Сказ о сороке

"Сорока  смотрела на меня, таким полным тоски и  упрека взглядом, что у меня от жалости покатились слезы".

Сорока- воровка кашку варила, детей кормила, - мама взяла мою детскую ручонку  и по ладони крутила указательным пальцем, словно мешала кашу, и продолжила, - этому дала, этому дала.
Мама рассказывала позже, что я смеялся, когда она, загнув мой мизинец, строго говорила:
 - Ты  дров не носил, кашу не варил, нет тебе каши.


А дед Гаврила Кузьмич, когда я подрос, пел и играл на «Тальянке»:
«Ты сорока – белобока, научи меня летать. Не высоко, не далеко, прямо к маме на кровать". Он  работал кузнецом в старой колхозной кузнице, где дышал жаром кузнечный горн, а рядом стояла тяжелая металлическая наковальня.
Дед часто брал меня. И я с восторгом стоял в прокопченной  угольным дымом, кузнице, наблюдая за искрами, что сыпались из - под кувалды.


Мне долго казалось, что сорока, которую я часто видел на плетне, и есть та самая, которая в раннем детстве мне кашу варила.
К дому примыкало крыльцо с перилами по бокам. В то время это крыльцо было и моей страной, и наблюдательным пунктом за всем происходящим во дворею Как сейчас помню, в сарай к курам залетела сорока.

Дед первым заметил это, и тут же бросился в сенцы за ружьем. Выстрел грянул так неожиданно, что баба Феня  вскрикнула, а я, как потом вспоминали взрослые не раз, с восторгом: «Деда бух, а баба ух, а я немного спужался». В тот раз сороке удалось избежать справедливого возмездия. Но  дедушке удалось все-таки выследить разбойницу.

Детское сознание не доходило ни до обобщений, что существует не одна сорока, ни до сопереживания за загубленную ее жизнь. А ведь не раз сорока вызывала мой детский восторг.
Особенно нравилось  ее оперение белого и черного цвета. Настоящая сорока-белобока. К тому ж, она могла по земле и прыгать, как воробей и ходить, как ходят куры. И еще крылья черные с синеватым отливом.
 
В детстве красота и вред сороки существовали в моем сознании отдельно. Не уничтожать красоту, а лелеять ее, это  появилось позже.
С третьего класса,  я  уже учился в городской школе, и  в деревню приезжал только на лето.
А еще позднее, мы с пацанами стали лазить по деревьям и доставать из гнезд сорочиные яички. Откладывать яйца сороки начинают раньше других птиц, в  начале мая. Яички светло-голубого цвета  с темно коричневыми пятнышками. 

Вынув из гнезда яички, их надо было сложить в собственный картуз и взять его в зубы. И в таком качестве  приходилось спускаться  с   более чем пяти  метровой высоты. Если еще учесть, что сороки, заметив грабителя, летали в такой близости, что  можно было  услышать шум их крыльев. А воздушный поток от них вызывал опасение и возможность упасть. 

Но если кто падал, то подвергался не сочувствию, а насмешкам. Найдя какую-нибудь емкость, мы варили яички. Не от голода. Была в этом какая-то детская  экзотика и пикантность. Но все еще без понимания совершенных поступков.

Соседский пацан Венька  тоже на лето приезжал к своей бабке. Однажды он  вышел с «мелкашкой:
- Хочешь пострелять?
Я согласился, хотя до этого  ни разу не держал ружье. После моего выстрела, сорока, сидевшая на дереве,  неуклюже махая, одним крылом, упала на землю. Я подбежал к ней, и  взял в руки. Она смотрела на меня таким полным тоски и  упрека взглядом, что у меня от жалости покатились слезы. Это произошло уже после   восьмого  класса.

Мне было стыдно смотреть ей в глаза. А на следующий день в этом же лесу я   подобрал  двух  сорочат, выпавших из гнезда. Неуклюжие, да и неказистые с виду,  они не могли взлететь, и их наверняка бы съела любая кошка. Так в бабушкином доме, а потом и в городской квартире у меня оказались три сороки.

«Ты сорока-белобока, научи меня летать»… Но сейчас я должен был заботиться о них. Быстрее всех освоился взрослый (пол сорок трудно определяемый) и я назвал его  «Кузьмич», в честь деда. Сорочата - Нагиш  и Плохиш. Сорочат различить трудно, но что один из них старался выкинуть что либо, это точно.
Все трое охотно ели кузнечиков, которых я им ловил, вареные яйца. Склевывали  они и семена подсолнечника, разных трав, арбузов.
Кузьмич сразу расставил приоритеты. Первым  клевал он. Сорочата приступали, когда тот отходил от тарелки. На второй день  у меня с комода исчезли часы. Заметив мое волнение, все трое лукаво переглядывались. Так мне показалось. И вдруг Кузьмич клюнув Плохиша, скачками направился под кровать и вытащил в клюве часы. Но на этом дело не закончилось.  Пропавшие запонки снова обнаружил Кузьмич.

Время шло, и они привыкли ко мне. Каждый раз они ждали моего прихода из школы. Сорочата садились мне на плечи. При этом Плохиш старался скинуть Нагиша. А когда зажило крыло Кузьмича, тот старался  тоже устроиться, избрав в качестве аэродрома мою голову.
Однажды, а дело было уже зимой, Куьмич вылетел через форточку. Плохиш и Нагиш, видно, испугавшись холода, так и не решились даже сесть на форточку. К весне они уже свободно вылетали, и  после «моциона» снова возвращались. Единственно, что мне не нравилось, так это оставленные где попало  их опознавательные знаки. И мама не на шутку сердилась и грозила сдать «это стадо» в местный зоопарк. Я старался загладить свою вину перед Кузьмичом, и неожиданно  получил пятерку по сочинению, описав поведение «стада» и  нравы этой породы птиц.

Уже в студенческие годы я увидел, что мужик продает сороку. Эту белобокую красавицу. У нее был такой же тоскливый взгляд, как и у Кузьмича, когда я ранил его.  Заплатив  продавцу, я ощутил в руках биение его сердца. Подмигнув  белобокой птице, я  чуть подбросил ее. Громко хлопая крыльями, она напомнила мне далекое прошлое, и стало благостно на душе.
Жизнь каждого человека – эпоха. В разные отрезки  этого времени каждый из нас постигает не только жизненные или научные, но и нравственные принципы

Я сижу на веранде, прислушиваясь к шуму листьев березы, стоящей на краю дачи. Вдруг прилетела сорока, и застрекотала.  Голос у нее звонкий и резкий. Я смотрю на нее снизу и  вижу у брюха и  низа грудки  белую окраску. А длинный с зеленоватым отливом хвост  колеблется  вниз-верх.Мысли теснятся, сменяя друг друга. Столько воды утекло с тех пор. А вдруг это Кузьмич или Нагиш?  Хотя умом понимаю, что при среднем сроке жизни этих птиц пятнадцать лет,  такого быть не может.

Виктор.