О грани между жизнью и смертью. Сказ

  (автономный фрагмент из романа "Миледи и все, все, все")

– ...Мы вместе. Это важно. Но... знать надо,
    что путь в ад либо скрашен, либо нов.
    Пути войны не терпят променада,
    а нам бы не пропасть в котле боёв.
    Мы – лучшие бойцы конгломерата.
    Смерть нас сама боится, нам не рада.

    Средь нас нет слабаков и дурачин.   
    Живём     с тобою жизнь, а не влачим!
    Едва ль Судьба с нас   жизни виру   взыщет,
    коль выстоим совместно мы в ночи.
    Во мне не сомневайся ты, дружище!

    Товарищами будем до тех пор,
    пока не разлучат нас лапы Смерти.
    Но я и Смерть к воротам бы припёр,
    но в ад с ней не пошёл. Мы  –   сами    черти!

    В твои дела я б тихой сапой вник
    и молча помогал тебе бы вскоре, –
козак на миг задумался, поник
и вновь открыл лицо с тоской во взоре. –

  Ты не подумай, что лишь     тот     мне люб,
  кто мне земляк, корней со мной единых.
  Погибший побратим мой Козолуп
  ни вражьих пуль, ни ядер орудийных,

  нисколько не боялся, как и ты,
  но сгинул под турецким ятаганом.
  А ты – заговорённый! Даже в пьяном
  загуле будем мы с тобой круты!

  В горилке нет мне   радости.   В     крови     же
  на поле боя – дух    поёт    в груди!
  Вдвоём не будет скучно нам в пути:
  читать тебе свои я буду вирши.

  Ведь я ж – поэт и в жизни, и в бою.
  Порою расшибаюсь весь в лепёшку,
  а жизнь пуста, пока я не вобью
  врага в могилу, вирши – себе в бошку.

  Кого вперёд, врага иль понарошку
  тебя – своим стихом – я уморю,
  зачем гадать! Айда, брат, в путь-дорожку!
  Послушай же     историю     мою.

  Чего ведь только не бывает в жизни,
  тем паче там, где для любви – простор!
  А стих мой про любовь, а не про вздор.
  Представь, что мы с тобой в моей отчизне.

  На хутор налетели крымчаки.
  Вступили в бой мужчины-смельчаки,
  и был средь них молоденький парнишка,
  заметивший шмыгнувшую, как мышка,

  любимую свою в степной бурьян.
  Но, раз уж тут татары, то обычай
  велит им сделать дев своей добычей.
  За ней погнался пеший басурман.

  Крымчак настойчив, полон вожделенья
  и жадности – обычное явленье.
  Преследовал девчонку он, как гнус.
  Я     сам     так за удачей не гонюсь.

  Настичь беглянку был татарин в силе.
  Парнишка ей кричал истошно вслед.
  Татары крикуна бы пристрелили –
  уж очень зол был для своих он лет.

  Не жаль стрел для безумного, однако
  вернувшаяся с пастбища собака
  татар своим наскоком отвлекла.
  Поэтому не каждая стрела

  в тот миг была для местных даже грозной
  и близкой, а не то, что смертоносной.
  За первым псом примчался и второй,
  но вскоре остановлен был стрелой.

  Парнишка обезумел, крутанулся,
  прорвался чудом сквозь кольцо врагов
  и нож метнул в того удачно гнуса.
  Нет у татар слепых и дураков:

  увидели,     как отрок с молодицей
  бежали в направлении реки.
  Вдруг в  явь     надежда  выжить      воплотится?
  Вновь повезло беднягам, вопреки

  умению татар бить цель из лука.
  Не так была страшна влюблённым смерть,
  как ожиданье рабства и разлука.
  Но как же выжить и      уйти      суметь?!

  Едва ли избежит девчонка лиха:
  в ногах быстра, но… слабая пловчиха!
  Уж молодые, за руки держась,
  примеривались прыгать в глубь,  но… тихо

  старуха Смерть за спину парня – шасть! –
  и меткому стрелку хватило мига,
  чтоб в спину прыгуна      стрелой      попасть.
  По сути, хлопец     мёртв     уж был, но часть

  сознания  ещё держалась в теле.
  Уйти под воду юные успели,
  но Смерть-старуха стерегла и там,
  поскольку шла за ними по пятам.

  Девчонка б захлебнулась непременно,
  но парень из своих последний сил
  выталкивал подругу не на     мель,     но
  под крупную корягу. Ни трясин,

  ни омутов юнец, любимой ради,
  ни в жизнь не испугался бы, но… сзади
  вонзившейся стрелой торчала Смерть,
  а надо было с девушкой успеть

  у берега сховаться под корягой.
  Девицу-то спасительною тягой
  на воздух к жизни вынесло, а друг…
  он     завершил     всё ж жизненный свой круг.

  Юнцу не угрожала больше старость.
  В то время как спасённая хваталась
  руками за корягу, ртом – за жизнь,
  спаситель ей успел шепнуть: «Держись», –

  а после уж  на дно ушёл сам камнем.
  Татары совещались, лезть иль нет
  им в глубь за ней. Решили: больше вред
  от риска, мол, ещё и     сами     канем…

  Разбойники топтались у воды,
  высматривая, не всплывёт ли девка.
  А в парня-то по      оперенье      древко
  вошло, и он, собака, для еды

  сомам и ракам только лишь и годен.
  Ужасно жаль упущенный ясырь –
  утопшая была не из уродин.
  Татары шли в поход на монастырь –

  задерживаться было не с      руки    им.
  Один-другой, мол, хутор опрокинем,
  а главная добыча – впереди.
  Там женский монастырь: дев – пруд пруди!

  А здесь свою уж     пролили     кровищу.
  И без     того     отряд был не орда…
  … Когда смеркаться стало – лишь тогда
  рискнула дева выйти к пепелищу,

  где мёртвых схоронила, как смогла.
  От горя, пусть в полголоса, повыла.
  Но вот покрыла всё ночная мгла,
  луна сквозь тучи высунуло рыло –

  всё  тошно  деве, жизнь ей не мила.
  С рожденья же бойка, а не смирна,
  собравшись с духом, к смерти нетерпимым,
  она, не забывая о любимом,

  направилась к реке, ведь друг-то там!
  Уж     за    полночь. Вчера бы по частям
  всю     душу     бы повыгнал страх из тела,
  а нынче же     сама     душа хотела

  расстаться с телом – жить невмоготу!
  Идёт бедняжка, слышит на ходу
  плеск вод и хохот нежити! Русалки!
  И в сторону их игрища, их свалки –

  уж бесятся на самом берегу –
  кричит она, себя не узнавая,
  мол, милые мои, я не могу
  жить дальше, как жила, но я – живая

  и кое-чем пока что дорожу.
  Мол, к вам держу свой путь, хоть и дрожу,
  однако же, боюсь не за  себя я.
  Русалки смолкли.  Самая седая,

  коль называть так серебро волос,
  ей в чарах самых мягких интонаций,
  послала после паузы вопрос:
    – Дрожишь? Подружки нежностью томятся.

      Ты к нам  придёшь, чтоб стать одной из нас?
    – У вас в реке есть тот, кто нынче спас
      меня от смерти. Это – мой любимый
      и без него весь мир необозримый

      не     нужен     мне. Клянусь вам при луне
      подружкой вашей стать игривой, нежной,
      коль вы его     отпустите,     конечно.
      Пусть сгинул он не по моей вине,

      но смерть его мне душу истерзала.
      Не то чтобы я     рвусь     к вам, жизнь черня,
      но он любил жизнь  более чем я.
    – Изволь. Но ни любимого, ни сала,

      ни солнца, ни галушек, ни детей
      средь нас иметь не будешь ты вовеки.
      Зато и Водяного, и чертей
      узнаешь  ты, на жизнь закрывши веки.

      Иди же к нам, тебя я обниму,
      а после утяну в подводный терем.
    – Сначала жизнь верните вы  ЕМУ –
      душа его ведь где-то рядом с телом!

    – У нас к тебе ни злобы, ни вражды,
      голубка, нет. Тебя не тащим силой,
      но, ежели не веришь, стой и жди,
      когда к тебе из вод твой выйдет милый.

    – И он сейчас придёт ко мне сюда?!
      Из омута живой всплывёт на воздух?
    – Чтоб ты с ним попрощалась навсегда.
       Милуйся с ним, как хочешь, но при звёздах.

      Не жди, когда забрезжит вам рассвет!
       Мы на тебя всю     нежность     нашу выльем…
  ...Река вмиг забурлила изобильем
  нагих русалок – вскоре лунный свет

  ласкал уже одни пустые волны,
  как будто здесь и  не был шум да пляс…
  И друг пришёл! Девчонка дождалась!
  Остались в прошлом смерть, набеги, войны.

  Но словно бы  дыханием  зловонным
  повеяло от мира Смерти  вдруг.
  Да, внешне это был, конечно, друг,
  но взор его был диким, отстранённым.

  Себя повёл он с нею, как чужой –
  в словах и чувствах странно безответен,
  как будто ни      любви     нет за душой,
  ни      состраданья     чувств.  Русалок-вредин,

  коль     вредины     они, какой ей прок
  в случившимся винить?! Таков уж рок.
  В русалках     нет     ведь Божьего-то дара.
  Как душераздирающе рыдала

  бедняжка, передашь ли на словах!
  К ней безразличен и бесстрастно наг,
  юнец холодный, мокрый и безвольный,
  в объятьях крепких девичьих безмолвный,

  ещё стоял, как каменный утёс,
  но поцелуев и горячих слёз
  для милого девчонка не жалела,
  и скоро в его теле где-то слева

  забилось что-то тёплое – сердца
  их в унисон, как прежде, трепетали…
  …Речной царь Водяной заждался дани.
  Коль требует, иль просто просит царь,

  то кто же будет злить его отказом?!
  Влюблённые при звёздах раз за разом
  друг дружкой насладиться не могли,
  покорные всем таинствам любви.

  Страсть ненасытна – ей не нужен роздых…
  Но стали просыпаться птицы в гнёздах,
  чтоб встретить первым пением рассвет…
  …Травой упругой жил, казалось, след

   от девичьей ноги там, где ступила
   бедняжка у воды в последний раз.
   И слёзы из мужских скорбящих глаз
   затмили свет недавнего их пыла…

    В росу травы сакральной храбро лёг
    он с думой: «Встречи буду ждать в     траве    я»...
    ...Тем парнем     я     был... До исхода    зверь    я.
    Послушай, как по жизни я продрог.
     Согреет только битва да таверна…

...Безмолвным изумленьем весь пролог
гасконец оградил от недоверья…