с ними нет.
- А где же «комиссарша»? Не готова?
Круглова только хмыкнула в ответ.

Алена поняла, что будет драка,
И это ей сознанье обожгло.
Ей драться не хотелось, но однако,
К подобному давно уж дело шло.

По небу плыли тучи грозовые,
И где-то громыхал далекий гром -
Дралась она за все года впервые -
И то давалось ей с большим трудом.

Алену били, и Алена била...
И тут она увидела сквозь боль:
Напротив - дом. В окне стоит Людмила,
С улыбкой наблюдая этот бой.

«Мерзавка!.. Тем спасается от скуки,
Что на меня натравливает их!
Самой-то не к лицу ей пачкать руки!..»
Алена получила тут под дых.

Девицы били страстно, обозленно,
Их ярость опьяняла, как вино...
Потом они оставили Алену
И по домам пошли или в кино.

Она лежала, словно сжатый колос,
Кровь коркой запекалась на устах...
- Алена! - вдруг раздался рядом голос,
И неподдельный слышался в нем страх.

- Алена! Боже мой! Тебя избили?
«Не стану я расстраивать его.
Пусть ничего не знает о Людмиле...»
- Упала я, и больше ничего.

«Пусть бьют меня как белую ворону -
Важнее то, что он меня нашел!..»
Тут офицер взял на руки Алену:
- Идем домой. Все будет хорошо.

Глава шестая

Однако «хорошо» так и не стало -
И девочке на следующий день
Черновская проходу не давала,
Преследуя повсюду, словно тень.

Из школы в ту субботу еле-еле
Алена до квартиры доползла:
- Глеб, можешь объяснить мне: в самом деле:
И чем я заслужила столько зла?

Лишь тем, что в их политику не лезу,
Носить ошейник красный не хочу?
Но надо «комиссарше» до зарезу,
Чтоб я, как все, служила Ильичу!

Мать в Партии у ней и отчим тоже –
И доченька обоим им под стать:
Она готова вылезти из кожи,
Чтобы такой, как мама ее, стать!

 Всю жизнь мне эта дура отравила!
Черновская…
- Черновская? Постой.
Черновская… А имя – не Людмила?
- Ты с ней знаком?
- Я ей отец родной.

Кровиночка моя… Лили, Людмила!
Солгали мне тогда! Она жива!..
- Твоя Лили давно тебя забыла,
И замуж вышла заново жена.

Глеб стал похож на раненого зверя,
Готового от боли все крушить...
Не мог поверить в это… Но поверил
И сил в себе нашел, чтоб дальше жить.

- Не говори ей про мои недуги!
Ей знать о том, что жив я, ни к чему.
Пусть для нее и для своей супруги
Я навсегда останусь там, в Крыму.

Хотел я с ними мирно встретить старость,
Теперь у них, - вздохнул, - свои дела,
А у меня лишь карточка осталась –
Она со мною Крым пережила…

Крым… Скрыв с трудом слезу при этом слове,
Он положил Алене на ладонь
Ту карточку – с пятном засохшей крови –
Обрывок жизни, брошенной в огонь.

Красавица с холодным гордым взглядом
(Как жаль, что этот край остался цел!)
Девчоночка лет трех – и Глеб с ней рядом…
- Какой ты был красивый, офицер!

Глеб только отмахнулся:
- Скажешь тоже!
Судить об этом слишком молода!
Я просто был на десять лет моложе
И в сотню раз счастливей был тогда!..

Глава седьмая

На следующий день Алена хмуро
Смотрела на Черновскую в упор.
Озлилась та: «Что вылупилась, дура?» -
Алена не вступила в разговор.

Подумала лишь мрачно: «Вот хабалка!
В кого она такая - не пойму.
Наверно, в мать... Да черт с ней - Глеба жалко:
Не повезло и с дочерью ему!

Пускай в своих суждениях резка я,
Но будь навеки проклята та ночь,
Когда, жену любимую лаская,
Зачал он на беду такую дочь!

Со светлыми - отцовскими – кудрями,
Его глазами и его лицом –
И почему так много в этой дряни
С забытым ею, брошенным отцом?!

Как жаль, что лишь во внешности их сходство!
Откуда склочность, зависть, подлость в ней?!
Отцовского ни капли благородства!
Подлее не встречала я людей!

Судьба, наверно, хочет поглумиться,
Иначе как такое объяснить:
Мой злейший недруг, мерзкая девица,
А я теперь должна ее любить!

Считайте, что уже и полюбила,
Ведь для него, для Глеба моего
Роднее и дороже, чем Людмила,
Конечно, нет на свете никого…»

Глава восьмая

- Ты, Глеб, пойми, что все оно – пустое,
Нашел, из-за кого сходить с ума!
Изменница, любви твоей не стоя,
С повинной приползет к тебе сама!

А если нет, - Алене не прельщало,
Чтоб Глеб мечтал вчерашний день вернуть,
И девочка ему пообещала:
- Найдешь жену не хуже той ничуть!

Пускай сейчас предательство ты встретил
Жены любимой, дочери родной,
Поверь мне, Глеб, есть женщина на свете,
Что будет тебе верною женой!

И пятеро детей у вас родится,
А может, и продолжен будет счет –
И будет каждый с первых дней гордиться,
Что в его жилах кровь твоя течет!

Пускай к тебе придет она нескоро:
Ты подожди каких-нибудь пять лет…
- Пустые то, Алена, разговоры.
Таких, как Анна, женщин больше нет.

Алена рассердилась:
- Скажешь тоже!
Ведь клином не сошелся свет на ней!
Другой обзаведешься: та моложе,
Хозяйственней, а главное – верней.

И в наши дни счастливым стать возможно –
Ты только жди, как ждешь зимой весну! –
Но, поглядев на Глеба осторожно,
Алена поняла, что он заснул.

«Совсем ослаб – спит в уличной одеже!
Она к тому ж и грязная, поди.
Ты, Глеб, прости, но так совсем негоже!»–
И китель расстегнула на груди.

То, что в тот миг ее предстало взору,
Потом в ночных кошмарах снилось ей:
Уродливые красные «узоры» -
Автографы лихих военных дней.

«Вот след от пули – если б чуть пониже,
То наповал бы. Вот от сабли шрам.
Еще от пули… Как бедняга выжил?
Не ведает, наверно, он и сам.

Вот самый свежий, самый некрасивый,
Во все плечо – откуда, от чего?
Да от зубов же! В цирке укусила
Кобыла окаянная его!

Сегодня «справедливость» - это значит
Достаток и почет – для дурака,
А в цирке за копейки тот пусть скачет,
Кто выучил четыре языка,

Кто на войне германской был контужен
И ранен, защищая свой народ...
Он верил, что народу будет нужен,
А вышло все совсем наоборот!

Он слышит каждый день, как ядовито
Соседи отзываются о нем:
«Лишенец чертов! Контрик недобитый!
Ну, ничего! Придет пора – добьем!».

И вдруг взревела за перегородкой
Шальная музыка, раздался пьяный смех:
Соседи, что торгуют в лавке водкой,
Сочли час подходящим для утех.

«Опять гульбу затеяли, буржуи!
Неплохо им, гляжу, и без царя!
Разбудят ведь… Сейчас пойду скажу им!» -
Алена встала, яростью горя.

Но отлегло от сердца у девчушки:
Так крепко спал измученный сосед,
Что ни фокстротом, ни пальбой из пушки
Не смог бы разбудить его ты, нет!

«Как крепко спит!.. А вдруг опять застонет?
Что видится сейчас ему во сне?
Вдруг снова ужасы? Ведь дело непростое:
Забыть об этой чертовой войне!

Она уж кончилась, а он все стонет, бредит,
Вновь видит Перекоп, вновь видит Крым,
Он снова там, и сердятся соседи:
Он, видите ли, спать мешает им!

И мать не рада, если среди ночи
Его я успокаивать бегу:
«На что тебе он, глупая?» бормочет…
Эх, мама, я иначе не могу!

Люблю его, болезного такого,
Связала нас невидимая нить:
Всю жизнь прожить с ним рядом я готова,
Смеяться с ним и с ним же слезы лить.

Так странно ощущать себя влюбленной!
Но как тут не влюбиться? Ангел сам!» -
И от избытка нежности Алена
Погладила его по волосам.

Подумалось Алене в ту минуту,
Что больше ей не надо ничего,
Но вдруг сосед позвал во сне: «Анюта!..» -
Так звали «благоверную» его.

Одернув руку резко, как от жара,
Почувствовав в груди и огнь, и лед,
Она, как в лихорадке, задрожала
От чувства, что мир ревностью зовет.

Гордыня – та, быть слишком рано коей
В невинном сердце – вдруг взыграла в нем:
Душа, и так не знавшая покоя,
Тут вспыхнула чудовищным огнем.

«Как ты меня назвал?!» хотелось крикнуть
И топнуть в исступлении ногой:
Едва ль сумеет женщина привыкнуть,
Чтоб Он ее звал именем другой!

Но вмиг исчезла ярость та шальная,
Когда забормотал сосед во сне:
- Анюта… Поцелуй меня, родная!
Я столько лет мечтал об этом дне!..

Сменилась ярость нежностью несмелой,
И жалостью, и страхом, и стыдом…
«Поцеловать!.. Подумать я не смела -
И вдруг»… Алене верилось с трудом.

- Анюта, - Глеб стонал, - не уходи же!..
«Его я поцелую… за нее -
За ту, кого всем сердцем ненавижу,
Но чувство в поцелуй вложу свое».

Так много чувств сплелось в тот миг нежданный,
Что все перечислять их ни к чему.
Алена на мгновенье стала Анной,
Прильнув губами к влажному челу.

- Любовь моя… Я знал, что мне верна ты!
Я так скучал без твоего тепла! –
И у него из-под ресниц мохнатых
Прозрачная слезинка потекла.

И стало тихо. После поцелуя
Больной смог, наконец, спокойно спать.
Алена размышляет: «Я ревную…
Но как же я могу не ревновать?

И что он так привязан к этой Анне?
Он для нее растаял, словно дым:
Она сейчас в шикарном ресторане
Икру рубает с мужем молодым!

Там музыка веселая грохочет,
Я видела в окошко, как она
Танцует и заливисто хохочет,
Какой-то пенной гадостью пьяна.

Красивая… Не мне тягаться с нею,
Но пусть во мне и нету красоты,
Лет через пять, когда я повзрослею,
Любовью обделен не будешь ты!

С тобой мы заимеем все, что надо,
Не будешь, Глеб, нуждаться ты ни в чем…
Пока же спи – пусть сон твой будет сладок,
И пробудись лишь с утренним лучом».

Глава девятая

Однажды они вечером сидели,
И он смотрел так странно на нее…
«Да что же он задумал?! Неужели...»-
Кружили мысли, словно воронье.

- Ты, Глеб, меня пугаешь. Что с тобою?
Не нравится мне твой сегодня взгляд:
Ты смотришь так, как перед смертным боем
На дочь или жену свою глядят,

Чтоб с образом, в душе запечатленным,
Навстречу верной гибели помчать…
Скажи мне, - дрогнул голос у Алены, -
Ты вздумал умереть? Не смей молчать!

Вопрос был прям – от этого и страшен.
Глеб опустил усталые глаза,
Затем вздохнул, отставив миску с кашей:
- И как ты догадалась, егоза?

- Тебе так больно?
- Дело тут не в боли:
Терпел я боль, что жгла сильней огня…
Алена, ты достойна лучшей доли,
Чем та, что терпишь лишь из-за меня.

Послушай, - офицер вздохнул устало, -
Сказать тебе я должен, не тая:
Из-за меня посмешищем ты стала,
И жизнь тебе не стану портить я.

- Да пусть весь дом, да пусть хоть город целый
Смеется, сколько влезет, надо мной -
Ты должен жить! Дай слово офицера,
Что всем назло останешься живой!

- Зачем тебе? Как будто ты готова
Потратить на меня судьбу свою!..
Но просишь офицерское ты слово –
И я тебе, Ален, его даю.

А все-таки: зачем тебе я нужен?
«Чудной какой-то! Я ж тебя люблю!»
Но вслух сказала:
- Ешь. Остынет ужин.
Ну, налегай! А после чай налью.

Глава десятая

Афишной пестротою цирк расцвечен,
Горят огнями жадные глаза –
Сегодня Глеб – наездник. В этот вечер
Он снова будет тешить этот зал.

Алена целый день его просила,
За пуговицу нервно теребя:
- Не трать на них последние ты силы
И пощади, хоть в жизни раз, себя!

Здоровью своему не знаешь цену!
Вдруг упадешь? Ведь ясно и ежу…
- Прости, Алена. Слово офицера
Я дал, что выступлю – и я его сдержу.

Вот скачет он – больной, голодный, бледный,
Измученный и жизнью, и ездой
На белой кобылице – злой и вредной.
Кобылу эту цирк зовет Звездой.

Дается с болью каждое движенье,
Но раз ты шут, то публику смеши!
А все-таки: какое униженье
Он терпит за ничтожные гроши!

Вдруг Глеб упал, а лошадь все бежала,
За стремя зацепился он ногой –
Жуть, как кулак, Алене сердце сжала,
На миг почудилось: не Глеб там, а другой!

Как кукла, волочился по арене
И звучно ударялся о борта
Любимый человек в кровавой пене,
Что лезла у бедняги изо рта.

А в зале… У девицы светлокосой
Крик вырвался ужасный из груди,
Взревели полупьяные матросы:
- Вот это нумер, мать его ети!..

Со страхом наблюдала этот «нумер»
Алена из-за выцветших кулис;
Страх в ужас перерос: «А вдруг он умер?!
Так страшно, так безжизненно повис!»

Движимая лишь диким чувством этим –
Страх за себя, за жизнь свою – исчез,
Алена, обо всем забыв на свете,
Вдруг бросилась Звезде наперерез

И под уздцы схватила в исступленье
Кобылу, что неслась во весь опор…
Люд с мест вскочил: такого представленья
Смотреть не доводилось до сих пор!

И взрослый, что не трусил с нею рядом,
По праву мог считаться храбрецом,
А тут – дите, девчонка с диким взглядом,
С безумным, перекошенным лицом.

Глава одиннадцатая

Врач не хотел, но все ж пустил к больному,
Глотая подступивший к горлу ком.
Больной был плох: в больнице ведь – не дома -
И выглядел столетним стариком.

Весь почернел и в тряпку харкал кровью –
Не всякий бы решился подойти!
Но девочка склонилась к изголовью:
Любовь бывает зла, как ни крути!

Малюсенькая грязная каморка -
Такую и палатой не назвать,
Он в ней один. Алене стало горько,
Что Глеб сюда положен умирать.

Ей будто сердце надвое порвали:
«Лишь стенка разделяла раньше нас.
Легко ль нам с Глебом было? Нет, едва ли.
Но мы с ним были вместе, а сейчас...»

Алена волю чувствам не давала,
Чтобы никто ее не видел слез
И мужественно, стойко разделяла
Диагноз страшный с ним – туберкулез.

Лишь по ночам, в своей постели лежа,
Могла она рыдать почти всю ночь
И тихо повторять сквозь слезы: «Боже!
Ничем я не могу ему помочь!..»

Глава двенадцатая

Запаздывает мать с завода снова:
Работы, говорит, у них гора,
А может, до товарища Блинова
Ушла и не вернется до утра.

Она ведь молодая, между прочим.
Не век же ей вдовою вековать –
И скоро у Алены будет отчим:
Вчера об этом ей сказала мать.

Быть падчерицей – дело непростое
И очень незавидное к тому ж;
Все прежние семейные устои
Разрушить может новый мамкин муж.

Но думает Алена не об этом.
Слова врача застряли в голове:
«Умрет он, что ни делай, этим летом,
А именно – недели через две».

Все сказано безжалостно и прямо,
И разум понял: врач не стал бы лгать,
Но сердце все талдычило упрямо:
Он слишком сильный, чтобы умирать!

Глава тринадцатая

Хоть день его был полон страшной боли,
А ночью он в кошмарах видел Крым,
Не жаловался Глеб на тяжесть доли:
Он знал, что ей и так непросто с ним.

- Я суп сварила. На, поешь немножко!
Не спорь со мною, Глеб! Ты за полдня
Не проглотил ни капли и ни крошки!
За дочку съешь, а хочешь – за меня!..

- А как же ты?
- У бабушки поела.
И завтра, может, снова к ней зайду.
- Благодарю, - он ложку взял несмело, -
И принялся за жалкую еду.

Вслух буркнув:
- Осторожно, чай горячий! -
Подумала Алена: «Боже мой!
Противно врать, но он не ест иначе,
Хотя и без того едва живой!..

 То «к бабушке зашла», то «к тете Наде» -
Не должен бедный Глеб того узнать,
Что у меня в огромном Петрограде
Из всей родни осталась только мать…»

- Поешь еще, а то совсем зеленый!
Я не позволю, что бы ты не ел! –
Слова застряли в горле у Алены:
Больной в другую сторону смотрел.

- Глеб, ты чего? Обиделся ты, что ли?..
Дошло не сразу: он глаза отвел,
Чтобы она не видела в них боли,
Которую унять мог лишь укол.

Но Глеб и не мечтает об уколе:
Врач хоть и добр, но не настолько глуп,
Чтоб морфий (это средство против боли)
Транжирить на того, кто завтра – труп.

- Все хорошо, - Глеб хочет улыбнуться,
Но тщетно. Он пытается опять…
«Нет, он не труп! Такие не сдаются!
Он слишком сильный, чтобы умирать!..»

Глава четырнадцатая

Весь мир перевернется - не услышит.
Ничто не повредит ее покой,
Но если Глеб чуть-чуть не так задышит -
То сон с Алены снимет как рукой.

Ни сил, ни средств, а горестей – навалом,
Теперь на все, кажись, один ответ…
Отчаиваться радость не давала –
Хоть крохотных, но все-таки побед.

«Он улыбнулся… Голову приподнял…
За месяц первый раз съел весь обед…
Мы даже посмеялись с ним сегодня,
Хоть доктор и сказал: «Надежды нет»!..»

Когда ж он говорит, что Глебу лучше,
То зеленей мне кажется трава,
Сквозь толщу туч я вижу солнца лучик...
Поистине, волшебные слова!

Всю жизнь с ним так сидеть я буду рада,
Всегда с ним буду ласкова, нежна -
За все нужна мне лишь одна награда -
Мне только жизнь любимого нужна!

И он живет... Хотя и умирает.
О том, какое чудо это - жизнь
Не меньше моего он, бедный, знает  -
Живи и дальше, Глебушка, держись!..

Глава пятнадцатая

Надежда то росла, то уменьшалась,
То уменьшалась, то росла опять;
То легче, то трудней ему дышалось…
И черная с косой устала ждать.

Стоит она хозяйкой на пороге -
Дыханья хлад расползся, как туман.
«Хоть ты реви, хоть кинься ты ей в ноги –
Не пощадит, не даст отсрочки нам!

И с каждым часом - ближе, ближе, ближе…
Еще день-два – и он в объятьях тьмы…
Проклятая, тебя я ненавижу!
Иди к чертям! Тебя не звали мы!..

Он хочет жить – как ты не понимаешь?!» -
И вырвалось невольно из груди, -
Раз ты пришла, раз так того желаешь,
Возьми меня, а Глеба – пощади! -

И если б вы сейчас ее спросили,
Что на земле ужаснее всего,
Она бы вам ответила: «Бессилье!
Ничто не может быть страшней его!»

Глава шестнадцатая

Над городом – безоблачное небо.
Пришел недавно август в Петроград.
День важный нынче – именины Глеба,
И этому тот был, конечно, рад.

- Как время-то несется, в самом деле! -
Глеб усмехнулся, - сорок мне уже!..
Потом они печеньем захрустели -
У каждого был праздник на душе.

Какие они синие у Глеба -
Глаза – еще синей, чем у Лили -
Как будто голубые капли неба,
Здесь, на земле, случайно расцвели!

Но вдруг погасла жизнь в глазах тех синих,
Как будто кто-то свет в них погасил -
Алена поняла: она не в силах
Помочь ему... Да он и не просил.

Дала им смерть короткую отсрочку,
Всего на час – и праздником он стал!
Теперь она пришла поставить точку.
И миг сказать заветное настал.

Сказать ей надо было лишь три слова.
Сказать сейчас. Сейчас иль никогда.
Спросила про себя: «Ну что, готова?» -
И про себя ответила, что «да».

- Глеб, знаешь, - начала она несмело,
В своей косичке ленту теребя, -
Тебе я б досказать сейчас хотела
Про женщину, влюбленную в тебя!

О ней тебе я раньше говорила –
Теперь же ничего не утаю:
Та женщина тебя не разлюбила –
И это я, Глеб. Я тебя люблю.

 Глеб прошептал:
- Наверно, я рехнулся! -
Слезинки навернулись на глаза,
И он сквозь эти слезы улыбнулся, -
Нет, это ты рехнулась, егоза!

- Да я давно живу в тебя влюбленной,
Неужто ты не видел это?
- Нет.
- Ты лучший, - улыбнулась вдруг Алена, -
Но самый непонятливый, сосед!

И высушенный хворью, словно слива,
Испивший чашу горькую до дна,
Он прошептал:
- Я все-таки… счастливый!..
Она молчала – сумрачна, бледна.

Глеб, видя слезы, стал прощаться с нею.
Велел не плакать, счастья пожелал.
С последними словами: «Честь имею!»
Алене ручку он поцеловал…

Глава семнадцатая

Еще не до конца осознавая,
Что Глебу не помочь уже никак,
Она сидела, будто неживая.
В душе ее царил полнейший мрак.

Наверно, должен мир перевернуться
И повернуться вспять теченья рек,
Когда туда, откуда не вернуться
Уходит самый близкий человек.

Должны увять цветы, умолкнуть птицы
И тьма должна сменить собою свет,
Часы должны навек остановиться,
Ведь Глеба в этом мире больше нет!

Но в мире все осталось так как прежде,
И все в нем жили сами по себе –
Конец пришел лишь вере и надежде,
Со смертию отчаянной борьбе.

Впервые смерть Алена увидала –
Предстала та пред ней во всей красе.
Заплакать бы – и, верно, легче б стало,
Но слезы были выплаканы все.

И все не остывал на ручке детской
Прощальный поцелуй любимых губ,
Не верилось еще, что Глеб – в мертвецкой,
Казенной простыней накрытый труп.

Свинцовая усталость, словно камень,
Внезапно навалилась на нее,
И девочка закрыв лицо руками,
Самой себе сказала:
- Вот и все.

Он умер. Не смогла помочь ничем я…
Как трудно мне понять, что Глеба нет!..
Напрасным оказалось все леченье, -
Алена усмехнулась. - Лишь во вред…

И как за столько дней не поняла я,
Что это не изменит ничего?!
Всем сердцем, всей душой помочь желая,
Не видела, что мучаю его!

А он все понимал ведь… Старый воин,
Он ясно свой конец осознавал –
И, верно, потому был так спокоен,
Когда глаза навечно закрывал.

Не думать об умершем офицере
Несчастная Алена не могла:
Конец пришел борьбе, надежде, вере,
Но не любви. Любовь не умерла.

День близился к концу. Смеркаться стало,
И хошь не хошь – домой идти пора,
Алена со скамьи понуро встала
И прочь пошла с больничного двора.

Глава восемнадцатая

Ступала, от усталости качаясь,
В глазах ее качалось все вокруг.
Алена, из больницы возвращаясь,
На этот раз забыла сделать крюк.

В иной бы день она бы в ад полезла,
Но здесь бы не пошла наверняка.
Сейчас же шла – вся бдительность исчезла –
Дорожкой возле здания ЧК.

- Давай живей! Всю ночь возиться глупо! –
Внезапно где-то рядом раздалось:
Чекисты в этот час грузили трупы,
И сей кошмар увидеть ей пришлось.

Все разглядеть при ярком лунном свете
Алене не составило труда:
Убитые – и взрослые, и дети –
Их всех постигла общая беда.

И не было такого трупа, чтобы
Он был без леденящих душу ран:
Как видно, палачи в порыве злобы
Пролить стремились крови океан.

Особенно запомнилось Алене:
У многих были выжжены глаза…
- А славный был денек сегодня, Леня! –
Один чекист товарищу сказал.

Алена с превеликою охотой
Забыла бы увиденное все…
Чекисты были заняты работой
И, к счастью, не заметили ее.

Напуганная страшными делами,
Она скользнула за угол – и прочь,
А грузовик с кровавыми телами
Взревел мотором и уехал в ночь.

Глава девятнадцатая

Чтоб с Глебом должным образом проститься,
Презент его – пальто, пришлось продать.
Алена в легком платьице из ситца
Последний долг пришла ему отдать,

И глядя за четверкой полупьяной,
Землею засыпающею гроб,
Девчушка над зияющею ямой,
От холода дрожа, крестила лоб.

А вечером, в своей постели лежа,
Как будто постарев на сотню лет,
Она лишь повторяла тихо: «Боже!
Дай мне смириться с тем, что Глеба нет!»

Алена погружалась в свое горе,
Как в нездоровый, тяжкий, мутный сон…
Тот «сон» нарушил грохот в коридоре
И за стеной хрипящий граммофон.

И Глеба больше не было ей жалко,
Когда она открыла для себя:
«Весь шар земной - большая коммуналка!
Мир недостоин, Глебушка, тебя».

Глава двадцатая

Пускай холодный ветер люто свищет
И слякоть под ногами - ничего -
Пришла Алена снова на кладбище,
В руке - две белых астры. Для него.

- Соколик мой! Во сне тебя видала:
Мы снова были вместе - я и ты! -
И девочка по-вдовьи зарыдала,
Кладя на землю скромные цветы.

Внезапно плач душить Алену начал...
Казалось, кто-то легкие ей рвет.
Знакомый хрип раздался в этом плаче...
Она рукой закрыла спешно рот.

Все это было с ней не понарошку,
Но так напоминало страшный сон!..
Когда она взглянула на ладошку,
Там кровь была. Теперь она - как он.

Глава двадцать первая

- Якшалась с беляком! Над ним дрожала!
Пускай теперь за все ответит, мразь! -
Черновская со свойственным ей жаром
Сама вести собрание взялась.

И вот стоит Алена перед классом.
Пять активистов суд над ней творят:
Глядят, как псы на кус сырого мяса,
И лютой злобой их глаза горят.

Особенно Черновская старалась,
Саму себя превосходя в речах,
И ненависть все жарче разгоралась
В ее ультрамариновых очах.

Но большинство сидело безучастно,
Глаза стыдливо в парту опустив,
И сострадало девочке несчастной,
Общенье с «недобитком» ей простив.

Какая-то неведомая сила
В тот час Алену сделала стальной:
Не только Глеб – вся «бывшая» Россия,
Вдруг выросла, как крылья, за спиной.

- «Якшалась с беляком» я в самом деле.
Дурного ничего не вижу в том,
Но знаю, очень многие б хотели
Убить его хоть пулей, хоть штыком

И мертвого уже кромсать на части,
Рыча при этом: «Пусть собаки жрут!»,
Но не дал им мой Глеб такого счастья!
Не стал он ждать, пока его убьют!

Да! Никому такого счастья не дал!
Никто не выжег этих синих глаз!
Глеб в жизни много горестей изведал,
Но был счастливым в свой последний час!..

Пятерка самых яростных и грубых
Подобного могла ли ожидать?
Теперь сидят, кусая нервно губы,
Горластые герои - ровно пять.

А те, кто на собранье с отвращеньем
Сидел, молчал, поднять не смея глаз –
Взирают на Алену с восхищеньем,
И больше их, чем тех, во много раз.

«Я первую победу одержала,
Но должен быть решающий удар!» -
Чуть помолчав, Алена продолжала:
- Он умер сам, хоть был совсем не стар.

Он умер. Хоть в мученьях, но и в ласке:
Всегда старалась я ему помочь.
А ты, Лили, не портила бы связки:
Он – твой отец, хоть ты ему – не дочь!

- А ну заткнись! – Черновская взревела.
Но было поздно.
- Вот ты кто у нас!
Лили! Буржуйка! Дочка гниды белой! –
Кричал теперь Людмиле целый класс.

Последних слов Алена не слыхала -
Вернее, слышала, но будто бы сквозь сон:
Внутри нее огнем все полыхало,
И сил хватило лишь на слабый стон.

Так дьявольски боль всю ее сжигала,
Так редко ей случалось спать и есть,
Что, обессилев, девочка упала
Без чувств...

Глава двадцать вторая

- И все. Очнулась только здесь.

Быть может, и к добру, что все так вышло...
Я буду рядом с Глебушкой в раю, -
И девочка добавила чуть слышно. -
Теперь еще сильней его люблю.

Она была спокойной и влюбленной.
С улыбкой покидая этот свет,
Глаза закрыла юная Алена –
Теперь ей навсегда тринадцать лет.

Завыла, зарыдала громко Галка
(Какой же он слезливый, «бывший» класс!):
До боли было ей Алену жалко,
И смерть она видала в первый раз.

А в жизни все изведавшая Настя
Сказала, что нет повода реветь:
Не каждому дается это счастье,
А именно - счастливым  умереть.

2013 – 2016