пост-войд 1

Тая поднимает голову и устало выдыхает: несмотря на молодое, стройное тело двадцати пятилетней девушки, она — старуха с дрожащими руками и глубоким взглядом. Тая поднимает голову, и в этом движении Лиза видит нехорошее.
— Это всё как дурацкий, глупый сон, — у Таисии хриплый, прокуренный голос, в глазах — бесконечность, а на душе — скребут кошки, но она держится слишком уж отчаянно и, наверное, нелепо. — Знаешь, как вода под мостом. Я стою посреди реки, на мне придурковатые резиновые сапоги, а за спиной не менее дурацкий розовый портфель, еще со школы. Я так старательно ищу что-то в воде, мне кажется это очень важным, я опускаю руки — пальцы тут же сводит. Я пытаюсь что-то найти, что-то, что постоянно ускользает. Плохо, да?
Тая печально улыбается, а Лиза кладет свою руку ей на холодную, и кажется мокрую, ладонь. Она говорит что-то вроде: «тебе нужно больше отдыхать», хотя они обе знают правду. Тая снова улыбается, почти по-настоящему:
— От безделья все болезни, — на самом деле, она считает, что быть трудоголиком лучше, чем разрушать себя, хотя долго и упорно занимается и тем и другим, накручивая прядь волос на палец. Тая не фаталистка, Тая не философ, но Тая в гробу видала такую жизнь, в которой Матвея не существует.
Они не спрашивают у Андрея про пистолет. Они вообще у Андрея ничего не спрашивают, потому что Андрей слишком мало говорит с прошедшей осени, и тут Тая, по правде говоря, не знает, кому из них хуже. Они с Лизой синхронно боятся за Андрея, пока тот выкуривает по пачке сигарет в день, и с ужасом замечают, как медленно желтеет его лицо и появляется страшный кашель.
Андрей уничтожает себя тщательно, методично касаясь уже зарубцевавшихся ран, расковыривая, растравливая себя снова и снова, распуская на ниточки и на клочки. Андрей уничтожает себя медленно и болезненно, кляня себя в собственной слабости и всех разговорах с Матвеем.
Они все как будто забывают, что Вея больше не существует в этом мире, и что жизнь — такая себе вертлявая, приторно веселая, она вот, тут, прямо на расстоянии одного шага. Лиза и Таисия просто топчутся на месте, не решаясь шагнуть, а Андрей делает шаг назад и от этого больно.
Вообще, Тая благодарна за всё это. За то, что они рядом, за то, что есть с кем разделить весну и отрешенность. За спинами Лизы и Андрея, она ощущает себя принцессой в замке, с узкими бойницами, с неприступными рвами и дикими животными. Тая уверена, что она сама — то еще дикое животное, но любит своих стражей всем сердцем, не смотря на вынужденную изоляцию и бесконтрольную заботу. Вслух она отшучивается:
— Замки взрывают, а принцесс крадут и насильно выдают замуж, — чем очень расстраивает Лизу, которая смотрит на неё как на больного человека. Тая и есть больной человек, это чувство не вытравить, оно как будто клеймом въелось в кожу и зудит, беспрестанно и почти раздражающе. Тая знает, что ей нужно с этим жить, поэтому старается искать компромиссы.
Компромисс с существованием всё еще не находится.
Весна — токсичная, дышащая, поселяется в её комнате, и периодически скребется за стенкой, когда Тая, путаясь в бегающем за ней хвостом коте, перемывает посуду на кухне. Весна расплачивается за тепло, а еще, наверное, немножко за смелость, спокойствием. Ночами, когда можно жадно дышать в узенькую щелочку между оконными рамами, Тае снятся сны, в который всё хорошо, и всё так, как и должно быть.
Ей снится двор их дома, в котором она не появлялась с того самого рокового дня, поросший травой, какой-то заброшенный и тихий. Ей снится громадная, просто гигантская воронка из птиц, которая тянется к небу и исчезает где-то высоко-высоко, так, что не поймать взглядом. Сквозь шелест тысячи крыльев, она слышит тихое пение, и понимает, совсем уж задней мыслью, что птицы поют о свободе.
Ей снится Матвей — улыбающийся, но с искрами грусти в глазах. Тая готова броситься ему на шею, в одном лишь ей позволительном припадке, но не делает этого. Матвей — центр воронки, эфемерно хрупкий, эфемерно призрачный, и она только неловко топчется на месте, жадно изучая его взглядом.
— Я же говорил когда-то, что каждый сон, это психоз, — он отводит взгляд при этом поворачивая голову, и Тае кажется, будто её буквально засасывает в запекшееся кровью отверстие. Пуля прошла навылет, оставляя в виске Матвея две аккуратные дырочки, через которые Тая, как сквозь стеклянную линзу, видит искаженный мир.
Она втягивает носом воздух, но не плачет, незачем плакать в таких снах, и её губы дрожат, когда она спрашивает:
— Ты мог хотя бы на секундочку, на самую секундочку, подумать обо мне?
Матвей подходит к ней сам. Просто в один миг выходит из воронки, и сразу становится живым и осязаемым. Тая смотрит на его лицо, а перед глазами стоит их двор, последние, улетающие вдаль вороны и тело, одиноко лежащее на земле.
— Я всё время думал о тебе, — с горечью в голосе, он поднимает руку и заправляет прядь её волос за ухо, как всегда делал. — Всё получилось хуже, чем я думал.
— Так всегда бывает. Всё всегда получается хуже того, как представлялось, — Тая ощущает тепло его пальцев, и ей, на минуточку, уже почти не больно. — Верить в истину, помогать страждущим, спасать невинных, и скажи мне, где ты сейчас? Где сейчас ты, а где мы, и что с нами станет?
— С нами с кем?
— Человечеством, наверное, — она ведет плечом, и всё же делает шаг на встречу, утыкаясь носом в пахнущую травой рубашку. — Ты знаешь ведь, не говори, что не знаешь.
— Это не мои тайны.
Его руки крепкие, жаркие, тяжелые, и Тая едва ли не впервые за прошедшее время чувствует себя живой. Она толкается лбом ему в подбородок и почти ноет:
— Пистолет, зачем Андрею нужен был пистолет?
— Андрей дурак.
— Ты знаешь, что с ним?
— Конечно. Это как будто ты отправляешь письмо дорогому человеку, но не получаешь ответа. Передашь ему, что он дурак, да?
Что-то резко толкает её в грудь, разрывая объятья. Тая пытается поймать руками воздух, Матвей — снова призрачный, снова опасный и неживой, улыбается. В его глазах — бесконечность, по-прежнему бесконечность, и он шепчет ей что-то на прощание.
Тая открывает глаза в пять утра. Нашкодивший кот, так не вовремя решивший поиграть на кровати, чем собственно и разбудил её, настойчиво ластится к рукам, а где-то за окном явственно желтеет горизонт.
Она выходит на балкон, распахивает окно и дышит — перегоняя через себя сон, в котором не было ни розового рюкзака, ни быстрой воды, ни бесконечного поиска.
Весна приносит с собой сны и совсем немного спокойствия — Тая делает вдох, выдыхает и прислушивается.

Где-то далеко, в их дворе, птицы поют о свободе.