Веноциания. Том 24

История одного человечества.







































































































































ВЕНОЦИАНИЯ


 том двадцать четвёртый



















2016 г.





Собрание сочинений
в 99 томах. Том 66-ой.

































6420
Ревело пламя. Тучи были хмуры.
И кончились восторги Шуры-Муры.
Корреспондентка, взяв магнитофон,
Простилась и откланялась в плафон.
А Хаз-Булат сидит у телефона
И слышит рокот пушечного фона.
Даёт команду с бэтээра Пашка.
И нараспашку у него рубашка.
Идёт Рассея на Святую Русь.
Кто прав, кто нет, сказать я не берусь.
Кто виноват, кто прав. Все виноваты.
Таков наш нрав, российский, хамоватый.
И простоватый. Да и нет ответа.
И думал я: «Не предзнаменье ль это?»
6421
И думал я: «Не предзнаменье ль это?»
И в августе, в горячий полдень лета,
У нас произошёл переворот.
И возмутился, пробудясь, народ.
И поддержал и словом, и рукой
Движенбе масс. Народ у нас такой.
Люблю, когда обидчиков пинают.
Люблю, когда обидчики стенают.
Когда за гуж берётся наш народ,
Тогда везде у нас переворот.
В делах иных мы сонны и ленивы.
Ну, а порой чрезмерно суетливы.
А луч надежды, он даёт ответ
На тот вопрос, где и вопроса нет.
6422
На тот вопрос, где и вопроса нет,
Надежды луч, даёт ли он ответ.
Кто до регалий власти не припал,
Тот в тишину матросскую попал.
Сидит на нарах гордый Хаз-Булат.
А там, в Кремле, дела идут на лад.
Администрация уж обрастает службами.
И хорошо там с связями и дружбами.
И Коржаков себя на пять веков
Обогатил без лишних дураков.
Корреспонденты всех разоблачают.
И за работу плату получают.
Бардак в Кремле. И все мы видим это.
И первый миг рождения рассвета.
6423
И первый миг рождения рассвета.
И ни души, ни мрака и ни света.
Что было дальше? Был ещё каскад
Перемещений. И подъём, и спад.
Миллионеры, словно на дрожжах,
Росли и гибли в битвах на ножах,
В отравах, бомбах, пулях и ранениях.
И нет нужды во всенародных мнениях.
Ни Солженицын, и ни иже с ними,
В расчёт не шли с советами своими.
Кто не хотел со всеми воевать,
В дебатах Думных может пребывать.
Кипело время. И народный глас
Принёс грозу. Лес медленно угас.
6424
Принёс грозу. Лес медленно угас.
Умолкли пушки. Телефонный час
Хорошей взяткой тут же заменили,
И в бытность новой данности вменили.
Исчезли вместе с гидрой коммунизма
И признаки добра и гуманизма.
И дом терпимости стал островом кипения.
И поднялась горячка нетерпения.
Интеллигенция и весь поток людской
Пленились наслажденьем на Тверской.
Нас задевало то, что нам давало
Возможность видеть всё, что там бывало.
Тот выпускал домашних птиц из клеток,
Кто лишь вчера впервые спрыгнул с веток.
6425
Кто лишь вчера впервые спрыгнул с веток,
Он выпускал сегодня птиц из клеток.
И вот на смену и явились мы,
Совсем иные, трезвые умы.
Тюрьма народов стоила пятак.
В тюрьме свободы будет всё не так.
Подобный бег тебе необходим,
Россия, взор твой зорок и един.
Обед из блюд. Идёт крестьянский люд.
Долой порядок, где куда пошлют.
Не быть Москве сестрою младшей Рима.
Тут больше пудры и не меньше грима.
Так я устроен. И вот я сейчас
Шагаю строем. Я Калиф на час.
6426
Шагаю строем. Я Калиф на час.
Так я устроен присно и сейчас.
Пошла национальная резня,
А с ней номенклатурная возня.
К корреспондентам в Думу и к матросам
Мы обратились с искренним вопросом.
Сменился ли уставший караул?
Освободился ли премьера стул?
Занять его никто и не решился.
И тут вот произвол и совершился.
ГКЧП сидело на трубе,
Не говоря ни «а», ни «ме», ни «бе».
Волнующее. Лебеди и куры.
Ну, а медведь пришёл хромой и хмурый.
6427
Ну, а медведь пришёл хромой и хмурый.
Над Белой Вежей кружатся амуры.
И, растерзав подстреленного зверя,
Акт подписали, никому не веря.
Друг другу стало трудно доверять.
Друг друга стало нужно проверять.
Таможни, порты, танки и ракеты,
Рыбачий флот, кусок вонючей кеты.
Кеты. Икры две засолённых бочки.
Ах, ягодки! А будут и цветочки.
Иной уже совсем ажиотаж.
Ушёл в былое ядерный шантаж.
А Кремль не дремлет. Как всегда в пути.
Не знает он, куда ему идти.
6428
Не знает он, куда ему идти.
О чём тут я? Ах, мать твою ети!
Номенклатура новая пришла,
Страна свершает важные дела.
В науке есть полезных много гитик.
Но знает ли о том иной политик?
А раньше были просто указания.
Свобода к нам пришла как наказание.
Не обмани, не обойди соперника,
Так не поможет и закон Коперника.
Как начинать? С кого? С чего? С нуля?
И для кого? Наживы личной для?
Обогащенья?.. Шёл медведь понурый.
Возле него гуляли мирно куры.
6429
Возле него гуляли мирно куры.
Пейзаж был серый, грязный и понурый.
Российских перемен Наполеон,
Подумал ли об оттепели он?
Сергеич-сан, Никита, карта бита.
И Брежнев, Горбачёв, а с ним и Рита
Максимовна. Раисою была
Ему она под оба два крыла.
Она по тонким запахам могла
В походке льва увидеть ум осла.
С умением своим, да и наитием
Поездила она уж по Гаитиям.
Куда им ехать дальше, мать ети.
Они домой утратили пути.
6430
Они домой утратили пути.
Куда ж они намылились идти?
Михалыч был как минимум орёл.
По джунглям жизни он отважно брёл.
И пить ли, и не пить ли алкоголь,
Судить уж ты тут каждому позволь.
Мне крылья широко мои расставьте,
И хоть на час с самим собой оставьте.
А я уж приземлиться сам смогу
На незнакомом дальнем берегу.
И если б заседала снова тройка,
Была б тебе, Сергеич, перестройка.
Шашлык. Харчо. Овечка с тёплым рисом.
Одна из них мертва. Убита лисом.
6431
Одна из них мертва. Убита лисом.
Задушена. Сварить бы тушку с рисом.
Да где тут взять хотя бы и пшена.
Вокруг покой и мир, и тишина.
А куры? Куры с соусом и хреном.
И кровь течёт по обнажённым венам.
Зачем мы совершаем революции?
Не лучше ли испытывать поллюции.
И есть, и пить, былой закон скосив,
На Западе кредитов попросив.
Ах, родина моя неумолимая,
Единая, святая, неделимая!
Уж сдуру ты ходила к большаку.
И от него вернулась на веку.
6432
И от него вернулась на веку,
Идя вперёд пешком по большаку.
О, Русь моя! Моя ли ты? Ты где?
Придушена и брошена в беде.
А остальное  -  голый остов тощий.
Святая Русь, твои ли это мощи?
Но помогают выстоять тебе
В твоей уже отчаянной борьбе
Лишь мэр Лужков, он в самом центре Руси,
И Лукашенко, там, на Беларуси.
Лужков себе не утаил ни грамма.
И вот в Москве стоит Спасенье Храма.
А Лукашенко смотрит хитрым лисом.
Он котелок принёс, и думал с рисом.
6433
Он котелок принёс, и думал с рисом
Сварить уху. Он в шапке на меху
Присел на лёд и смотрит хитрым лисом.
И из мешка вытряхивал труху.
«Весь я изранен. Вся душа в крови.
А женщина мне говорит: «Живи.
Люби меня». И я остался с нею.
И ни о чём уж я не сожалею».
Народ, что собирался у ворот,
Испуганно стоял, разинув рот.
Ах, всё у нас, подумал я, получится.
Зачем же так вот долго дурью мучаться?
И курицу увидел я в воде.
Сварю её, и буду при еде.
6434
Сварю её, и буду при еде,
Ошпарив предварительно в воде.
Какие тут, скажите, к чёрту, курицы?
Лютуют этажи, бушуют улицы.
В подъездах киллеры, валюта талеры.
Тебя убили ли? Не затоптали ли?
Едино времечко. А в телевизоре
Сплошные Познеры да Новожёновы.
От страха лютого за факты прячутся,
Принципиальностью своей корячатся.
Всё похваляются Чечнёю-бойнею
И нашей армией самоубойною.
Грозя Масхадову законов сводом,
Уж солнце вышло. Ёж прошёл с приплодом.
6435
Уж солнце вышло. Ёж прошёл с приплодом.
За шею Родину ведут к колодам
Министры-барины, и все татарины.
Декретом времени рабы одарены.
Декрет подписали перед рассветом.
Пожалте, кушайте. Поклон с приветом.
На Думу грустную он разговаривал,
И зубы каждому он заговаривал.
А Кириенко-то, тот просто, блин-то, гном.
И не сравнить его никак уж с Клинтоном.
Всё разворовано приватизацией
С её порочною организацией.
Доход не сходится никак с расходом.
День начинается перед восходом.
6436
День начинается перед восходом.
Приватизация равна доходам.
Ваучеризация равна заводам.
Политизация послужит модам.
Фермеризация лишает нацию
Труда колхозного. И кульминацию
Внедряет в общество юриспруденция.
И с ней продажная интеллигенция.
И с непосредственным того последствием
Всё завершается судом и следствием
С оберегающей их реституцией
И охраняющей нас Конституцией.
И лишь не сходится расход с доходом.
А солнце всё ещё встаёт с восходом.
6437
А солнце всё ещё встаёт с восходом.
Но уж не сходится расход с доходом.
Сегодня десять лет с тех пор как «Взглядом»
Мы с той эпохой оказались рядом.
Эпоха потому так называется,
Что всё, что там случилось, не сбывается.
Освободились мы от партократии,
А поскользнулись мы на демократии.
Мертвы и та, и эта, и другая.
А бюрократ, системы не ругая,
В неё, как прежде, незаметно входит,
И всяк согласие тут с ним находит.
Дым эйфории к вечеру пропал.
И я проснулся. Я весь день проспал.
6438
И я проснулся. Я весь день проспал.
Дым эйфории к вечеру пропал.
Во сне приятно. Там мне всё понятно.
Хочу туда я, в прошлое, обратно.
Любил тогда я очень рано встать
И демократов лозунги читать.
Свободу слову, землю тем, кто пашут,
Крестьянам хлеб, и детям с маслом кашу.
А ты иди. Иди себе и пой,
И с неба манной балуйся крупой.
Кропись струёй лирической мочи,
И ни о чём уж больше не кричи.
Стремясь к свободам, обратись к народам
С сосны чернеющей и наклонённой к водам.
6439
С сосны чернеющей и наклонённой к водам
Призывы к обществу, слова к народам.
Уж рупора воздвигли на сосну.
Пойду-ка я ещё малёк сосну.
Покачивайте вы башкой, покачивайте,
Свободы лодку весело раскачивайте,
Площадные витии храбрецы,
Всепризнанные нации отцы.
Да, вы когда-то были тоже детками
Взращёнными былыми пятилетками.
Морозов Павлик с Пашкою Грачёвым,
Гайдар с Чубайсом, Ельцин с Горбачёвым.
А к утру ветер флаги растрепал.
И сук сломался и на танк упал.
6440
И сук сломался и на танк упал.
И к утру ветер флаги растрепал.
И, помахав с экрана лёгкой ручкой,
Он растворился за ближайшей тучкой.
Был слышен хриплый в рупоре басок:
«Товарищи, не пейте на ночь сок.
Не чмокайте за ужином губами,
Не заедайте лакомство грибами».
Был генеральный мудр, но простоват.
И сей момент был следствием чреват.
И вот упал он и звенит медалями.
А флаг поплыл за брезжащими далями.
В просторах мглы спокойной тихой сапой
Медведь прошёл и почесался лапой.
6441
Медведь прошёл и почесался лапой
В просторах мглы спокойной тихой сапой.
Едва лишь минул срок, занявши пост,
Почистил перья он, распушил хвост.
И сел в искристый лайнер самолёт,
И улетел в назначенный полёт.
«Уж я,  -  сказал,  -  в свободу поиграю».
И захватил с собой, конечно, Раю,
Чтоб посмотреть простор капитализма
И показать обзор социализма.
Но вдруг его от этого показа
Взяла не в шутку гласности проказа.
И он, слетев с мышления небес,
На четырёх ушёл в сгоревший лес.
6442
На четырёх ушёл в сгоревший лес
Михал Сергеич. И в Европу влез.
Недюжинный потомок малоросса
Он вскоре докатился до Фороса.
Пропагандист мыслительных идей
Увидел он де белых лебедей.
По телеку Чайковского крутили.
Но в рации две жилки отвинтили.
И связь тогда мгновенно прервалась.
И где-то перемычка сорвалась.
Пока была цела в системе жилка,
В розетку заходила плотно вилка.
Был месяц август. Волны бились в трапы.
Я слышал смех. Я слышал чьи-то храпы.
6443
Я слышал смех. Я слышал чьи-то храпы.
Был август. И стучали волны в трапы.
Листвою клёнов ветер пил свободу.
А что ещё мы дать могли народу?
Свободы вздох всем голову вскружил.
Народ, скажу я, это заслужил.
Мы получили то, что захотели.
И чепчики на воздух полетели.
Так говорят. Но нет сегодня шапок.
Зато цветов я видел тьму охапок.
Штук триста роз стелилось по ногам.
Народ стоял везде по берегам.
«Борис! Борис!» Я рук увидел лес.
Я видел дым идущий вглубь небес.
6444
Я видел дым идущий вглубь небес.
«Борис! Борис!» Я рук увидел лес.
Разбушевалась родина тирана.
И заслезились взоры ветерана.
Менялись флаги красные на разные,
Трёхцветные, моменту сообразные.
Потом жалели бедного царя
За то, что был зарезан он зазря.
Большевиков не любят до сих пор,
И ждут от них раскаянья в упор.
«Ужо, ужо, покайтесь, большаки.
А царь убит! А вы все дураки».
И день настал. Иные нынче МУРы.
Вокруг меня всю ночь ходили куры.
6445
Вокруг меня всю ночь ходили куры.
И нам хотелось новых перемен.
Рассвета и свободы, и культуры.
И кровь стучит по створкам вздутых вен.
Посыпались упрёки Госиздату.
Вмиг осудили стиль Бондарчука.
Заметили подчищенную дату.
И поднялась же у него рука
На Шолохова. «Ах, да он не Шолохов!
Украл он рукопись. Всё это Молохов,
Что и принёс тогда ту повесть Болотову.
А он её читал в окопах Золотову».
Был тихим Дон. Запели казаки.
И гуси выходили из реки.
6446
И гуси выходили из реки.
А Долотов не столь большой руки.
Интеллигентская его мигрень
В нём родила томительную лень.
Рассказывал тогда б он до утра.
Но большаки пошли, ура, ура,
Сплошною дымно-огненной стеной.
И Долотов с размаху бил спиной
Врагов. Плечу не дав и отдохнуть,
Чтобы сильнее более взмахнуть.
Поручика и друга детства Молохова
Он невзлюбил за то, что тот у Шолохова
Гостил тогда. И был он раб культуры.
И вдруг медведь ко мне пришёл понурый.
6447
И вдруг медведь ко мне пришёл понурый.
Но это не из области культуры.
Был друг свободы Молохов Артур
Дитя желаний и знаток культур.
Воспитанный в кадетском юный гений
Он сочинял стихи от томной лени.
И понимал, что Шолохов не мог
Сам написать про утро и дымок.
И роман, взволновавший четверть мира,
Достоин был великого Шекспира.
Так говорил его стеклянный взгляд,
Когда убитый лёг он в общий ряд.
И тут уж сильно сжал он кулаки,
Возможно так, а, может, от тоски.
6448
Возможно так, а, может, от тоски,
Лежал он, сжав жестоко кулаки.
Не описать нам тут сраженье это.
Никем оно и не было воспето
Ни образно, и ни со всех сторон.
Ещё не думал Молохов барон,
Когда верхом на лошади сидел,
И на врага с презрением глядел,
Как поведёт себя потом культура,
И где тут истина, а где литература.
И думал возмущённый юный гений
В тот миг об им любимой томной лени.
Он бил врага, стремясь душой к свободам,
И предпочтенье отдавал он одам.
6449
И предпочтенье отдавал он одам.
А враг ушёл вперёд по огородам.
На грудь ему ложилась пелена.
И воцарилась в мире тишина.
Он был полусемитом. Обе крови
Смешались в нём. Он дёрнул краем брови.
И понимал, что смерть вполне возможна.
Но чтобы так мгновенно и безбожно!
Любил он есть со сливками творог.
А с чаем свежий клюквенный пирог.
В роду он был единственным потомком.
Врага распознавал он по котомкам.
Да и скучал по Бадену и водам.
И предпочтенье отдавал он одам.
6450
И предпочтенье отдавал он одам.
И он скучал по Бадену и водам.
В последний миг своей земной мечты
Так думал он во мраке пустоты.
Его насквозь простреленное тело
За белое, за праведное дело,
Сражённое в борьбе с большевиками,
Лежало, прижимая грудью камень.
В глазах мутнела дней ушедших призма.
Ах, эта сволочь! Гидра коммунизма!
Я разрублю их всех из-за угла.
Любовь придёт, полюбишь и козла.
И эта ночь под звёздным небосводом
Мне кажется с тобой прожитым годом.
6451
Мне кажется с тобой прожитым годом
Полмесяца, что под лучистым сводом
Писал я эту трепетную весть.
И вот уже почти сумел я свесть
В единое рождённых между прочим
Фантазий (а водой мы камень точим)
Каскад. Но есть ведь творчеству предел.
И уж рассвет воспрянул и зардел.
С отцом юристом, в паспорте евреем,
Мы проживаем, а потом стареем.
И мчимся за фантазией туда,
Куда не ходят даже поезда.
Вот и прошла рассудку вопреки
И эта встреча около реки.
6452
И эта встреча около реки
Уж и прошла рассудку вопреки.
Река повествования течёт.
А время бесконечно и не в счёт.
И, двигаясь тропою мироздания,
Приходим мы в незыблемое здание
Безвременья, что знает о себе
Лишь то, что постигаем мы в борьбе.
И тут-то мы как раз вот в это время,
Своё неся невидимое бремя
Бесперспективной истине на суд,
Уж заполняем жизненный сосуд
Водой, что соответствует природам.
И нам идти с тобой по этим водам.
6453
И нам идти с тобой по этим водам.
Хоть отдаю я предпочтенье одам.
Что значит весь наш предстоящий путь,
Когда вся суть в желании уснуть!
Кому захочется уже в таком вот разе
Искать причину образа в образе?
В безвременья означенном отрезке
Жизнь повисает на тончайшей леске,
Качаясь влево-вправо, взад-вперёд
Там, где желанье истине не врёт.
Чего желать, предвидя окончание
Вот этого недолгого молчания?
И хочется нам цели вопреки
Повеселиться около реки.
6454
Повеселиться около реки
Нам хочется природе вопреки.
И, понимая, как недолог день,
Я и лежу, взирая сквозь плетень.
Жизнь нам рисует планы и дела,
К которым нас она и привела.
Лежит, от крови впитанный в паркет,
Моих желаний с золотом пакет.
Назначив встречу, цели убегу,
И окажусь на дальнем берегу.
От женщин нету мне нигде отбоя.
И я смотрю на небо голубое.
Помыв на кухне грязную посуду,
Я чувствую, что где-нибудь побуду.
6455
Я чувствую, что где-нибудь побуду,
Помыв на кухне грязную посуду.
И это всё. Тут все мои дела.
Не выстрелил бы кто из-за угла
По комарам дремучего застоя
Ни на бегу, ни лёжа, и ни стоя.
В чём польза утра общего рассвета?
В том, что на это нет у нас ответа.
Ответ не знает, где возник вопрос,
И что важнее: запах или нос?
Вопросы мы не ставим напоказ.
И не кладём ответы в сумму касс.
О, Голливуд! Великая страна.
Я там останусь. Дети там, жена.
6456
Я там останусь. Дети там, жена.
Нужна ли мне чужая сторона?
Когда природа целью угрожает,
Тогда свобода истину рожает.
Не ждём мы в жизни временных угроз.
А доллар как платёжный знак подрос.
От Оскаров большого урожая
Всему, что нашей жизни угрожая
Живёт, мир предлагает, как эксцесс,
Прохладу речки и шумящий  лес.
Но, разогнув, да и расправив плечи,
Жизнь нам поможет выжить. И излечит.
А я хочу уехать в Голливуд,
Где люди и играют, и живут.
6457
Где люди и играют, и живут,
То место называют Голливуд.
И эта блажь мне с детских лет нужна.
Туда моя уехала жена.
Моя жена там вышла за еврея.
Да и живёт, под солнцем плечи грея.
И я её уже давно не трогаю.
И этот факт осмыслю я дорогою.
И повезу её опять домой,
Быть может, летом. Или нет, зимой.
Домой приеду. Рыбам брошу корма.
И буду ждать погоды. Или шторма.
Уйду на дно. Взгляну на всё со дна.
Погибли рыбы. В том моя вина.
6458
Погибли рыбы. В том моя вина.
Вот мой дневник. Всплывает он со дна.
Достать его оттуда нелегко.
Нырнуть туда, так слишком глубоко.
Лежат там трупы, рыщут водолазы.
Забиты входы, вытравлены лазы.
Застыли лица в бездне катастрофы.
Размокли книги. В них размокли строфы.
Вот тут листы. И тут листы мелькают.
И мне на мой поступок намекают.
Затянуты все тиною слова.
И лишь душа во мне ещё жива.
Где пассажиры? К уязвлённой чести
Их нет в живых. Лежат на том же месте.
6459
Их нет в живых. Лежат на том же месте
Обрывки чести, отголоски лести.
Нигде уже, смеясь, не говорят,
Какие в мире подлости творят.
Низы не знают, а верхи не могут.
И уж доплыть им вряд ли тут помогут
До тех далёких милых берегов
Гонцы небес, гольфстримов и богов.
Вот музыканты, что играют туши,
И кавалеры, что болтают чуши.
Кулинарии взбалмошная шутка.
Официант. И с ним на блюде утка.
Я средь других не выживших мечусь.
Картина жуткая. Ах, бесполезно тщусь!
6460
Картина жуткая. Ах, бесполезно тщусь!
И я средь этой нечести мечусь.
Какая ж ты, к Сатурну, декларация!
Сюда оттуда едет эмиграция.
Туда отсюда ехало туристов
Господ богатых более чем триста.
И все на дне, и все в одной могиле,
На глубине, от катастрофы в миле.
А если ты законченный дундук,
То уступи с брильянтами сундук.
Пора уже подумать о себе.
Зачем тебе, погибшему в борьбе,
Брильянты. Ты на дне. Лишён ты лести.
И всё отдай, что накопил по чести.
6461
И всё отдай, что накопил по чести.
И лет на сто, а может, и на двести,
Забудь себя. Судьбы не изменить.
И не за что, и некого винить.
Стихия! И вот ей пишу стихи я.
И не крупнее здесь живой блохи я.
В размерах вечной времени дыры
Тут параллельны судьбы и миры.
И бесконечен и неярок свет,
В котором ты не встретишь больше бед.
Умнейший ты из всех погибших ноль.
Так выпей свой домашний алкоголь.
Да и уж я бессмертьем не горжусь.
Скажу тебе, я в коме нахожусь.
6462
Скажу тебе, я в коме нахожусь.
И я своим бессмертьем не горжусь.
Я помню вас, любезные друзья.
И не забыл ничто былое я.
Как я тогда усердно вам служил,
Я не забыл. Любовь я заслужил.
Наркотиков не знал, и не курил,
И не вступал я в спор из-за Курил.
Всё остаётся там, в мгновеньях вечности,
И без меня, всё в той же бесконечности.
Да, я покинул область красоты.
Уж бесполезны прежние мечты.
Ну что же. Там и я был склонен к модам.
И вот иду я по высоким водам.
6463
И вот иду я по высоким водам.
И не витать уж мне под небосводом.
А в горле сжался жалости комок.
Иначе я и выдумать не мог.
Ушла пора сомнений и метаний.
Грядёт заря бессмысленных мечтаний.
A к старости рассудочность причин
Уж недостойна истинных мужчин.
Путь пройден мною, встреча удалась,
Насколько мне красавица далась.
И вот теперь она уже моя.
И тут же и подруги, и друзья.
И только миг любви под неба сводом
Мне кажется с тобой прожитым годом.
6464
Мне кажется с тобой прожитым годом,
Но годом не простым, а световым,
Стремление парить под небосводом
Порывом ожиданья волевым.
Ты помнишь, как в спокойный час рассвета
Над нами проносились небеса.
И в ореоле радужного света
На землю снисходили чудеса.
И, совершая восхожденье смело,
Мы погружались в утренний полёт.
Земля, едва проснувшись, улетела,
Как реактивный в небе самолёт.
И этот миг стремленья к небосводам
Мне кажется с тобой прожитым годом.
6465
Мне кажется с тобой прожитым годом
И съеденным вдвоём запретным плодом,
И выпитым до дна вина стаканом,
Вот эта встреча ночи с истуканом.
И я представился тебе на этой встрече
Как персонаж живых противоречий.
И смыслом отрицанья бытия
Доказывал я пользу бития
Народов и детишек персонально,
По заднице общо и межзонально
Законами и тюрьмами по зонам
И палками по пальцам и газонам.
И ты сказала, взняв ладонь руки:
«Друг! Наша встреча около реки».
6466
«Друг! Наша встреча около реки».
Так ты сказала, сжав ладонь руки
Моей твоею тёплою ладонью,
Меня пронзив мечты незримой донью.
 Неразрешимо бьющей на себя
Вопросами, взбодрившими тебя
Нежданно. Тут и слезли мы с телеги.
И я сказал: «О, здравствуйте, коллеги!»
Коллеги полчаса посовещались,
Потом ещё два вечера общались,
И указали битвы предводителя,
Всеобщих дум радетеля и бдителя,
Любезного Руси царя народам.
Ну что ж, не хочешь, не пойдём мы бродом.
6467
Ну что ж, не хочешь, не пойдём мы бродом.
И мы пойдём к проснувшимся народам.
Пойдём туда совсем другим путём.
И по пути мы где-то расцветём.
Я знаю, есть, а, значит, можно есть.
Такая шла по всем повесям весть.
Теперь уже не любят вспоминать
Всё то, что нам тогда хотелось знать.
И в той поре дореволюционной,
Двуглавой, богопамятной и тронной
Двояко было. Бог был и разврат,
И благородства душ алле-парад.
Не знали мы ещё, что вопреки
Пойдём туда, где гибнут от тоски.
6468
Пойдём туда, где гибнут от тоски,
Не знали мы ещё, что вопреки,
А не самой мечте благодаря.
По принужденью, проще говоря.
Колхозами и мировыми стройками,
И в заседаньях пламенными тройками,
Как выхлопом расстрелянный скелет,
Мы прожили довольно много лет.
А мой отец убит был в тридцать семь.
Он юношей безусым был совсем.
Но он прозрел. Ну, а уж я в квартире
Порассуждаю о всеобщем мире.
И понял я уж для чего мы едем
Туда, где и доверимся медведям.
6469
Туда, где и доверимся медведям,
С тобою мы когда-нибудь уедем.
Не ровен час, поднимется медведь,
И будет бить огромной лапой ведь.
И тот медведь, что бил огромной лапой,
Воспитан был таким же бурым папой.
И он подмял меня своей ладонью
Со всей моей амбициозной вонью
Под свой живот. И миру не в пример
Возник союз сердец  -  С.С.С.Р.
Восстал и поперёк планеты встал
Совсем другого свойства капитал.
И прежде чем войти в сенатский зал,
О чём-то он подумал и сказал.
6470
О чём-то он подумал и сказал,
Когда стремглав вошёл в сенатский зал.
«Свершилось!»  -  рассужденьям вопреки
Добавил он, подняв ладонь руки.
(Все встали). «Революция свершилась».
Проблема окончательно решилась.
Мы погрузили мир в социализм,
Развеяв в прах и в пух капитализм.
А там, у них, раздрай и замешательство,
Неверие и трусость, и предательство.
Уж движутся в Россию крейсера,
И минные за ними катера.
Хоть снова обучай их азам-ведям.
А хочешь, мы с тобой домой поедем?
6471
А хочешь, мы с тобой домой поедем
На Волгу в заповедные места,
Где, изучая азы, буки, веди,
Вода на семь аршин во глубь чиста?
И призываю я себя к порядку.
И я по утру делаю зарядку.
И весело в саду рублю дрова.
А от мечты кружится голова.
И вот, внизу, две баржи с бурлаками.
А бурлаки, раскинувшись руками,
И, разбредясь по берегу реки,
Читают запрещённые листки.
Один поправил кепку и сказал:
«Схожу-ка я намедни на вокзал».
6472
«Схожу-ка я намедни на вокзал,  -
Поправив кепку, так один сказал.  -
Пойду куплю котлет, пока светло».
«И колбасы,  -  другой сказал,  -  кило.
Да и ещё возьми ведро икры.
Осталось водки литра, видно, три.
Закончим дело, сядем, поедим.
Взаймы бери, намедни отдадим.
И папирос штук сто возьми. «Дукат.
Гляди, уже румянится закат.
Свежо совсем. И ветрами сквозит.
Река темнеет. Свежестью разит.
Иди, Медведь, тебе артель сказала-м».
Медведь сказал: «Я не хожу к вокзала-м».
6473
Медведь сказал: «Я не хожу к вокзала-м».
«Иди, иди, тебе артель сказала-м,  -
Добавил, заикаясь, старшина.  -
И белого ещё возьми вина.
С медалями. Оно куда кислее.
Им запивать смирновскую милее.
Не так воняет духом осетрин.
Да и возьми зелёных мандарин.
Уж будем нынче долго отдыхать.
А если ветер станет утихать,
Пойдём туда, к ночному фонарю».
«Да, да,  -  сказал заика,  -  я г-горю.  -
И помолчал, и люлькой задымил.  -
Я тут живу. Здесь каждый куст мне мил».
6474
«Я тут живу. Здесь каждый куст мне мил».  -
Сказал он так. И люлькой задымил.
Расслабившись под вечер в бардаке,
Все с девками гулять пошли к реке.
Бродили по песчаным берегам,
Давая отдохнуть больным ногам.
А девки, я скажу вам, при луне
Ещё милей в прохладной тишине.
Стучится и твердеет твой резон.
И хочется коснуться нежных зон.
И тут тебя и обовьёт она.
А в небе грозовая тишина.
Глядишь, иная там и облизала.
Медведица мне давеча сказала.
6475
Медведица мне давеча сказала:
Глядишь, иная там и облизала.
А я давно уже жену не мну,
Хотя и не гляжу на сторону.
А просто после ужина в артели
Ослабость и хандра в душе и в теле!
Ах, если мне бы с вами не кутить,
И жить пришлось тогда бы прекратить.
Гляди-тка, как повсюду кутят баре.
Коньяк разит в любой холёной харе.
У всякой ****и от шампанских пен
Не просыхает ни единый член».
«Моя меня заразой наградил,
Чтоб долго я у речки не бродил».
6476
«Чтоб долго я у речки не бродил,
Моя меня заразой наградил,  -
Сказал в сердцах приземистый татарин.  -
Теперь я в этом деле ейный барин.
Она меня и кормит, и поит.
А он всю ночь как выправка стоит.
Довольно было бы и ей, и мне,
Чтоб он стоял как ваза на окне.
Когда она со мною делит ласку,
То я себе рассказываю сказку.
Собой я представляю скакуна.
Лошадкой мне неспешною она.
И нас несёт до утра на Парнас.
Всё с нею с этих пор сближает нас».
6477
«Всё с нею с этих пор сближает нас,  -
Вздохнул татарин и пригубил квас.  -
Не кисло. Не достаточно бродячий.
Хороший квас, когда в нём дух ходячий.
Бросает в колотун. Жива душа.
И тем она в тебе и хороша.
У нас в Казани как покушал конь,
То на ветру разнашивает вонь.
И уж летит сплошная куча мух.
И нос щемит довольно жгучий дух.
А тут река, тут воздух чист и свеж.
Тут хоть себя разрезывай и ешь.
А вони нет. И мил мне и сейчас
Прошедший день и каждый мирный час».
6478
Прошедший день и каждый мирный час
Артель кутит, пьёт пиво, цедит квас.
Порой читает вредные листки.
Девиц гуляет около реки.
Повсюду ищут нужные пути.
Все трудятся, герань твою ети.
Но назревает в душах буйных бунт
Из-за того, что не хватило фунт
Икры ядрёной под фурше татарину.
И ну давай тут резать горло барину.
«Ужо ему, буржую, мироеду!
В круиз и я когда-нибудь поеду
На Астрахань, оставив тут, сейчас,
Прошедший день и каждый мирный час».
6479
Прошедший день и каждый мирный час
Артель кутит, пьёт пиво, цедит квас.
Хохол в ночи строчит для рынка шапки.
Киргиз, молясь, снимает в сенях тапки.
А чистой крови турок мусульман
Глотает пиво и сосёт дурман.
Литовец письма пишет при луне.
И всей артелью счастливы оне.
Но сами вот, не зная почему,
Уж обращают взоры не к Нему,
А к звонкой стороне рубля медали
Червонцев, что намедни им отдали
За их работу. Мгла встаёт пожаром.
Подумал и сказал татарин с жаром.
6480
Подумал и сказал татарин с жаром:
«Уж мгла встаёт обманчивым пожаром».
И ничего. Иначе говоря,
Живём друг к дугу завистью горя.
В артели, в государства и в стада
Объединившись, движемся туда,
Где и решаем важные проблемы.
И постигаем темы и дилеммы.
И чтоб сходились ожиданья к разу,
Мы залезаем в свой кипучий разум,
Да и находим там, не в сундуке,
Заначку. И, зажав её в руке,
Уж разбиваем пять старинных ваз,
Не понимая в чём тут кислый квас.
6481
Не понимая в чём тут кислый квас,
Мы разбиваем пять старинных ваз
Рукой усердно в мусорном активе,
Вкус находя в былом презервативе,
Не зная намерения мотива
Намокшего в руке презерватива.
И тут же мы, пощады не прося,
Возносимся полётами гуся.
А потому что кто-то был не глуп
И съел и сэндвич, курицу и суп,
Что наливали каждому в ночлежке.
И вот уже тебя везут в тележке.
Свершилась жизнь бессмертия ударом.
И всё ушло. И жаловаться даром.
6482
И всё ушло. И жаловаться даром.
Твой труп покрылся сизым дымным паром.
Собаки рыщут, ищут молодца.
И гопца дрица гопца гоп ца ца.
Лютует жизнь под времени туманом.
Отравлен мир желания дурманом
По всем законам жизненной борьбы.
Зависит всё от ветреной судьбы.
Судьба склонилась ласково к тебе,
Глядишь, и послабление в судьбе.
Накоплен некий первый капитал.
И ты уже с колен поднялся, встал.
Но всё ещё, увы, ты не медведь.
Уж нам не петь осталось, а реветь.
6483
Уж нам не петь осталось, а реветь.
И ты идёшь как по лесу медведь,
Ломая всё, под ноги подминая.
И вот она! Излучина Дуная.
Будь чуток сам, не дрейфь и порох чуй,
И попадь где без дела не кочуй.
Грозя, учи и волка, и лису
Встречать тебя с почтением в лесу.
Малину ешь, лови в реке плотву.
И думай: «Ну, а правильно ль живу?
Цивилизован я ли по законам?
И отношусь ли с святостью к иконам?
Нет, ты не спи. Где можно, там и хапай».
И тут меня медведь потрогал лапой.
6484
И тут меня медведь потрогал лапой.
«Ты долго спишь. Уж ты меня не хапай.
Ты альтруист без меры и конца.
И гопца дрица гопца гоп ца ца».
Он заплясал и побежал сквозь лес.
А я тогда на дерево залез.
Его я речь прослушал с высоты,
Пока он грыз засохшие кусты.
Меня учил он как мне поступать,
Чтоб нагишом по лесу не ступать.
И обрасти чтоб шерстью и жирком.
И я сглотнул застрявший в горле ком.
И закричал из глубины медведь:
«Ты кто?»  -  «А ты кто?»  -  «Нет, ты мне ответь!»
6485
«Ты кто?»  -  «А ты кто?»  -  «Нет, ты мне ответь!»
И по тропе тут побежал медведь.
Речь поглощалась треском тишины.
И доносились к нам из глубины
Лесных красот ухоженной Европы
Былин забытых просеки и тропы.
К истокам устремлялась плоть души.
А с выводами тут ты не спеши.
Лес разрывался предстоящим рёвом.
Рыбак застыл, оцепеневший клёвом.
«Рассудком жить,  -  подумал я,  -  не сложно.
Но жить умом без сердца невозможно».
Медведь мне машет преогромной лапой.
«А как тебя зовут?»  -  «Всё также. Папой».
6486
«А как тебя зовут?»  - «Всё также. Папой».
Я отвечал, его прижатый лапой.
И понял я, что шерстью я оброс.
И на вопрос я услыхал вопрос:
«А человек? Он кто? Коварный зверь?»
Тут я открыл невидимую дверь.
И быть я перестал уж таковым,
Явившись зверем подлинно живым.
Не гуманистом, помнящим что он
Заводит молчаливо патефон.
И не медведем, заплутавшим в поле.
А зверем был я в тайном антрополе.
Сын созерцанья, баловень огня.
Так звали дети и жена меня.
6487
Так звали дети и жена меня,
Когда среди тропического дня,
Визжа, плясал я, веселясь на воле
Ещё в своём дремучем антрополе,
Где челюсть, резко выдавшись вперёд,
Следила ногу, как она берёт
Поверхность мира времени, хотя
Я был ещё безвинное дитя.
Огня страшась, от холода дрожа,
Я веселился, трогая ежа.
Постичь себя, природу покорить
Я не умел. Умел я норы рыть.
И так я рос. Чесал отец нас лапой.
И я своим был детям тоже папой.
6488
И я своим был детям тоже папой.
И уж меня он порезонил лапой.
И мне сказал: «Расти, сынок, расти.
А что медведь ты, ты уж нас прости.
Гуляя тут, у речки, да и в поле,
В своём ещё дремучем антрополе,
Мы не свободны от тяжёлых снов
И от незнанья истинных основ.
Но мы зато свободны от фантазии.
И нас не мучат времени оказии.
Нет пулемётов больше и ракет.
Не заполняем мы, притом, анкет».
«А я поэт! Без вымысла ни дня».
Сказал я так. Мы сели у огня.
6489
Сказал я так. Мы сели у огня.
И просидели до исхода дня.
И я искал причину вдохновенья.
И осени печальные мгновенья
Меня по размышленьям повели,
И к этой вот поляне привели,
Где мы с тобою мгле ночной достались.
А кто-то думал: «Зайцы размечтались.
К дождю. А там и снег, и холода».
Мы помолчали. Я промолвил: «Да.
Так ты о чём? О беззаветной вере?»
«Нет, я не спорю. И, по крайней мере,  -
Ответил он,  -  жить можно тихой сапой».
И тут уж я его потрогал лапой.
6490
И тут уж я его потрогал лапой.
А он сказал: «За шерсть меня не хапай.
Линяю я. Уж воздух нынче свеж».
Простор был цвета охры. Даже беж.
Листва спадала. Нарастала влага.
И он спросил: «А где твоя бумага?
Стихи ты пишешь? Чудная пора!
Счастливая для гения пера».
Лес засыпает в золоте заката.
Идут дожди с громами в три наката.
С утра в реке уж стелется туман.
Осенних дней пленителен обман.
«Пойдём туда,  -  сказал он,  -  к вешним водам».
«Нет, не пойдём,  -  сказал я,  -  ночью бродом».
6491
«Нет, не пойдём,  -  сказал я,  -  ночью бродом».
Простор темнел осенним небосводом.
Две капли звёзд, проткнув чернёный щит,
Играли «ля». А воздух трепещит.
Потом ещё. Ещё. И целый хор
Росинок ночи вылился в простор.
Вечерний блеск роняли небеса.
Закат темнел. Умолкли голоса.
Перистость туч, рассыпанная чёлкой,
Висела серо-тёмной треуголкой.
А тут над всем луны условный лик
Сверкал, роняя на прибрежье блик.
Галактик даль лилась трубопроводом
Неугасимым звёздным небосводом.
6492
Неугасимым звёздным небосводом,
Темнея, мир висел трубопроводом.
Пробило полночь. Вот уж ровно час,
Как я уснул и пробуждён сейчас.
Поднялся я и вышел по нужде.
Туман стелился прямо по воде.
Вдали светились отблески огней.
И я подумал и вздохнул о ней.
О жизни. Старец что-то быстро пишет.
Вот прекратил писать. Почти не дышит.
Глотает яд. Роняет ниц стакан.
Ложится на пол, словно истукан.
И ночь ползёт, таясь по тихим водам
Неугасимым звёздным небосводом.
6493
Неугасимым звёздным небосводом,
Таясь в низинах, наклоняясь к водам,
Луны неполной искривлённый лик
Купался в бездне. И потом поник.
Прикосновеньем льня к моим устам,
У волн реки прошёлся по кустам.
И тот, кто ниже двигался к реке,
Со мною слился. И рука в руке.
Тянулся вверх и порывался вниз
Бездонной ночи дальних звёзд карниз.
Ладонь в ладонь, под пальцами огонь.
Искра в искре, и глубина, и донь.
Пожар небес и радость, и покой.
И я сказал: «А разве есть такой?»
6494
И я сказал: «А разве есть такой,
Пожар небес, движенье и покой?»
«Покой и есть и нравственность, и честь.
Талант души, но и момент учесть.
Когда диктует время быть продажным,
Шести-семи-двенадцати этажным.
На первом месте ты обычно сам.
А на втором такой как нужно нам.
На пятом наглый, на девятом слон,
На остальных летящий под уклон.
По этажам, сигая взад-вперёд,
Довольно мелок. А мгновенье врёт.
Движенье пешим и воздушным ходом
Есть путь неблизкий по высоким водам.
6495
Есть путь неблизкий по высоким водам.
Его пройти непросто пешим ходом.
Тут и не нужно далеко идти.
Все ценности скопились на пути.
Себе ты не отказывай ни в чём.
И жги себя целительным лучом.
А остальное, как ты не крути,
Трухой истлеет, выгорит в пути.
Шумим, шумим, брат, без конца шумим.
А всех на свете безобидней мим.
На ком, скажите, держится держава?
На тех, кто с теми, с кем и Окуджава.
Путь в небеса грядёт через покой.
Но есть и по воде. Он за рекой.
6496
Но есть и по воде. Он за рекой.
Верней, не за рекой, за океаном.
Там беспредметным и свободным планом
Простор лежит. И вечный там покой.
И каждый, кто в ладу с самим собой,
И со своей не мнимою судьбой,
Уж там пылает, роскошью разя.
И это не для Коха и Друзя.
А миллионный Борух, да и Глеб,
Предпочитают воздух, воду, хлеб
Раздетой ****и тонкого расчёта
Стыдливых глаз весёлого подсчёта.
Тем небесам и я был тоже предан.
Да, ты был прав. Конечно, путь изведан.
6497
Да, ты был прав. Конечно, путь изведан.
Приятен он. Ему я с детства предан.
Сто баксов за нежнейшие уста.
Раздетой ****и стоимость проста.
Принципиально древняя профессия.
И номинально всей земли конфесия.
Ах, хорошо, вернувшись в отчий дом,
Там не застать Гоморру и Содом.
И всю семью увидеть. Да и деда.
Неплохо бы там встретить и соседа.
И ощутить тепло руки отца.
И гопца дрица гопца гоп ца ца.
Пляши от счастья. И живи, мечтая.
Но лес сгорел, надеждой в дымке тая.
6498
Но лес сгорел, надеждой в дымке тая.
Обуглено лицо. И сжёг уста я.
Пылает всё, и ниже, и вверху.
Таков огонь. Подобен он стиху.
Вот в Белоруссии неладные дела.
И докажи, что сажа не бела.
А лживость мира тут же налицо.
Моралью века в курице яйцо.
И им солгать, как палец облизать.
А утверждать, как яблоко сгрызать.
Единый труд, оплата бы была.
По комарам из ржавого ствола.
Продажность тел. А я того не ведал.
Скажи, ты ел? Сегодня ты обедал?
6499
Скажи, ты ел? Сегодня ты обедал?
А я сказал: «А я того не ведал».
И удивительные эти журналисты.
Льстецы, лжецы, лгуны и популисты.
Живут себе, как будто Бога нет.
Собой довольны, просятся в сонет.
Из-за наживы ближних продадут.
А от судьбы ещё чего-то ждут.
Посредственности, росшие во лжи.
Их ценности сплошные миражи.
Колпак чужих примеривая благ,
Пророчат нам Самашки и ГУЛАГ.
А посмотри вокруг. Ах, красота!
О, нет и нет! И в брюхе пустота.
6500
О, нет и нет! И в брюхе пустота.
И перхоть, и прокладки на уста.
А жили ведь без этого когда-то.
И разве хуже, чем прокладка, вата?
И на тебе!  -  Такая вот беда.
Зачем мне гигиена? И куда?
Пора нам прежний локон возродить,
И всякой скверны в жемчуг не рядить.
И бленд-а-мед нам раньше был неведом.
И мы сидели молча за обедом.
Все дни у нас обычно было сухо.
Вам это скажет каждая старуха.
Бывали исключенья. Но в молодке.
Ты хочешь сыра? Там, в реке. На лодке.
6501
Ты хочешь сыра? Там, в реке. На лодке.
А время будто дремлет в околотке.
Уж снова ни вперёд и ни назад,
Ни тпру, ни вверх, ни спереди, ни в зад.
Безумное выдавливает вечное.
Уродство заменят человечное.
Посевом криминала дружба всходит.
Любовь на почве выгоды восходит.
Осатаненья оживает всплеск.
Лишь в небесах заметишь нежный блеск.
Выходит кто-то силу духа мнящий,
Надеждою на лучшее манящий.
И говорит: «Вперёд, мой друг, смотри!
Их там осталось два. Нет, видно, три».
6502
«Их там осталось два. Нет, видно, три».
И там ещё в полях богатыри.
И этим нас он от беды отвлёк,
Да и зажёг желаний уголёк.
И действовал везде он энергично,
И делал вид, что всё идёт отлично.
Как быть должно. Таков он, журналист,
Что взял перо, да и бумаги лист.
И нёс потом он жёлтенький листок,
Разоблачений реденький поток,
Сквозь лабиринт высоких назначений,
За счёт очередных разоблачений.
И так везде. Капуста кислый квас.
Смотри, уж луч над озером угас.
6509
Смотри, уж луч над озером угас.
Тебя несёт разгневанный Пегас.
Несёшься ты. И, ветром струй звеня,
Летишь, минуя кассу и меня.
ЛДПР, ГУЛАГ, СССР,
Явлинский-пэр и Жириновский-сэр,
Московский мэр, французский монпансьер,
Спасённый храм, засыпанный карьер,
Громадой медной царь великий Пьер,
В Самашках грозный времени пример.
Какой ещё тебе тут нужен хьер?
Кому тут вьер, кому тут и не вьер.
Из БССР лукаво обнимание.
Не обращай ты на него внимание.
6510
Не обращай ты на него внимание.
Из БССР лукаво обнимание.
Народ с народом общий огород
Сам возведёт у вечности ворот.
А Лукашенко, он к трём волосам,
Aпроч других привязанных к усам,
Что поперёк ложатся головы,
Взял у Богдана остов булавы.
К тому ж примерил шапку Мономаха!
Не знает он ни совести, ни страха.
Боись его, пужайся, демократ.
Он Беловежья истинный пират.
Ему свободы ваши ни к чему.
И здесь уж я приблизился к нему.
6511
И здесь уж я приблизился к нему,
Увидев, что ему и ни к чему,
И на фига, и не нужны свободы.
Он сам себе слагать умеет оды.
И нет воды, и лампа не горит.
А депутат с трибуны говорит.
И говорит с трибуны депутат
Набор вполне заученных цитат,
Эфир обильно лестью поливая.
Его повсюду речь звучит живая.
Решает он нажатием руки
Вопросы. А уж мы-то дураки.
Мы слушаем его. И тут же он
Спросил: «Ты кто? Барклай? Наполеон?»
6512
Спросил: «Ты кто? Барклай? Наполеон?»
И погрузился в безмятежный сон.
А в это время в Минске у Луки
Попробуй ты вниманье отвлеки
От речи, от её буквальных слов,
Где мысли все, увы, не для ослов.
Хотя ослы умнее, чем иные
Двуногие, безрогие, смешные.
Не всякое животное с умом
В его предназначении прямом.
И Бранциалов звал свою супругу,
Чтоб обнажилась, бегая по кругу.
И возразила тут она ему:
«Тебя я что-то, милый, не пойму».
6513
«Тебя я что-то, милый, не пойму,  -
Супруга извиняется ему.  -
Ты ж говорил, что мы покажем жопу,
И покорим весь Запад, всю Европу.
Просил кричать погромче: «Голо-суй».
Ты ж говорил: «Родная, не пасуй.
Голосованье это раздеванье.
Что голо, то несёт в себе воззванье.
Тот претендент, кто задом юных жён
Себя покажет, избран быть должён.
Расписана на много лет программа.
Ума палата и стыда ни грамма.
Ты ж говорил, есть график, есть и схема».
«Молчи,  -  сказал он ей.  -  Не к месту тема».
6514
«Молчи,  -  сказал он ей.  -  Не к месту тема.
О чём ты? И какая, к чёрту, схема.
Тут всё спонтанно. Тут сплошной порыв.
А где порыв, там, задницы не скрыв,
Эффект грядёт взорвавшейся гранаты.
А ты сняла штаны с себя и  -  на ты!
С каких рожнов? Без смысла. Невпопад.
Как на Канарском пляже снегопад.
Вот и эффект ничтожный и обратный.
И не помог и мой заём трёхкратный
В известный фонд от Красного Креста.
Не действует на публику киста».
И он вздохнул, взирая между ног:
«Ты одинок, и я вот одинок».
6515
«Ты одинок, и я вот одинок».
Сказал он так, и глянул между ног.
Ну, а жена, конечно, здесь она
Не для интриг кремлёвских рождена.
Куда заводят президентов жёны,
Уже давно эмпирики сложёны.
Ну, сложены, пусть будут сложены
Трактаты о воздействии жены
На действия правителя Полпода
С того ещё злопамятного года.
А он от удовольствия визжит.
И власть она кому принадлежит?
Переплелись и сыщики, и воры.
Вот мы и дружим. И к чему тут споры.
6516
Вот мы и дружим. И к чему тут споры.
Надеждами в нас все забиты поры.
Нам дали пьесу, посадили в яму,
И мы играем эту мелодраму.
Бушуют страсти. Сцена вся в дыму.
А я уж с дамы плед её сниму.
И не для нас ли польза от войны?
Ах, чувства наши всё ж обнажены!
Там, на помосте, где, оставьте, бросьте,
Как будто жизнь, и неподдельны страсти,
Да и расходы, и доходы в росте,
Всё там непрочно, там погибло счастье.
Но ты пойми, что ты не одинок.
И сочиняй сонетов свой венок.
6517
И сочиняй сонетов свой венок.
Оставьте, бросьте, кто же одинок!
Как будто в шопе, все мы где-то там
Обнажены и ходим по кустам.
Высокой жизни, уровень её,
Но это ль ни бесстыдное враньё!
Везде шакалы, а в руках бокалы.
Сперва убьют, потом поставят калы.
Европой правят циник, лжец и вор.
А остальное вымысел и вздор
О человека нуждах и правах
И равенстве законов на словах.
Пока повсюду управляют воры,
И мы продолжим эти разговоры.
6518
И мы продолжим эти разговоры,
Пока повсюду управляют воры.
Хапуги, урки, подлые воры,
Что смотрят на тебя как конь с горы.
А ты внизу кричишь ему: «Ура!»
А он в тебя уже плюёт с утра.
Попробуй не кричать, едва попробуй,
Уж тут тебе и вывернут утробу.
Проверят пробой пятой и шестой.
И в очередь вот ты тогда постой.
За всем постой, когда ты не с командой.
И за чертой ты кормишься баландой.
Ты нагишом, и не в парче, не в парче.
Смотри, поленья разгорелись ярче.
6519
Смотри, поленья разгорелись ярче.
А ты всё ждёшь чего-то, милый старче.
По щучьему веленью, по уму
На Запад, на Восток ли? Аль в тюрьму?
Но видишь ты уж в облике примет
Как неправдив был Павел Шеремет.
А Ступник лил на нас из НТВанной.
И где же он?.. В земле обетованной.
И даже Ельцин припугнул его
Из выступленья как-то своего
В чужой стране, что входит в СНГ
На букву Б. А не на букву Г.
И думал я: «Уж звёзды в небе ярче».
Чего же ты так размечтался, старче?
6520
Чего же ты так размечтался, старче?
А звёзды в небе уж намного ярче.
Правителей дела, и их же лики,
Осточертели. Случай тут двуликий.
При жизни, вот теперь уже, сейчас,
Хочу узнать, когда придёт мой час?
И кто, клянясь на библии и флаге,
Не о кровавом думает ГУЛАГе,
Спасая шкуру личную свою,
Используя доверчивость мою?
Его я, и лжеца, и популиста,
Буддиста, атеиста, коммуниста
Разоблачу. И звёзды, милый старче,
Как в вечность удаляясь, светят ярче.
6521
Как в вечность удаляясь, светят ярче,
И с каждым днем всё жарче и всё жарче,
Надежды наши. Ну, а здесь я чей?
Не знаю. Да вот сердцу горячей.
Наука не всегда всесильна в гитике.
В быту она, в умах, да и в политике.
Там каждый, говорящий о правах,
Спешит на пляже быть. На островах.
А почему заполнены все тюрьмы?
И, как и прежде, не закрыли МУР мы.
Тогда сидели, кто производил.
Теперь сидят, кто тем не угодил.
И в этом он для вечности мастак.
«Ты прав,  -  сказал я,  -  вечность это так».
6522
«Ты прав,  -  сказал я,  -  вечность это так.
Она как не темнеющий пятак».
Ну, а за так в упор мы видим МИД
За горизонтом тысяч пирамид.
Кто первый встал, тот первый и удрал.
Кто не успел, голодным умирал.
Там за границей он в российской мафии
Уже себе слагает эпитафии
О том, как дисседентствует теперь
Воителем свершившихся потерь.
Без инвестиций в обществе свободном
Себя он видит в чине благородном.
Чего ещё от нас ты хочешь, старче?
Но я подкину веток, будет жарче.
6523
Но я подкину веток, будет жарче.
А он сказал: «Прости, так будет ярче».
И тут я и использовал момент,
Да и решился на эксперимент.
Воткнув в розетку штепсельную вилку,
Я стал лобзать грузилку кипятилку
Не в холоде и голоде побед,
А с пиццей и икрицей на обед.
А мне он вдруг сказал с улыбкой: «Старче!
То время было радостней и ярче.
И заблужденья были в нас свои.
За них тогда вступали мы в бои.
А тут иное. Зри за буерак.
Ты слышишь, как тоскливо свищет рак?
6524
Ты слышишь, как тоскливо свищет рак?
А если так, то он-то не дурак.
В иное время раки не свистели,
За буераки лазить не хотели.
Сидели раки где-нибудь на дне,
Под камнем, и мечтали о весне.
А нынче рак залез за буерак,
И оказалось, он-то не дурак.
Он принимает только в понедельник.
И видит всяк, что он и не бездельник.
Миллионер он маленький на вид
Под Александра Пушкина завит.
Из ничего он дивиденды родит.
Он у реки по сучьям мокрым бродит.
6525
Он у реки по сучьям мокрым бродит.
Он тот, кто из отходов прибыль родит.
Он не дурак и больше не мавродит,
И даже где-то в чём-то благородит.
Блага родит. И взял большой кредит.
И кто сказал, что в прошлом он бандит?
Совсем иное он сейчас. Теперь
Ему повсюду в жизнь открыта дверь.
И за десятку с многими нолями
Он ест омлет и цимус, и салями.
Берёт, кого захочет, на прицел.
А сам здоров, спокоен, жив и цел.
И нас его помощник уверял
В том, что нашёл он то, что не терял.
6526
В том, что нашёл он то, что не терял,
Там нас его помощник уверял.
Ещё он ищет признаки гербов
В жестокой правде времени гробов.
По линии, где были все кухарки,
Он отыскал всего лишь три боярки.
Князьями стали те, что батраки.
Дома у них стоят по вдоль реки.
А те дома, что там расположились,
На акции и ваучеры нажились.
Их в банки под проценты он сложил,
И этим дивиденды заслужил.
А внук его ещё в князьях не ходит.
Зятьёв, возможно, долго не находит.
6527
Зятьёв, возможно, долго не находит.
И он в князьях пока ещё не ходит.
И там, в потомках клубного графья,
Не вся его означена семья.
Он ищет корни рода своего.
И вот мы видим около него
Нарышкины, Романовы, Радищевы,
Барклаи, Грибоеды, Голенищевы,
Толстые, Ломоносовы и Пушкины.
Не внесены лишь в гильдию Хлопушкины.
Да и ещё Нещадно-Задунайские.
И с ними и Отголода-Зазнайские.
Он списки те подробно проверял.
И в том он всех на свете уверял.
6528
И в том он всех на свете уверял,
Что списки он подробно проверял.
Кровей своих от в ветви не своей
Искал он там по линии моей.
Но не нашёл. И вот в тупик зашёл.
Да и увидел там древесный ствол.
На нём и предки. Хоть ты сам распнись.
И ты на крови княжьей изменись.
Не в том резон, ты Черчилль ли, Кобзон,
Посажен ты ли в глиняный вазон.
И долго ль ты спокойно в небо зрел.
И ароматы времени узрел.
Весенним днём, и в ясных бликах грома,
Вздохнул медведь: «Не отхожу от дома».
6529
Вздохнул медведь: «Не отхожу от дома».
А я продолжил, стопку выпив рома:
«Кухарка-то заснула у плиты,
И дремлет благородные мечты».
И вот заходит после бани барин.
Не плут он, и не варвар, не татарин.
И в нём видна достоинства печать.
И почему бы ей не закричать.
А барин пышет нежным ароматом.
И ни полслова он не скажет матом.
Такой вот он, наш барин-ловелас.
И на неё он опускает глаз.
«Домой идите, барин. Вы пьяны!»
«Да дом наш где?.. Уж мы ведь шатуны».
6530
«Да дом наш где?.. Уж мы ведь шатуны».
Вздыхает барин с внешней стороны.
Её он прижимает у печи.
И ты молчи, а, хочешь, то кричи,
Её целует он, и всё милует,
И меж колен он ей там что-то сует.
Да и сопит. Уж суета сует!
И тут сама она и гасит свет.
Не для комфорта, а поевши торта,
И выпив рюмку красного когорта,
Ей разговоры барин говорит,
И сам он весь от трепета горит.
Он говорит в момент позиций слома:
«Ты видишь там у берега солома?»
6531
«Ты видишь там у берега солома?  -
Так он сказал в момент позиций слома.  -
Беги туда, возьми с собой вина.
Иди, не мешкай. Спит уже жена».
«Иду»,  -  она тут с вздохом отвечает.
И взгляд его улыбкой привечает.
И побежала. И с терпеньем ждёт.
«Ах, барин, где вы!» Барин не идёт.
«Иду»,  -  уж слышит. И легла на сено.
Цалковый барин бросил ей в колено.
Прижался нежно и давай потеть.
Потом надумал сызнова хотеть.
И любит он её там вдоль стены.
Но уж не с той, с обратной стороны.
6532
Но уж не с той, с обратной стороны,
В конце амбара шорох тишины.
Уж дремлют кони. Ваня лишь не спит.
«Ой, мой желанный ноздрями сопит!
Ах, Ваня-конюх, денег соберём,
И станем жить, покуда не помрём.
Детей родим. И детки будут наши.
Твои, Ванюша, и мои, Наташи.
А барин что? Уж в нём играет кровь.
А в нас с тобой, Ванюшечка, любовь.
Любовь не купишь, радость не продашь.
И барин, он ведь барин всё же наш.
Не злись, Иван, мечты моей не тронь.
В душе меня опять томит огонь.
6533
В душе меня опять томит огонь.
А ты, Иван, отстань. Ты не трезвонь.
Уж я устала, утомясь в труде».
«Где,  -  он спросил.  -  Где ты устала? Где?»
«Да тут, на кухне. Да и вот в сарае».
А он пыхтит, от трепета сгорая.
«Да, ты мне муж! Но первым всё ж был барин.
Он мне за жар душевный благодарен.
Ах, жаль, нельзя к нему прилечь в постель,
Чтоб там уж и продолжить канитель.
И выпить кофей в блюдечке с цукатом.
Ну, а затем связаться с адвокатом,
Потребовав и деньги на ладонь».
В душе Ивана трепет и огонь.
6534
В душе Ивана трепет и огонь.
Не принесла бы барина ладонь
Негодованье. Да куда мне тут!
И барин не пойдёт, конечно, в суд.
Ему судится стыд и страшный срам.
Уж лучше даст он злата килограмм
В союз сердец. Вот ночи середина.
Вторая завершается година.
«Жена моя не в духе и больна.
Да и не склонна к нежностям она.
В вопросе том не стало в ней огня.
А я здоров. Всё в норме у меня».
Так думал барин. Да и сжал ладонь
Кометы. И в его душе огонь.
6535
Кометы. И в его душе огонь.
И вмиг в оргазме стиснулась ладонь…
…А Ваня сушит в пламени портянки,
Пока в канун им предстоящей пьянки
Охранники, что водят их на труд,
Шутили: «Уж ханыги перемрут
От голода и холода, и гноя
Фурункулов». Припомнив всё иное,
Мой прадед на секунду загрустил,
И всех, кого обидел, он простил.
Давно он их, уже давно не видел,
Тех крепостных, что он тогда обидел.
«Старинная,  -  подумал он,  -  примета.
Огонь. Но что же всё вот значит это?»
6539
«Огонь. Но что же всё вот значит это?  -
Подумал барин.  -  Древняя примета».
В семнадцатом сгорел его пенат.
И он погиб бы. Но истлел канат.
И он подумал: «Не было б огня,
И не было б сегодня и меня
Среди хоромов и румынских ромов,
Французских вин и ночи дальних громов
Грозы ужасной, что тогда была.
Да и Наташа от меня ушла
С Иваном мужем. И о том мы тужим.
Иван в охране. Все ему мы служим.
«Ах, Ваня, Ваня! Сын твой сын мой ведь».
Предупредил в отчаянье медведь.
6540
Предупредил в отчаянье медведь:
«Ах, Ваня, Ваня! Сын твой сын мой ведь.
Недалеко он меж кустами ходит.
Бруснику там он ягоду находит.
Наташа тоже раннею порой
Сидит в раздумье где-то под горой.
И смотрит вдаль с уже погасшим взором.
С своим в душе волненьем и позором
О тех годах, когда желанья власть,
Пронзая грудь, томила душу всласть.
Но разошлись пути-дороги наши.
А мой начальник муж моей Наташи».
Во рту сгустилась от чахотки пена.
И в лапу взял я толстое полено.
6541
И в лапу взял я толстое полено.
И думал я: «А где супруга Лена?
Она скончалась с горя и тоски,
Посеребрив без времени виски.
В вагонах их везли тогда раздельно.
Похлёбку им готовили отдельно.
Её гастрит ей не давал надежд.
А холод лёгкость вытрепал одежд.
Тогда она, конечно, простудилась,
И для дальнейшей ссылки не годилась.
Потом их там и бросили в овраг.
А поезд укатил за буерак».
Мой предок продолжал в огонь глядеть,
Всё ж оставаясь у бревна сидеть.
6542
Всё ж оставаясь у бревна сидеть,
Мой предок продолжал в огонь глядеть,
Пока охрана, выпив самогона,
Играла в карты около вагона,
И время умозрительное шло.
А прадеда сугробом замело.
Сидит он молча в глубине сугроба
Под белой крышкой собственного гроба.
И отлетела от него душа,
Условия реальности круша.
Летит душа, а прадед всё сидит.
Мой лютый враг, колчаковский бандит.
И перед тем, как потушить полено,
Его он и засунул под колено.
6543
Его он и засунул под колено,
Горящее смолёное полено.
Оно дымит. И запах шашлыка
Разносит ветер. Прадеда рука,
Верней нога, пылает у костра.
И так проходят дни и вечера.
И зверь в ночи по перелеску бродит.
И к моему он прадеду подходит.
И длится это более полвека.
И в звёздном блеске профиль человека.
И там его наложница Наташа.
И это всё судьба и доля наша.
Так думал труп. А сын твой сын мой ведь.
Он стал реветь. На то он и медведь.
6544
Он стал реветь. На то он и медведь.
И думал он. А сын твой сын мой ведь.
Тут всё едино, время и родня.
Твоя забота в сердце у меня.
Моя забота вырастить тебя.
И зверь грызёт фуфайку, теребя.
Он вырывает красные куски,
Сжимая челюсть. И скрипят виски.
Волк воет вдохновенно на луну,
Почувствовав пред ней свою вину.
Но в чём вина его, не понимает.
И морду к небу он не поднимает.
Губу волчица тоже прикусила.
Волк терпелив. В его терпенье сила.
6545
Волк терпелив. В его терпенье сила.
Губу волчица тоже прикусила.
А он, подняв запястие руки,
Грызёт её. Кружатся ветерки.
Два ветерка. И с двух они сторон
Присутствуют на тризне похорон.
И так проходят дни и вечера.
И мы сидим с волчицей у костра.
Волчонок с нами. Слушает он деда.
А впереди великая победа
Над лютым и безжалостным врагом.
Но мы тут рассуждаем о другом.
Ах, жизнь моя! Куда тебя мне деть!
И продолжал я думать и сидеть.
6546
И продолжал я думать и сидеть.
И всё хотелось лучше разглядеть
Тот лес, где я почти что околел,
Но не замёрз, да и не заболел.
Вполне представив эту вот картину,
Теперь уж в жизни, обратясь в скотину,
Я вспоминаю прежнее житьё,
Себя коря за прошлое своё.
Я жив остался. Был освобождён.
И даже был я позже награждён,
Когда в одном сообществе трудился,
И там неплохо я распорядился
Финансами. Тогда же сердце стыло,
Пока во мне полено не остыло.
6547
Пока во мне полено не остыло,
Сидел я там. Со мной такое было.
Не с прадедом, и даже и не с дедом,
Поспорил я однажды за обедом
Возле костра, свою съедая пайку,
И согревая мокрую фуфайку.
Но вдруг команду слышу: «Приступить!»
И стал я тут топор о пень тупить.
Рубил я лес. А значит, были щепки.
Тот не погиб, кто от рожденья крепкий.
И там и я подохнуть не успел,
Да и в труде я рабском преуспел.
«А ты там был? Ты помнишь это, старче?»
Так он сказал. И пламя было ярче.
6548
Так он сказал. И пламя было ярче.
Он стал гореть. Да и не выжил старче.
И думал я: гори, гори, звезда,
Там, где не ходят даже поезда,
И где в ночи ты вой услышишь волка,
И где под зэком стонет комсомолка.
И спит там неподкупная охрана.
Все в шесть встают. И начинают рано
Свой рабский труд. По сути, все рабы
Непримиримой классовой борьбы.
Кого винить и на кого тут злиться,
Чему печалиться, чему и веселиться?
Наш век он наш. Тускней он или ярче,
С годами обжигает сердце жарче.
6549
С годами обжигает сердце жарче
Наш век. И хоть других он и не ярче,
Но он для нас единственный, он наш.
И потому такой ажиотаж.
Хотим прожить мы век свой интересно.
А что же будет дальше, интересно?
Всё будем мы друг друга убивать
И лозунгами к миру призывать?
И каждый, кто не знал к тебе пощады,
В тебя стрелял, грузя в цистерны яды.
И я погиб. И не желал я мстить.
И я умел соперника простить.
Тут я проснулся. И подумал: «Старче!
С годами возгорает сердце ярче».
6550
«С годами возгорает сердце ярче».
И всё сидел в суровой думе старче.
Развейся, встрепенись и улыбнись,
Не хмурься и от вымысла очнись.
Жизнь это жизнь. Она всегда такая.
Кому-то в чём-то где-то потакая,
Не покорялась никому она.
И у тебя она была одна.
И, ощутив далёкий звон металла,
Она порой ракетой пролетала.
И сам ты улететь за ней хотел.
Но удержался. И, смутясь, вспотел.
Её любовь горит в твоей крови.
И ничего нет в жизни без любви.
6551
И ничего нет в жизни без любви.
Ну, а она горит в твоей крови.
И вождь народов, представитель гор.
И вот ему поёт грузинский хор.
Не понимает истинных мужчин
Тот, кто не видел в следствии причин.
Те, у кого причин на это нет,
Уж пусть зажгут в душе янтарный свет.
Свет нас потрясший мужеством весла,
Что и гребёт упорнее осла.
Плывёт вперёд тот неизменно бот
В пылу надежд и в ворохе забот.
А у костра становится всё жарче.
И свет любви нам светит много ярче.
6552
И свет любви нам светит много ярче
Желаний наших. И сознанью жарче.
Я на ладонях чувствую тепло.
Да и смотрю в витражное стекло
За горизонт от нас ушедшей жизни.
Ах, мы живём в нужде и в укоризне!
Да и пылаем фалдами одежд.
И погибаем в пламени надежд.
В ноздрях щемит, разит палёным мясом,
В груди кислит вином и хлебным квасом.
И геморрой, и ты почти герой,
И всё ещё ты думаешь порой
О вожделенной радости в любви.
И память растворяется в крови.
6553
И память растворяется в крови.
А я заснул, подумав о любви.
И этот час мне всё ж принадлежит.
Но время беспощадное бежит.
Тебе желанья я свои дарю.
И я тебя за всё благодарю.
Народ мой  -  мой. А не чужой народ.
А может, всё совсем наоборот?
Из всех народов мой народ не мой?
Хоть выходи ты из дому с сумой.
И если в паспорт не вписать меня,
Не выжить мне и до исхода дня.
Варфоломеевская ночь тебя калечит.
А кровь кипит и наши души лечит.
6554
А кровь кипит и наши души лечит.
От нетерпенья задрожали плечи.
Сегодня я, а завтра никого.
И Бог простит. Простим и мы его.
Бей гугенотов! Ведь они не люди.
И индульгенций принесут на блюде
Достаточно от Папиных речей.
И видит Бог. Приказ он был. Но чей?
Разоблаченье? Ах, молчи, ученье!
А не убий. Так это ж исключенье.
О том страница до сих пор чиста
Из правил вечных замыслов Христа.
Лампада жизни в нас ещё горит,
И нас она ласкает и корит.
6555
И нас она ласкает и корит.
А боль Христовой мукою горит.
И там распяли два еврея жида.
Подумаешь, великая обида!
А он-то взял, и на тебе  -  воскрес.
То был вселенский всенародный стресс.
Его явленье долго не проходит.
Да и душа уж в том печаль находит.
Но не уменьшен виселицам счёт.
Ну, Борман, Геббельс! Так они не в счет.
А остальные  -  тысячи в печах.
И миллионы с муками в очах.
И не горели им прощанья свечи.
Ты прав, такой наш принцип человечий.
6556
Ты прав, такой наш принцип человечий.
Сварили мыло. Жир пошёл на свечи.
Костры вселенской подлости горят.
А люди всё о чём-то говорят.
Одно с другим зачем-то уживается.
Пророчество обманом прикрывается.
Покаялся. Опять греши. Покаялся.
Ещё греши. А согрешил, раскаялся.
И помолился. Господу помолимся.
И на костре под пыткою расколемся.
На пенсию уйдём ли, на почёт,
Грехам вести лирический подсчёт.
Омемуареный, озвученный навзрыд,
Он нам о чём-то с вами говорит.
6557
Он нам о чём-то с вами говорит,
Почёт омемуареный навзрыд.
Всё продаётся. Сел, так и пиши
Во откровенье собственной души.
Пора бы вспомнить, как ты был не плох,
И как ловил ты самых шустрых блох.
А крупных крыс под взорами кота
Ты отпускал в обшорные места.
И остальные пусть грызут зерно,
И пьют наливку, пиво и вино
На пенсиях и персональных дачах,
В приватизированных прежних неудачах
Тех дальних лет. И уж на сердце жалость.
Ну, а грехи? Так ведь такая малость!
6558
Ну, а грехи? Так ведь такая малость!
Но вашу мы не принимаем жалость.
И если жалость вашу принимать,
Из вас придётся души вынимать.
На дух я жалости не выношу.
Я лучше сяду сам на онашу.
Ах, стать бы первым, обойдя других!
И ради целей в жизни дорогих
Не послужить дурным примером внукам,
И не отдать их на закланье мукам.
Я, конъюнктурой зрея, снизойду,
Возникнув стилем в будущем году.
И в этом ты, конечно, тоже прав.
Мы знаем ваш тяжёлый гордый нрав.
6559
Мы знаем ваш тяжёлый гордый нрав.
Вам привилегий дай, и дай вам прав.
Прав и на то, и льгот ещё на это,
И документ отдай вам с грифом «вето».
Но вас ответ не удовлетворил.
Сосед ваш вам об этом говорил.
Мол, где-то там инстанция такая,
Где, никого ни в чём не попрекая,
Уж если индекс взять с того конца,
То гопца дрица гопца гоп ца ца!
И всё получится. И ваш вопрос поручится
Кому-нибудь. И взятка ваша всучится.
И истиной, что столько лет скрывалась,
От вас нам, бурым, ой как доставалось.
6560
От вас нам, бурым, ой как доставалось.
Не раз с крючка добыча обрывалась.
Была бы только мутною вода,
Ходили б вы в инстанции тогда.
Пускай бастуют. Школы пусть пустуют.
В больницах мёрзнут. Истину простую
Поймут пускай. Уж если их мирить,
То можно долго в Думе говорить.
А говорить приятно. Но о чём?
И будто в морду серым кирпичом.
И лучше я на ярмарку поеду,
И буду там, на ярмарке, к обеду.
Ястржембский прав. Все факты переврав,
Уж до сих пор мы тут живём без прав.
6561
Уж до сих пор мы тут живём без прав.
Таков он наш российский гордый нрав.
Из недр непокорённого народа
И из глубин грядущего похода
Выходят тридцать три богатыря.
Из бездн морских, короче говоря.
Ломают копья, слышен звон щитов.
Засады всюду, вышки для постов.
Идут полки. Ведёт их Черноморд.
Доверьем он от президента горд.
Секвестр уж близок. Что ещё сказать?
Придётся нам на факты указать.
Чубайс он прав. И чешет он ладонь.
И глаз его приятен мне огонь.
6562
И глаз его приятен мне огонь.
Ты гладь ладонью рыжую ладонь.
И улыбнись довольно хитрой мордой,
И поступью иди прямой и твёрдой,
Борисовский воспитанный еврей,
Тридцатый из семи богатырей.
Твой папа был примерным офицером.
А ты ему нагляднейшим примером.
И честен ты, и ты в конце похода,
И служишь ты не ради сверх дохода.
Не рвался ты и в высшие чины.
И ни с какой не лез ты стороны.
Но всё ещё живёт в тебе огонь
И трепетом вливается в ладонь.
6563
И трепетом вливается в ладонь
Уж до сих пор твоей мечты огонь.
Исполнен ты и собственного мнения.
Да и умён ты, я б сказал, не менее.
Но вот они-то  -  недоразумения
Тебя погубят умницу и гения.
И пропадут уж все твои стремления
Без пользы для народонаселения.
Приватизация! И ты собой гордись.
И, как и прежде, дальше ты трудись.
Не укради. Во всём ты честным будь.
И о других подумать не забудь.
Чубайс ты точно. И в тебе огонь,
Что трепетом вливается в ладонь.
6564
Что трепетом вливается в ладонь,
Такой вот был в тебе тогда огонь.
Гори, гори, идей секвестра свечка,
Пока течёт твоих стремлений речка.
Вокруг неё две бабочки, кружась,
За министерство лапками держась,
Под благодатью офисов и крыш
Несут тебе доверия барыш.
А ты своё: «Вперёд, вперёд гляди ты!»
Куда вперёд? Вокруг одни бандиты.
И брал ли ты, или не брал, кредиты?
Не брал ещё? Не может быть? Поди ты!
О, маята! Ах, как болит колено.
А мужики дерутся за полено.
6565
А мужики дерутся за полено.
И я проснулся. Предо мной Елена.
Прекрасная, конечно. Очень страстная.
На четверть НДР, но больше красная.
Хоть разорвись. На нежность отзовись.
Попеременно дважды мне явись.
У ног твоих сижу с благоговеньем
Исполненный неповторимым рвеньем.
Ах, детских лет мальчишечья мечта!
Передо мной такая красота!
И образ женский с несравненным телом
Во всём прозрачном, дымчатом и белом.
И я смотрю. И я чешу ладонь.
И говорю: «О, ты меня не тронь!»
6566
И говорю: «О, ты меня не тронь!»
Да и роняюсь на её ладонь.
И провалился средь широких бёдер,
Где между двух грудей огромных вёдер
Для молока с брандспойта котелка
Течёт любви безмерная река.
«О, море, море!»  -  скажем между делом,
Её занявшись превосходным телом.
Лежу, дрожу, и ближних не зову,
Не выплываю, да и в глубь плыву.
Плыву туда, не зная, чем закончу
Я эту встречу. Деву обалкончу.
И говорю: «Прекрасная Елена!
Я отогреть хочу тебе колено».
6567
«Я отогреть хочу тебе колено».
Сказал я так. Но медлила Елена.
Ей всё равно колено ли, бревно,
Полено. Ей всё это всё равно.
В ней пышность зреет. В ней любви река.
Её самой мне хватит на века.
Плыви, плыви к какому хочешь месту,
Зови сестру, подругу ли, невесту.
И голова твоя пойдёт по кругу.
И, может быть, припомнишь ты супругу.
Ах, аромат! О, жар и лепота!
И внешняя, и глубже красота!
Гармония!.. И я себя спасу.
Свихнул я лапу, бегая в лесу.
6568
Свихнул я лапу, бегая в лесу.
Я Магдалену в спальню унесу.
Большое тело с пышной красотой
Уж не сравнить с безудержной мечтой.
«Ну, Магдалена! Мне-то всё равно.
Была бы ты, да и к тебе вино.
Оно на ум и голову влияет».
А Магдалена бёдрами вихляет.
Уж в ней довольно прелестей-перин.
И о такой мечтал когда-то Грин.
О, светлодымна! О, моя Осоль!
В тебе и сладость, и в тебе и соль.
А я как бес. И всё мечусь по кругу.
И там искал детей я и супругу.
6569
И там искал детей я и супругу.
Как пьяный бес, я всё мечусь по кругу.
Ты хороша и тем, что ты молчишь.
И пред тобою я дрожу, как чиж.
Как на батуте некий я спортсмен.
Но знаешь ты, что я не супермен.
Ах, лепота! И кайф, и красота.
Бока узки. И груди полнота.
Меж бёдер-гор большой земли бугор.
И я съезжаю с неких синих гор.
О, доберусь я до тебя. Сожгу
Тебя я там, на дальнем берегу.
Смогу ли я? Но я тебя спасу.
Я видел обгоревшую лису.
6570
Я видел обгоревшую лису.
И думал я: «Уж я тебя спасу».
И опустил я свой туда прибор.
И там разверзся шумнолистый бор.
Ты ожила. И тут же постепенно,
Несясь волной, зашелестела пена.
И берега, движением шурша,
Мне говорили, радостью дыша,
О том, что мы с тобою влюблены.
Нам не хватало только глубины.
И что ещё нас ждёт там впереди?
О, пышность юной трепетной груди!
И в этот миг припомнил я супругу.
Она, бедняжка, бегала по кругу.
6571
Она, бедняжка, бегала по кругу.
И мне казалось, вижу я супругу.
Но больше всё же, видимо, душой.
И никогда не видел я большой,
Такой большой, да и подвижной жопы.
Ты хоть пройди три четверти Европы,
И в этом плане, думал я с тоской,
Ещё одной не встретишь ты такой.
Ну, разве только где-то на Дону
Такую встретишь. Но одну, одну.
Уже Луна в окошечке сияла.
И на неё втянул я одеяло.
Я лезу глубже. Вот ещё, ещё.
И, оступившись, я свихнул плечо.
6572
И, оступившись, я свихнул плечо.
И мне тут стало даже горячо.
Я подплывал к обоим берегам.
Подводный ключ резвился по ногам.
Ах, что за диво! Я тут не один!
Ко мне плывёт какой-то господин.
И мы уж и представились друг другу,
И плыли вместе медленно по кругу.
И в полумраке, но не в темноте,
Для темноты размеры тут не те,
Мы различали первозданный лес.
Глядим, а кто-то на гору полез.
Соперник, видно. «Я тружусь премного»,  -
Сказал он мне. И злобно вспомнил Бога.
6573
Сказал он мне. И злобно вспомнил Бога.
«Ты не один?» - спросил я. - «Ради Бога!  -
Он отвечал.  -  На холм не залезай.
Да и волны плечом не разрезай».
Был вечер тёплый. Я же был неловкий.
И сыра вдруг я вижу две головки.
И головой я круто повернул.
И позвоночник я себе свихнул.
Болит мне шея. Ноет мне рука.
«Ты подсоби мне чуточку, слегка».
Так говорю я. Шёл девятый вал.
Уж дважды он меня с ладьи смывал.
И тут он и подставил мне плечо.
И там троих увидел я ещё.
6574
И там троих увидел я ещё.
Волна мне накатилась на плечо.
Бурлила шумно вспененная лава.
Кипела ночь. А нам почёт и слава.
Вокруг рыжел кудряво шумный лес.
Потом на ствол осины я залез.
С неё упал, да и ползу вперёд.
И пусть никто мне более не врёт,
Что местность эта меньше чем стакан.
Я ж не глупец, не шут, не истукан.
Я сам проверил. Гибель глубина!
А он сказал: «Но тут и ширина».
Потом один встаёт и смотрит строго.
И в пламени корёжилась дорога.
6575
И в пламени корёжилась дорога.
Я под стеклом. Смотрю наружу строго.
И запах слышу. Что-то там горит.
Подумалось: «Наверное, иприт».
Мне отвечают: «Только в нём спасенье.
Мы здесь уже второе воскресенье.
Уж начался всерьёз вселенский стресс.
И нас закрыли. Это только срез».
И я крестился вслед за остальными
На вид здоровыми, диагнозом больными.
И каждый лбом стучал, как истукан,
В стекла прозрачно-розовый стакан.
Наружный мир был внутреннего зримей.
И становился жар невыносимей.
6576
И становился жар невыносимей.
А мир наружный был намного зримей.
Ну что ж, разбили этот мы стакан.
И я сбежал, как с печки таракан.
И жар в груди. Всё пышет и лютует.
Душа мертва. А тело протестует.
Но есть ли там, в глуби огня, душа,
Когда ты клоп, ничтожество и вша.
Смотрю вперёд. Все бросились в бега.
А перед нами роща и луга.
«За океан,  -  кричат,  -  за океан!
Или в вечерний лондонский туман».
«Любимая,  -  шепчу,  -  ты всех любимей!»
А губ тепло взволнованней и зримей.
6577
А губ тепло взволнованней и зримей.
А ты мне всех, любимая, любимей.
В твоём тепле, в твоей обширной плоти,
Всё на высокой и на высшей ноте.
И Юлиан, и Шварц, и Негера,
И две девчонки с нашего двора,
И с Малой Бронной Витька с Маховой,
И Марк Бернес с кудрявой головой.
И говорю я: «Здравствуй! Ах, Маркуша!»
И тут перевернулась будто суша.
И на просторы выплеснуло нас
В большой вселенский ночи ананас.
И я шепчу: «Твой жар мне всех любимей.
И губ тепло взволнованней и зримей».
6578
«И губ тепло взволнованней и зримей».
Так я шепчу. А жар невыносимей.
И смыло тут струёю в бездну нас.
И раскололся ночи ананас.
А там лежала та же Незнакомка.
Она запела весело и громко.
О том она поёт, что в никуда
Нас заведёт нежданная беда.
Там поп Гапон, смеясь, дрожал в углу,
Свой страх животный пряча под полу.
«Аврора» залп из задремавшей пушки
Произвела томлением хлопушки.
И хохотал «Октябрь», чтоб не реветь.
Но я оброс. И был я как медведь.
6579
Но я оброс. И был я как медведь.
А трубы стачек начали реветь.
Об этом любят нынче помолчать.
А кто права намылился качать,
Тот, несомненно, новый демократ.
И сам себе он бесконечно рад.
А плыть ещё не менее чем миля
И без ветрил, без паруса и киля.
Сторонники ученья Сен-Симона
На Храм Спасенья дали два «лимона».
И пущены подписные листы.
И красота не терпит суеты.
Остались мы. И вот такое вымя.
А я спросил: «А Сика это имя?»
6580
А я спросил: «А Сика это имя?»
А он своё: «Соси-ка, Сика, вымя».
«А кто тут ху?»  -  «Уж ясно кто. Ульянов.
Из-за морей он, из-за акиянов.
Из эмиграций, враг российских граций,
Вождь пролетарский, символ кульминаций.
Без веры в Бога разве это вождь?»
Октябрь пришёл. Пролился красный дождь.
Рот подвязал, из тьмы лицо курочит.
На трон российский зубы, дьявол, точит.
На, укуси! И Крупскую спроси.
Уж повелось так сдревле на Руси.
Она ему: «Ах, я устала ведь!»
А он в ответ: «Медведь? Могу реветь».
6581
А он в ответ: «Медведь? Могу реветь».
И приняла. И получилось ведь.
Октябрь идёт. Моё настало время.
Ты в темя ей, в затылок ей и в темя!
Переворот. Бери смелее в рот.
И ты, Иван, совай наоборот.
Познай её и спереду, и сзаду.
Гляди-тко, Вань, не прозевай засаду.
Не шелохнётся, словно твой статуй.
Давай, дружок, воздействовай, лютуй.
Уж вся открылась трепетная тела.
Ишь ты, чего мамзелька захотела.
Бери её, не оконфузься, хапай.
Был до пожара я счастливым папой.
6582
Был до пожара я счастливым папой.
Но всё сожгли. Теперь ходи и хапай.
Поднос бери. В нём куча серебра.
Клади в мешок. И мигом со двора.
Переполняй одеждою корзин.
«Как звать тебя?»  -  «Я Зинаида, Зин.
Семнадцать мне. Курсистка. Зинаида».
«Повторь-ка, как?»  -  «По прозвищу Аида».
«А покажи мне свой красивый стан».
Иван, не дрейфь. Пройдись по всем местам.
Подол забрось, и хутенько его
Совай туда, в живое естество.
А давеча я был в делах иных.
Любил жену. Детей любил, родных.
6583
Любил жену. Детей любил, родных.
В трудах я был тогда ещё иных.
Рожь колосилась, пашаница зрела,
Жена с дитями весело смотрела,
Не идет ли уж Ося наш еврей?
Не ложит ли гостинцы у дверей?
Для ёлки звёзд и свечек, и хлопушек,
Солдат свинцовых, оловянных пушек.
Уж осень. Ну, а там, глядишь, зима.
Весь год в трудах. Уж полны закрома.
И вот свобода! В первой мировой
Остался я по случаю живой.
Уж Зимний взял. Ходи теперь и хапай».
И он меня тут нежно тронул лапой.
6584
И он меня тут нежно тронул лапой.
И продолжал: «Ходи теперь и хапай.
Могёшь деньжат потребовать мильён.
А можно и курсисток батальон.
Тонки уж больно в талиях оне.
Но юркие, как блохи на спине.
И так вскидать умеют в небо глазки,
И так тихи в минуты нежной ласки,
Что хоть бери и, мать твою ети,
Уж как хотишь, её тут и крути.
А что не так, так власти всё ругают,
И девственность свою оберегают.
В исподнем ходят, в юбочках ночных.
А сами, ишь, уж все из привозных».
6585
«А сами, ишь, уж все из привозных».
Сказал он так об этих остальных,
Что всех других воспитаннее родом
И относились к вспыльчивым народам.
«Узбечка я!»  -  ему твердит она.
И донага уж вся обнажена.
С косичками на тёмненькой головке.
И лисий взгляд в задумчивой уловке.
А у Ивана пуговки трещат.
Сперматозойды Ванины пищат.
Не может Ваня долго столько ждать.
И хочет Ваня ей себя отдать.
И он тут наклонился к ней надменно.
И улыбнулся ей одновременно.
6586
И улыбнулся ей одновременно.
И наклонился к деве он надменно.
«Дай, не переча, мне скорей, Ивану».
И пригласил уж он её к дивану.
Вокруг стрельба, всё в дымке, бой кипит.
А Ваня держит руку и кропит
Сперматозойды. Не схватить бы спид.
И очень Ваня, очень уж терпит.
Колеблется. Желает свой заступ
Не погубить. И блещет сталью зуб.
И положил её он в занавесь.
И ну она его скорее весь
Туда, туда!.. Куда, куда, куда?
Туда, куда не ходят поезда.
6587
Туда, куда не ходят поезда,
Туда он и вонзил его тогда.
И уж над ней он приподнялся выше.
«Узбечка я. Потише, Ваня, тише!
Не забывай, шестнадцать мне годов.
Не знала я ещё таких трудов.
Я ночь запомню эту вот октябрьскую.
И жизнь забуду я былую, рабскую.
Я оценю, как ты служил мне тут
Без этих привилегий царских пут.
А Зимний ты с дружками вместе брал.
И за народ ты, Ваня, умирал.
Так знай, что жизнь, она всегда бесценна.
Конечно, есть надежда. Несомненно.
6588
Конечно, есть надежда. Несомненно.
И понял тут Иван, что жизнь бесценна.
И сколько ты над девой не лютуй,
Ты из себя не высечешь статуй.
А без него и дева уж не дева.
И в Зимнем ты, а не в задворках хлева.
И всё тут в радость. Гибнуть в Перекопе
Всё ж нелегко. Смерть ждёт тебя в окопе.
За эту прелесть каждый в бой бы шёл.
И понимал бы, что он тут нашёл.
Да и кому тут и какое дело,
Какое, да и чьё, мы любим тело.
Останусь я с тобою навсегда.
А где надежда, там уж и еда.
6589
А где надежда, там уж и еда.
Останусь я с тобою навсегда.
Не умный я и даже примитивный.
И этим ласкам духом я противный.
Не принимал я прежде их на вкус.
И не горел во мне тогда искус.
Струясь в себе природной прямотой,
Я не знаком был с этой красотой.
Кто жил как сыч, как сыч грязнопостельный,
Тот не познает этот вкус нательный.
А повернись-ка ты ещё чуток.
Уж больно ты остра, как кипяток.
И есть в тебе желанье согрешить.
Иначе б я не стал костёр тушить.
6590
Иначе б я не стал костёр тушить.
Но есть в тебе желанье согрешить.
И если даже в мраморе стена,
То всё равно ты вся обнажена.
И как в тебя не влюбишься, в статуй,
Уж ты в мечтах воздействуй и лютуй…
…И, выгнувшись, как тонкая струна,
Она к нему была обращена.
Наклонена и тянется, и тянется,
Как семьянин к семье и к водке пьяница.
Но разве не поэзия меж ней
И им в контексте утренних огней?
Аврора уж. Пора костры тушить.
Да и рассудку некуда спешить.
6591
Да и рассудку некуда спешить.
И вёсла не мешало б посушить.
Плыви, качайся, лодочка течением.
Гордись своим в природе назначением.
Когда поверил ты в свободу внешнюю,
То ты познал тут и любовь нездешнею.
От бурь житейских прячься в кумачи
С девицей под вечерние лучи.
И сильный пусть не потребляет вкусного.
И не боись ты чувства безыскусного.
Пусть вкусный с сильным делится обилием.
И пусть любовь любуется всесилием.
И можно будет вёсла посушить,
Когда рассудку некуда спешить.
6592
Когда рассудку некуда спешить,
Мечтать приятно, можно стать романтиком.
И губы положив на губы бантиком,
Неплохо бы и вёсла посушить.
Ты утопи ладони в пышных локонах,
И бабочки не засидятся в коконах.
Из поцелуев станут вылезать
И трепет утомленья осязать.
И, растворив для вожделений врата,
Рукой уж тут подать и до разврата.
Да только вот, разврат ли, не разврат,
Каков бы ни был ты, но ты мне брат.
И да осудят нас потом, наверное.
Так думал я. И чувство было верное.
6593
Так думал я. И чувство было верное.
И нас осудят. Скажут: «Время скверное».
Но ведь тебе дана желаний власть.
И насладись ты этой властью всласть.
И не уснёшь ты тут под всплеск стыда.
И замолчала спящая звезда.
А в ней огонь томления горит,
И чудеса он в тот же миг творит.
И ты уж в нас сомненья не тревожь.
Любить умеют и паук, и вошь.
Природа шепчет: «Жди, надейся, друг,
Скрещеньем лапок, съединеньем рук».
Ах, да и мне уж некуда спешить!
И захотел я пламя потушить.
6594
И захотел я пламя потушить.
И сердце в ожиданье будет жить.
Принизив степень чувств сего накала,
Оно во мне согласия искало.
А получилось всё наоборот.
И у ворот уже стоит народ.
И в направлении стремления движения
Идёт эпоха лжи и унижения.
Приспособляясь к каждому моменту,
Она далась во власть эксперименту.
А он зовёт тебя как будто к цели,
Внимая чудным звукам Гвердцители.
И хоть и всё тут правильно и верно,
Но на душе мне, как и прежде, скверно.
6595
Но на душе мне, как и прежде, скверно.
А почему? Да просто так, наверно.
Уж потому, что это просто так
Упал на землю бронзовый пятак.
Другой свалился с невысоких гор.
И к нам из США приехал друг наш Гор.
Потом за ним приехала Олбрайт.
Хэллоу, Москва! Московский Кремль, олл райт!
Затем уж к нам и заявился Коль
Отведать наш российский алкоголь.
Пошли ещё, ещё, ещё другие,
Друзья, коллеги, гости дорогие.
И, наводя небесный самострел,
Он на меня внимательно смотрел.
6596
Он на меня внимательнно смотрел,
Свой наводя зубастый самострел.
Вода была с заваркой в чашке белой.
Олбрайт была еврейкою дебелой.
Уговорила ль, нет, не знаю я,
Но тут пошла к нам долларов струя.
Была довольна Ельциным Олбрайт,
Так как у трапа бросила: «Олл райт!»
И улетела дальше, в Тель-Авив,
Улыбку умиления извив.
Дел иностранных, сделанных вчера,
Проходят незаметно вечера.
Поеду я на встречу с Римской Папой,
Её поверхность будоража лапой.
6597
Её поверхность будоража лапой,
Я был готов для встречи с Римской Папой.
Не странно ль, вместе с нею мы росли
В полуголодной Витебской дали.
Немногие из уличных дворей
Добегались до пресс-секретарей.
А вот иные, те, что не экранные,
Зачахли как министры иностранные,
Подвергнутые всенародной критике,
Напачкавшие в жизни и в политике.
Они не угадали, где почём,
Куда и как, и были не при чём.
«Скажите ей!»  -  остолбенел пострел.
И на меня он строго посмотрел.
6598
И на меня он строго посмотрел,
Прищурив глаз, внимательный пострел.
Он выглядел сегодня, как вчера,
И как во все иные вечера.
Спокойный тон, не огорчён ничем,
Других на два аршина выше, чем
Министр финансов, лучший на земле
И очень дружно принятый в Кремле.
И ничего тут супротив не скажешь.
И что ты тут, да и кому укажешь?
И не издашь ни вздоха ты, ни стона.
Валютчик рыжий ты из Вашингтона.
Из рукавов, откуда лезут лапы,
Оттуда зверь огромный, косолапый.
6599
Оттуда зверь огромный, косолапый,
Откуда лезут банковские лапы.
Подули ветры. Южные моря
Тепло несут весне благодаря.
Пробился мох. Часть снежного покрова,
Внимая дням проснувшейся весны,
Внимала дух и ели, и сосны.
И вся природа сызнова здорова.
Почувствовав, как жёсток был диван,
Погнал на выпас двух коров Иван.
А там уж, где пробужденные травы,
Там птичий звон и тихий шум дубравы,
И первый злак весны, несущий весть.
И я спускаюсь ниже. Так и есть.
6600
И я спускаюсь ниже. Так и есть.
И первый злак весны, несущий весть.
Медведь и есть, и никаких сомнений.
Хозяин жизни. Друг особых мнений.
И что же дальше? Где найти потравку?
Малинник есть? Жевать вот эту травку?
Ломать с утра засохшие кусты?
У медвежат животики пусты.
Куда идти? Чем накормить детей?
Есть много троп. Есть несколько путей.
Быть может, в цирк пойти? Дружить с дитями.
Или собак обученных путями
На мотоциклы в этом цирке сесть?
И шкура есть, и морда тоже есть.
6601
И шкура есть, и морда тоже есть.
Манеж метлой мне в цирке, что ли, месть?
Смешить детей, подростков человечьих?
Уйти к цыганам, их учиться речи?
Погреться у вечернего костра?
Решенье принимать уже пора.
Ловить ли в ёлке эту мелкоту:
Ежа да мышку, пестуя мечту?
А так, как я хозяин всё ж тайги,
То от меня уж лучше ты беги.
А в Африку подайся, там жара.
Ах, принимать решение пора!
Уйду я в тундру, где живут олени.
И не склоню я ни пред кем колени.
6602
И не склоню ни пред кем колени.
А может, просто сбегаю к Елене
В деревню. Заберусь в курятник к ней.
Возьму там пару уток и курей.
Ну, а над нами дождики кропят.
К обеду Лена с Ваней в сене спят.
Вот ходишь так всё без толку и вянешь,
И всё с решеньем этим тянешь, тянешь.
Надеешься на русский наш авось.
Непросто выйти из лесу, небось.
Средь бела дня идёшь через поля.
Всё спит вокруг. И дремлют тополя.
Ах, гуси, гуси! Вы спаслись ли в Риме?
А каково у кенгурихи вымя?
6603
А каково у кенгурихи вымя?
О, гуси Рима! Вы спаслись ли в Риме?
Спасётся ль Рим? Спасётся ли медведь?
Спасёмся ль мы? Да и природа ведь
На грани выживания уже.
А смерть, она не сладкое драже.
Разрушена картина бытия.
Кто ты, кто я? Где грусть твоя, моя?
Не знаю я, кто конь, а кто медведь.
Уж различи попробуй их ты ведь.
И не загонишь аиста в тайгу.
Тайга исчезла. Нет, я побегу.
Мираж. Мечта воздушнее и мнимей,
И в памяти острей и ощутимей.
6604
И в памяти острей и ощутимей,
И царственных персон высокочтимей
Вся эта жизнь. Несутся небеса.
Слышны пернатых в небе голоса.
Ночь волку шлёт паршивую овцу,
Тем открывая истину лицу.
И рыбаку удачный дарит лов.
И о тебе заботится без слов.
Весна идёт! Идёт весна, весна!
Природа встрепенулась ото сна.
А там, глядишь, земля уж в красках лета.
Пора прозрений, чудный миг рассвета.
Любовь, она всего высокочтимей,
И в памяти острей и ощутимей.
6605
И в памяти острей и ощутимей
То, что душе восторженней и зримей.
Прекрасен в человеке оптимизм.
Он действует на кровь и организм.
И будь я даже только лишь медведем,
Я всё равно бы дружен был к соседям.
Что мне вражда? Что даст мне этот бой?
Живи себе, да и мирись с судьбой.
И пусть сосед совсем другой породы,
Он друг тебе, он часть живой природы.
А в шкуре он, на нём ли чешуя?
Так это в каждом мистика своя.
«Что роешься в земле? Чего поник?»
«Поройся сам»,  -  сказал мне мой двойник.
6606
«Поройся сам,  -  сказал мне мой двойник,  -
Среди старинных не прочтённых книг.
Почувствовал тревогу ты? Беду?
Не вешай нос у младших на виду.
Тебя я этим, может, озадачу,
Но нужно ли ловить тебе удачу?
Надейся на грядущий просто день.
А если солнце, то укройся в тень.
Уйдёт печаль, в борьбе не устоит.
Смотри, уж нам удача предстоит
Красавицей, к тебе себя клоня».
А я сказал: «Люблю разливы дня.
Я просто сам своё восславил имя».
И тут для рифмы я поставлю вымя.
6607
И тут для рифмы я поставлю вымя.
И этим я своё восславил имя.
Чем розны мы, а что в нас двуедино?
Ты антипод. А я твоя блондина.
Собрался люд поесть весенних блюд.
Звучат фанфары, в воздухе салют.
Победа духа. Духа уж победа.
Над кем она? И только ль до обеда?
И вещий там сбирается Олег.
Ну что ж, отмстим за ближних и коллег.
Иди, иди, попой, попей, покушай.
Фанфарный гром торжественный послушай.
Отмщенья вкус, его ты знал ли миг,
Когда дремал у нераскрытых книг?
6608
Когда дремал у нераскрытых книг,
Так знал ли ты отмщенья грозный миг?
Все мысли были в нас наполовину.
Я приближался к сельскому овину.
Но запылал уже тогда овин
В душе огнём обеих половин.
Нельзя корить, не чувствуя укора.
Нельзя украсть, не превратившись в вора.
Поджечь нельзя, и не обжечь руки.
Убить нельзя, не испытав тоски.
И в той стране, где был ты так наивен,
Ты в устремленьях всё же был активен.
И ты присел, чтоб в воду поглядеть.
Не надо было долго так сидеть.
6609
Не надо было долго так сидеть
И на воду бессмысленно глядеть.
Нельзя вступить два раза в ту же реку
И не лишить убожества калеку.
Чего ты и себе б не пожелал,
Так если б знал, соломки б подослал.
А ты тогда во сне мне чудном снилась.
Молилась ты ли на ночь? Не молилась?
Мне очень жаль. Отпразднуем победу.
Не опоздать бы только нам к обеду.
Иди поешь. И стерлядь, и язык,
И холодец. И я к тому привык.
А вот, поди ж, не помечтай ты ведь,
И жил бы ты как осенью медведь.