В тюряге

           Омская тюрьма давно поджидала Сашку. Путь, на который стал он,  вряд ли мог не привести его за решётку. Но одна ли судьба виновна в том? Может, и сам где-то виновен? Почему упорно отворачивался от другой дороги, по  которой шагали гурьбой его сверстники – кто в училище, кто в школу?  Их он, конечно, видел -  чистенько одетых и накормленных, не обделённых  лаской и заботой родителей. Но издевательство мамочки с ранних лет оглушило его ещё некрепкую душу и принудило думать, что он на этой земле  лишний.  Участие добрых людей трогало его до слёз, но не спасало, а только напоминало о его непутёвой судьбе. Он был оглушён в раннем детстве и, оглушённый, шёл по жизни, как в тумане, не видя выхода из тупиков, в которые постоянно попадал. Как ему очнуться? Кто поможет?
 
           В карантинной камере находилось  тридцать  человек.  В два яруса  нары,  слабый  свет  от лампочки над дверью, унылые взгляды присутствующих, причём, каждый  был  занят лишь собой - предстоящим следствием и судом. Никто ни с кем не сходился, опасаясь подружиться с  «наседкой». В душу никто ни к кому не лез, но если нужно было кому выговориться, слушали внимательно и старались дать совет.
           Сашкино внимание привлёк сокамерник, который не выпускал из рук гитару, бесподобно играя на ней  и хрипловатым голосом напевая. Его слушали, грустя, почёсываясь, а иные вытирали  слёзы.  Особенно  одна  песня  понравилась всем, и он исполнял её, отвечая на просьбу, по  несколько раз  в  сутки.  Эта  песня  была  о китайском болванчике. Сашка услышал её впервые. Когда  гитарист её пел, Сашка застывал, почти не дыша. «О китайском болванчике,  что качает своей головой, на затёртом диванчике я пою, обливаясь слезой…» Печальная мелодия, хриплый голос обвораживали Сашку, как и других слушателей. Песня на  время  выталкивала  из  сознания действительность, как бы разрушая  тюремные  стены.
            Простуда дала вскоре о себе знать. Кашель, боль в груди привели Сашку в тюремную больницу.  Разболелся серьёзно, долго не могли ему сбить температуру. Тюремный врач был душевно добр к подростку, и, уже выздоравливая, Сашка, попросил листок бумаги и  написал стихотворение. Это был его первый стихотворный опыт.

                «Лепило» добрый - Колечка
                Нас, зэков, врачевал.
                Я кашлял, слёг на коечку,
                Он пацана спасал.

                Он мне совал таблеточки,
                И в жопу шприц  вгонял.
                И часто очень деточкой
                Меня он называл.

                Никто ещё не баловал
                Так, с ласкою, меня.
                Никто... Лепило  старого
                Век не забуду я.
   
Выздоровевшего Сашку поместили в камеру к малолетним преступникам.  Десять  подростков не дружелюбно встретили его.  Один из них, долговязый,  видно,  вожак в кампании,  бесцеремонно  Сашку взял за подбородок  и спросил:
            - Кто, откуда и за что?
             Сашка  отдёрнул резко голову. В руках держал он вещи  –  подушку, матрац, полотенце и кружку. Подростку его  движение  не понравилось. Он убрал  руку, но хмыкнул  и  повернулся  к пацанам.  Сашка прошёл  и  швырнул  матрац  на свободные нары. Потом сел и, глянув  на долговязого, сказал:
            - Легавые надоели с допросами, и ты  мозги клепаешь.
             Долговязый опешил. Остальные прекратили игру в карты и уставились на новенького.  Тот, кто валялся на нарах и вроде бы спал, приподнялся на локте и спросил:
            - Что сказал?
- Что слышал.
             Сашка заметил, что в стороне от сплочённой шайки сидят четверо, их лица в процессе разговора будто бы светлели. Сашкин матрац развернулся, и сокамерники  не могли  не увидеть ватные брюки, телогрейку и немало продуктов – то, что ему было передано тётушкой Анной.
             - Чего с ним разговаривать! - встал с нар коренастый подросток и, расправив не узкие плечи, направился к новенькому.
           Минуя Сашку, он протянул руку к передаче.
- Убери клешню, паскуда! - заорал Сашка на всю камеру, коренастый невольно отпрянул. - Только притронься… - А дальше понёсся  такой  забористый  мат,  который  присутствующие вряд ли слышали. -  Домашняк  долбанный, -  заключил  Сашка трёхэтажную речь. - Отпрянь, башку каблуком расшибу!
           Он засучил рукава,  и все  увидели  солидные наколки. Четверо подростков встали и подошли к Сашке, явно дав ему понять, что они будут стоять на его стороне.
            - Я вроде пошутить хотел, - буркнул коренастый, с презрением глянув на струсившего и примолкшего долговязого; переваливаясь, он отошёл в сторону.
            В атмосфере унылой камеры витала немаловажная  новость:  смена  власти.  Один  из примкнувших к Сашке  – далеко не хилый пацан – вдруг схватил долговязого за шиворот и, придавив его локтями к стене, заорал:
           - Снимай сапоги мои, падла! 
            И тот, не говоря ни слова, стал стягивать с ног хромовые  сапоги.  Четверо  пацанов присели вокруг Сашки.
           - За что сидишь? - один из пацанов обратился к нему.
           - Подрезал одного, такого, как этот, - громко сказал Сашка, кивнув на долговязого.
            - Чего на меня киваешь? - вдруг голос прорезался у скинутого с трона главаря. - Погоди,  ты  замахнулся на вора в законе,  поплатишься.
            - Ты кому гонишь! - засмеялся Сашка. - Кто  узаконил  малолетку? Воровские  сходки пока обходились без сопливых.
            Так как бывшие шестёрки долговязого предпочли продолжить игру в карты,  не  прореагировав на выпад новичка, то  диалог на этом закончился. Сашка тут же  затеял пиршество, пригласив и союзников и бывших врагов. Долговязому он тоже протянул кусок колбасы с хлебом. Скорчив непонятную гримасу, тот всё-таки еду принял.