Веноциания. Том 21

История одного человечества.

















































































































ВЕНОЦИАНИЯ


том двадцать первый














2016 г




Собрание сочинений
в 99 томах. Том 63-ий.
































5897
По триста граммов в день и то уже.
И сыр я ем. И хорошо душе.
О, мир! Не ты ль поставлен на постой!
А радость бьёт по клавише пустой.
Нам, постоянно возвращаясь, время
Своё несёт незыблемое бремя.
Недвижность сфер, непостижимость вод
Рождают уйму истинных забот.
А, в самом деле, суть осуществляя,
Кочует жизнь, меж звёздами гуляя,
Во времени, которого и нет.
И означает линию планет.
И тот там выпьет истины настою,
Кто мир познал в единстве с красотою.
5898
Кто мир познал в единстве с красотою,
Тот обречён всю жизнь прожить мечтою,
И свет её с собою унести,
И тем себя от гибели спасти.
И с рыцарской неспешностью отважною
Я и живу той нехристью продажною.
И как печальный славный Дон-Кихот,
Я выхожу в решительный поход.
И говорю: «У всех я на виду,
И отведу я от себя беду».
И разливались в озеро лучи.
И он скрестил с обидчиком мечи.
А кто воззрился в вечность из квартир,
Тому и непонятен этот мир.
5899
Тому и непонятен этот мир,
Кто смотрит в мир, не выйдя из квартир.
И кто сидит во мраке помещений,
Тот не получит ни за что прощений
И от того, с кем спал и пил, и ел.
И оскорбить кого он не хотел.
А в это время кто-то погибал.
А кто-то был не выписан на бал.
И был осмеян он и оклеветан.
И изгнан был из общества и света.
Помочь ему хочу, уж если он
Сам был не фат, не плут, не фанфарон.
Кому-то встреча чести с красотою
Покажется, быть может, пустотою.
5900
Покажется, быть может, пустотою
Кому-то встреча чести с красотою.
А клевета плетёт измены плеть.
И чести тут пора б и околеть.
Вот он встаёт. Вот старая посуда.
А вот доспехи. И надел он блюдо
На голову, чтоб претерпеть позор.
И честь в нём оживляет нежный взор.
А всё, что правда, для кого-то ложно.
И изменить такое невозможно.
И из коварства вырастают царства.
И в них живём мы в створках государства.
Занудою и букой смотрит мир
Сквозь груду невозможных тёмных дыр.
5900
Сквозь груду невозможных тёмных дыр
Занудою и букой смотрит мир.
А началось всё, впрочем, с пустяка.
Взяла роман дремавшая рука
Больного старца. И прочёл он строки
Про прежних лет жестокие уроки.
А что там здраво, да и что там худо,
Вот и узнал он это всё оттуда.
На нём доспехи. И берёт он клячу.
И пожелаем мы ему удачу.
Ах, жалко, жалко всё же старика!
Свалял он, как мы видим, дурака.
Вот видит он в долине два огня.
О, чудный мир, уж ты возьми меня!
5901
О, чудный мир, уж ты возьми меня!
Во мраке ночи он томит вам очи.
И там горят два яркие огня,
Глаза его небесных средоточий.
Уснуть в седле в туманной этой мгле
И не мечтать о наслажденье вечном,
И видеть сон, как там, на вертеле,
Быка пекут под небом быстротечным.
И он идёт. Заря его манит.
А у костра пылает жар ланит
Испанки гордой, что над старцем шутит,
И слабое его сознанье мутит.
И вот уж там, где и лукавят очи,
Сияет мрак в огнях прохладной ночи.
5902
Сияет мрак в огнях прохладной ночи
Там, где горят улыбчивые очи.
И всё уже в дремоте трепещит,
Глядит на вас заря, вздымая щит.
А он, бедняга, верит юным ласкам,
И тем прочтённым в старых книжках сказкам,
Что, мол, и рыцарь, то бишь, Дон-Кихот,
Не зря пошёл в решительный поход.
И вот в пути он защищает бедных.
И пятаков им не жалеет медных.
Звезда любви над ним встаёт сквозь дым.
И он себя вновь видит молодым.
И говорит: «Надейтесь на меня
Там, где мороз трещит во льдах огня».
5903
Там, где мороз трещит во льдах огня,
В колокола Синайские звеня.
Тебя там ждут. И ждут там Дон-Кихота!
И уж любить и жить ему охота.
Охота губ красавицы коснуться,
И в лик врага в сраженье улыбнуться,
Изранив плоть его, спасая душу,
Пройдя эфир и зыбких далей сушу,
Да и представ покорным у ворот,
Где соберётся к празднику народ.
И каждый там, хихикая в затворы,
Коварные заводит разговоры.
Да и в него из тьмы кромешной ночи
Уж тычет тем, чем и когда захочет.
5904
Уж тычет тем, чем и когда захочет,
Блестящий месяц, покровитель ночи.
А Санчо спит на собственном осле
В своём тряпичном крошечном седле.
Крутясь, скрипят две мельницы в ночи.
В окне горят три тонкие свечи.
Зовут они к уюту Дон-Кихота.
И пить ему, и есть ему охота.
Да и уснуть согласен он уже
На сеновале в нижнем этаже.
Но он не спит. Он жаждет приключений.
И не боится бед он и мучений.
И образ ночи хладным ликом реет.
И не осветит он, и не согреет.
5905
И не осветит он, и не согреет,
Той ночи образ, что во мраке реет.
И юный лик его уже манит
Прекрасным бюстом твёрдым как гранит.
И наш герой предался звонким шпорам,
И устремился он в движенье скором.
Стучат подковы. И лишь блюдом-шлемом
Звенит простор. И всем конец проблемам.
Душа скитальца дышит, как живая.
И перед ним красавица живая!
Ему она отвесила поклон.
И уж с седла выпрыгивает он.
А как у старца кругом голова,
Тут даже трудно высказать слова.
5906
Тут даже трудно высказать слова
О странностях великого испанца.
Но в нём душа по-прежнему жива.
И рядом с ним оруженосец Панса.
Богат он телом и широк душой.
А Дон-Кихот хоть тощий, но большой.
И он готов с обидчиком-тираном
Скрестить свой меч, и грудь подставить ранам.
Рукой прелестной лечащие травы
Она возложит, взгляд в нём видя бравый.
А век идёт жестокий и пустой.
И он ей скажет: «Видишь, я крутой!»
Такое он ещё свершить сумеет,
Какое состояние имеет.
5907
Какое состояние имеет,
Такое он свершить ещё сумеет.
Он не считает даму сердца слабой.
И здесь уж он и разберётся с бабой.
Ан нет. Неправда. Выше он интрижки.
И не о том он вычитал из книжки.
Врагов ему скорее подавай,
И смерч ему из тучи вызывай,
И бурю дай, тайфун пришли слепящий,
Вулкан воззри доселе мирно спящий,
Землетрясенье, чтоб дрожали скалы.
Он Дон-Кихот. Он рыцарь небывалый.
Рождает в нём душа, пока жива,
То, что свои тут требует права.
5908
То, что свои тут требует права,
Душа его хранит, пока жива.
И плоть живёт в нём. Но и час не ровен.
И с женщиною он не многословен.
Он понимает важность этой встречи.
И вот по кругу умолкают речи
О том, что стар он, да и даже глуп,
И что печаль его коснулась губ.
Ах, как мечтой жестоко он обманут!
И все его надежды в бездну канут.
А всякий беззаботно веселится.
Злорадные вокруг мелькают лица.
Уж мир таков. Он думает: «Ну что ж.
Тут каждый горд, как вскормленная вошь».
5909
«Тут каждый горд, как вскормленная вошь».
А чем он жил, тем был он и хорош.
Неплохо жил. Жил тем, что нежил кожу,
Да и кому-то строил козью рожу.
Коварство лиц во мгле ночной мелькало,
На безысходность цели намекало.
Клокочет смех бессмысленных утех.
А жизнь сгибает всякого и всех.
Летит земля, проносятся кометы.
Звенят дожди и звонкие монеты.
Природа человеческой породы
Испытывает гордые народы.
И каждый здесь, как вскормленная вошь,
И без любви мечту не ставил в грош.
5910
И без любви мечту не ставил в грош
Всяк, кто тут был воистину хорош.
Но Дон-Кихот всё это переменит,
И всё он тут старательно изменит.
Кто от обиды, не таясь, заплачет,
Он не по той дороге всё же скачет.
А Дон-Кихот всё в мире переменит.
И сам в себе он тоже всё изменит.
О, бедный рыцарь! Славный мой кумир.
Тебя и не достоин этот мир.
Спасаешь ты от боли и обид
Тех, кем вчера был сам жестоко бит.
Кто не считал, что этот мир хорош,
Тот без любви мечту не ставил в грош.
5911
Тот без любви мечту не ставил в грош,
Кто не считал, что этот мир хорош.
Так возвратимся снова к Дон-Кихоту.
И вот уж он выходит на охоту.
Надежда умирает после всех.
Но и её уже похоронили.
И что нам остаётся? Только смех.
И вот перо гусиное в черниле.
Струящиеся мысли ручейком.
И Санчо Панса движимый пешком.
И в непреклонной рыцарской печали
Идальго с ним. Он грустен, как вначале.
Не о тебе ли зычно в рог трубили?
И Козерог. Иные всех любили.
5912
И Козерог. Иные всех любили.
А мир был отдан на съеденье Псам.
Но Дон-Кихота духи невзлюбили.
И он их невзлюбил взаимно сам.
И вот уже ему какой-то нищий
Часть отдаёт своей убогой пищи.
Уснуло всё в округе до восхода.
И прерван путь бесцельного похода.
А по утру опять пред ним дорога.
И меч он тычет сквозь пространство стога.
И вызывает мнимого врага
На смертный бой. Честь старцу дорога.
А Санчо рвёт на чьей-то блузе брошь.
И без мечты он был куда хорош.
5913
И без мечты он был куда хорош.
И он сорвал на чьей-то блузе брошь.
И видит он прелестнейшую грудь.
И уж ему спокойно не уснуть.
Была она шикарного размера.
Он чувствует как в нём встаёт химера.
И стал он тут её и доставать.
И стал он класть красотку на кровать.
Её он обнял, и она вздохнула,
Да и к нему, и под него нырнула.
Тут хоть живи, а хочешь умирай,
Такой познал он прелюбезный рай.
И наши предки некогда любили
Бездонный этот мир. Но их убили.
5914
Бездонный этот мир. Но их убили.
И мир разверзся на четыре мили.
Вокруг звучали тонко голоса.
А Санчо погрузился в волоса
Подруги, где средь жаждущих ветвей
Гнездился бессловесный соловей.
Он торопился. И всё чаще, чаще
Воспринимал себя почти кричащим.
И глубже в лоно неги погружал
Он свой довольно тёпленький кинжал.
А Дон-Кихот рассветный слушал гул.
И думал: «Сплю я? Или не уснул?»
Вдали зари дымилась полоса.
И землю облегали небеса.
5915
И землю облегали небеса.
И умолкали ночи голоса.
Но тут, под тучным брюхом меченосца,
Забыв на время мужа-рогоносца,
Красавица бальзаковских годов
Дымилась и дразнила взгляды вдов
Доставшихся неопытным юнцам,
Совсем ещё безусым молодцам,
Что и кружились около скамеек
Хозяек неподдельно белых шеек
И опытных испытанных задов
Всё тех же до бальзаковских годов.
Так жизнь вершится, радуясь заботам,
Не отдаваясь будничным работам.
5916
Не отдаваясь будничным работам,
Так жизнь вершится, радуясь заботам.
Красавица почти разгрызла панчо
Вокруг себя обёрнутого Санчо.
Не выбраться уж ей из крепких пут
Того, кого давно и всюду ждут,
Пока он не истратит весь свой пыл,
Что в длительном походе накопил.
И вот уж он и празднует победу.
Ах, только бы не опоздать к обеду!
Он с радостью закончил моцион,
Да и затем простился с нею он.
А там, вверху, разверзлись небеса.
Такие вот случались чудеса.
5917
Такие вот случались чудеса.
И видит он сквозь крышу небеса.
И в дырке захудалой крыши хлева
Увидеть можно как сливалась дева
С ним, прижимая свой к нему живот.
И не впервые тем она живёт.
Он смотрит в щели крыши, как в Европу.
И в то же время гладит деве жопу.
Красивую такую. Ах, какая!
В неё как можно глубже проникая,
Чтоб много больше оставаться в ней,
Не зная ничего её нежней.
Такая уж была тогда охота.
Ну, а о прочем думать не охота.
5918
Ну, а о прочем думать не охота.
Такая вот у странника охота.
Есть женщины подобия ужей,
Охотницы до чьих-нибудь мужей.
Иная так пред вами ловко стелется,
Что в вашем сердце сразу и поселится.
И там останется с той ночи навсегда.
И пронесутся в радости года.
А ведь идти к супруге тоже надо.
Но вас ведёт тропинка в гущу сада.
И, оставляя свой семейный рай,
Вы ищете заброшенный сарай.
И то, что вы увидели вдали,
Вы рассказать об этом не могли.
5919
Вы рассказать об этом не могли.
Но вот любить её вы научились.
И перед нею лгать вы не смогли.
И за неё вы тут и поручились.
В ней кровь кипит Джульетты, да и Пышки.
Бывают в нас порой такие вспышки.
И вы из дома некогда ушли.
И с нею вы всю осень провели.
Себя вы жгли в желанье до конца
Позорнее безусого юнца.
Изнанку вы познали и лицо,
Его вонзив в заветное кольцо.
В её уста, что вас огнём питали.
И ей о чём-то вы тогда шептали.
5920
И ей о чём-то вы тогда шептали.
Ни дней и ни минут вы не считали.
Суля ей счастья превеликий рай,
Вы и вошли в заброшенный сарай.
Она ждала. И там вы знали сами
Мгновенья неги, жертвуя усами.
В вас возбуждалась чувственная страсть.
Уж такова любви святая власть.
И то, что с вами тут произошло,
Огнём мечты вас беззаветно жгло.
Двоим желанный между вами миг
Вы и вписали в общий ваш дневник.
А вот о чём дневник вы там вели?..
О том, что красотою извели.
5921
О том, что красотою извели,
Они тогда вдвоём дневник вели,
Фиксируя в нём все мгновенья эти.
И вдруг заметили, что рядом с вами дети.
И дети тоже бегают в сарай,
Любви нетленной обретая рай.
Когда с годами выросли их дети,
То и они познали неги эти.
И правнуки попали в тот же плен
Лобзанья у настилов старых стен.
А кто был муж, а кто был сват и брат,
Пусть там решают, у небесных врат.
Но всё проходит. И они устали.
Хоть о любви по-прежнему мечтали.
5922
Хоть о любви по-прежнему мечтали,
Они, увы, увы. Они устали.
Потомки их, когда в сарай вошли,
То там уж те же радости нашли.
Не думайте о прожитом с тоской.
Все будем там. И трепетной рукой
Мы за собой закроем с вами дверь.
И ты в любовь загробную поверь.
Душа жива. Она уж еле-еле
Трепещет, замирая в дряхлом теле.
И по любви утраченной вздыхая,
И ароматы райские вдыхая,
Кто был подобным в юности отмечен,
Тот и с годами был в таком замечен.
5923
Тот и с годами был в таком замечен,
Кто был в желанье в юности отмечен.
И в рай твоя душа попасть хотела.
Но там, в раю, не очень видно тело.
И всё же нет немыслимых надежд.
И в рай она явилась без одежд.
Увидев в совершенстве это тело,
Сказали там: «Ну что ж, другое дело!»
И в рай её впустили без труда.
И вот она пришла к нему туда
Вселенской волей бьющей ниоткуда.
И так и совершилось это чудо.
О, рай земной! Для тех ты бесконечен,
Кто мог любить, хотя и был не вечен.
5924
Кто мог любить, хотя и был не вечен,
В раю он был своей судьбой отмечен.
Она ж его и здесь узнать сумела,
Хотя, по сути, был он там без тела.
Но нет неисполняемых надежд
В просторах мира призрачных одежд.
Меж временной извечностью ночей
Заколебался яркий свет лучей
Вселенской волей бьющий ниоткуда.
Тут повторилось призрачное чудо.
Они проснулись. Видят. Ах, сарай!
И каждый думал: «Это ли не рай?»
Хоть и земной. Для тех он бесконечен,
Кто мог любить, хотя и был не вечен.
5925
Кто мог любить, хотя и был не вечен,
Заметит тут, что скоро грянет вечер.
Достоин ли тебя сей грешный мир,
О, рыцарь грусти, вечный мой кумир!
А Санчо думал: «Уж поспать охота».
Ах, меченосец верный Дон-Кихота!
И вновь дорога. И глазок огня.
«Но нет осла уж около меня».
Так думал Санчо, глядя виновато
На Дон-Кихота, чья судьба чревата
Последствиями. Отдал он осла
Той, что под ним нежнейшею была.
А время разрисовано в мечте
Вечерней краской в вечной пустоте.
5926
Вечерней краской в вечной пустоте
Мир продолжался в трепетной мечте.
И снова наблюдаем мы испанца.
Идальго. И уж с ним, конечно, Панса.
И весел он, неутомимый Санчо.
Осёл при нём. Да и на Санчо панчо.
И вот уже, звучащий в поднебесье,
Мы слышим звук его весёлой песни.
«Снимай-ка ты скорей свои доспехи,
И расскажи про прежние успехи.
Как прожил ты? Служил ли ты мечте?
И верил ли небесной красоте?»
И рыцарь отвечает: «Кто беспечен,
Тот был градилен, движим и не вечен».
5927
Тот был градилен, движим и не вечен,
Кто на земле был женщиной замечен.
Не вечен мир. Но помнит мой герой,
Что был он счастлив с женщиной порой.
И он проснулся около осла.
Луна на небе. Звёздной ночь была.
Сам он избит. Лежит в сырой траве.
Бока болят, и дурно голове.
Вся от навоза мокрая ладонь.
Вдали пасётся старый хромый конь.
Несутся стоны. Всё вокруг в огне.
И грудь его разбита и в навозе.
Он искалечен и сражён в мечте,
И искрежечен в вечной пустоте.
5928
И искрежечен в вечной пустоте,
Да и отмечен скорбью в простоте,
И награждён наукою во славу,
И в грудь его как будто влили лаву.
Ах, не с его ли яростным умом
Его и обесчестили дерьмом!
И яства тут ему несут на блюде
В позолочённой царственной посуде.
И пьёт он, незадачливый, вино,
В котором и подмешано оно…
Ещё, мы видим, он уже в ярме,
И, между прочим, вывалян в дерьме.
И стоит всё вот это дорогого.
Один из них рождался из другого.
5929
Один из них рождался из другого,
Сплетаясь с тем в невидимую вязь.
И стоит всё вот это дорогого:
Сидеть в дерьме, на всё вокруг дивясь.
Со всех сторон удары и уколы.
Приёмы рукопашной шпанской школы.
Иной ему уж писял на плечо.
Да и кричал: «Ещё, ещё! Ещё!
Кропи его. Полей его елеем.
Уж мы концов ему не пожалеем.
И почести мы отдадим ему.
Штаны с себя вот только я сниму».
И он спешит опередить коллег,
Переходя сквозь прочих на ночлег.
5930
Переходя сквозь прочих на ночлег,
Он и спешит опередить коллег.
Но наш герой, воспрянув ото сна,
Не понимая, в чём его вина,
И обнажив свой закалённый меч,
Уж преуспел насмешника рассечь,
Что над его фигурой наклонялся,
И на него, кряхтя, опорожнялся.
В минутном гневе, и глумясь отчасти,
За алкоголь, заправленный дерьмом,
Наш рыцарь разрубил его на части,
Блеснув пред ним недюжинным умом.
Ну, а насмешник, не сказав ни слова,
Вертелся и вертел многоголово.
5931
Вертелся и вертел многоголово
Насмешник, не сказав уже ни слова.
Глаза тараща, бывший весельчак
Соединить уж не сумел никак
Три части жирной задницы холёной,
Мечом на эти части разрублённой.
И вынужден был ползать и визжать.
И два куска пытался вместе сжать.
Писать об этом и смешно, и жутко.
Такая вот случилась с парнем шутка.
Почувствовав мучительный конец,
Он дух и испустил тут, наконец.
О, страшный век! Ты шёл, не щуря век,
Многоголосых ускоряя бег.
5932
Многоголосых ускоряя бег,
Шёл страшный век. Но скоро выпал снег.
Тот редкий случай и сюрприз зиме
В стране любви и рыцарей в дерьме,
В краю весёлой жгучей тарантеллы,
Где, потеряв любовь, не ставят стелы,
И по ночам несутся серенады.
Ещё там вам в любое время рады.
А ты уж возвращайся, бедный дон,
В печальный свой, но милый сердцу дом.
Там и поймут тебя и пожалеют.
И духи там тебя не одолеют.
Забудешь ты скитанья и рыданья,
Летя макушки вдоль вовнутрь созданья.
5933
Летя макушки вдоль вовнутрь созданья,
Оставь, о дон, печали и рыданья.
Не изменить ничтожный этот мир,
Что превращён в общественный сортир.
И научись ты лучше замечать,
На чьём лице достоинства печать.
Наряд есть внешний, есть наряд исподний.
Так отличай ты рай от преисподней.
Но есть в тебе, к тому же, и душа.
Она, душа, и в теле хороша.
Не горячись, от слепоты лечись.
Где скверны нет, туда вот ты и мчись.
Каким ты мир, придумав, полюбил,
Таким он был и не был, и не был.
5934
Таким он был и не был, и не был,
Каким его ты там и полюбил.
Да вот уж так. И за твои достоинства
Тебя терзает это злое воинство.
А ты, как мог, оберегал обиженных,
И защищал убогих и униженных.
О, рыцарь чести! Славный дон Кихот!
Собрался ты в решительный поход.
Ах, уж твои смешны мне злоключения!
Стремления твои и приключения.
И ты познать гармонию решил.
И всех, как мог, ты этим насмешил.
Ты жил, в себе любя свои страдания,
Не отвергая сложность Мироздания.
5935
Не отвергая сложность Мироздания,
Ты верил в то, что есть предел страдания.
Гармонией высокой красоты
Ты воспалял стремленья и мечты.
Не признавая подлости и лести,
Ты раб любви, и жизнеборец чести.
Не принимая глупости людской,
Сражал врагов ты рыцарской рукой.
Ты верил в то, что побеждаешь зло
И возвышаешь жизни ремесло.
Речь наполняя перлами мечты,
Ты раскрывал анналы красоты.
И только тот, кто истине служил,
Поверил в то, что здесь не зря он жил.
5936
Поверил в то, что здесь не зря он жил,
Лишь только тот, кто истине служил.
Ты в свалке мира, помогая ближним,
Борясь со злом, всё ж оставался нижним.
Но не ослаб ты духом, да и телом.
И был всегда ты занят нужным делом.
Твоя близка обилия страда.
И будь ты славен в многие года!
Живи, мой друг, живи не умирая,
Слезу кусочком ситца утирая.
И не исчезнет в мире пустоты
Той сладкой муки капелька мечты.
А кто был с нежной юною душой,
Тот и готов на подвиг был большой.
5937
Тот и готов на подвиг был большой,
Кто обладал бесхитростной душой.
Домой вернулся ты едва живой
С разбитою поленом головой.
И вот уже подъехал ты к крыльцу.
И дурно стало старцу гордецу.
Ты умник и бессмертный враг глупцов
Склонился над могилою отцов.
Бормочешь что-то. Взгляд в тебе горит.
Да и о чём-то важном говорит.
Тебе досталось и камней, и палок.
Печален ты. И, я б сказал, ты жалок.
Но ты готов из-за любви большой
В мужья к подруге с верною душой.
5938
В мужья к подруге с верною душой
Ты был готов из-за любви большой.
Ах, отдохни, да и иди поспи,
И дух ты свой мятежный укрепи.
Смирись с судьбой. А с ложью не мирись.
Дерись. Живи. С недугами борись.
Кто духом смел, тот многое успел.
А кто хотел, уж тот о том и пел.
Ты отличай притворство от почёта,
Да и цени свой образ дон Кихота.
Ты был осмеян, то бишь вознесён.
И был ты страстный баловень времён.
Иди вперёд, красивый и большой,
В мужья к подруге с верною душой.
5939
В мужья к подруге с верною душой
Ты возвратился гордый и большой.
Не властны над героями века.
Щедра любви дарящая рука.
Не убивает красотою взгляд.
Не отравляет праведника яд.
Не тот раздет, кто пред тобою гол.
Не губит душу нежности укол.
Тот не погиб, кто за свободу пал.
Не в том почёт, кто в гильдию попал.
Не тот голодный, кто с утра не ел.
Не тот спасён, кто в битве уцелел.
Ах, уж довольно! Это мы читали.
Мир разложился на шестьсот деталей.
5940
Мир разложился на шестьсот деталей.
Герой Испаний, Франций и Италий.
Планеты всей вновь явленный Моисей.
И православный ты, и иудей.
Не молодой, не старый, не католик,
Не наркоман, да и не алкоголик,
И не растлитель юношей и дам.
Но ты сторонник чувств не по годам.
Ты не аскет, и уж не голубой.
Да и, к тому ж, куда хорош собой.
И всех своих поступков ты достоин.
Душою прям, мечтой обеспокоен.
Да, ты с обычной рыцарской душой.
И ключ любовный твой куда большой.
5941
И ключ любовный твой куда большой.
Ты подбирал к нему размеры скважин.
Хоть и объём тут, в сущности, не важен,
Но был ты мужем с детскою душой.
А за тобою двигалась молва,
Что у тебя с приветом голова.
И всё ж умён ты будто бы. И ты
Невольный раб бесхитростной мечты.
И образ, что себе ты создал дивный,
Придуманный, печальный и наивный,
Болезненного вдохновенья плод.
А сам ты рос как пальма средь болот.
И ты спросил её: «Ты Дульсинея?»
Она молчала, со смеху синея.
5942
Она молчала, со смеху синея.
А ты спросил: «Ну, ты не Дульсинея?»
Ах, ловит нас приманкою небес
В безумстве страсти одинокий бес!
И как в ночи начнёт журчать ручей,
Так мы спешим подуть на свет свечей
Небесной мглы. Влетая в град-дворец,
Мы ищем там таинственный ларец.
Но здесь готов поверить я, друзья,
Вселенской тайне жизни бытия.
И уж меня сосед зовёт к труду.
И я к нему безропотно иду.
И жизнь, перегорев озябшей тварью,
Порою жгла меня зелёной гарью.
5943
Порою жгла меня зелёной гарью
В заботах жизнь, преобразуясь тварью.
А помечтать и от забот устать
Мешала мне надломленная стать.
И капля постоянства точит камень.
Размеренность не удержать руками.
Как анекдот, что с длинной бородой,
Мысль утекает талою водой.
И в том и объяснение простое.
А всё, что я придумал, всё пустое.
Вода нужна. Но где её вина,
Что мы не против рюмочки вина.
И там, на дне, в подвязках возле шей,
Десятки пар ветвящихся мышей.
5944
Десятки пар ветвящихся мышей
На дне в подвязках у высоких шей.
И тут уже никто с тобой не спорит
О том, что чушь писательница порет.
И восстаёт ли против новизны
Тот, кто увидел светлый лик луны?
Он весь в плену углубленных эмоций,
Создатель строф небесных лапсердоций.
В бегущего по времени меня
Он выпустил двукрылого коня.
И, как певица, то бишь Гвердцители,
Привыкли вы к определенной цели.
А небеса, окрашиваясь гарью,
Скользят по вдоль движенья дикой тварью.
5945
Скользят по вдоль движенья дикой тварью
Гирлянды чувств изнеженные гарью.
Сервантеса толкая в небосвод,
Смеясь и погружаясь в бездну вод,
Ещё зарёй не сброшены туманы,
А трав уже разносятся дурманы.
И сердцем многотрудное дитя
Задумалось о вечности. Хотя
И погрузилось в тучу с головой,
Уж помечтав о яме долговой.
Воспоминаньем не блудливых жён
Ваш дух был в сладость неги погружён.
Боясь в полёте вздрогнуть и упасть,
Душа зашлась. Я вырвал чью-то пасть.
5946
Душа зашлась. Я вырвал чью-то пасть.
Но не сумел я к ним тогда попасть.
Попал я в яму. Там я вижу Даму
Прекрасную, склонённую к Адаму.
Не стал пред ней колен я преклонять.
Хотел её я мысленно обнять.
А что она?.. Ну, а она прекрасна!
Стройна, нежна, воспитана и страстна.
И стоит ли мутить нам чистый ум
Гармонией неприхотливых дум.
Её ли здесь заслуга и вина,
Что для того она и создана.
И тут вот я свалился к ней в корзину.
И стал тянуть палёную резину.
5947
И стал тянуть палёную резину.
Да и свалился я тогда в корзину.
К тому ж желанья, выстроившись в ряд,
В её глазах восторженно горят.
Ах, дон Кихот! Он чувством наделён,
Да и поступком нежности явлён.
И женщину трудней завоевать,
Чем положить её же на кровать.
О, сколько такта у простого факта,
Что нет любви без полового акта!
И вот тогда и возникают дети,
Когда Ромео девочку джульетит.
Но времена на жизнь раскрыли пасть.
Хотелось встать, взбеситься и упасть.
5948
Хотелось встать, взбеситься и упасть.
А времена на жизнь раскрыли пасть.
Нас поглощали проводы и встречи,
И уносили говоры и речи.
Всё гибло в той субстанции, что бдит,
И через призму времени глядит.
И в этом весь укор небытия.
А жизнь  -  она твоя, да и моя.
Ничтожно малы, менее чем нуль,
И незаметней траекторий пуль,
Поступки наши, времени гонцы.
Как в воду, в вечность, спрятаны концы.
Век натянул стремления резину,
Да и попал в безвременья корзину.
5949
Да и попал в безвременья корзину
Век, натянув стремления резину.
И всюду лился чудный нежный звук
Тепла его неповторимых рук.
Представить в виде мысли жизнь удобней.
Но ничего нет вымысла съедобней.
Всего концов, да и всего начал,
Так это Космос, что с тех пор молчал.
О том молчал он, что особых мер
Не изобрёл бы даже Люцифер.
«Великий Космос, будьте так любезны,
Не закрывайте перед нами бездны.
Откройтесь. Вы ведь вечный. Бесконечный».
Зажглось табло. И путь воззрился млечный.
5950
Зажглось табло. И путь воззрился млечный.
Кто был любим, он остаётся вечным.
Он был такой же, как и дон-Кихот,
Что и собрался в длительный поход.
Ан, нет! Лежит он всё на том же месте,
Где и положен с Ренессансом вместе.
Уж, видно, лет с тех пор прошло пятьсот,
Как был он сброшен с времени высот.
И ничего уж нам не остаётся,
Как только жить, пока в нас сердце бьётся.
И только быть достойными себя,
Любя, желая, радуясь, скорбя.
Зажглось табло. И путь зажёгся млечный.
Кто был любим, тот остаётся вечным.
5951
Кто был любим, тот остаётся вечным.
Зажглось табло. И путь воззрился млечный.
А млечный путь приходит к нам тогда,
Когда иссякнут пища и вода.
Не надо уж, взирая в неба своды,
Роптать на мирно прожитые годы.
Спросите лучше: «А который час?
Вчерашний? Или тот, что вот сейчас?»
Так и пройдут меж нами разговоры,
Когда исчезнут выжиги и воры.
И нет резона доллары копить,
Пока нам есть что есть, и есть что пить.
Останься быть ты на мгновенье вечным,
И будешь мудрым, смелым и беспечным.
5952
И будешь мудрым, смелым и беспечным.
И оставайся на мгновенье вечным.
Ты положи ладонь ей на плечо.
Да и скажи: «А, милка, милка, чё?»
«А и не чё. Кирдык через плечо.
А под ладонью очень горячо».
И ничего, подумал с грустью я.
И хорошо, что мы с тобой друзья.
Явленье Сахарова трезвому народу
Не прибавляет нам с тобою броду.
Идти в болото было неохота.
Но вот уж и приблизилась пехота.
И если б был я ранен и без ног,
То я б давно заметить это мог.
5953
То я б давно заметить это мог,
Что я лежу в грязи без рук и ног.
И, может быть, подумал я б тогда,
Что такова всеобщая нужда.
Но у истории, как ты уже заметил,
Нет наклонений в прошлое. И дети,
И ты, пошли бы правильным путём.
И так вот мы историю плетём
Из жил судьбы распаренной лозы
Горячевой на пленуме слезы.
И демократии распущенных Чубайсов,
И непреклонных кейсов новых Вайсов.
И Сеченов был вовремя иссечен.
О, это сон! А каждый сон не вечен.
5954
О, это сон! А каждый сон не вечен.
И этот век Чубайсом обеспечен.
И сколько их, намылив жирно лыжи
Да мне-то что! Один ли он тут рыжий,
То сквозь Израйль в Америку бегут,
То, сделав нам прощальный вери гут,
Из Израиля снова на Таганку
Жену везут, Фатиму, иностранку,
Из туркестанской ближней стороны,
Когда-то общелагерной страны.
Кто не оценит этих мыслей дерзких,
Тот и не вспомнит песен пионерских.
И нам присущих в лучший мир дорог.
И я проснулся. Я во сне продрог.
5955
И я проснулся. Я во сне продрог.
И вижу терем возле двух дорог.
Вхожу туда. Там стол. И томик Пруста.
Два огурца и помидор. Не густо.
В бутылке водка. Дым от сигарет.
И на стене знакомый мне портрет
Знакомой мне до боли «Незнакомки».
И я присел у самой нижней кромки
Обрыва. И клоню себя в поток,
В руке сжимая аленький цветок.
А он в горшке. И звуки мандолины
Услышал я. И два куста малины.
Заря угасла. А над гладью водной
Уж ночь была невиданно холодной.
5956
Уж ночь была невиданно холодной.
И вот иду по вдоль я глади водной.
И вижу я хозяина избы.
Он про запас сушить несёт грибы.
Вот мы сидим у жаркого костра.
Была уже вечернею пора.
И я молчу в томлении глубоком,
И думаю о чём-то я высоком.
И говорю: «А ты ли не Кюри?
Натикало. На счётчик посмотри».
И на лужайке чьи-то вижу мощи.
И я бегу под тень ближайшей рощи.
«О, ты смотри! Кюри. А я комар».
И ночь несла тревогу и кошмар.
5957
И ночь несла тревогу и кошмар.
А надомною времени комар.
И кто ещё невидим был вчера,
Того возили в тракторе с утра.
Но я своих усилий не жалею.
И, может быть, я к утру заболею.
Вот вижу море. Вижу якоря.
Разденусь я, меж нами говоря.
И то, чем я сражён и удивлён,
Вот в то я был без памяти влюблён.
Его, Кюри, подруга и жена,
Всё так же, как и я, обнажена.
И мысль плывёт по времени свободной.
Ну, а посудина скользит по глади водной.
5958
Ну, а посудина скользит по глади водной
Весёлой, смелой, гордой и свободной.
И вот я снова всё у той же речки
С пером в руке, да и с ноздрёй в колечке.
В раздумиях проходят дни и ночи.
И этим я серьёзно озабочен.
Куда нам плыть? И как, печалясь, жить?
Себя любить? Тобой ли дорожить?
Вопрос непрост. Но есть один ответ.
Воруют. И тому предела нет.
Изяществу искусства воровать,
И в лапти нас нахально обувать,
Друг другу в уши ввинчивая херес.
Ах, расцветает, набухая, верес!
5959
Ах, расцветает, набухая, верес!
Друг другу в уши ввинчиваем херес.
А далее?.. А далее... А далее...
С обратной стороны смотрю медали я.
Прочту я то, что прежде не прочёл,
И прочитать я правильным не счёл.
Необходимым. Вот и весь рассказ
О том, как жизнь порою губит нас.
Течёт река в Индийский океан,
Плеснув волной на тонкий женский стан.
Не требуйте особого внимания
От тех, с кем не достигли понимания.
А тот, кто мимо молча пробегал,
Предмет любви его не постигал.
5960
Предмет любви его не постигал.
Есть рифма риф. И рифма есть фингал.
Отрыжка  -  это та же в сердце вспышка.
А женщина всегда немного Пышка.
В лесу совсем голодный ходит Мишка.
Моя не издавалась долго книжка.
В пустыне кораблём плывёт верблюд.
Обед из трёх вполне приличных блюд.
Стихи из мимолётного мгновения.
Короче говоря, из вдохновения.
А если вдохновенья нет, так нет.
И не напишешь ты тогда сонет.
И потому я в слове осторожный.
Ну что ж. А вот и мой предмет дорожный.
5961
Ну что ж. А вот и мой предмет дорожный.
Предмет дорожный  -  это жизнь моя.
У каждого история своя.
А у меня единственно возможный.
Мой вариант. Он в чём-то даже сложный.
Таинственная вотчина моя.
Бывает, что себя и приструнишь.
Ну, а потом за всё и извинишь.
И с этой вот душевной чепухи,
В конце концов, рождаются стихи.
А так в быту мои уста тихи.
Но утром закричали петухи.
Я в этом смысле душу постигал.
И написал чудесный мадригал.
5962
И написал чудесный мадригал.
И к нам давно никто не забегал.
«С тобой, -  она сказала, - мы друзья.
Но я, прости, сегодня не твоя».
И вот уж я вздыхаю у окна.
А за окном красавица луна.
Тебе вполне достаточно его.
А мне уж разве легче оттого,
Что он тебе является во сне,
И не придёшь ты более ко мне.
И я сижу в кромешной темноте.
И понимаю: уж дела не те.
Но и тревожно, грубо и ничтожно
Мне в этом мире, где не всё возможно.
5963
Мне в этом мире, где не всё возможно,
Судить о жизни просто. Но и сложно.
И я в дорогу взял с собой печаль.
И ничего мне более не жаль.
Иду я и земным, и верхним планом.
И вот лечу я радостным каланом.
Нет, Вангой я пронзаю ультразвук.
И постигаю таинства наук.
Тянуться мне уж и не дотянуться
До тех вершин, где трудно разминуться,
До тех глубин, с которых не вернуться.
А там перила твёрдые не гнутся.
И думал я: «Всему причина в чём?»
Не в рожу ли багровым кирпичом?
5964
Не в рожу ли багровым кирпичом?
Я продолжаю думать ни о чём.
О, не спугни очей очарованья
Ты в этот тихий летний вечерок!
Настало время для переживанья
И осмысленья этих мудрых строк.
Непостижимо. Это Козерог.
И я уже вступаю на порог.
У ручейка я слышу разговор,
Да и иду как за добычей вор.
Ручей течёт свободно и правдиво.
На дне ручья резвятся оба дива.
Но я молчу, решенья ожидая,
Сознанием вселенским обладая.
5965
Сознанием вселенским обладая,
И на кофейной жижице гадая,
В раздумьях ковырявшего в носу,
Я режу на три части колбасу.
Бурлит на дне жемчужина познания.
А я вникаю в думы сверхсознания,
Устав от повседневной суеты
И вечной мирозданья пустоты.
Особенно в мгновенья просыпания
Произношу я: «Дания! Испания!»
И повтореньем этих слов сужу
О времени, которому служу.
А мир, терзаясь вечности огнём,
Мой тяжкий рок. И искупленье в нём.
5966
Мой тяжкий рок. И искупленье в нём.
И он пылает язвенным огнём.
И сердце ждёт особых впечатлений.
А вот уж я у милых мне коленей.
И даже где-то в холе и тепле.
О, сколько неги в крабовом филе!
О, сколько страсти! Сколько нежной боли!
Ах, нет, совсем, совсем не в алкоголе.
А в чае. И когда уж он горяч,
То в небе солнца скачет тёмный мяч.
И утро! Утро встретит вдохновеньем.
И дорожим мы каждым в нём мгновеньем.
Но только то, куда мы опоздаем,
Мы с безнадёжной грустью ожидаем.
5967
Мы с безнадёжной грустью ожидаем
Лишь то, куда мы точно опоздаем.
Не повторенья радостных основ,
А разрушенья мимолетных снов
Боимся мы. И мы стремленья губим
Те, что безумно и бесспорно любим.
Желанья наши там покинут нас,
Где и созреет ночи ананас.
Смотрю я сквозь затворы крепостей,
И жду, по сути, радостных гостей.
И чаще чтобы женского всё пола.
И лёгкий пух я чувствую Эола.
От нежного дыхания сомлев,
Я просыпаюсь… Я в Сахаре лев.
5968
Я просыпаюсь… Я в Сахаре лев.
Разгорячившись, да и разомлев,
Под этим валом гибло нас немало.
И всё, что будет, где-то уж бывало.
А я лежу на пятом этаже
В постели в стопроцентном неглиже.
Эпохи мелочами, то бишь пулями,
Откормленный как горькими пилюлями.
И стрелами, и газами, и сглазами,
И травами лечебными, и вазами
Ночными, в чьих объёмах спит моча.
Душа моя волнуется, журча.
В сонете вознесусь ли я высоко?..
Не в мадригале ли?.. Уж я молчу до срока.
5969
Не в мадригале ли?.. Уж я молчу до срока.
И я скажу, перст вознеся высоко:
«Дурак старается всё намертво запутать.
Мудрец старается понять всё и распутать.
Эзоповым владея языком,
Правдивость путешествует пешком.
Бессовестность садится в колесницу.
А кто-то отдыхать поехал в Ниццу.
Задумчивость посадит огурец,
Помочится и скажет: «О, Творец!
Хвала тебе за воду и за пиццу».
А подлость уезжает в заграницу.
И не одна, чтоб слюньки источать.
И в каждом третьем времени печать.
5970
И в каждом третьем времени печать.
И только чтобы слюнь не источать
Опроверженьями таблицы умножения
Доходов в счёт подростков задвижения.
На пляже ли, на южной ли плантации
Небесполезны эти вот ротации.
Судья возьмёт и логику притупит,
И вопреки он логике поступит.
Над протоколом голову согнёт,
Да и объявит матерьяльный гнёт.
Ах, как мы часто с вами где-то врали
Во исполненье принципов морали!
Так я подумал. Глядь  -  проснулось Око.
И мысль моя возносится высоко.
5971
И мысль моя возносится высоко.
И я подумал: «Уж проснулось Око».
Но почему я правду написал,
И всю почти страницу исписал?
«Раздет до бед, хоть это сущий бред».
Так говорят. И видят в том секрет.
А внук поэт. Поэт официозный.
Вопрос родства до одури серьёзный.
О, помоги! И внука сбереги.
Кулак мой дед! И с дедом мы враги.
Хотя давно он мною раскулачен.
И я живу на персональной даче.
Но всё, на что не даст молва ответ,
Я замечаю. И смотрю в рассвет.
5972
Я замечаю. И смотрю в рассвет.
И наблюдаю там я ясный свет.
А уж ответ она на то мне даст,
Что нам с тобой молва не передаст.
И зажурчат былые разговоры,
И нарядятся в праведников воры.
Глупцы покажут азимут путей,
И тем путём пошлют в поход детей.
В себе самих, да и в себе подобных,
Во всех местах для творчества удобных,
Они с лицом напыщенной печали
Добро и зло расстрелом обвенчали.
В тенетах лжи блуждает без ответа
Порыв души влюблённого поэта.
5973
Порыв души влюблённого поэта
В тенетах лжи блуждает без ответа.
Добро и зло расстрелом обвенчали
С лицом вполне напыщенной печали.
В Дахау ли, в Майданеке ли, в гетто,
Да и ещё в просторах жизни где-то,
В Чечне, в иной ли кастовой войне,
На нашей, не на нашей стороне,
Мы защищаем что-то от чего-то,
И нам порой и думать не охота.
Вы мне писали? Так чего же боле!
В гашишевом весёлом алкоголе
Горит в изящной грации рассвета
Порыв души влюблённого поэта.
5974
Порыв души влюблённого поэта
Мне помогает рассказать про это.
Был у меня приятель, Стасик. С детства
С эротикой сроднило нас соседство.
Он белорус. Но мать его полячка.
Мы с ним встречались там, где водокачка.
Там в жаркий полдень жажду утоляли.
И девы там под фраера гуляли.
Мне в это время лет тринадцать было,
Когда она меня уже любила.
Она тогда лотошницей была.
И Стасику ни разу не дала.
Он к ней пришёл и говорит: «Ну, чё?
Куда ты заведёшь меня ещё?»
5975
«Куда ты заведёшь меня ещё?»
Она же отвечает: «И не чё».
Короче: он тут с ней договорился.
Была она не худшей из ****ей.
И левый в ней, и правый глаз искрился,
И возвышалась купина грудей.
И Стасик сшил ей «лодочки» на шпильке.
По тем годам огромный капитал.
Сам был он ростом не крупнее кильки.
Но он о ней с далёких пор мечтал.
И вот он ей тогда б и засадил.
И уж, конечно, ей бы угодил.
И всё он сделал, чтоб визжала Света.
Но птицы пробудились до рассвета.
5976
Но птицы пробудились до рассвета.
Простите, тут рассказ пойдёт про это.
И Стасик им по этому водил,
И до утра он так и не всадил.
Она была до нитки обнажённой
И глубоко в том смысле поражённой.
Забились куры где-то в уголок.
Торчали ноги кверху в потолок.
И туфельки модельные мелькнули
Над головой её. И трули-фули
Часа четыре, ну, а может, пять,
Всё повторялись действиями вспять.
«Ну, как? - сказал ей Стасик,  -  горячо?
Напачкала мне только на плечо».
5977
«Напачкала мне только на плечо»,  -
Сказал так Стасик с жаром, горячо.
И курицу он тут прогнал с насеста,
Чтобы нашла нетронутое место.
А Света перестала вдруг рыдать
И продолжала что-то ожидать.
«Открой сарай. Пусть разбегутся куры.
И подложи под нас вот эти шкуры,  -
Сказала Света.  -  Парится пушок.
Всунь, Стасик, всунь. Хотя б на посошок».
А Стасик, в пятый раз туда кончая,
Смеётся, ничего не отвечая.
И тут сказал он вдруг почти с тоской:
«Я эту мразь размажу под рукой».
5978
«Я эту мразь размажу под рукой».
«Ах, Стасик, Стасик! Душу успокой!
А хочешь, замени желанье ротом.
А хочешь, можно и с переворотом».
Да и берёт его, и тихо плачет,
И просит, чтобы как-нибудь иначе.
Ангина, мол. «Не очень я здорова.
Мне б молока (в углу стоит корова)
Погорячей».  -  «Кончай поток речей
Под состояньем времени лучей»,  -
Сказал так Стасик. И его несёт.
Ну, а она усиленно сосёт.
«Ну, как?»  -  спросил. И слышит: «Горячо.
Сними с плеча. Освободи плечо.
5979
Сними с плеча. Освободи плечо».
Так просит Света. Просит горячо.
И так всю ночь до самого утра.
Давно то было. Было не вчера.
Прижму её к стене, да и вожу.
То вдруг почти-почти и засажу.
И говорю: «А туфли ведь не даром.
Не зря Москва спалённая пожаром
Французу отдана». Она молчит.
И смущена. И в крышу дождь стучит.
А я вожу и слов не нахожу.
И я её домой не провожу.
И, видит Бог, туда несу рукой
С печалью, грустью, даже и с тоской.
5980
С печалью, грустью, даже и с тоской
Его отвёл я в сторону рукой.
Снимаю туфли. И притом пою.
И, как и прежде, дальше не сую.
И говорю: «Ну что дороже денег?»
И вдруг беру в углу засраный веник,
Да и гоню её. «Там не бывал,
Так, значит, и с тобой не ночевал».
И выгоняю я её за дверь.
И хочешь верь, а хочешь и не верь,
Она ушла без видимых одежд,
И без на встречу в будущем надежд.
И плюнул я тогда через плечо,
Решив придумать что-нибудь ещё.
5981
Решив придумать что-нибудь ещё,
Вот тут тогда я плюнул за плечо.
И этот грустный времени рассказ
В печать отдать решился я сейчас…
…С годами Стасик очень постарел.
И за собой уж больше не смотрел.
Он с горечью при встрече вопиит,
Что у него уже и не стоит.
Ему в субботу стукнет пятьдесят,
Глаза опухли, челюсти висят.
К нему девицы ходят юных лет,
Но возбужденья и в помине нет.
И он сказал: «Как распрощался с фронтом,
Пытался написать стихи экспромтом.
5982
Пытался написать стихи экспромтом
Я, как вернулся и простился с фронтом.
И стал я по редакциям ходить.
И стал я там знакомства заводить.
То с секретаршей, то с парторгом цеха.
Однажды до Москвы чуть не доехал.
Но встретил журналистку на пути,
И стал её, как водится, ети.
Она жила тогда с калекой-мужем.
Но пьяный он любил отдаться лужам.
И всунешь ей, бывало, два-разок.
А там, ну просто беличий глазок.
А как закончим, приготовим плов
И думаем о назначенье слов.
5983
И думаем о назначенье слов,
Бывало, как съедим бараний плов.
А у коней почти как и у ней.
Но, правда, зверя женщина умней.
Хоть на коне верхом я не бывал,
А вот овса я лошади давал.
Такая прелесть, милая такая!
Лежит, истомой нежной истекая.
Магнолией трепещет, и губами
Терзает грудь мою, скрипит зубами.
От страсти умирает в неглиже.
А позже ест душистое драже.
Однажды мы случались с ней экспромтом.
И облака неслись над нами фронтом.
5984
И облака неслись над нами фронтом.
И мы тогда случались с ней экспромтом.
И я на ней одежды разрывал.
А дождь такой, как прежде не бывал.
Шуршали звоном шин автомобили.
А мы стояли молча и любили.
Водители в ладоши дружно били.
А мы стояли молча и любили.
Совокуплялись. Дело не в культуре,
А уж в её несдержанной натуре.
Два зонтика мы над собой держали.
Не знаю, правда, чем мы их прижали.
Да и к чему?.. И в нас застыла кровь.
Ах, ты моя беспутная любовь!
5985
Ах, ты моя беспутная любовь!
Тогда в груди моей вскипала кровь.
Одежда мокла прямо на асфальте.
В меня её впивались жадно пальцы.
Её две ножки в луже утопали.
Потом мы с нею на асфальт упали.
Сердца томятся. Нежатся тела.
Такой меж нас любовь тогда была.
А вдалеке мелькнул глазок такси.
О, Господи, помилуй и спаси!
Войдя в такси, мы молча обнялись,
И там уже вконец и долюблись.
А светофор нам издали мигал.
И я экспромта тут не избегал.
5986
И я экспромта тут не избегал.
А светофор таинственно мигал.
Уж кровь во мне усиленно кипит.
Душа пылает и любовь не спит.
Таксист сказал: «Куда вас завести».
А я ответил: «Ты, браток, прости».
Он не такое видел на веку.
И дал он нам согреться коньяку.
Потом мы там проспали битый час.
И это всё мне вспомнилось сейчас.
Таксист спросил: «Вас отвезти куда?»
«Туда, куда не ходят поезда».
Я так ответил. Семафор мигал.
Но я его намёки отвергал.
5987
Но я его намёки отвергал.
А семафор усиленно мигал.
И это дворовое воспитание,
И наше в детстве скудное питание,
Одной лишь пищи было вдоволь нам,
Так это близость к девичьим штанам.
Кому хотелось век одной прожить
И до седин без деточек дожить?
И нам пришлось сражаться с непорочностью.
Ну, а она с довольно твёрдой прочностью.
Такие вот в то время были нравы.
И не во всём тогда мы были правы.
И мы входили в тёмные курятники.
И так рождались в нас шестидесятники.
5988
И так рождались в нас шестидесятники.
И мы входили в тёмные курятники.
И помню я другие наши встречи
В угаре этих лет противоречий.
Порой мы налегали всей средой
На деву соблазнённую едой.
И где-нибудь на стареньком диване,
А чаще так на солнечной поляне.
Хоть нам отцы советов не давали,
Мы сами всё в процессе узнавали
О том, что и касается детей.
Уж в нас тогда горел огонь страстей.
И так вот, получая ум и знания,
Мы достигали возраста сознания
5989
Мы достигали возраста сознания
Вот так приобретая ум и знания.
Я помню ночь. Июль. Стоит жара.
Трава по пояс. Синяя гора.
И там, на зеленеющей траве,
Лежит она с ромашкой в голове.
Пьяна. Совсем нагая. На спине.
Как и другим, она досталась мне
Не пятому, и даже не шестому,
А просто по решению простому
Селекции отбора. Паритетом.
Тот впереди, кто был с авторитетом.
И каждый эту деву постигал,
Как беспредельный ночи мадригал.
5990
Как беспредельный ночи мадригал,
Тут каждый эту деву постигал.
А дева лет четырнадцать. Романтика!
Ей завязал я два на блузе бантика.
А глазки  -  будто бусинки пунцовые.
И ножки посиневшие, свинцовые,
Раздвинуты. И травы шелестящие.
И вздохи исполнителей свистящие.
Слезавшие с неё, и залезавшие
Опять. Да и трусы в траве лежавшие.
Блестевшие в космической ночи
Влагалищем желтеющей мочи.
Всё то, что жжёт нам душу и сознание,
Нам обещает будущие знания.
5991
Нам обещает будущие знания
Всё то, что жжёт нам душу и сознание.
Словами уж нельзя и передать
Всю эту муку, радость, благодать.
Четвёртый, третий, пятый и девятый вот.
И совершенно уж её промок живот.
А там, в тепле разбитого влагалища,
Где побывало, может, двадцать два леща,
И где ты вонь вдыхаешь ту особую,
Той плоти я, в конце концов, попробую.
Какой тут не хватает вам эротики,
Когда она кривит пред вами ротики
За бутерброд. И далее менет.
Да, обладал! И в том вопроса нет.
5992
Да, обладал! И в том вопроса нет.
И вот пишу об этом я сонет.
Тут череда из нас, ещё подростков,
Пока не знавших твёрдости отростков,
Но тоже опустивших в этот ад
Свой уголёк под летней ночи сад.
И, обнаживши девочку руками,
Положенную на прохладный камень,
Чтоб легче было дырочку искать,
И уж туда его и опускать
Пятнадцатым в тринадцать юных лет
Свой молодой горячий виолет,
Напоминавший нам живое лоно
И тайну просвещённого салона.
5993
И тайну просвещённого салона.
И где же тут её живое лоно?
О, грусть! Святая мира простота.
И красота, и радость, и мечта.
А конкуренты в подиумах ходят.
И в памяти у нас приют находят.
Добрейший страшной радости цветок
Сквозь спермы не стихающий поток,
Текущий через край на лунном камне,
Как сон волшебный. Это тут уж вам не
Ночь на Диканьке. Украины ночь.
Да и никто не сможет вам помочь.
И не даёт на ваш вопрос ответ,
В сравненье с вашим вымыслом, поэт.
5994
В сравненье с вашим вымыслом, поэт
Вам не даёт на ваш вопрос ответ.
Такая в сердце нега. И единственно
Здесь всё и необычно, и таинственно.
А тот, кто не врубился, он поймёт,
Что дёготь по субстанции не мёд.
И позади за ради милой дали
Мы видим то, чего не ожидали.
Любовь приходит к нам навстречу ей.
И вместо кукол юности твоей.
Она ликует страстно и любя,
Да и не знает удержу себя.
Не спит она и в тишине у дома.
И не растёт без колоса солома.
5995
И не растёт без колоса солома.
Да и не спит она в тиши у дома.
На небе нету туч и нету грома.
А вдалеке вечерний скрип парома.
Хоть как-нибудь её б перевернуть,
И вытереть бы ей хотя бы грудь.
А уж потом, чуть просушив её б,
Пускай бы каждый, как хотел, и ёб.
Так нет! Никто о том не догадается.
И всякий в этой прелести нуждается.
И, засадив до самого конца,
Касался я лицом её лица.
И, замирая, сердце не умрёт.
Оно беспечно движется вперёд.
5996
Оно беспечно движется вперёд.
И, замирая, сердце не умрёт.
О, как душе под звёздами светло!
А как под нею ногу мне свело.
Держусь ладонью цепко и статично
Я за неё. И это необычно.
В глазах туман. Прохладная трава.
И полетела кругом голова.
И хочется, и хочется, и хочется.
И в горле и першит, да и щекочется.
Дыхание частит благоуханно.
А всё вокруг свежо и бездыханно
Кончается, в конце концов, сочением,
Меняясь формой, цветом и значением.
5997
Меняясь формой, цветом и значением,
Кончается тут всё в конце сочением.
Ты вынужден слезать и ждать повтора
Через какой-то там отрезок. Скоро.
Минут, секунд, идущих чередой
Под нависавшей в воздухе звездой,
Где много вони даже на ветру.
И я всё это в памяти сотру.
Но и она иметь должна значение,
Когда вникает в суть предназначения.
И уж совсем, совсем окоченела,
И не пила она, да и не ела.
А кто тут прав, а кто тут и соврёт,
Пусть в пустоте недвижимый замрёт.
5998
Пусть в пустоте недвижимый замрёт
Тот, кто тебе удачнее соврёт.
Не выпить ей хотелось, а поесть.
Ну, а у нас на это деньги есть.
И на еду она и спакусилась,
Да и на шпрот и булку согласилась.
И лишь взяла на вилку этот шпрот,
Как мы залили ей чекушку в рот.
Потом ещё. И пива полстакана.
И вот уже и возгласы канкана.
А мы скрывались молча за палаткой,
Дроча о ногу член на брюках складкой.
И, жадно ожидая свой черёд,
Воображали как она берёт.
5999
Воображали как она берёт.
И жадно ожидали свой черёд.
Туда забив бутылкою от пива,
Мы видели как ночь была красива.
И так её оставили лежать.
И без сознанья в холоде дрожать.
А утром этот милый организм,
В себе перебурожив онанизм,
Поднялся, не отряхивая грязи,
Да и ушёл искать дальнейшей связи,
Шатаясь, и гуськом плывя вперёд.
И наше время вашему не врёт.
И хоть восстал уж светлый луч рассвета,
Но мир вокруг был груб и без ответа.
6000
Но мир вокруг был груб и без ответа.
Хотя уж и восстал поток рассвета.
И зарождались ранние ветра,
Напоминая трепетность утра
Мгновений, что прошли без унижения
И через боль интимного сближения,
И юного волнения полов,
Без лишних мною высказанных слов,
Уж были всею сутью эротичны
И внутривенно сладостно этичны.
И правильно лишь то, что этот факт
Не вымысел, а совершённый акт.
Кто ждал вопроса, пусть найдёт ответ.
Но всё ли может высказать поэт!
6001
Но всё ли может высказать поэт
Умением в вопросе дать ответ.
А жизнь, она полнее, да и гуще
Закваски страсти в вашей тихой роще.
И как волчица, что уснула в пуще,
Нить Ариадны оживает в тёще.
Плестись бы нам той нитью Ариадны,
Пока не минет миг любви отрадный
Девчонкой юной, что хотела есть.
Ну, а у нас, конечно, деньги есть.
И я там чувством нежным обладал
И на кофейной жижице гадал.
Да и не ждал вопроса без ответа.
И уж никак не признавал сонета.
6002
И уж никак не признавал сонета
Тот, кто прослушал мой рассказ про это.
И понял он, что я не понимал,
Зачем я эту тему поднимал.
А в это время, в космосе летая,
Проблемой точки зрела запятая.
И двоеточие растило там цветочки,
Где распускались пестики и почки.
Цветочек-лютик и цветочек-котик,
Первопроходцы дремлющих эротик,
Нас погрузившие в такую ночь,
Где двадцать пять любили вашу дочь.
А ей казалось, будто это сон.
И проплывал по небу проферсон.
6003
И проплывал по небу проферсон.
А ей казалось, будто это сон.
Ей заболели грудь, бока и почки.
И это только лютики-цветочки.
А ягодки уж будут впереди
Туберкулёзом в девичьей груди,
Полуголодной и чрезмерно пьяной,
На той горе в минуты встречи рьяной,
С надеждой возжеланья двадцати,
Глубоких чувств наметивших пути
У токов эротических потоков,
И в организме таинством истоков,
Блестя лучами радужного света,
Где мы встречали первый луч рассвета.
6004
Где мы встречали первый луч рассвета,
Блестя лучами утреннего света.
Так что же мне теперь ещё сказать?
На чьё признанье лучше указать?
«Вы мне писали?»  -  слышалось из чрева.
Я посмотрел направо и налево.
Назад я тут же тоже посмотрел.
А он меня дубиною огрел.
Ну что ж, пускай. Вожжей не отпускай.
И ты меня возьми и обласкай.
И не спугни тех сладостных минут
В годину, где желанья дуги гнут
У тех трёх сосен с четырёх сторон
В рассветном крике алчущих ворон.
6005
В рассветном крике алчущих ворон
Исчезло утро. Растворился сон.
Ах, сон растаял и на все расставил
Места он то, о чём мечтать заставил.
И в этом мы вопросе одиночки.
А девочке уже болели почки.
Она, идя в больницу, умерла.
И вот такие грустные дела,
Сиявшего в изящной тонкой шейке,
И на траве, и около скамейки,
Что первою мне женщиной была,
И отдала мне капельку тепла.
И брал её я нежными руками
Неразделимый с в небе облаками.
6006
Неразделимый с в небе облаками,
Я помню всю её, и с башмаками.
Того немного, что не всем дано,
Пока на свете жить нам суждено.
И не о деве чем-то огорчённой,
Лежавшей с нами, временем прощённой,
Когда пылал неслыханный рассвет,
Сказал бы я сегодня как поэт,
Раскинув вширь бледнеющие ноги
По холодящей инеем дороге
С ничем ещё не мнимым животом
И с мне уже доверившимся ртом.
И с беззащитным утомленьем рук.
С водой в реке, и с воздухом вокруг.
64007
С водой в реке, и с воздухом вокруг,
И с беззащитным утомленьем рук.
Как крест, но ближе где-то к букве «ха».
Как боль Израйля в крике петуха.
С высокой шеей марлей перевязанной.
Со спермою у ног и щёк размазанной
Вдоль влажных губ в румянце проститутки.
А луч луны кривил на небе шутки.
И рыжеватость оного пушка
Во цвете ночи утра гребешка
На голове и в грязных волосах.
И шнур резинки в спущенных трусах.
Чуть шелохнувшись ночи ветерками,
Он плыл над лодкой, как огромный камень.
6008
Он плыл над лодкой, как огромный камень,
Вонзившись в небо ночи ветерками.
Кому-то жить, кому-то умирать,
Кому-то правду слушать или врать.
Не в этом суть. Но так оно устроено.
И в нас такое с вами чувство встроено.
И получить не проигрышный лот
Для нас важнее, чем построить флот.
И сочетанье бездны и порочности
Неповторимо как депеша в срочности.
И хладный лёд, облитый кипятком,
Несущий в небо тучу с ветерком.
И тут вот он явился в этот круг,
Мой дальний родственник и незнакомый друг.
6009
Мой дальний родственник и незнакомый друг
Тут и явился мне желаньем вдруг.
Желаньем поз и запахом мимоз,
Горя огнём предутренних берёз.
И чёрным-чёрным-чёрным одеялом
Небесных бурь в сопротивленье вялом.
Чтоб на шагрень она была похожа,
Дублёная на вашем теле кожа
Противоборством вечных двух цветов
Среди зелёно-утренних кустов
В опушке леса. И не ты ль, повеса,
Искал щедрот, встречая в поле беса?
Потом поплыли мы на той ладье
С тобой, мой друг. Ах, извини. Адье.
6010
С тобой, мой друг. Ах, извини. Адье.
И плыли мы тогда на той ладье.
И в глубине живого пребывания,
Да и в минуты плоти созревания,
Мы знали дрожь. Её не ценят в грош.
И понял я, что я спускаюсь в рожь.
О, нет, не благо, и совсем не благо,
Хотя порой ласкала душу влага.
Перекрестился первый летний гром
Своим трескучим утра топором.
И тишина пред бурей на реке.
И он любил бывать в её руке.
И вот уж мы, и с нами камыши,
Взирали вдаль безветренной тиши.
6011
Взирали вдаль безветренной тиши
Мы с вами, заплывая в камыши.
И не спугни очей очарованья
Вот этих летних тихих вечеров.
Да и порою тайное желанье
Нам заменяет кубометры дров.
И глубины взаимопониманья
Мне не хватало розою ветров.
Тут я упал в широкий мокрый ров
И заслужил взаимопониманье.
И шёл тогда счастливый тихий вечер.
И он меня удерживал за плечи.
И под такие вот минут сурдинки
Касались нас разбуженные льдинки.
6012
Касались нас разбуженные льдинки
Под этих дней дымящихся сурдинки.
И сонмы рук, преобразуясь в бред,
Не приносили будущему вред.
Тут я предался танцам Петипа.
И предо мною девичья стопа.
И чувств моих, и ожиданий взор
Воспламенили времени узор.
И тайной лет, и трепетом ветров,
И воздыханьем утренних коров,
Накалом жажды тело захотело
Проникнуть в суть. И носом завертело.
И влагою дышали камыши
Искрящейся мгновеньями души.
6013
Искрящейся мгновеньями души
Дышали тихой влагой камыши.
Споившись водкой, закусив селёдкой,
Мечта застряла в створке глотки ноткой.
И, пожелав хоть несколько поспать,
Тут я сказал: «Детей бы искупать.
И целью выбрать в пистолете мушку.
И подстрелить хотя б одну зверюшку.
Хотя такого прежде не бывало,
Но, умирая, жизнь не унывала.
И мой престиж с каких-то неких пор
Живёт во мне презрению в укор.
Ах, я ведь тоже прежде кем-то был!
И замер я, и тут же всё забыл.
6014
И замер я, и тут же  всё забыл.
А я ведь прежде кем-то важным был.
Ещё вдали не грезил коммунизм,
А мой уже томился организм.
Из ничего рождался светлый рай,
Преобразуясь в милый сердцу край.
Непросто было сдерживать себя,
Чтоб не отнять надежду у тебя.
О, грусти вечность! И, тоску смирив,
Вцепился я в не погребённый риф.
Мне нужно было в те ещё года
Узнать, куда уходят поезда.
Ах, я тебя уже тогда любил!
И очарован я тобою был.
6015
И очарован я тобою был.
И я тебя всем сердцем полюбил.
Сквозь воровской и неприкрытый мат
Я поглощал природный аромат.
Стонал простор, срубая в роще кол.
И бездну лет ласкал мечты укол.
Иные уж корячились в траве
С воображеньем в пылкой голове.
Кто младше был, тот старшего любил
Настолько, что и сук под ним рубил.
А возраст в нас мечты не отпускал,
И к сердцу путь свершений он искал.
Но теми вот, кого я полюбил,
Я предан был. Я ими предан был!
6016
Я предан был. Я ими предан был,
Девицами, которых я любил.
Встречался с ними я и на диване
В Танзании. Нет, видимо, в Дирване.
И в проходном, мне помнится, дворе,
Где задремало солнце на заре.
И чудный образ ночи и рассвета
Мне и принёс живую негу света.
Но так, чтоб вдруг вам расхотелось есть
В разгар войны, такое разве есть?
Хоть и молчали вы тогда упорно,
Но не давало вам смириться порно.
И вот уж вы в томлении повисли
Лучом последним, что исполнен мысли.
6017
Лучом последним, что исполнен мысли,
В дальнейшем вы в томлении повисли.
И, помню я, вбежал тогда во двор.
И шёл там беспредметный разговор.
И уж не как волшебной тайной страстью,
А явно, да и более, к несчастью,
Во имя откровения души
Вдруг услыхал я возглас: «Не спеши!»
И не спугни очей очарованье
Вот этих тихих летних вечеров.
И оказались мы на стопке дров
Через какое-то там место пребыванья.
Сперва в себе восторгом я прослыл.
Потом я резко в сторону поплыл.
6018
Потом я резко в сторону поплыл.
И там я неудачником прослыл.
Ну, а затем и утром я, и ночью,
Сближался с чьей-то милой сердцу дочью,
Что, посмотрев цыганкой на меня,
Мне отдала безмерный жар огня.
И вот её и тронул я за ногу.
И пригласил её в свою берлогу.
Она ещё не ведала стыда.
И я запомнил это навсегда.
Её я взял, желание блюдя.
И мне она вручила лебедя.
И у меня тогда рождались мысли.
И облака над бездною повисли.
6019
И облака над бездною повисли.
И в глубине души рождались мысли.
И я смотрел туда, оцепенев,
Куда направлен был мой юный гнев.
Там и Макар не пас ещё телят.
И с этих пор суставы мне болят.
Не старому прожжённому ревматику,
И даже далеко не математику.
Но там, где я впервые буду, там
К твоим прильну я трепетным устам.
Смотрел я в очи страстные и грешные,
Верша движенья резкие и спешные.
Бежали тучи в гневе и в слезах,
Да и сгущались прямо на глазах.
6020
Да и сгущались прямо на глазах,
Распространяясь в чувственных слезах,
Напоминая что-то предгрядущее,
За чем-то томным медленно идущее.
И завершился мой опасный цикл.
И тут заглох ревущий мотоцикл.
А был он мною обретён тогда,
Ещё вот в те безумные года.
Тогда, не знал я времени мерзей,
И я терял и близких, и друзей.
Но Бог помог, те времена прошли.
И годы грусти в прошлое ушли.
Теперь, сменив и формы, и движения,
Мы ждём любви и нежного сближения.
6021
Мы ждём любви и нежного сближения,
Переменив статичность на движение.
Но ведь сближенье это не разлука.
Такая вот задумчивая штука.
И по дорожке жизни мы скакали,
И, потеряв, старательно искали
По мелочам. То радость, то тоску.
И всё мы испытали на веку.
И в руку брали. Брали языком.
И шоколад мы пили с молоком
Какой-нибудь там августовской ночью
Наедине с профессорскою дочью.
И снова, как в далёких вечерах,
В душе у нас таились боль и страх.
6022
В душе у нас таились боль и страх,
Как некогда, в тех дивных вечерах.
Потом я знал немало огорчений,
И там не избежал я и мучений.
И этот обретённый опыт лет
Стоит передо мною как скелет
Ромео и с невиннейшей Джульетты,
Что и не мною некогда воспеты
В незабываемых тринадцать юных лет
Любви безумной в пику, да и в след.
А там пойдут сплошные оперетты
Совокуплений через табуреты.
Да и начнутся тайные сближенья
И от свободного и скорого скольженья.
6023
И от свободного и скорого скольженья,
Разнообразя формы и движенья,
Мы наполняем ожиданьем страсть,
Её пытаясь стибрить и украсть
У состоянья нашего экстаза.
Потом его мы моем в бездне таза.
И суррогатом жизни предстаёт
Нам тот, кто радость чувству отдаёт.
А мы хотим горячих кислых щей
Или хотя б украинских борщей.
Уже туда с собою нас зовущих,
И по реке желания плывущих.
Когда у вас нарушится покой,
Вы вспоминайте вечер за рекой.
6024
Вы вспоминайте и вечер за рекой,
Когда у вас нарушится покой.
Покой и есть с протянутой рукой.
И испытал я боль души с тоской.
Лежу. Поляна. Я смотрю закаты.
Да и люблю я грома перекаты.
И, видит Бог, я выйду на лужок,
И там услышу утренний рожок.
Гуляя с вами где-то на лужку,
Люблю я Волгу матушку реку.
О, наше здесь премилое гуляние,
Как дурака от нечего валяние.
И помню я чудесный вкус оладий.
И облака, что плыли к водной глади.
6025
И облака, что плыли к водной глади.
К тому ж и запах гречневых оладий.
«Будь нежен. Не спеши и не тяни.
Пускай наступят вновь былые дни».
Так ты сказала. Помню анекдот.
Вот муж пришёл с милиции и. И вот
Там на столе лежали две повестки.
Вернулся муж из длительной поездки.
Одна жене. Другая для него.
И он пока не понял ничего.
А дело в том… Но тут созревший плод
Не дал закончить этот анекдот.
И уж она взяла его рукой.
Промчалась рябь. Я посмотрел с тоской.
6026
Промчалась рябь. Я посмотрел с тоской.
И я припомнил прежние года.
Вот, помню, плыл однажды я рекой.
Не помню, правда, плыл я там куда.
И кто-то мне из дальних бездн кричал.
И что-то мне он, помню, обещал.
И вспомнил я таинственность глубин
И мерный рокот бьющих в дно дубин.
Куда я шёл? Где истину искал?
И почему лежу я возле скал?
Что потерял я? Чем я дорожил?
Задруги чьи я голову сложил?
И ликовал ли с думой о награде?
Был гул реки. Я плыл потехи ради.
6027
Был гул реки. Я плыл потехи ради.
Но я отстал. И задремал в ограде.
И, иссушившись эросом искусств,
Я получил прилив счастливых чувств.
Потом, когда я технику освоил,
Я наслажденье вчетверо удвоил.
Ан нет. Совсем, совсем наоборот.
Я произвёл обратный поворот.
Всё это только наслажденье плоти.
Так я подумал, вспомнив запах тёти.
Когда она сняла с себя бельё,
Увидел я влечение её.
И вот тогда с желаньем и влеченьем
Разверзся мир безудержным теченьем.
6028
Разверзся мир безудержным теченьем.
А я убит был этим ощущеньем.
И невозможно даже передать
Всю эту радость-муку-благодать.
Да и в секунды беспримерной неги
Одним глотком в каком-то быстром беге,
Неуловимо радость пригубив,
Ты и осталась жить, тоску убив.
А тётя снова пахнет словно мёд.
И кто её в том случае уймёт.
Такой вот способ был у молодых,
И в стариках согбенных и седых.
И был я тоже отдан ощущеньям.
Но был покинут. И конец мученьям.
6029
Но был покинут. И конец мученьям.
Не поддавайтесь тайным ощущеньям.
И не жалейте средств и благовоний.
И отличайте аромат от вони.
Но ты всё ждёшь. И дух томленья сладок.
И липок мёд на плоскости оладок.
Ну, врите, врите. Выдержит бумага.
И никому ни за какие блага
Не отдавайте вы взаймы её.
И верьте только в рвение своё.
Не притупилось бы у вас перо.
Не расслабляйтесь. Выпадет зеро.
Я отдавался этим ощущеньям.
Но был покинут. И конец мученьям.
6030
Но был покинут. И конец мученьям.
Когда-то я захвачен был влеченьем.
Своё любил я тело подвергать
Соблазнам чувств и грусти убегать.
И принятым банальным языком
Вещал я, проглотив волненья ком,
О том, что я на грани выживания
Познал всю суть любви до основания.
И выглядеть подобно дураку
Там в первый раз пришлось мне на веку.
И брал я в руку, чтоб познать науку,
Его тогда, испытывая муку.
А в небе разорвался ананас.
И небосвод надвинулся на нас.
6031
И небосвод надвинулся на нас.
И в небе разорвался ананас.
Так нам ли слушать времени симфонию,
Что превращает радость в какофонию?
И это всё со мной произошло,
Когда былое в будущность ушло.
А ведь и то, что с нами приключилось,
В моё повествование включилось.
И потекла безвременья река.
И распахнулось сердце дурака.
Туда, где честь скитальцу дорога,
Туда моя направилась нога.
И вот плыву я, свыкнувшись с мученьем,
И под его безудержным влеченьем.
6032
И под его безудержным влеченьем
Я и плыву, смирившись с огорченьем.
И понимаю, что спасенья нет
И от любви и верности в ответ.
Одно ценю я. Истину, наверное.
Всё остальное  -  глупость эфемерная.
Как искривленье линии движения,
Всему во всём найдётся отражение.
И результат позора целой нации
Я узнаю из этой информации.
И там мне врут, и тут мне тоже врут.
И не считают выдумку за труд.
Под шумом и на митинге сейчас,
Под грохотом провёл я целый час.
6033
Под грохотом провёл я целый час,
Под шумом и на митинге сейчас.
Потом пошли мы прямо на штыки
В потоке человеческой реки.
Нас били. Да и мы нещадно бились,
Пока искать консенсус научились.
И только нас туда пути вели,
Куда, в конце концов, и привели.
А где-то, прячась молча за усами,
А может, и с седыми волосами,
Сидел он там и результатов ждал.
И в этом он и прочих убеждал.
Желаний бес разлил на грань медалей
Огни небес, рождая блики далей.
6034
Огни небес, рождая блики далей,
Желаний бес разлил на грань медалей.
Россия молодела на глазах
В оплавленных черёмухой слезах.
За что воюем? Для кого стараемся?
Чем повинимся? Где поумираемся?
Получим то ли, если станем теми?
Убьём ли этих, размозживши темя?
Проучим их, научимся ли сами
Жить с головой под шляпой с волосами?
По голове над плахою не плачут,
Когда по жизни гильотиной скачут.
И всё то сквозь, то поперёк меня,
Во тьму вонзая тихий трепет дня.
6035
Во тьму вонзая тихий трепет дня,
То сквозь меня, то поперёк меня,
Огонь любви и не любви огонь
Проходят в смычке. Только их не тронь.
И возгорится мировой пожар.
Удар в удар  -  утроенный удар.
Смерть процветанью, вольница гробам.
Народ доволен. Все права рабам.
Как на ворота старые баран,
Глазеет саммит преуспевших стран.
И этот наш второй переворот
Заставил встать проснувшийся народ.
И вековые дремлющие дали
Невиданные всполохи рождали.
6036
Невиданные всполохи рождали
Уж вековые дремлющие дали
Сибирских неустроенных лесов
И мирных прибалтийских поясов.
Шакалы вновь оперившихся банков
Торгуют оборудованьем танков,
Начальством предназначенным на слом,
Присвоив весь себе металлолом,
Увидевших все будущего виды,
Построив из голодных пирамиды,
Ограбив этим младших по уму,
Да и отняв у нищего суму,
Используя забытого меня
В разломах ярких всполохов огня.
6037
В разломах ярких всполохов огня,
Используя забытого меня,
Мы не учили Маркса потому,
Что нам его мораль не по уму.
А зверем этой пищи пожирания
Я сам себя обрёк на вымирание,
Которым я б для них мазутом стал,
Чтоб накопить огромный капитал.
Мазутом и раздетым и разутым,
И растуды-сюды, и просто дутым.
Мы ради цели продали отцов
Свободной прессе наглых подлецов.
Для них мы мразь, дерьмо, толпа тупая,
В реке резвясь и пенясь, и вскипая.
6038
В реке резвясь и пенясь, и вскипая,
Для них мы мразь, дерьмо, толпа тупая.
И трусость непомерную души
Они преобразуют в барыши.
И всё кричат: «О, рынок! Славный рынок!»
Добра и зла извечный поединок.
Себе разок хоть загляните в души,
Повесившие нам лапшу на уши,
И тем надежду убивая нашу,
Переполняя этой чушью чашу
Терпения. И обобрав до нитки
Других… И в том числе ещё и Шнитке.
И тут, от гнева и любви дрожа,
Клубилась туча, радостью свежа.
6039
Клубилась туча, радостью свежа,
От гнева млея, и от мглы дрожа.
Иваны, Вали, Любы, Кати, Оли,
Могли бы в грусти пребывать доселе,
Когда бы лучшей не хотели доли,
И не искали б прыщика на теле.
Цинизмом разобравшись с коммунизмом,
Взялись всерьёз дружить с капитализмом.
А президент, он в США, он семьянин.
Жена при нём, и вся команда с ним.
Да что жена! На Западе любой
Доволен правом быть самим собой.
Когда толпа на нас пошла тупая,
Глаза сверкали, в ливне утопая.
6040
Глаза сверкали, в ливне утопая,
Когда толпа на нас пошла тупая.
В тревожном тике весело дрожа,
Жди указаний из-за рубежа.
О, недоумки! Меньше вас не стало,
Рабов наживы, гейшей капитала.
Проворовавшихся и досыта, и всласть,
Оклеветавших собственную власть.
Чего ещё вам тут недоставало?
Того, чего и в мыслях не бывало?
За гамбургера ихнего меню
Отдали вы всё наше на корню.
Теряя смысл, терял и прочность жил
Простор, что одержим и чувством жил.
6041
Простор, что одержим и чувством жил,
Теряя смысл, терял и прочность жил.
Хоть думать мне об этом и печально,
Но жизнь была трагична изначально.
Она, как говорится, развивается.
И ничего тут больше не сбывается.
И всё опять свивается в спираль.
И ни при чём тут совесть и мораль.
Но вот беда! Отсюда нам не выбраться,
И не отмыться, да уж и не выбриться.
Уже ничто нигде не изменяется.
И только надпись изредка меняется.
А тот из нас, кто лишь терпеньем жил,
Постилкой демократам послужил.
6042
Постилкой демократам послужил
Тот, кто, как я, непротивленьем жил.
И Березовский ты ли, Жириновский,
Майн Рид, Гюго, раввин ли ты московский,
Ушёл ты в топку, вечности ли в прах,
Развеялся ль ты просто на ветрах,
Всё ограничен этим ты мирком,
И ждёт тебя земли обычный ком.
Корми червей, лежи ли в мавзолее,
Но жизнь была всего тебе милее.
И самых левых ты куда левей,
И самых правых тоже ты правей.
А если жизнь ты правильно прожил,
Ты для других примером послужил.
6043
Ты для других примером послужил
В стремленье жить. И весело ты жил.
Есть слово узник. В белорусском вязень.
Так вот, все вязни жили без боязни.
А Абрамович, да и иже с ними,
Паршивый пёс с делишками своими,
В полу продажной трусости дрожит,
Полу распятый на Чукотке жид.
Не формой носа, не берлинским «р»,
К таким бы я не экономил мер,
А лживой сутью бездуховной плоти
Воспитан ты в пенатах тёти Моти.
И знал ли вкус ты гречневых оладий?
Плыви, плыви по мутной жизни глади.
6044
Плыви, плыви по мутной жизни глади,
Пока сияет жёлтый цвет оладий.
Ах, не шумите! Вас я не боюсь.
Я не над вами, над собой смеюсь.
Мой дед богатый гродненский еврей.
А я живу без окон и дверей.
Бессребреник, слуга покорный ваш.
Отец мой был положен за Сиваш.
Не по фамильным признакам сужу,
А по расстрелам массовым слежу.
Где мягко стелят, там прохладно спать.
Всех вас бы в Чёрном море искупать.
Когда пехота Марсельезу пела,
Торжествовала бездна и кипела.
6047
Торжествовала бездна и кипела,
Когда пехота Марсельезу пела.
Не лишена была желаний страстных
Страна рабов и замыслов прекрасных.
А в результате нету ничего,
Да и могилы предка моего.
И та, и эта наша сторона
Лежит в руинах. А вокруг война.
И вот опять всё снова повторяется.
Добро и зло страданьем измеряются.
Опять приходит времени момент
Очередной творить эксперимент,
В котором торжествуют вор и хмырь,
Поднявшись ввысь и раздвоившись вширь.
6048
Поднявшись ввысь и раздвоившись вширь,
Свободной прессой управляет хмырь.
Пиджак французский, пальцы растопырь,
И что ни попадь, и кради, и тырь.
Весь в респектабельном он одеянии,
Да и в своём он прежнем обаянии.
И, указав главенственным перстом,
Он говорит решительно о том,
Что только так поставлен был вопрос,
Не то получишь в рожу или в нос.
Куда идём? Где предстоит нам жить?
Кому служить? И чем нам дорожить?
И губит нас не выспреннее дело,
А грозовое розовое тело.
6049
А грозовое розовое тело,
Воспрянув, снова жизни захотело.
И есть надежда вновь себя понять,
Одно с другим местами поменять.
Ни царь, ни Бог, ни кесарь, ни герой,
Россия, ты извечный домострой.
А доверяйся чувствам россиян,
Так и не нужно будет миссиян.
Где каждый куст тебе принадлежит,
Там и проблема в плоскости лежит.
Так будь ты горд, и оставайся смел,
Как твой отец в тяжёлый час умел.
Процентом цента доллара кумир
Заполнил обозримый этот мир.
6050
Заполнил обозримый этот мир
Процентом цента доллара кумир.
Успешным быть и хитрым, и нахальным,
Распоряжаясь счётом персональным,
И кучей акций всех других структур,
Умеет он. А я поеду в тур.
И негде плюнуть на святой Руси
От бушьих ножек. Господи, спаси!
Но ты не бойся и к тому ж не трусь.
Жива ещё святая наша Русь!
Возьми компьютер, футер путер мутер,
И смело в бой, как гордый Мартин Лютер.
И не боись. Живи своей судьбой
В борьбе с проблемой, жизнью и собой.
6051
В борьбе с проблемой, жизнью и собой
Стой на своём. Живи своей судьбой.
Пора тебе достойным предков стать.
И с теми будь, кому ты был подстать.
Прости себя, заблудшую овцу,
И не отдайся в лапы подлецу,
В демократические вставшему ряды,
Что на Руси возникли от балды.
Порядок вспомни, вспомни домострой,
И для себя хороший дом построй.
И не кради, и прочим не вели,
И свет увидишь радостный вдали.
И не пускай ты пьяную слезу,
Перенося ревущую грозу.
6052
Перенося ревущую грозу,
Уж не пускай ты пьяную слезу.
Хочу я оправдаться перед жидом.
И я, увы, теперь не с прежним видом.
И кто имел хоть что-то за душой,
В порыве страсти, в радости большой,
Всегда мне симпатичен по натуре.
А мы одёжку судим по культуре!
А сами с закавыками в душе.
И пишем «депломат» и «отташе».
По паспорту я белорусский жид,
Но кровь во мне славянская бежит.
И тем я горд. И рад своей судьбе.
И жизнь свою хочу отдать тебе.
6053
И жизнь свою хочу отдать тебе.
И тем я горд. И рад своей судьбе.
Себя она и холит, и винит.
Сама себя она и извинит.
С высот небесных принцип свой низвергнет.
Себя же и признает, и отвергнет.
Избавится от зла, пролив слезу.
А как проспится, ни в одном глазу.
Кто поумнее, перестанет пить.
Но мяса вряд ли сможет он купить.
И купит хлеба. Может, молока.
И затанцует бодро гопака.
Куда ты мчишь, о Русь?!.. И ни в глазу!
И миллионную не урони слезу.
6054
И миллионную не урони слезу,
О, Русь святая! Ни в одном глазу.
И стоит ли из-за такого вешаться.
Не лучше ли нам над собой потешиться.
А если уж и вешаться от дури,
То только после дождичка в четверг.
Себя я экзекуции подверг
И всех своих кумиров по культуре.
И если сильный ветер завывает,
То грусть-тоску он в сердце навевает
Под вымыслы минутной суеты,
Бросаясь в откровения мечты.
Ну, а потом, отдав себя влечению,
Уж лодка устремилась по течению.
6055
Уж лодка устремилась по течению.
Да и не верю я нравоучению.
Представил я воинственность племён
Князей литовских, аглицких имён,
И Франции испытанной любови,
И северных морей холодной крови.
Барклай де Толли и Багратион,
Куинджи. Да и множество имён.
О, Русь! Моя пленительная Русь!
Но я судить такую не берусь.
Я отдаюсь и с верой, и с любовью
Тебе, чтоб искупить желанье кровью.
Так и плыви туда своим течением.
И снова, друг мой, с прежним увлечением.
6056
И снова, друг мой, с прежним увлечением
Я отдаюсь твоим нравоучениям.
Себя усердно сдержанно учи.
А если надо, в твёрдое стучи.
Ты согласись с оплатой результатов
Тобою ненаписанных трактатов.
Но если их ты станешь сочинять,
То ничего не надо и менять.
Само собою всё и переменится.
И наша жизнь к разумному изменится.
И обретёшь ты радость и покой.
И пропадут печаль и грусть с тоской.
И потечём мы времени течением.
И снова, друг мой, с прежним увлечением.
6057
И снова, друг мой, с прежним увлечением
Я бы хотел смириться с огорчением.
И только вот я до сих пор не вижу,
Кого и чем, да и когда обижу.
Намёк поймешь, какую мясу съел,
И почему голодный тоже смел.
Чего добился я своим трудом?
Того, что жив и свой построил дом.
Я собирал достоинство по нитке.
А в это время засмеялся Шнитке
Жил одиноко он, хоть был умён.
Ах, мы забыли множество имён!
И Шнитке стал известным. Но потом.
Ну, а теперь едим мы суп с котом.
6058
Ну, а теперь едим мы суп с котом.
И Шнитке стал известным. Но потом.
А не теперь пред ним раскрылась дверь.
И я подумал: «В будущее верь».
Потребность тела, что поесть хотело,
Уж и по ветру флюгером вертело.
И твой свободный и весёлый ум
Воспламенился отблесками дум.
Он пронизал тебя в известной мере.
А ты тянулся к видимой химере.
Всё на места расставить может Бог.
И всё такое выдумать он мог.
Живи любя, гордись своим значеньем.
Да и плыви проверенным теченьем.
6059
Да и плыви проверенным теченьем.
Живи любя. Гордись своим значеньем.
В прохладный трепет жаждущей крови
Ты ощущенье радости зови.
Не погружайся вглубь небесных струй,
Срывая звёзд летящий поцелуй.
Комет стремленья зная красоту,
Осуществляй заветную мечту.
А, рассмотрев итог, не удержись,
Да и себе оракулом кажись.
Потом сними свой с головы венец,
И пусть теперь им тешится юнец.
Не будь ведущим, и не будь ведом,
И ты найдёшь покой и кров, и дом.
6060
И ты найдёшь покой и кров, и дом.
Не будь ведущим, и не будь ведом.
А не свершись ты в тайной красоте,
Ты б не сумел блистать на высоте.
С последним вздохом не был бы прощён,
И не узнал бы, чем ты был польщён.
Порывом сердца в духе будь игривом,
И доверяйся быстрым ветра гривам.
А если надо, слабым помоги.
И ты не верь, что все вокруг враги.
И потому стремительно возносятся
Те времена, где черти в печи просятся.
А если в гриву бьют тебя и в хвост,
Так постарайся выбежать на мост.
6061
Так постарайся выбежать на мост,
Уж если в гриву бьют тебя и в хвост.
А стремя-время надомной повисло.
И мне запахло радостно и кисло.
Тревожа ухо, что-то заскрипело,
Потом приблизилось, потом запело.
Качнулось влево, а затем и вправо.
А вдалеке виднелась переправа.
Шумела вечность, прошлое мелькало,
И настоящее куда-то утекало.
И зазвучали звёзд колокола.
Концерт был Шнитке. Увертюра шла.
О чём, не знаю. Нет, не о весне.
И даже не о пище и о сне.
6062
И даже не о пище и о сне.
Концерт был Шнитке. Нет, не о весне.
Куда-то глубже скрипка заводила,
И по дороге вечности водила.
Тому, кто жил превратностям назло,
Уж тут бесспорно очень повезло.
И каждый этой вечности поверил,
И на неё он свой пиджак примерил.
И отдавал он капельку огня
Тому, кто рад был тёплым ветрам дня.
Грустила осень. Но не в эту суть.
А в ту, где негде пьяному уснуть.
И ей внимало страждущее время.
Да и гнело её желанья бремя.
701
Да и гнело её желанья бремя,
Напоминая будущее время.
Метаморфозой завершив теперь,
Уж пред тобою распахнулась дверь.
Душой Творца оно в меня вошло,
Вселенских дум поведав ремесло
Мировоззреньем родственным Ему.
А почему? А просто потому.
И я полез туда по тонкой нитке,
К высотам духа трепетного Шнитке.
Вот такова моя поэзия
Любви, мечты, надежды и возмездия.
И думал я теперь почти во сне:
Как бы на берег перебраться мне.
702
Как бы на берег перебраться мне.
Подумал я уже почти во сне.
А Вечность мне серьёзно отвечала:
«Ты что-нибудь создай своё сначала.
А уж потом спроси меня о том,
Возвышу ль я тебя своим перстом.
Спала ли я, помылась ли, поела?
Тебе ли я ещё не надоела?
Не удивляйся. И не стой как бык.
И ты к такому, вижу, не привык.
Ну, а уж как сначала было слово,
То и не жди ты к вечеру улова.
И я сижу и думаю у лиры,
Как бы спасти себя и скарб свой сирый.
703
Как бы спасти себя и скарб свой сирый.
Так думал я. Да и сидел у лиры.
Я ждал, что нас под утро позовут
Те, кто вольготней нас с тобой живут.
И ты вот, Шнитке, нужен будешь им
С особым преимуществом твоим.
Тебя они для собственной услады
Возьмут послушать оды и баллады.
В тот запредельный и богатый рай
Стремись, а не безвестным умирай.
И что тебе, сам выбирай, по нраву.
А если нет, то лезь на переправу.
И скарбом духа ты наполнишь мир.
А сам ты будешь голоден и сир.
704
А сам ты будешь голоден и сир.
И я вернулся в мной забытый мир.
Гулял я там, у быстрых вод Дуная,
Ещё совсем грядущего не зная.
И дул уж я в бамбуковый рожок.
И пас я скот, и бегал на лужок.
Я пас козла. И молоком поился.
Козёл в то время здорово доился.
Моя семья: отец и три сестры:
Нинон, Сюзи и крошка Моргенфри,
Что и была двух старших музыкальней,
Застенчивей, душевней и печальней.
Но вот вода в челне свистит сквозь дыры.
И от неё мои намокли сыры.
705
И от неё мои намокли сыры.
И в лодке у меня зияют дыры.
Потом она и под воду ушла.
И спас сыры я, два сломав весла.
Домой вернулся. А в буфете водка.
Остался жить я, но просохла глотка.
Весь вечер там у нас горел камин.
Отец мой подмосковный армянин.
И вот тогда красотка Моргенфри,
Как, впрочем, и другие две сестры,
Ушла из дома, выйдя замуж вскоре.
Ну, а потом ко мне вернулось горе.
Мать умерла. О чём тут я?.. Ах, сыр!
Но я промок, как говорят, до дыр.
706
Но я промок, как говорят, до дыр.
Отец вложил все вещи в лондодыр.
И загрустил, да и душой зачах.
Погас огонь в его живых очах.
И умер он. А там и умер я.
Такая вот история моя.
Так я о чём? Ах, крошка Моргенфри!
Да ты хоть день и ночь вокруг смотри,
Уж с тех времён и длится весь мой род.
А у ворот уже стоит народ.
Посредством нот и умной головы
Я сочиняю шелесты травы.
И стал известен я в своей округе.
А жизнь кипела как любовь на луге.
707
А жизнь кипела как любовь на луге.
И каждый помнил о любимом друге.
И уж с такой особой высоты
Тут на меня и посмотрела ты.
А был я избран знаком ясных слёз.
И был певцом я времени всерьёз.
Каким-то духом, галльским или боннским,
Я сочинял сонаты с ржаньем конским.
Моей музыкой весь заполнен мир.
А сам я пью из баночки кефир.
Из маленькой такой, что ближе к конусу.
И ударяет верхней гранью по носу.
Но я сижу, и в этом дивном круге
Всё повторяю: «Всё в моей подруге».
708
Всё повторяю: «Всё в моей подруге».
О, сколько плыть мне в этой старой струге!
Нет, я сейчас её переверну
И опущусь туда, на глубину.
Такая шутка. И вокруг народ
Уже стоит, собравшись у ворот.
А я грущу. Ведь я не добежал.
И не вонзил в завистника кинжал.
Когда в меня попало десять стрел,
То я беды своей не усмотрел.
Ну, а вот что такое эта совесть,
Так это уж совсем другая повесть.
Вот так живу я. Весело. Как Шнитке.
И думаю об Ариадны нитке.
709
И думаю об Ариадны нитке.
И я сижу в заботах вечных Шнитке.
Вставало солнце. Травы шелестели.
А над рекой две утки пролетели.
Звенел какой-то непонятный гул.
И я проснулся и опять уснул.
Потом на миг весь мир остановился.
И чистый воздух снова зарезвился.
Мерцаньем в той прохладной синеве,
Расплёскиваясь бризом по Неве,
Колеблемая утра тишиной,
Шла улица бессрочною весной.
И вот я встал. Я о тебе мечтал.
Но я мечтать со временем устал.
710
Но я мечтать со временем устал.
И заблестел над озером металл.
По замкнутой безвременья реке
Я плыл и плыл. И видел вдалеке
Пологий берег. И пришлось идти
Мне в роковые дальние пути.
Я там нашёл отсутствие кольца,
Что и замкнулось в прорези лица
Ствола ружья неведомых причин,
Где я хотел увидеть двух мужчин
Достойных этих нужных перемен.
И кровь, и боль, и горький чад измен.
Вот первый луч. Он одолел недуг.
И снова солнца я увидел круг.
711
И снова солнца я увидел круг,
Преобразуясь в трепет женских рук.
Да и подумал: «Вечный этот трепет.
И наслаждений непосильный лепет.
Имею ль я хоть в чём-нибудь по форме
Претензию к бытующей реформе?»
У борта плеск речной волны стучал.
А сердце бьётся сонмами начал.
Они мне и расскажут про меня,
Свою непотопляемость храня
В кусочке суши. SOS. Спасите души.
От напряженья мне ломило уши.
Мой взор души от бдения устал.
И обновлённый край зари восстал.
712
И обновлённый край зари восстал,
Роняя в травы шелеста кристалл.
Заря восходит и, с другой меняясь,
Передо мною в чём-то извиняясь
За неизменность вечной суеты.
Тревогой веет в трепете мечты.
Но что всего смешней и удивительней,
Так это то, что жизни упоительней
И ревностней спешим мы в блеск огней
Вонзить лучи уже прошедших дней.
И сразу и родится в нас тепло,
Томящее печально и светло.
Лишь отзвенели ранние капели,
Как тут же птицы весело запели.
713
Как тут же птицы весело запели,
Лишь отзвенели ранние капели.
И пенье утра в воздухе текло,
И проникало сквозь окна стекло.
С восходом солнца лето не дремало.
Речное дно, не радуясь нимало,
С трудом себя хранило в тишине.
И кто-то, направлявшийся ко мне,
Мгновеньем резко движимый в кустах,
На чьих-то вспыхнул трепетных устах.
Заря сменялась, вздрогнули лучи.
И растворились в шелесте парчи
Леса и горы. И в пучине света
Тонуло утро в отблеске рассвета.
714
Тонуло утро в отблеске рассвета.
Дома и рощи ожидали лета.
Движенье, вознесённое на вилы,
Гордилось вдохновеньем светлой силы.
Граблями растревоженной копны
Дышали перезвоны тишины.
Мир вышел из растаявшей глуши
Порывом неопознанной души.
Пройдут века, и чья-нибудь рука
Тебя возьмёт за холку. И тоска
Тут возродит ушедшего огонь,
Лаская грудь твою, да и ладонь.
Стремленьем к цели выстроились ели.
А в лодку две огромных птицы сели.
715
А в лодку две огромных птицы сели.
И мы с тобою восемь дней не ели.
И нас уже томил вечерний страх.
«Великий вождь!»  -  послышалось в ветрах.
НКВД, ЧеКа, Гулаг, СД.
А он не спит. Он говорит: «Мудэ!
Я оторву тебе, Лаврентий Палыч,
Твой хер собачий, триппер захудалыч,
Если не ляжет завтра мне на стол
Весь список сразу... Понял ты?.. Осёл!..
Жидов убрать. Поляков обезвредить.
Довольно нам сентиментально бредить.
Мы собрались, чтоб дать ему ответ.
И провели семейный свой Совет.
716
И провели семейный свой Совет.
И жду я к утру вдумчивый ответ.
От куполов спасительного Храма
Чтоб не осталось больше даже грамма.
Мы там свой дом Советов возведём,
И лифт в его мы голову введём.
И буду в нём я часто выступать,
И, как и он, я буду поступать.
Пусть торжествуют мысли и слова.
И чтоб была огромной голова.
И чтоб была видна издалека
Его вперёд зовущая рука.
А сам он пусть там, в мавзолее, тощий
Лежит. И пусть он превратится в мощи.
717
Лежит. И пусть он превратится в мощи
Там, в мавзолее, и худой и тощий.
Ему под кожу влейте виноград.
А Петроград пусть будет Ленинград.
Дела его для поколений милы.
И нас пускай питают жизни силы.
И он для всех без времени кумир.
Да и настанет пусть повсюду мир.
Хоть черепушка в нём уж и пуста,
Заменит он нам Будду и Христа.
А дело Ленина возьмёт товарищ Сталин.
Он неподкупен и прочнее стали.
А если ты ещё не коммунист,
Так и дрожи как на берёзе лист.
718
Так и дрожи как на берёзе лист,
Лаврентий Палыч, мой ты онанист.
Дрожат попы, дрожат на них кресты.
Передо мной дрожишь не только ты.
Так что гордись ты, сраное говно,
Тем, что сидишь со Сталиным в кино.
Иди пока. Иди и посмотри
На стройку века. Сопли подотри.
И не гляди ты на Каира волком.
Лампасы лучше вышей красным шёлком.
Пускай они тебе напоминают
Ту кровь, что и в Европе тоже знают.
А мой портрет? Ну что ж. Пусть будет проще.
Но тут вот убери военных в роще.
719
Но тут вот убери военных в роще.
Пускай пейзаж намного будет проще.
И всё. И здесь поставь ещё графин.
И чтоб без этих мне подводных мин
И змей намёков. Ты державы око.
И должен видеть зорко и далёко.
Иначе грош мы стоим для страны,
Где все свободны, равны и равны».
И здесь он, трубкой отстраняя свет,
На свой смотрел на мраморе портрет.
«А в том году, когда я брал Сиваш,
Где был, скажи, засранец этот ваш?
Великий Ленин. В бурю мокрый лист.
Загрёбаный в Европе скандалист.
721
Загрёбаный в Европе скандалист.
Великий Ленин. В бурю мокрый лист»…
…Проснулся я. На дне лежу я струги.
И в волны опускаю ноги-дуги,
Река. А в небе сумрачно. К дождю.
А вы не верьте всякому вождю.
И потому уверен он в себе,
Что это очень нравится тебе.
Тогда не нужно думать самому,
Куда и где, зачем и почему.
Стоять ли, жить, бежать с тобой в поля
Или о том по радио ля-ля.
А все заботы о твоей округе
В тебе, в моём товарище и друге.