Веноциания. Том 16

История одного человечества.






























































ВЕНОЦИАНИЯ

 том шестнадцатый

















2016 г.






Собрание сочинений
в 99 томах. Том 58-ой.



































10014
Я б не узнал, что у неё внутри,
Уж будь иначе, как ты не смотри.
И, озирая нас сторонним взглядом,
Она тогда б не оказалась рядом.
И, формами объёмы обретя,
Мне не явилась бы как в мир дитя.
А плавность линий в месте б перехода
Не отразилась в стеклах парохода.
Да и её прелестная нога
Плыла бы вряд ли в недрах сапога,
Стремясь к концу тех радостных терзаний.
И будто с ней мы ждали указаний.
Сопротивляться в неуёмном беге
Не надо даже в Ноевом ковчеге.
10015
Не надо даже в Ноевом ковчеге
Сопротивляться в неуёмном беге.
Вы в состоянье были на балконе
Меня пленить как святостью в иконе.
И не равно, а к ним лишь приближалось
Всё то, что в нас тогда вот содержалось.
И зашаталось средь ночных перил,
Приумножаясь трепетом ветрил.
А в грудь желаний, сзади от хвоста,
Ко мне тянулись влажные уста.
Их жарко-жарко в вас я целовал,
И забывал я, где я побывал.
А что оно меня туда уронит,
Не знал тогда я, что мне душу тронет.
10016
Не знал тогда я, что мне душу тронет.
И что куда и как меня уронит.
А вот бока. А вот твоя рука.
И на тебя смотрел я свысока.
Прохлада зрела. Души отдохнули.
И, засыпая, к сонным членам льнули.
И утонули в сладкий мир Морфея,
Ни шелохнуться, ни вздохнуть не смея,
Чтоб не спугнуть в себе очарованье,
Продлив его меж нами пребыванье.
Но и его уж в этом мире нет.
Кого?.. Да. Умер Афанасий Фет.
А если б был?.. С ним встреча не грозит.
Его укор мой дух не поразит.
10017
Его укор мой дух не поразит.
Визит поэта смерду не грозит.
Поэт не будет на меня кричать,
И в дверь не станет нервно он стучать.
Как вознесётся он на небеси,
Об этом ты у ангелов спроси.
И предпочёл он вместо смерти волю.
Такую Бог ему назначил долю.
О, только дай, Всевышний, мне просвет,
И потечёт неугасимый свет.
Не замыкайтесь вы в холодном гробе,
И не томитесь в неземной утробе.
И пусть вам Демон строго возразит
И всякий сущий в мире поразит.
10018
И всякий сущий в мире поразит,
И Демон пусть вам строго возразит.
Мне б только волю, я уж развернусь,
Да и к житейской радости вернусь.
Мне праздность Бог. Иначе я б не мог.
Согласен я остаться и без ног.
Пусть в каземат. Пусть вонь и грязь, и мат.
Но воля мне единственный примат.
Я и сожмусь в комок, и соберусь,
И буду петь тебя, святая Русь.
Спасут ли Рим ночные гости Рима?
Моя душа с твоей непримирима.
А миг страстей, он жгуч и он велик.
И взгляд его безумно многолик.
10019
И взгляд его безумно многолик.
И он и жгуч, и сдержан, и велик.
Погибнут гуси в древнем Риме сами,
Себя своими выдав голосами?
Съедят ли их, снесут ли  в пьедестал?
Жаровнею ли им тот город стал?
Вкусно ли мясо гордого спасителя
Бессмертной Рима истины носителя?
Едят гусей и первым, и вторым
И Вашингтон, и Амстердам, и Рим.
На каждой лапке всякого гуся
Спасенья Рима песенка не вся.
Я знал и тех, кто в целях беспардонен,
В предательстве и в наглости бездонен.
10020
В предательстве и в наглости бездонен
Тот, кто и в целях скуп и беспардонен.
Он не решает жизненных проблем.
И говорит: «Я сыт, когда я ем».
И, потрясая свод небес химерой,
Он не был вежлив с Ирой, Светой, Верой.
Мир и война  -  равны противоречием,
Как и рычаг с достаточным предплечием.
Течёт меж нами времени река.
И глубока она, и широка.
Непостижимо в людях соответствие.
Блаженства нет, но есть его последствие.
Кто благороден, скромен и умён,
Он из известных времени имён.
10021
Он из известных времени имён,
Тот, кто правдив и скромен, и умён.
Вошла в тебя натура естества,
Если свои ты вымолил права.
И все хотели б видеть землю в крапинку,
Засунув в нос своих надежд царапинку,
Что и нанёс язвительным ножом
Всевышний тем, кто занят грабежом.
Нас раздражает слово неизбитое,
И оскорбляет рожа не испитая.
Нас возмущает радость непритворная,
И доброта до скромности покорная.
А ум в мензурке глупостью измерен.
И он к тому ж детектором проверен.
10022
И он к тому ж детектором проверен.
Да и в мензурке глупостью измерен.
Не превышает нормами ума
Желанья всплеск. И торжествует тьма
Кромешная. Где совесть понижается,
Там лобная надкостница сужается.
Да и стремится больше к той границе,
Что в Вашингтоне, в Бадене и в Ницце.
И расплылась на изумрудной тине
При непомерно радостной картине.
И обрела доподлинное право
Смотреть налево, а идти направо.
И высотой заученных цитат
Там возникает должный результат.
10023
Там возникает должный результат
С глубокой тайной выспренних цитат.
И учат там уму и демократии,
И борются с химерой партократии.
И создают державный аппарат,
Его и умножая во сто крат.
И эта вся, увы, демократичность,
Обычная житейская практичность.
Тут волен жить и тот, кто эмигрировал,
И тот, кто в неудаче мимикрировал.
Компартию давно оставил он
И страстно в демократию влюблён.
Он столько знает западных цитат,
Что тут не важен даже результат.
10024
Что тут не важен даже результат.
Вот сколько знает важных он цитат.
Он говорит их в видео вещании,
Как будто на партийном совещании.
И получает документ под грифом
Вести корабль по мелям и по рифам.
Да что писать! Он просто демократ.
Ему любой во всём и всюду рад.
Не узнаёт он больше партократов,
Родных по духу и по крови братов.
А всё теперь он как-то ближе к США.
И там его продажная душа.
«Чем занимался! Чем я занимался!»
Бес продолжал, пыхтел, не унимался.
10025
Бес продолжал, пыхтел, не унимался.
«Чем занимался я! Чем занимался!
Делил людей на белых и на красных,
На меркантильных, увальней и страстных,
Трудолюбивых, леностных и сильных,
На злых и добрых, и любвеобильных,
Что не способны и мечтать об этом
Зимой и летом, и зимой и летом.
Я, встретив деву, ею упивался.
Ах, целовался! Как я целовался!
В любую щёчку где-нибудь в куточку
Я целовал родительскую дочку».
Бес продолжал, пыхтел, не унимался.
«Чем занимался! Чем я занимался!»
10026
«Чем занимался! Чем я занимался!»
Бес продолжал, пыхтел, не унимался.
«Но мне вдруг стало скучно в этом мире,
Как в привокзальном дрёбаном сортире.
А ведь затем, чтоб жить не в нищете,
Всё сохранять неплохо б в чистоте.
Умылся б сам я, да уж слишком чёрен.
Но этот пункт был мною оговорен.
Я остаюсь в несветлой полосе
В своей довольно вдумчивой красе.
Не будь меня, и стало б грустно в мире,
Да и в квартире. Да! Зайду я к Ире».
Бес продолжал, пыхтел, не унимался.
«Чем занимался я! Чем анимался!»
10027
«Чем занимался я! Чем занимался!»
Бес продолжал, пыхтел, не унимался.
«Так я о чём?.. Ах, да! Ну да! Об Ире.
Ты прав, не встретишь девы лучшей в мире.
Да и умнее, и добрее нравом,
Участливее. Право дело, право.
Но вот беда уж в том твоя, поэт,
Что старше ты её на много лет.
Любить люби. Но только с опозданьем.
Обременён ты долгим ожиданьем.
Она тебе отдаст частицу дара.
Но ведь тебе она, мой друг, не пара.
И я вот тоже глупость совершил.
По мелочам всё гадил и грешил.
10028
По мелочам всё гадил и грешил.
И ряд ошибок крупных совершил.
Да!.. Значит, Ира. Прелесть. Спору нет.
Пиши, пиши о ней ты свой сонет.
Она добра, она и улыбается,
Тростинкою таинственно сгибается.
Сама она себе не признаётся,
Что где-то в глубине уже сдаётся.
Да ты вот сам уверен ли в себе?
И прав ли ты? В своей ли ты судьбе?
Не дело это, деву так любить,
Да и поэтом в то же время быть.
И я, мой друг, по мелочам грешил.
И вот покончить с этим я решил.
10029
И вот покончить с этим я решил.
И с этих пор я больше не грешил.
А ты-то как? Пред Ирой в чём ты грешен?
Что? В чувствах возмущён? В желаньях смешан?
Писать всё пишешь? Хочешь угодить?
А ты туда не хочешь засадить?
А может, чувства всё ты проверяешь?
Заочно ты судьбе не доверяешь?
Не притупилось чувство ли в тебе
С благорассудством в искренней судьбе?
Она-то, вижу, всей душой и телом.
Да и расчётом тоже, между делом.
Чем занимался! Чем я занимался!»
Он пеной брызгал и не унимался.
10030
Он пеной брызгал и не унимался.
«Чем занимался! Чем я занимался!
Я, братец, тоже, был момент, влюблялся.
И сам такому, помню, удивлялся.
Бывает. Знаю. Сердцу не прикажешь.
Да и не биться милому не скажешь.
И не сочиться не укажешь в меру.
Ему ты не прикажешь вот… К примеру.
Страсть не погасишь. Это не пустяк.
Любовь она и мякоть, и костяк.
Она такая. Что перечислять!
Пойдём мы лучше, мил дружок, гулять.
И я влюблялся. Но потом заело.
И взялся я решительно за дело.
10031
И взялся я решительно за дело.
Но делал я его не очень смело.
Ты догадался. Был я у Солохи!
Дела её не просто ахи охи.
Я обходил её со всех сторон,
Как князь вельможный или фон-барон.
Ещё минута, две, и станет нашей.
Кормила супом крупником и кашей.
А суп из гречки. Конь стоял у речки.
Вдали паслись кудрявые овечки.
Поля дымились тёплыми парами.
Я шёл к Солохе задними дворами.
Серьёзно я решил обделать дело.
И всё, что нужно, я тогда и сделал.
10032
И всё, что нужно, я тогда и сделал.
И думал я: обделаю я дело.
Она ж смеётся. И ведёт бровями.
Глядит в окно сквозь застекленье в раме.
Едва влезая, теплится в окне.
Быть рядом с ней тогда хотелось мне
У милых бёдер. Стал я возле вёдер.
Воды попил. А вечер тих и вёдер.
Ведрее нынче, нежели вчера.
Я говорю: «Прохладная пора!»
Беру я мех. А в нём соперник бдит.
Она же шепчет что-то и глядит.
Я говорю: «Куда его?»  -  «В кусты»  -
Она мне тихо так из пустоты.
10033
Она мне тихо так из пустоты,
Чтоб мех занёс я в ближние кусты.
И говорит: «Что, друг? Уже неплохо?»
«От мужа бы избавиться, Солоха».
Солоха что-то мается ещё.
Другой мешок кладёт мне на плечо.
«Тут,  -  говорит,  -  твой основной соперник.
Конечно, не учёный, не Коперник.
Но тоже, знаешь, умный, голова».
«Так кто же там?»  -  «Да кто же! Голова!»
«Аа-а!»  -  отвечаю. И несу туда,
Куда упала первая звезда.
И стал я тут из этой маяты
Осуществлять заветные мечты.
10034
Осуществлять заветные мечты
Я стал тогда из этой маяты.
С Солохой лёг я тут же на кровать,
Да и решил её поцеловать.
Бородкой всё я грудь её щекочу.
Надеюсь, что и далее в охочу.
Хвостом юлю, копытки прижимаю,
Верчу рогами, бровки поднимаю,
И глазки строю. «Ох, устрою Трою!»
Подумалось. И женщину пристрою.
А грудь её белым-белым бела.
И где-то там, внизу, горит зола.
И слышу я слова её соседа:
«Молилась ты ли на ночь? До обеда?»
10035
«Молилась ты на ли ночь? До обеда?»
Я голос слышу тут её соседа.
Он здесь при ней с исподними штанами.
И говорит: «А кто тут рядом с нами?»
«Да ничего,  -  она ему,  -  Иване.  -
И продолжает, лёжа на диване.  -
Всё, как ты сам спланировал, сбылось.
Одно с одним, как видишь, удалось».
«А этот что тут крутится рогатый?
Смешной какой-то, чёрный, сапогатый?
Немытый чёрт. Гони его, Солоха».
От этих слов мне стало даже плохо.
Но тут пришёл, и прервалась беседа,
Сосед того угрюмого соседа.
10036
Сосед того угрюмого соседа
Пришёл, и здесь закончилась беседа.
Он взял меня за хвост, занёс к реке,
И там сидеть оставил на пеньке.
Вот я сижу теперь с тобою рядом.
И повожу вокруг безумным взглядом.
И берега реки я замечаю,
И им я эти строки посвящаю.
С твоею дивной влюбчивой соседкой,
Ни у реки, ни там вот за беседкой,
Не удалось мне с первенного разу.
Дела такие делают не сразу.
А почему? А просто потому.
Нет, эту тему лучше я сниму.
10037
Нет, эту тему лучше я сниму.
Так я тогда подумал. Почему?
Решил ума набраться не в мешке,
А на стремленья длинном ремешке.
Подумай прежде, чем идти к Солохе.
А времена подобные не плохи.
Не я при ней. И тут сосед соседа.
И там у них душевная беседа
Под одеялом длится три часа.
Хоть рви себе, где хочешь, волоса.
Я обмишурился, как видимо, в итоге,
Да и сижу в углу. И млеют ноги.
Проголодался. И пора и мне
Набраться мудрой радости в вине.
10038
Набраться мудрой радости в вине
Неплохо бы вот в этом разе мне.
В её запросы надо бы войти,
Чтобы такую женщину ети.
Не мне уж, чёрту, с ней договориться.
Не лучше ль тут в ближайшей роще скрыться.
И посидеть, и постучать во мгле
Зубами, как пластинкой на игле
На том забытом старом патефоне,
Что отразился в розовом плафоне,
Да и стоит с ним рядом, где тела
Слились в едино. Там ликует мгла.
И стал я тут сгребать латунь монет,
Что он бросал мне, слушая сонет.
10039
Что он бросал мне, слушая сонет,
То это были россыпи монет.
Их и хранил потом я у Солохи.
Ах, времена! Порою вы неплохи!
Не отдалась мне в этот раз она,
Меня сочтя за хитрого вруна.
Да и пришлось мне тут терпеть конфуз,
Сойдясь с другою в трепетный союз.
О, Господи! За всё меня прости!
Да и за то, что я в такой шерсти
Пришёл к Солохе, словно атташе.
А с милым другом рай и в шалаше.
Слежу за прессой, слышу звон монет,
Да и мечтаю. А успехов нет.
10040
Да и мечтаю. А успехов нет.
Слежу за прессой, слышу звон монет.
А будь я где-то не плешивым чёртом,
Заняться б мог я и надводным спортом.
И избежал бы этой наглой лжи.
Ты мне хоть раз на факты укажи
Сочувственного теме репортажа
Без вечного о том ажиотажа
И прочей ерунды и мелюзги.
И не поднять мне, видимо, ноги,
Если ещё я раз поверю в это,
И стану слушать всякого поэта.
И тут подумал я: «Да или нет?
И надо ль мне выдумывать сонет?»
10041
«И надо ль мне выдумывать сонет,
Уж я не знаю. Да? А, может, нет?»
«Послушай, чёрт,  -  сказал тут кто-то гордо.
И посмотрел он вдумчиво и твёрдо
В его глаза.  -  Ты байку рассказал.
На что ты в ней, Нечистый, указал?
Ты что наплёл? Какие Тереоки?»
А чёрт ответил: «Дух любви высокий.
А сила страсти, мужество ума,
Всё это блажь и бред, и кутерьма».
«Ты что, сравнил уроки лизоблюдия
И все его позывы умоскудия
С любовью к ближним? Что ты тут болтал?
О чём ты, недоумок, клеветал?»
10042
«О чём ты, недоумок, клеветал?
И что ты тут, пришибленный, болтал?
Ведь ты в любви фига не понимаешь.
Ты только наше время отнимаешь.
Не знаешь ты, что в искренней любви
Не будет стынуть молодость в крови.
А все Гринписы молодой Солохи,
Они, конечно, в принципе не плохи.
Но где тут страсть? Где сила притяжения,
Чтоб быть в любви достойным уважения?
И не на силе зиждется ума,
А на желанье, истина сама.
И вот тебе мой вдумчивый совет,
Хоть говори ты «да», хоть думай «нет».
10043
«Хоть говори ты «да», хоть думай «нет»,
Любовь не блуд. В ней оскорбленья нет.
Её, брат, сила не в уме смекливом,
А в том она томлении счастливом,
Когда вокруг всё, млея, отступает,
И час к тебе блаженный подступает.
Она вершит тобой и над тобой,
В судьбе твоей, тебя зовя с собой.
Ты господин её, и ты и раб,
И ты растёшь как в тундре баобаб.
Обагрена заря её порывом.
Поют ей ветры трепетным надрывом.
И я пришёл к такому убежденью,
Что склонен ты к пустому рассуждению.
10045
Что склонен ты к пустому рассужденью,
К такому тут пришёл я убежденью.
И яркий свет свечи в конце тоннеля.
И даже принцип тут Полишинеля.
И он ведёт тебя по бездорожью.
И веришь ты ещё и в силу божью.
И столь предмет исполнен обожания,
Сколь глубока в нём тайна содержания.
И каждое твоё чистописание
Одна лишь суть предмета описания.
Предмет твой близок к цели и возвышенный,
И в результате ласкою укрышенный.
И глубина уж тут, и тишина,
И не квадрат, но круглая луна.
10046
И не квадрат, но круглая луна,
Тем чистым светом мглы обагрена.
Несёт она тот райский ареал,
Где дух любви и дружбы идеал.
И твой предмет мечты и обожания
Попал под этот способ содержания
Твоей судьбы, что не мычит, не телится
И ни с каким соседом не поделится
Своим с тобой в итоге содержанием,
И тем в глубокой форме обожанием,
И по поступкам нежным и задумчивым,
И, я б сказал, совсем и не придумчивым.
И в это время светит нам луна.
И над землёй качается она.
10047
И над землёй качается она,
Глубокодумно полная луна.
А ваш предмет живого отношения
К её поступкам знает утешение.
Он переполнен явным уважением
И той мечты достаточным брожением.
И он вам скажет, вас назвав по отчеству,
Чтоб придавались вы почаще творчеству,
Совсем легко используя во времени
Любой посыл, и даже плешь на темени.
И нежный сок из вашего предмета,
Вот он и есть  -  любовная примета.
И тут уже она тебе верна,
Совсем твоя законная жена.
10048
Совсем твоя законная жена,
Перед тобой она обнажена.
Она несёт мгновения томления.
Так принимай ты их без сожаления.
Мгновения, мгновения, мгновения.
Они сродни истокам вдохновения.
И хорошо тут в этом и сознаться.
И ты сумей за временем угнаться.
И без оглядки. Ты ведь тоже чист
Настолько, как ты нежен и речист.
Но и не речь твоя с умом и сердцем
Её пленит. Гляди на деву с перцем.
И прошептала вдумчиво она:
«Ах, я в тебя безумно влюблена!»
10049
«Ах, я в тебя безумно влюблена!»
Так заключила трепетно она.
Она сперва, конечно, огорчилась,
Что всё у нас так быстро получилось.
И вроде я и в прошлом семьянин.
И я знаток старинных пианин.
И возраст мой совсем-совсем обычный.
Но вместе с тем, увы, сугубо личный.
А больше он из дальних тех времён,
Из чудных приснопамятных имён.
И где-то это сердцем понимая,
Я в октябре узрел восторги мая,
Узнав, что та, что мне судьбой дана,
Порой была не очень мне верна.
10050
Порой была не очень мне верна
Она, что всё ж мне сердцем отдана.
Не часто, правда, в зрелом человеке
От удивленья округлялись веки.
И ты увидишь чистый идеал
В весёлом всплеске нежных одеял.
Но и в плаще, и в тёмно-серых брюках
Есть тайный принцип. Есть он и в науках.
Кто любит поздно, тот всегда поэт.
И вот тому альтернативы нет.
Тебе любить положено тогда,
Когда ты любишь в зрелые года.
А в небе светит юная луна.
Бесстыжая, она обнажена.
10051
Бесстыжая, она обнажена,
Уж ярко светло полная луна.
Дремало время чутко и тревожно,
Держась за срок, насколько это можно.
Оно вздыхало трепетом сирени,
И замирало в непомерной лени.
Неслись мгновенья по тропе в припрыжку.
Земной котёл, приоткрывая крышку,
Пар выпускал вечернего тумана.
Заря горела прелестью обмана
Ночного луга запахом травы.
Кто был влюблён, тот был без головы.
Зубчатый месяц брякнул в стремена.
«Налей,  -  сказал он,  -  мне ещё вина».
10052
«Налей,  -  сказал он,  -  мне ещё вина».
И тут он брякнул снова в стремена.
Зари потока он не пригубил,
Но запах вин вдыхать в себя любил.
Он зачерпнул из вод, к реке склонившись,
Нектар желаний, робко извинившись.
Звучал, врезаясь в серый небосвод,
Поток шумящих над простором вод.
Ночь расплескалась у озёрной мглы.
А месяц тонкий, тонее иглы,
Лучась, коснулся берега реки.
И расплескались в водах огоньки.
Эфир сказал, прильнув к волне сполна:
«Уж выпьем залпом, разом и до дна».
10053
«Уж выпьем залпом, разом и до дна».
Так молвил вечер. Вздрогнула луна.
Звезда сказала: «Я не молода.
Я не одна здесь падшая звезда.
И вечность нам,  -  добавила,  -  не срок.
Пусть для Ирины будет то урок.
Пусть понимает: возраст не беда.
В любой поре есть радость и нужда.
А чем свободней время у любви,
Тем безысходней и огонь в крови.
И неподкупны преданность и пыл.
И тот, кто счастлив, дорог мне и мил».
Закат молчал. А мрак не возгорался.
И тут я, видно, слишком заигрался.
10054
И тут я, видно, слишком заигрался.
Закат молчал. И мрак не возгорался.
Потом он стал багровым. Даже тёмным.
И ночь висела куполом огромным.
И звёздный дождь потоком вдохновенным
Заполнил мир явлением мгновенным.
И тишина, спускаясь, замирала.
И на рояле вечность заиграла.
Звучал романс. Его запела Ира.
А мрак темнел до горизонта мира.
И на воде заквакали лягушки.
А на войне загрохотали пушки.
И думал вечер: «Тут я заигрался».
И спорить с ночью он не собирался.
10055
И спорить с ночью он не собирался.
Он понимал, что слишком заигрался.
Всё, думал он, и проще, и реальней».
А дело в том, что где-то в роще дальней
Трудились люди. Лес они пилили.
И звёзды свет в ночное пламя лили.
И в этот свет своим огромным светом
Заря вбежала, всё пронзив рассветом.
Она и задержалась в этой роще,
Где было всё во мраке ночи проще.
Я там стоял, сонеты сочиняя,
За вдохновенье утро извиняя.
И надомной вставал и разгорался
Рассвет, что с мраком ночи заигрался.
10056
Рассвет, что с мраком ночи заигрался,
Он надомной вставал и разгорался.
Писал я долго. Выписал чернила.
И тут меня как будто осенило.
«Опорожнись. И вновь в луче горенья
Пиши себе свои стихотворенья».
Я сделал так. И вот уж я и в деле.
И, правда, стало легче. В самом деле.
Теперь уж я могу и поднатужится.
Но что такое! О! Несчастье! Лужица!
Понос. И не могу я напрягаться.
Хотелось даже матом заругаться.
И вот я вижу очень яркий свет.
А это был пленительный рассвет.
10057
А это был пленительный рассвет.
И я увидел солнца яркий свет.
Оно горело отсветом прекрасным
На фоне утра, вспыхнув буро-красным.
И тут ко мне спустилось НЛО.
И думал я: «Пришельцам повезло».
Но так как был в расстройстве мой желудок,
То и в расстройстве был и мой рассудок.
И я спросил: «А где ваш туалет?»
Ответом было: «Туалета нет».
«Как нет? А как вы ходите мочиться?»
Один из них, взмахнув крылом, как птица,
Залепетал: «Пока наш путь сверялся,
Мир то козлом, то ланью притворялся».
10058
«Мир то козлом, то ланью притворялся,
Пока наш путь ускоренно сверялся».
А дело в том, что там, на НЛО,
Козёл был главным. Парным повезло.
Он произнёс: «Какие Тереоки!
Прошли тех дней немыслимые сроки,
Когда кормили нас капустой там.
Но уж листы не рвём мы по кустам.
А если пищи на планете нет,
То и зачем нам нужен туалет.
Мы потому сюда и прилетели,
Что есть мы там безумно захотели».
Потом включил он поднебесный свет.
Да и сказал: «А туалета нет».
10059
Да и сказал: «А туалета нет».
И он включил потусторонний свет.
А те, что на пришельцев не похожи,
И только смугло-розовы по коже,
Стояли у распахнутых дверей
И повторяли дружно: «Я  -  еврей».
А это значит: «Вытирайте ноги».
А там я вижу тонкие треноги.
Перебирая ими в высоте,
В полупрозрачной ночи красоте,
Уж засветились люки НЛО,
Что и имели круглое чело.
И все смеялись, брызгаясь, бросаясь
На небеса, и млея, и кусаясь.
10060
На небеса, и млея, и кусаясь,
Да и на всех испуганно бросаясь,
Они свисали вниз на позвонках.
Потом стояли долго на руках.
И в головах, торчащих из колена,
Дымилось синим пламенем полено.
У одного под белым писсуаром,
Что спаян был с большим резервуаром,
Гласила надпись: «Редкий экземпляр
Эпохи сроков прежних капилляр».
В корабль вошёл я. Снял штаны и кеды.
И тут ко мне приблизились соседы.
И стали думать, мой ощупав зад,
Перемещаясь вправо и назад.
10061
Перемещаясь вправо и назад,
Они метались, в мой взирая зад.
«Пойдёт»,  -  сказал один из вездеведов,
Наверное, давно уж не обедав.
Он вшил мне в зад две капсулы-пробирки,
Проделав там подряд четыре дырки.
Кровь потекла. И стало мне щекотно.
А на спине, и ниже, было потно.
«Пусть отстоится»,  -  так сказал он вдруг,
И устремился наискось вокруг.
Предупредив, чтоб я себя прилично
Вёл в этот раз. И будет всё отлично.
И, замолчав, он бился и бросался
На всех вокруг. И бешено кусался.
10062
На всех вокруг. И бешено кусался.
И замолчал. И в стороны бросался.
И выпал вдруг в какое-то окно.
Смотрю, совсем на улице темно.
Кинотеатр. И там зачем-то в поле
Стоит корабль, как будто на приколе.
В нём огоньки в полосках озаренья.
И вкруг лучи небесного горенья.
Меня обдало светом. Я бывал
Там, где дымился и резвился вал.
Есть наслоенья и немного ссадин.
Но вшитых ампул уж не видно сзади.
А тот, кто надсмехался, скрылся в сад,
Сперва посыпав пеплом жирный зад.
10063
Сперва посыпав пеплом жирный зад,
Тот, что смеялся, скрылся в шумный сад.
Лежали двое молча у дорог.
И каждый что-то в памяти берёг.
Поправ сомненья и имея мненья,
Произносить ли вслух местоименья,
На том стоял давно уже вопрос.
В одном сквозь рот зелёный клён пророс.
Отодвигая влево междометие,
Он возвратился в прошлое столетие.
Совсем сопляк. Рондад, батман и фляк.
И сделал сальто. Да и крикнул: «Шмяк!».
В котле кипели чёрные сомнения.
Они имели собственные мнения.
10064
Они имели собственные мнения.
В котле кипели чёрные сомнения.
Смола дымилась. Вельзевул вздохнул.
И тут уж он едва не утонул.
Потом он снова в тряпки завернулся
И на корабль космический вернулся.
Козёл наелся досыта дерьма,
Вздохнул и произнёс: «Я без ума».
Ещё там был большой кочан капусты.
А остальные помещенья пусты.
Пусты. Пришелец что-то бормотал.
Ну, а корабль неспешно улетал.
Я повторял какое-то моление,
Тем выражая грусть и сожаление.
10065
Тем выражая грусть и сожаление,
Я повторял какое-то моление.
Гортань моя была совсем пуста.
А потому не закрывал я рта.
В нём ни зубов, ни гландов и ни нёба.
Лишь блеск тех мест, где прежде были оба.
Один кривой. И он же крючковатый.
Ещё торчали там кусочки ваты.
И гвоздь стальной, и шпилька от волос.
И был до крови расчленён мой нос
На три раздела. Вот такое дело.
Бельмо из глаза вдумчиво глядело.
Козёл произносил какой-то тост.
И сам себя выдавливал на мост.
10066
И сам себя выдавливал на мост.
И прокричал он дважды громкий тост.
Потом закрылась крышка НЛО.
И из неё торчало помело.
Зачем оно, тут сразу не поймёшь.
Уж коль взбесился, криком не уймёшь.
«Пока!»  -  мне бросил он в иллюминатор.
И был ещё там третий авиатор.
Пришелец из неведомых миров.
Домой я шёл средь дремлющих боров.
С такими вот встречался я заботами.
И занят был я трудными работами.
Небесными. Я посмотрел на хвост.
Ну, а ладья зашла в воздушный мост.
10067
Ну, а ладья зашла в водушный мост.
А я смотрел внимательно на хвост
Кометы, что ушла в ночной простор.
И я подумал: «Что ещё за вздор!»
Ведь там сидели все мои собратья,
Вся наша полустриженая братья.
Котёл парил. И в нём торчали ноги.
И я его поставил на треноги.
В космической инверсии козла
Беседа о телятине пошла.
Один сказал: «Да! Уж навары сытные».
Другой ответил: «Только мы копытные».
Уже дрожал проснувшийся рассвет.
И тут пролился утра ясный свет.
10068
И тут пролился утра ясный свет.
Заполыхал томительный рассвет.
Беседа шла и длительно, и вяло.
Нас собралось там на заре не мало.
Я, мой кузин, жена его и дети.
Всё утопало в утреннем рассвете.
Зияли, уцепившись за хвосты,
Кометы неизменной красоты.
Наполнить мир козлятиной хотелось.
Потом всё как-то сразу завертелось.
Задребезжали звёзды и луна.
Подумалось: «Наверное, весна».
И разливался, как янтарный свет,
Уже вполне разбуженный рассвет.
10069
Уже вполне разбуженный рассвет
Ронял на землю утра ясный свет.
В дремоте, оттеняя берега,
Стояли прошлогодние стога.
И как итог не только благовоний
Из внеземных космических агоний,
Но и дрожащий тонкий слой материи
Был результатом этой вот феерии,
Что источала жаркие флюиды,
И изменяла образы и виды.
И я вошёл в иллюзий закрома.
Ах, я сойду, наверное, с ума!
Тут на меня пролил янтарный свет
Уже вполне разбуженный рассвет.
10070
Уже вполне разбуженный рассвет
Тут на меня пролил янтарный свет.
Мы проносились горизонта ниже.
И ты сказала: «Ну же! Не тяни же!
Лети в созвездье Рака и Креста.
А дальше вечность». Влажные уста.
И в глубине небесного Кольца,
И в трепете дрожащего лица
Луна язвилась озером поступков.
И я тебя спросил, коснувшись хрупко
Твоей руки: «Так в чём же вся забота?
И есть ли в мире нужная работа?»
Ты промолчала. Противостояние
Приводит нас в такое состояние.
10071
Приводит нас в такое состояние
Взгляд на проблему противостояния
Через восторг нагрянувшей весны.
Ах, только б, только б не было войны!
За трепетом окружностей полёта
Звучала нота искреннего взлёта.
И зиждился уж мой к тебе восторг.
И не уместен был тут всякий торг.
Дала ты мне намного больше фактов,
Чем я имел с тобой любовных актов.
Осталось лишь прослушать ораторию
Про эту вот не нашу территорию.
И написал я первый свой сонет.
И посмотрел окрест. Ковчега нет.
10072
И посмотрел окрест. Ковчега нет.
И написал я первый свой сонет.
В огромном мире, в вечности пустой
Меня пленяло светлой красотой.
Ты излучалась юности начинкой
И в грудь ко мне вошла любви лучинкой.
И фитилёк души ко мне тянулся.
И я твоих сосков тогда коснулся.
И от груди счастливыми путями
Я был пленён нежнейшими страстями.
Я возгорелся в чёрной черноте
На непонятной миру высоте.
И возле нас возникло состояние
До шкафа на проблему расстояния.
10073
До шкафа на проблему расстояния
Возникло между нами состояние.
И, взяв на полке обе простыни,
Ты мне сказала: «Милый, извини.
Уж постели. И чёрное на белом
Объединит нас в этом факте смелом.
И в красоте не возгорятся пятна.
И, как во сне, пусть нам запахнет мятно.
Ты видишь, как стройна во мне фигура.
И я нежна. К тому же, и не дура.
А тело? Тело  -  магия любви.
Меня ты только, милый, позови.
И до того, как мне себя отдать,
Рукой подать, такая благодать.
10074
Рукой подать, такая благодать.
И я хочу себя тебе отдать.
В просторе чёрном, в космосе проворном,
На простынях и в образе бесспорном,
С лицом усталым и с томленьем вялым,
Под звёзд ночных свеченьем небывалым,
Раздвинув ножки, в бёдрах полнота,
Там ты найдёшь томленье живота
Совокупленьем с целью бытия.
И пусть погибнет молодость твоя
На время страсти в лоне торжества.
А жизнь? Ну что ж. Она всегда права.
И я смогу себя тебе отдать…
…Проснулся я. Чего тут ожидать!
10075
…Проснулся  я. Чего тут ожидать!
И я не стал рядить, да и гадать
Об этом свойстве утреннего сна.
Уже была за окнами весна.
Я ждал тебя. Ты проходила в чёрном.
А я был в чём-то вычурном и вздорном.
И, прикасаясь тонкою рукой,
Тревожил твой несдержанный покой.
И наполнялись вздохом красоты
Созвездья жажды, страсти и мечты.
Твоих желаний псы противоречий
Вникали в яркий тайный свет двуречий.
И понимал я: «Да. Уж я влюблён».
Но это сон. И смысл имеет он.
10076
Но это сон. И смысл имеет он.
Я понимаю. Я в тебя влюблён.
Я жаждал так тобою обладать,
Чтоб те мгновенья миру передать.
И в этом вот тебе же и признаться.
И не хотел я с огорченьем знаться.
Ты приняла. И я тебе речисто
Всё объяснил. И всё здесь было чисто.
Иначе там ведь быть и не могло,
Настолько было нам с тобой тепло.
Тепло от ног твоих, враставших в тело,
Себя таить так долго не хотело.
И каждый член стыда был отрешён,
И тайно был желанья не лишён.
10077
И тайно был желанья не лишён
Тут каждый член. И был я не смешон.
Хотя и был я в смешанных сомненьях,
Но не был я в упрямых самомненьях.
И понимал, что может ведь случиться
Так, что меж нами что-то и случиться,
И именно, быть может, оттого,
Что и являет наше естество.
Но, не достигнув даже первой неги,
Я тут поплыл сквозь тающие снеги.
И из орбит огромных синих глаз
Я жадно пил по чайной ложке в час.
Была во мне нездешняя мечта.
А за окном зияла пустота.
10078
А за окном зияла пустота.
Меня пронзила тайная мечта.
«Я буду с нею заниматься сексом!»
Так я подумал, угостившись кексом.
И подчинюсь я полностью тебе.
Пусть только в мыслях. Лучше бы в судьбе.
И каждый день решил я окончательно
Так поступать. И это замечательно!
Да и иначе ведь и не бывает.
И вот тогда оно и прибывает.
Желание. И жаль, что только вы
Не видите сквозь заросли травы
Всего того, что и кровать пуста.
Круг вымысла с рассветом. И мечта.
10079
Круг вымысла с рассветом. И мечта.
А вот кровать моя была пуста.
Пусть бы она наполнилась телами,
Что чувств полны. И занялись делами
Они б. Ко мне вы льнули б вашим телом.
И незаметно занялись бы делом.
Но не во сне. И вы в межножье сели.
И с вами мы в душе беззвучно пели.
И ярко-красный напряжённый член
У ваших милых нежился колен.
От бёдер расстоянье к тонкой талии
Как от Евфрата до хребтов Италии.
В оргазме взлёта уж скрипит кровать
Пора вставать. Рубаху надевать.
10080
Пора вставать. Рубаху надевать.
В оргазме взлёта уж скрипит кровать.
Вы извините, Ира. Я такой.
И я введу его туда рукой.
Да и оставлю в нежной влаге руку.
И там продолжу с вами эту муку.
И с обожаньем, с помощью руки,
В глазах моих возникнут огоньки.
И закричу я: «О! Уже конча-а-аюююууу…»
«Налить вам чаю? Или кофе?.. Чаю?»
«И колбасы. Я не найду трусы».
Я вижу вас. Смотрю я на часы.
Я начинаю брюки надевать.
Куда себя в теченье дня девать!
10081
Куда себя в теченье дня девать!
Я начинаю брюки надевать.
Она же никуда и не уходит.
Она себе занятие находит.
Вот пуговица. Вот моя рубаха.
Магнитофон включает. Фуги Баха.
Сидит спокойно в чёрном одеянии
В своём не мнимом дивном обаянии.
Так органична, как и не бывает.
Такое всё же, видимо, бывает.
Но редко. Мне вот крупно повезло.
Гребёт судьба мне в строку. И в весло.
Как будто я взираю на балеты.
Позавтракали. Чай, вино, галеты.
10082
Позавтракали. Чай, вино, галеты.
И я смотрю своей мечты балеты.
Решил я Иру больше не терзать,
А просто с ней судьбу свою связать.
Но не томленьем вымысла фантазии,
А частым посещением оказии.
И постоянной думою о ней
В теченье всех вот этих летних дней.
Последних в роковом тысячелетии,
Что закатилось, завершив столетие.
Ну, а пока, чтоб время не терять,
Не стал я наши встречи повторять.
И я пишу. И вот, уж в кои веки,
Такое происходит в человеке.
10083
Такое происходит в человеке,
Я понял в этот раз, уж в кои веки,
И в кои зимы, мы судьбой хранимы,
Хоть и немного временем ранимы.
А тот, кто любит на других пенять,
Он должен чувство ближнего понять,
Когда оно, уж мило ли, не мило,
Берёт перо и, обмакнув в чернила,
Строчит с утра и до глубокой ночи,
Представ пред ваши ласковые очи.
И телеса. И эти голоса.
И ваши думы. Ах, и волоса!
И понял я себя в такие леты!
Поэт не тот, кто сочинял куплеты.
10084
Поэт не тот, кто сочинял куплеты.
Всё ж понял я себя вот в эти леты.
И веки были сжаты у меня.
И вот прошло почти четыре дня.
Не ем, не пью, не сплю и всё тружусь.
И в состоянье транса нахожусь.
Я сочинял, как с нею обнимался,
И, уж простите, ею занимался.
Да и кричал: «Нет, нет! Так не бывает!»
А, в самом деле, знал, что так бывает.
Иначе б я не мог о том кричать,
Когда спешил замедленно кончать.
«Ах, это сон. О, сколько там персон!  -
Подумал я.  -  Какой прекрасный сон!»
10085
Подумал я: «Какой прекрасный сон!»
А я не тот. И я не Мендельсон.
Я огурец и вымысел собачий.
И мой восторг: улов ночной рыбачий
Твоих телес нежнейшей той форели,
Откуда льются радостные трели,
Переливаясь нежностью в оргазм
Всё тех же свойств непостижимых плазм.
И волосатых рощ, что вместо речи
У ясных дум твоих противоречий
Отталкиванья с явным прижиманьем,
Твоей груди взаимопониманьем.
И уж горят, рождая жизни светы,
Моей судьбы без вымыслов рассветы.
10086
Моей судьбы без вымыслов рассветы
Там, где горят невидимые светы.
Да и журчат предивные потоки,
И кровоточат радостные токи.
И в хлипковидной алой пасторали
Там Паганини фуги заиграли.
И даже Бахи влезли под рубахи,
Преодолев и робости, и страхи,
Припоминая, что живое тело
Вот эту встречу с ними захотело.
А дело в том, что каждый мощный Бах
Исполнить может фугу на зубах.
А остальные, кто тут был смешон,
Тот и фантазии был всё же не лишён.
10087
Тот и фантазии был всё же не лишён.
Тот, кто и жалок был, да и смешон.
Его величье, ангел тайной неги,
Растопит лед, и расползутся снеги.
И с гор времён падут любви одежды,
И разорвутся времени надежды.
Он Бах  -  знаток округлостей рубах.
И он рождает творчество в зубах.
Других путей не знает фисгармония
И сей души желанная гармония,
Что ниспослала Генделя и Баха.
И поднялась же у него рубаха
От тайных мест. Тому и умиления,
Кто одарён богатством представления.
10088
Кто одарён богатством представления,
Тому и Бах, тому и умиления.
Когда в нагом ли образе в Нагонии,
Или в далёкой взгляду Патагонии,
Увидит он всё то, что правит миром,
Той красоты взращённое кумиром,
В свободе духа в миг препровождения,
И в членах важных первого рождения,
В той красоте, что вас и наслаждала,
Да и не раз вам тайно угождала,
И там сидела скромно и глубоко,
То ты поймёшь её не однобоко.
И тут, познав минуты умиления,
Ты и узнаешь всё без сожаления.
10089
Ты и узнаешь всё без сожаления,
Познав часы и годы умиления.
Родился ты на третий день свидания,
И тонким вздохом дышишь ожидания,
Себя увидев в час желанной неги,
Как в том романсе, где пылают снеги.
И, совмещая музыку и ноты,
Все утолить хотелось нам заботы
Неумолимой жаждой жгучей крови.
Но ты сдержался и насупил брови.
Ну, а такою лошади улыбкой,
Многообразной, радостной и зыбкой,
Она тянулась пожеланья губкой,
И увлекла нас клетчатою юбкой.
10090
И увлекла нас клетчатою юбкой.
И влажною к тебе тянулась губкой.
Да и была немыслимою музой,
И ускользала от тебя медузой,
Прозрачным телом в море убегая,
И тем тебе в поступке помогая.
«Да, я такая. Именно такая.
А не другая, всё вокруг ругая.
И ты тогда меня тем увлекал,
Что наполнял три раза мой бокал.
Прохладный воздух вечера надежды
Хотел проникнуть сквозь твои одежды.
К тебе тянусь я клетчатою юбкой,
Тебе являясь ласковою губкой.
10091
Тебе являясь ласковою губкой,
Я чувствовала, что уже под юбкой
Ты предавался вымышленным трюкам,
Скользя ко мне туда по тёмным брюкам».
«И я тебя без юбки не увидел.
А в брюках я твой образ не обидел.
Я не могу представить нас без брюк.
Такой выходит вот, как видишь, трюк!»
«И ты без брюк, как автор этих строк
Без рук и ног. О, сохрани нас рок!
Не искушай судьбы своей без нужды.
А юбки мне, да и рубашки, чужды.
Иначе б я не растворилась в неге,
К тебе стремясь в весёлом быстром беге.
10092
К тебе стремясь в весёлом быстром беге,
Тогда бы я не растворилась в неге.
Воображенье. И без возраженья
Там возникало дивное броженье.
Ты шла тогда размашистой походкой,
И это было для меня находкой.
И, притворившись серой мостовой,
Туда я и вонзился с головой.
О, сколько там я странного увидел!
Но никого я этим не обидел.
Так как никто не мог и догадаться,
Когда и как я смог тебе отдаться.
И вот уж я, прижав к колену трубку,
В ту тёмную твою влюбился юбку.
10093
В ту тёмную твою влюбился юбку
Я, прижимая под штаниной трубку.
И, оглядевшись, медленно юзолил
Его башкой. И тем и намозолил.
Прохлада назревала октябрём.
И в это время мы плоды берём
Запретных яблок, углубившись в сад,
Где так мне мил твой профиль и фасад.
И так, идя и меряя шаги,
Я и скользил в размер твоей ноги.
Шагали к цирку на исходе дня
С тобою мы, желания храня.
И здесь я нежной отдавался ласке,
Не придавая чувств своих огласке.
10094
Не придавая чувств своих огласке,
Я тут твоей и отдавался ласке,
Войдя в строенье, где архитектура.
И возросла во мне температура.
И сок плодов обычный, что из сада,
Нас напоил. И что ещё нам надо?
Но даже пять мороженых пломбир
Не охладили в нас душевный мир,
Что созревал и наполнялся соком,
Не думая о принципе высоком.
И замечал взамен я радость в Ире
Едва прохладной нежностью в эфире,
Сочась весельем и томленьем ласки
Той горечи, что выражают глазки.
10095
Той горечи, что выражают глазки,
Веселье в ней сочилось негой ласки
Под звуки, что трезвонили в оркестре
Разрывом нот в отчаянном маэстро,
Рождавшем эту мощь. Молчала дама.
И там, вверху, свободно и упрямо
Распоряжалась тростью и собою,
Вся в стрелах света с лентой голубою.
И развивались, млея и дрожа,
В луче скрещённом острых два ножа
В паденье ложном рук и ног крестом,
И волновались в воздухе пустом.
А кто-то стулом громко заскрипел.
И в это время дикий конь запел.
10096
И в это время дикий конь запел.
И кто-то стулом громко заскрипел.
Но тайна в том, что скрип его протяжный
Исполнился как вздох ажиотажный.
Я руку положил тебе на ногу.
И взять решил тебя с собой в дорогу.
И этой мукой, мукой без конца,
И потекло желание с конца.
А если это нам не разделить,
Так даже трудно ёрзать и юлить.
И разболятся уж под вечер вены,
Как от работы у китайца члены.
И он не тот, кто тенором запел,
Да и не тот, кто в жизни преуспел.
10097
Да и не тот, кто в жизни преуспел
Он. И не тот, кто тенором запел.
Он носит землю. Строит он канал.
И труд его его и доканал.
Но он китаец. Любит он свой труд.
Хоть и об этом тоже много врут.
А мне зачем так долго мучить плечи.
Да и о чём тут наши с вами речи.
Пойду я лучше по своей нужде,
Чтоб не текла слюна по бороде.
Там я займу свободный писсуар.
И утолю неутолённый жар
Рукоплесканий. Я не тот, кто пел,
Да и не тот, кто в жизни преуспел.
10098
Да и не тот, кто в жизни преуспел
Я. И не тот, кто в туалет успел.
И весь антракт я рядом с ней сидел.
И на неё восторженно глядел.
И это было так неповторимо.
Её лицо я видел в струйках грима.
И в притемнённом трепете огней
Она была гортензии нежней.
И созерцалась действием в манеже.
И был не груб я с ней. И был я нежен.
Я не коснулся ног её руками.
Но был я страсти обдан ветерками.
Её дыханьем. Молча я сидел.
И на неё восторженно глядел.
10099
И на неё восторженно глядел
Я, и от тайных помыслов балдел.
Нет, нет! В тот миг я лишь созрел частично.
И думать так мне было непривычно.
Щемило душу музыкой и им.
А над Ириной взвился сизый дым
Порывов страсти. Я томился рядом.
Но не умел поспорить с нею взглядом
В зажатой створке сдвинутых колен.
Да и томился наслаждением вен.
Изнемогая, был я в напряжении.
Но я его удерживал в движении
Другой рукой. Я вспомнил внука Ваню.
И как мы с ним вдвоём ходили в баню.
10100
И как мы с ним вдвоём ходили в баню.
Я вспомнил внука. Вспомнил внука Ваню.
Рука моя тянулась жадно к Ире,
Как будто с нею мы уже в квартире.
И тут я взял из трепетной руки
Её с хурмой и кексами кульки.
И положил я их себе в колени
Веленьем божьим и от сущей лени,
Что в брюках чёрных формою и жаром
Мне помогали справиться с пожаром.
И я раскрыл от возжеланья рот,
Вложив туда с беконом бутерброд.
И вспомнил я опять о внуке Ване,
И нервно заметался на диване.
10101
И нервно заметался на диване,
Я вспоминая тут о внуке Ване.
Но и прохлада, что была в пломбире,
Не охладила чувств горячих к Ире.
Как будто я тогда её алкал.
Ну, а другой рукой я потискал
Его, прикрыв пакетом. И весною
Повеяло за ближнею стеною
Ночного сада тёплых вечеров
Воображеньем пахнущих коров
Той юной ночи, где ещё плоды
В нас только зрели возле струй воды.
Я вспомнил внука. Посмотрел на тень.
С рождения ему был пятый день.
10102
С рождения ему был пятый день.
Я вспомнил внука, посмотрев на тень
Причёски Иры, падавшей ко мне,
Дурманя чувства, как луна в окне.
А чувства, в бездну тайно уводя,
Того, кто встал и, ритуал блюдя,
Идёт по краю или рёбрам крыши,
Туда ведущей, где и скребутся мыши.
И помогают ночи той проснуться
И осмотреться, да и оглянуться.
И вот совсем уже, как из-под риз,
Тут оправдаться б мог любой сюрприз.
И внук мой Ваня в мире пятый день.
А мне его, чтоб повидать, так лень.
10103
А мне его, чтоб повидать, так лень.
А уж сегодня будет пятый день,
Как плод любви счастливый на земле
В судьбе своей возник в кромешной мгле.
Сей миг не долог. Ну, а плод не мал.
Его таким я и воспринимал.
Мне стало легче. Страсти уступив,
И на лице румянец притупив,
И затуманив блеск в её глазах,
Я умилялся в чувственных слезах
Не в голове, а там, у Иры ног.
И был, увы, я здесь не одинок.
С той глубиной увидевшись, отдаться
Я ей хотел, и жаждал наслаждаться.
10104
Я ей хотел, и жаждал наслаждаться,
С той глубиной, с какою мог отдаться.
И погасить в душе весь этот жар,
Что так пылал, как в Африке пожар.
И в умиленье, в щучьем ли веленье,
В любви ль, в плода горячего томленье,
В дыханье ль Иры, в звуке сонном лиры,
Или в каком-то выспреннем Каире,
И в Амстердаме или в Роттердаме,
В её семейной несерьёзной драме,
Но ей дающей право побуждать,
Решил я, чтоб мне воли не видать,
С её родными там и познакомиться.
И по кустам уже не глоукомиться.
10105
И по кустам уже не глоукомиться,
Да и с родными Иры познакомиться.
И намекнуть свиданьем этим всем,
Что я не сплю, и даже и не ем,
Всё помышляя каждый миг об Ире.
И что не знаю я покоя в мире,
Пока в её души нетленный тлен
Я не вонзюсь томлением колен,
Отобразившим это обаянье.
Уж таково природы состоянье
Моих поступков и моих же генов.
Затрепетала суть горячих членов.
Я к вам иду, той истиной грозя,
Когда уже иначе и нельзя.
10106
Когда уже иначе и нельзя,
Я к вам иду, той истиной грозя.
Пусть все глядят на чудное мгновенье,
Во мне родив порывы вдохновенья
Через посредство маленьких удач,
Что признаю я выше всех задач,
Решая этим суть противоречий.
Ну, а теперь продолжим наши речи.
Одна лишь мелочь внешних отношений
И явится возможностью решений
Моих таких вот с нею дум и тем,
Души живой возвышенных проблем.
Себе мешать, хоть в чём-то возразив,
Ах, не могу я, пальцем погрозив.
10107
Ах, не могу я, пальцем погрозив,
Себе хоть в чём-то тайно возразив,
Сказать: «Терпи, терпи, терпи, терпи,
И дух свой этим страстный укрепи.
И испытай себя себя твореньем,
Да и о том большим стихотвореньем,
Пускай уж и по форме не отточенным,
Но вот мечтой вполне сосредоточенным.
Пиши и веруй. Веруй и пиши.
А повезёт, получишь барыши
За весь свой труд безумца и тирана.
Трудись, мой друг, трудись, вставая рано.
Будь в дружбе с шуткой, пробуй удивляться,
Да и любому чувству умиляться.
10108
Да и любому чувству умиляться
Учись. И пробуй так же удивляться.
А строгость это яркий знак глупца,
Его натужно грустного лица.
Нередко это даже и срабатывает.
И уж глупец очки и зарабатывает.
Но нет доверия к нему, к глупцу.
И вижу я по вашему лицу,
Не верите вы ни едину слову
Тут моему, поддавшись на улову.
Не попадусь и я уж на уду.
Такое я подальше обойду.
Ах, нужно ль мне хитрить и умиляться,
И к внуку подойти и ухмыляться!
10109
И к внуку подойти и ухмыляться
Я не хочу. Я буду удивляться
Гармонии. Её великой силе,
О коей буду помнить и в могиле.
И силою томительных колен
Ты и взяла меня в желанный плен.
Нет, лучше я останусь здесь один,
Своих же чувств и раб и господин.
А он пускай в ней явно растворится.
И пусть там чудный мальчик сотворится.
Ах, божество всё это. Вдохновение.
И дивное природы омовение.
Опять антракт. Все рвутся в туалеты.
Продолжу тут и я свои куплеты.
10110
Продолжу тут и я свои куплеты,
Пока толпой все рвутся в туалеты.
Размял я ноги. Мне помогут боги
Не сбиться с непредвиденной дороги.
Или дорога выбрала меня,
И отогрела около огня
Ночных обочин в пламени костра,
О коих и не думал я вчера.
Ещё не знал я и прекрасной Иры.
О, эти мне дорожные сортиры!
Там нет тепла, и не за что держаться.
И там порою нужно унижаться.
Позор, позор! Дома как туалеты.
Кто обездолен, вот они поэты.
10111
Кто обездолен, вот они поэты.
Миры, планеты, люди, туалеты,
Манежи, цирки, с спермою пробирки.
Чуть не сказал: «Моя проблема в Ирке».
Но удержался. Ирочка! Простите.
Вы свой предмет желания растите
До непомерно гордой высоты,
И не тревожьте тайные мечты.
Я обойдусь своим воображеньем
И в ванной тёплой личным раздраженьем
Своих начал счастливого конца
Во вдохновенье милого лица.
Миры, планеты, люди, туалеты.
Кто опозорен, вот они поэты.
10112
Кто опозорен, вот они поэты.
Миры, планеты, люди, туалеты.
А в цирке Ира, вижу по часам,
Моей души внимает голосам.
Сидит уж рядом, справа от меня,
Да и вконец поверила в меня
Не потому, что я её поэт,
А просто тут альтернативы нет.
Я лучше всех в различных отношениях,
И даже в брюк зауженных ношеньях,
И в повороте вправо головы.
Иначе я уродливей, увы!..
А жизнь  -  обман. И творчество обман.
Мне хорошо. Пишу себе роман.
10113
Мне хорошо. Пишу себе роман.
Ну, а вдали, над озером туман.
Там хэппи-энд. Удачный там конец.
Роман окончен. Точка. Голубец.
В конце там точка. Замуж вышла дочка.
И родила два маленьких комочка.
Но прежде чем та пара родилась,
Она с ужасной данностью сжилась.
И никакие порно сексопилы
Уж с этих пор её душе не милы.
А мил ей муж, её законный муж,
Хоть он, увы, давно-давно не дюж
В вопросе этом. Пишет он сонеты.
И, как на паперти, летят к нему монеты.
10114
И, как на паперти, летят к нему монеты,
Так часто пишет муж её сонеты.
Сонеты пишет он, как будто дышит.
И только ручкой ножкою колышет.
Весь день лежит в пальто под одеялом
В томленье лёгком, трепетном и вялом.
И пишет всё, и попадь что под руку,
Тем излагая сонной плоти муку.
И в нём сидит, как гвоздь, его планида,
Не выпуская бедного из вида.
Лишь, поленившись, он не станет вякать,
Как тут планида начинает плакать.
И он опять бормочет сквозь туман:
«И ты обман. И всё вокруг обман».
10115
«И ты обман. И всё вокруг обман».
Так он бормочет. А везде туман.
В тумане снова милая его.
И всё его трепещет естество.
Идёт она. Лишь ручек белизна.
Такая вот закрытая спина.
Однажды, помню, было очень душно,
Но шла она прелестно и воздушно,
Так как сняла тогда с себя покров
Жакетной ткани. Вид в ней был здоров.
Под тонкой майкой трепетно торчало
Груди томленье женского начала.
О, грудь!.. Тебя я всех бы выше поднял!
Дал тысячу, а двадцать восемь отнял.
10116
Дал тысячу, а двадцать восемь отнял.
О, грудь!.. Тебя я всех бы выше поднял!
Я не пойму, зачем в среде людей
Музея нет для девичьих грудей,
Чтоб будоражить мир души поэта.
А уж потом мы думаем про это.
Нет, не лицо, не талия, но грудь.
Она не даст спокойно вам уснуть.
И есть предмет, от коего исходит
Всё то, что в нас с тобой и проходит.
Губами ты касаешься груди.
И знаешь: всё, что будет, впереди.
Кто до мечты ревнитель и охотник,
И в жизни он искуснейший работник.
10117
И в жизни он искуснейший работник,
Кто до мечты ревнитель и охотник.
И вот она уже для вас лежит.
И точно вам она принадлежит
По существу стоящего вопроса.
И не вращайте вы размером носа.
В своей мечте запутавшись сполна,
Она дурманит вас теплом вина.
Хорошим шагом и значеньем в цвете
Исполнена она уже в рассвете.
И теплотою вам и отдана.
И влюблена, прелестна и юна.
Взглянув на грудь, вы лишний раз вздохнули,
И на культуру сотню отстегнули.
10118
И на культуру сотню отстегнули,
Взглянув на грудь. И лишний раз вздохнули.
Нет, грудь её блистательно чиста!
И где найдёшь ты в женщине места
Подобно этим! Разве только попа.
Об этом повествует вся Европа.
И даже страны есть, где этот вид
Законным неприличием язвит.
Но это исключение из правил.
Всевышний отклонение исправил.
И мы, взирая в выпертость груди,
Всё ж думаем: «Что будет впереди?»
Тот, кто с тобой от радости уснул,
Всех обаял и глазом не моргнул.
10119
Всех обаял и глазом не моргнул
Тот, кто с тобой от радости уснул.
Или вот вник в томление лица
Во имя Сына, Духа и Отца.
Я представляю все на ней детали,
О коих вы тогда и не мечтали.
И на Олимпе, на большой горе,
Вы замирали в неге на заре
В преддверье ночи, глядя в эти очи,
Да и томясь движеньем многоточий,
В желанье завершить струю мочи.
«Молчи! Молчи! Молчи!» «Молчу». - «Молчи».
Ну что ж, расставим тут и мы акценты,
Пересчитав доходы и проценты.
10120
Пересчитав доходы и проценты,
Мы тут расставим с вами все акценты.
Акцент один  -  улыбка и глаза.
Другой  -  характер чище, чем слеза.
Фигура  -  третий. Ручки хороши.
Уж хоть ты тут с них грации пиши.
А шея! Даже нечего сказать.
Двойным узлом возможно завязать
Её головку в трепета уловку.
Да и сплести тут из неё верёвку.
Представил? Вот. И маленький живот.
А ниже там жужжалочка живёт.
Такая птичка. Подсчитал проценты?
Вот таковы тут истинно акценты.
10121
Вот таковы тут истинно акценты.
Иены, марки, доллары и центы.
И всё пошло в продажу, на разлив,
Не умолив и сфер не поделив.
Каких тебе ещё тут нужно сфер,
Чтоб привести к единому размер
Различных околичностей с предметом,
Поэтом утешительно воспетом,
Что негде даже пробой заклеймить,
И в чистоту дыханья надымить
Её блаженством, данным миру Богом.
И ты склонился к этим недотрогам.
Когда уж ты и телом староват,
Не разберёшь кто свой, кто виноват.
10122
Не разберёшь кто свой, кто виноват,
Когда уж ты и телом староват.
И далеко не молод ты и духом.
И говорят тебе, клонясь над ухом,
Что ваша фея к вам уж подошла,
Чтобы отдать вам толику тепла.
А вы какой-то нынче невесёлый,
И даже, я сказал бы, вы и квёлый.
Уж пробудитесь, и спешите ей
Грудь ущипнуть ладошкою своей.
И чтоб она вам, выговорив это,
Тут и была той негою согрета
На миллион. Ах, принцип староват!
Великому безвременью виват.
10123
Великому безвременью виват.
Уж принцип и не нов, и староват.
Теперь и никакими прихитреньями,
А так же и благими намереньями,
Не делают в женитьбе капитал.
Мир нынче от доверия устал.
Теперь за четверть пачки папирос
Тебе расквасят морду, губы, нос.
А за бутылку тёплой бормотухи
Глаза проколют и отрежут ухи.
И перекрутят всё на колбасу
В том, что поближе к кладбищу, лесу.
А в это время в роще зяблик пел.
Один успел, а этот не успел.
10124
Один успел, а этот не успел.
А зяблик грустно песенку пропел.
И наблюдал он эту вот картину,
Как там варили дохлую скотину.
И он зажилил банку самогона.
И выпил всю её в конце вагона,
Идущей прямо в вечность электрички,
И воспитавшей эти в нас привычки
Взаимных распрей, сложных отношений,
Да и других стремлений и решений.
Мясца наелись, выпили винца.
И гопца дрица гопца гоп ца ца.
Тут каждый что-то вдумчиво пропел.
И сам себя возвысил и воспел.
10125
И сам себя возвысил и воспел.
И зяблик что-то вдумчиво пропел.
Над ним неслись стальные облака.
Река была довольно глубока.
Вода была совсем как не вода.
Вокруг была обычная среда.
Среда была преддверьем четверга.
Была ещё не съеденной нога.
Она была костлява и длинна
И несколько в костре обожжена.
Свиная. Пахло сладким и палёным,
И огурцом из баночки солёным.
Мы закусили. Кто-то где-то пел.
И всякий сам себя уж там воспел.
10126
И всякий сам себя уж там воспел.
А кто успел, тот реквием пропел.
Вот так и Моцарт, ветреный Моцарт,
Любитель женщин, праздности и карт.
А, в самом деле, труженик великий,
И раб любви прямой и светлоликий.
Сальери там измучался в гробу
За клевету и ложную судьбу.
Не убивал он пьяного Моцарта.
И это скажет вам в колоде карта.
И близко не был он тогда в тот день.
Ему и знать такое было лень.
То Пушкин врал, что гениев воспел,
И лицемерию риторику пропел.
10127
И лицемерию риторику пропел,
И двух творцов бессмертия воспел
Российский гений Пушкин Алексон,
Что выдумал такой удачный сон.
И записал его, призвав старушку,
Да и распил он с нею браги кружку.
Потом прилёг в полатях, чтоб поспать.
И так любил он часом поступать.
И родилась уже такая версия,
Что, мол, случилась с гением инверсия.
И вот Сальери Моцарта убил,
Так как его музыки не любил.
Уж Пушкин всяку пробует породу.
И так старается он угодить народу.
10128
И так старается он угодить народу.
И пишет прозу, пишет пьесу, оду
Про Бомарше, про рай, что в шалаше,
Про всё, что и свершается в душе.
Музыки он любил самозабвенно.
Влюблялся в них он до смерти мгновенно.
И столь же быстро их и разлюблял.
Так как уже в себя других влюблял.
Он был знаток лирических культур,
И был любитель в области скульптур.
И об науках много понимал.
Так на кого ж он руку поднимал!
На Чёрной речке, выходец к народу,
Шёл воевать он подлую породу.
10129
Шёл воевать он подлую породу.
Певец свободы. Выходец к народу.
И либерал. И западник чернил.
Да и к тому ж ещё славянофил.
Гишпанских дам любитель и балконов,
И интриган безнравственных законов,
Из коих ножку дивную продень,
И ночь твоя. Совсем забудь про день.
А Нулин граф с его извечной темой,
Тоски души измученный проблемой?
Что, разве он не равен тем Шекспирам?
Ах, высоки они пристрастьем к лирам!
Черпай его и душу весели,
Тем воспевая радости земли.
10130
Тем воспевая радости земли,
Себе и многим душу весели.
А Бог не фраер. Видит крутеля,
Всё отдавая этой цели для.
Высокой цели лапчатой Руси.
Чтоб мог я взвиться в бездны небеси.
А смут, он смут, и скоро он пройдёт.
Заря любви воспрянет и взойдёт.
И озарит пространства и поля
Звездой мечты во блага нас и для
Её, Руси восславленных имён
Из всех её наречий и племён.
Сердца тревожа, души веселя,
Всеобщего добра и блага для.
10131
Всеобщего добра и блага для,
Живи, о Русь, нам души веселя.
Идя к иным народам, племенам,
Ты помоги тем славным временам
В подсчёте в банке ставок и нолей.
И сам себе наливочки налей.
Наш человек в том вражьем алчном стане
Пусть человеком быть не перестанет
В своих глазах. Пойми и их наклонности
К стяжательству, да и другие склонности.
Их жизнь прошла на малой территории.
Простим мы им зигзаги их истории.
Жрецы её по миру всё снуют.
А глазки-то, а глазки выдают.
10132
А глазки-то, а глазки выдают
Всё то, о чём лукавые поют.
Глядишь в лицо ему, миссионеру,
И хочется послать его к примеру,
Сказав ему: «Пойди ты к тёте Мане.
Пускай она тебя помоет в бане,
Мочалкой исхлестав сперва по чёрному
В вопросе чистоты на теле спорному.
А если ты заплатишь пять монет,
То и получишь, как презент, менет.
По-русски, откровенно, без долдычества,
Во славу твоего косноязычества.
Миссионеры по Руси снуют.
А губки привирают и поют.
10133
А губки привирают и поют.
Миссионеры по Руси снуют.
Глядишь, сидят у моря две рыбачки.
А на губах у них белеют жвачки.
Одна-то жвачка даже пузырится.
Улыбка в каждой радостью искрится.
И, знамо, обе море поделили.
Отдали Крым, мазут в волнах разлили.
Все корабли сржавели, развалились.
На них бомжи и крысы поселились.
Был славный флот, была ему Цусима.
А вот теперь всё мимо, мимо, мимо.
Миссионер словами мечет ловко
Не то, о чём подумала головка.
10134
Не то, о чём подумала головка,
Миссионер словами мечет ловко.
Его советы всюду воплощаются.
И результаты тут же ощущаются.
Исчезло рабство, больше нет рабов.
Но, правда, много цинковых гробов.
Ах, ничего. Зато пришла свобода,
И отняла все цепи у народа.
Лишь новый русский цепью золотой
Напоминает времени застой,
Когда купить такую было плёво.
Их покупали и Иван, и Лёва
Для жён своих. Молчит в штанах головка.
А то, что думает она, сказать неловко.
10135
А то, что думает она, сказать неловко.
Ну, пусть молчит. На то она головка.
Пусть говорит об этом голова,
Что и взяла себе свои права.
Распоряжаться в области и в крае
Готовы и Наина, да и Рая.
И вот уже зовёт Ивана Нина.
И каждая вторая половина,
Не в смысле том, что держит на уме,
А в том, что всё вокруг давно в дерьме,
В разгуле полном. А они одни
Живут как Боги. Бог их сохрани.
Ты не укажешь тут на этот смут.
А как укажешь, сразу уймут.
10136
А как укажешь, сразу и уймут.
Лишь укажи ты им на этот смут.
Никто ничто не будет объяснять.
И поспешат и с очереди снять
На гарнитур и профильный хрусталь.
И просто промелькнёт в подъезде сталь
От пистолета. Вся и недолга.
И не придётся уходить в бега.
Придут, измерят место преступления
Из ближнего к убийству отделения
Милиции. Составят протокол.
Да и вобьют сосновый в землю кол.
И если ты такой, тебя поймут,
И, несомненно, тут же и уймут.
10137
И, несомненно, тут же и уймут.
Так что не жди, пока тебя поймут.
Пиши правозащитникам в Гааге
На школьной разлинованной бумаге.
И посылай законное послание.
И припиши: «Спасибо за внимание
К моим промблемам местного значенья».
И попроси гаагского печенья
Прислать кулёчек детям леденцов,
Что и остались дома без отцов
В разгар как раз всеобщей перестройки,
Когда уже не всё решают тройки.
И напиши, что ты и сед, и стар.
И что тебя уже настиг удар.
10138
И что тебя уже настиг удар
Ты напиши. И что ты слаб и стар.
И понимай, что ты уже не раб,
Не рыба-меч, не чайка и не краб.
Гляди! Вокруг ликует демократия.
И не воскреснет больше партократия.
Уж никому по радио не врут
Про наш свободный и ударный труд.
Вас не отправят больше в синеторию,
Туда на юг, в не нашу территорию,
Где и крадут у нас и нефть, и газ,
Да и ещё и сердятся на нас.
А ты знаток и даже вездевед.
Ведь ты поэт. И ты увидел свет.
10139
Ведь ты поэт. И ты увидел свет.
Ты вездевед. А кто не вездевед?
Ты хочешь жить? И я вот жить хочу.
Ты замолчал? А я давно молчу.
А что ты скажешь кроме как: «Свобода!»
Придёт она и встанет возле входа.
Протянешь руки. Может, подадут
Чего-нибудь. И все чего-то ждут.
Не понимают, что эпоха минула.
Надежда жить семьёй единой сгинула.
Все разошлись по собственным квартирам.
А кто не рад, замочим за сортиром.
Я вездевед, и ты вот вездевед.
Тот не поэт, кто не изведал бед.
10140
Тот не поэт, кто не изведал бед.
С тобой не приглашён я на обед.
Мы не смогли дождаться окончания.
В груди твоей печальные звучания
Перемешались с запахами тела.
И ночь меж нас мгновенно пролетела.
Глазам открылся весь земной простор.
Двух бездн возник пейзаж движеньем гор.
Со стороны казалось, что весна
Твоей мечты вполне объяснена.
В изгибах рук, выпячивая грудь,
Она шептала: «Ты со мной побудь!»
Но я сказал: «Нет, нет. О, нет и нет!»
И я пошёл варить себе обед.
10141
И я пошёл варить себе обед,
Притом сказав: «О, нет. О, нет, нет, нет».
И ты была в мерцании огней.
Ах, нет! О, нет! Ещё была нежней.
И всё сильней, сильней, сильней, сильней
Я бесновался в наслажденье дней.
И заливал нас возжеланья пот.
Пойду варить, подумал я, компот.
Но это было раньше, до того.
И я уже не помню ничего.
Теперь и разговоры про обед
Не удержали б нас от этих бед.
И я подумал: «Чешется спина».
Привет жене. И мне нужна она.
10142
Привет жене. И мне нужна она.
И мне чесалась в этот раз спина.
Ты почесала мне тогда спину.
А я подумал: «Ну и ну. Ну-ну».
И я старался, сколько было сил.
И даже свет я, помню, погасил.
Не мог тогда заснуть я до утра.
Была уже осеннею пора.
Открыть окно мы не хотели. Мы
Боялись оспы, СПИДа и чумы.
При чём здесь, вам покажется, чума?
А от чумы сойти легко с ума.
И по утру вернётся в дом жена.
И вот она мне больше всех нужна.
10143
И вот она мне больше всех нужна.
О, бога ради! Что за глубина!
Уж догорал малиновый рассвет.
На мой привет он свой прислал ответ.
В палате было только трое нас.
Я, Патиссон и Петька Ананас.
Мы были все приставлены к стене.
Но ты пришла единственно ко мне.
Вливали в нас насильно ночью зелье.
А утром приходило к нам похмелье.
Когда мы от бессилия кричали,
То нас большой дубиной поучали.
Дубину любим мы. И мерой друга
Она нам мать и верная подруга.
10144
Она нам мать и верная подруга.
Сперва она набросилась на друга.
И друг мой так пронзительно визжал,
Как будто он верблюдицу рожал.
Горька судьба. Но горше всё ж судьбина.
Так думал я, когда меня дубина,
А не жена, ласкала по нутру.
Как изловчусь, я кровь с лица сотру.
Вот старший брат мой. Оба мы дебилы.
Но мы друг другу радостны и милы.
И больно так, что и терпеть нет силы.
А бьют нас потому, что мы дебилы.
А третий это мать. Моя супруга.
Как два надёжных преданных мы друга.
10145
Как два надёжных преданных мы друга.
Мой брат и мать. Она моя супруга.
Дебилы мы. У нас свои законы.
Мы не влезаем ночью на балконы
К чужим невестам. Тут балконов нет.
Монеты тоже у дебилов нет,
Чтоб откупиться и поехать в Рим,
И повидаться с Папою Вторым.
Да и сказать ему: «Спаси нас, Папа.
Мы прилетели. Встретимся у трапа.
Един в нас Бог. А мы его творенья.
И ни к чему уж тут стихотворенья».
И Папа всех за всё благодарит.
И любит нас, и нежит, и корит.
10146
И любит нас, и нежит, и корит.
И всех он нас за всё благодарит.
«Простите, Папа,  -  шепчет тихо мама.  -
Но получилась вот такая драма.
Была я молода, да и глупа.
И обнажилась там я до пупа.
И простудилась дважды. Менингит.
Потом взорвался, помню, динамит.
Потом я всё наркотики пила.
И вот меня поранила пила.
Детей тогда я родила уродами.
Теперь мы все с дебильными природами.
А старший мой меня уж не корит,
И за любовь ещё благодарит.
10147
И за любовь ещё благодарит
Мой старший. Что же, что же он творит!
Он мне суёт то в нос, то снова в рот.
Ну, а потом. Потом наоборот.
За это нас тогда и повязали.
И укололи, и притом сказали:
«Подохли б вы, развратные скоты,
За эти ваши подлые финты.
А эту вот, раздрёбанную лядь,
Мы будем каждый вечер усыплять.
Менетчица своих родных детей
До мозга в телевизоре «Вестей».
Жизнь онаша. А смерть она копейка.
Семья. Вот истины и красоты ячейка.
10148
Семья. Вот истины и красоты ячейка.
А жизнь она ничтожная копейка.
И я была красивой с юных лет.
Но засосало пьянство. Счастья нет.
Сидела я у милых на коленях.
Порою я любила на поленьях.
Однажды в предвечерней тихой мгле
На шахматном они меня столе…
Попович, Алехнович и Бронштейн.
Четвёртый был, не помню. Да! Эйнштейн.
Король бильярда. Кием бил по пузу,
Пока и сам не провалился в лузу.
Жизнь коротка. А молодость индейка.
Муж и жена, и дети. Вот семейка.
10149
Муж и жена, и дети. Вот семейка.
Бронштейн сказал: «Меня ты поимей-ка».
Я поимела, не меняя позы.
Он дал за это мне три алых розы.
Потом играли Ласкер и Пегаскер.
Пегаскер лысый, но в военной каске.
От Пилигрима с тонким слоем грима
Привёз привет он от жены из Рима.
И говорит: «Привет тебе, привет!
Как соловей, что не даёт ответ».
И продолжает: «Я к тебе с приветом,
Как воробей и щука с пистолетом».
За пешку взялся. Значит, смел и дюж.
Мужайся. Терпелив будь. Ты ведь муж.
10150
Мужайся. Терпелив будь. Ты ведь муж.
За пешку взялся, хоть ладьёй утюжь.
Король не фраер. Он идёт конём.
А чем он лучше? Что, не мог он днём?
Ах, рокировочка! А Ленин тоже Вовочка.
Не дурачок. Бедовая головочка.
И эти двое. Тот, Наполеон.
И в поддавки играть не может он.
На поле белых в розовых штанах
Плывёт в подводном катере монах.
Вы видели монаха голубого?
Да вы взгляните хоть и на любого.
Все голубые. Голубой и Буш.
И говорит он: «Взялся, так ебу ж».
10151
И говорит он: «Взялся, так ебу ж».
И голубыми Рейган был и Буш.
Я говорю: «Ну что ж ты так не смел?»
А он мне: «Так я прежде не умел».
Не поняла. Играли в поддавки.
Рука в руке. Он нежил длань руки.
Уж спят мои обноски-женихи.
Побесновались. И совсем тихи.
И я усну. Ах, попа зачесалась!
Вкололи яд. Как будто вошь кусалась.
Развяжут утром. Там и почешу.
Всё спит вокруг. А я тебе пишу.
Узнать бы, что там завтра на обед.
Тот не поэт, кто не изведал бед.
10152
Тот не поэт, кто не изведал бед.
Кто скажет мне, что завтра на обед.
Опять перловка. И компот без соли.
В спине уже гораздо меньше боли.
И не трещит, как прежде, голова.
А оппозиция, она ведь не права.
В окне напротив светится реклама.
Спят сыновья. Уже уснула мама.
Пройдёт лишь ночь, и грянет новый день.
Бьют их вседневно, все кому не лень.
В какой стране? Кто бьёт? Зачем? Не важно.
Совсем другое в этой жизни важно.
Прощайте те, кто не изведал бед,
Не ненавидел, не давал обет.
10153
Не ненавидел, не давал обет
Тот, кто не знал страданий, да и бед.
Не испытал судьбы своей наркотиком.
И просидел в конторе тихим котиком.
Мурлыкою таким. И даже паинькой.
Спи, мой сыночек. Баю, баю, баинькой.
Поспи, родной, до новой твёрдой палочки.
А в небе утра пролетели галочки.
Не защищённой ангелом от времени,
Земля торчит дырою мрачной в темени.
В озонной яме. И сочится кровь.
А победит, в конце концов, любовь.
А кто не знал страданий, да и бед,
Он не давал других любить обет.
10154
Он не давал других любить обет,
Тот, кто не знал страданий, да и бед.
Опять зима. Она порой прекрасна.
Снега лежат. И небо бледно красно.
Земля синеет. Море чудно чёрное.
И крокодил. И зарево притворное.
Летят сквозь годы ветром унесённые
Большие камни, как малайки сонные.
На пальмах стонут финики двуглазые.
И корабли под ветром пучеглазые
Вздыхают томно. А потом как бросятся
На самолёты, и в ракеты просятся.
И вот решил, и тем себя обидел,
Писать о том я, уж чего не видел.
10155
Писать о том я, уж чего не видел,
Тут и решил. И тем себя обидел.
А вы лежите нежно удивительная.
И в вас спина пространственно язвительная.
Как контрабас. Да и фигура стройная.
И в нижней части где-то даже знойная.
Второй уж час, потея и пыхтя,
Я рад бы с вами встретиться, хотя!
И вы такая, формами маня,
Не отвергали в этот раз меня.
И жить ли стоит вне вот этой нежности,
Узнав о смерти, как о неизбежности.
И съел Адам давно бы тот ранет.
Но что тут съешь! Его ведь просто нет.
10156
Но что тут съешь! Его ведь просто нет.
А ведь тогда он всё же съел ранет.
И произнёс: «Какая лепота!»
И родилась у юноши мечта.
И возвратился он тут в райский сад.
А там на каждой ветке женский зад.
Крутой ли, тонкий, выбирай на вкус.
Велик в Адаме к женщинам искус.
«Всех искушу. О, дайте только срок».
Такой освоил наш герой урок.
Не разводите нюни по утрам,
А разводите их по вечерам.
И если я кого-то и обидел,
То что увидел, то вот и увидел.
10157
То что увидел, то вот и увидел,
Уж если я кого-нибудь обидел.
Ему совет я откровенный дам.
Не будь ты Евой, если ты Адам.
А если ты рождён на радость Евой,
То и расстанься с непорочной плевой.
И радуй всех, пока ты всем нужна.
Ты молода и нежности полна.
И кровь румянцем тает на щеке,
И трепет юный в розовом соске,
И глубина межбедернных прекрас
Принять готова радость. И не раз.
Такой придумав для тебя совет,
Тебе я шлю мой пламенный привет.
10158
Тебе я шлю мой пламенный привет,
Такой придумав для тебя совет.
А ты не бойся и неси, неси.
А как настанет время, Дебюсси.
И улетай. Духами лишь душись.
Смотри. Не очень там и петушись.
Да и не будь ты воблой пересушенной
Никем ещё ни разу не укушенной.
Поверь на слово. Сладко искушение,
Как на пожаре оного тушение.
Иначе ждёт нас страшная беда.
И жизнь тогда исчезнет навсегда.
Так что, поверь, зову я не к коварству.
А просто не потворствую мытарству.
10159
А просто не потворствую мытарству.
Не к подлости зову, и не к коварству.
И не в тенета райских кущей сада,
А лишь туда, где что-то делать надо,
Чтоб насладиться времени дарами,
И не идти окольными дворами
К великой цели самоистребленья
Грехом извечным тела искупленья.
Лепил нас Бог весёлыми руками
Не для того, чтоб превратиться в камень.
А жизнь твоя уж без употребленья
Не стоит даже взгляда сожаленья.
Засим ваш друг, дающий вам совет.
Ищу ответ. Передаю привет.
10160
Ищу ответ. Передаю привет.
Ваш верный друг до окончанья лет.
И не спешите дружбу отвергать
И через чур проверке подвергать.
Как и плоды от сырости размякнут,
Так и порывы нежности иссякнут.
И от чрезмерных слов стихотворенья
Исчезнет сила высшего паренья
За тонкой плотью дружбы нашей в чаще,
Где мы варили плов похлёбки чаще.
Там мы поели вдоволь тёплой каши,
Когда с тобой гостили у Наташи.
Где отдавались в силу воспитанья
Любви, согласно способу питанья.
10161
Любви, согласно способу питанья,
Мы отдавались в силу воспитанья.
Коварных дел не знайте на досуге,
И поселяйтесь, как в квартире, в друге.
А смущены вы этим положеньем,
Так радость пусть вас окропит сближеньем.
Пусть проза жизни прозой остаётся.
А сердце бьётся, бьётся, бьётся, бьётся.
И остановится в такой-то час.
А вот любить стремитесь и сейчас.
И ничего тут с нами не поделаешь.
И никого уж ты не переделаешь.
Не надо резать вилкой холодец,
Когда любовь касается сердец.
10162
Когда любовь касается сердец,
Не надо резать вилкой холодец.
Случиться может, вилка изогнётся,
И холодец на скатерть обернётся.
Людей делите только по полам.
А полотно порвётся пополам.
У всех терпений есть свои конечности.
И жизнь она одна в безмерной вечности.
Пол полу рознь. Но вместе два пола.
Такие вот пикантные дела.
Такая тут субстанция застоя.
А остальное вымысел. Пустое.
Вы женщина? А я? А я мужчина.
Нет дел небесных. Все земных причина.
10163
Нет дел небесных. Все земных причина.
А я, увы! Обычный я мужчина.
И по сему, рассудку моему
Вообразить дано что почему.
И вашей вечной радости дары,
Как говорится, ври, но до поры.
Хотя, быть может, в некоем секрете,
При далеко не очень ярком свете,
А в полумраке ночи полотна,
Стоит вот тут такая тишина.
Уж наши с вами волосы, шурша,
Нам говорят: «Ах, всё ж жива душа!»
И скажет кто-то, зарядив свинец:
«Всему конец. Всему, всему конец».
10164
«Всему конец. Всему, всему конец».
Так скажет кто-то, зарядив свинец.
Но это будет мигом лишь начала.
«Кончала ль ты?»  -  «Да, милый друг! Кончала».
Научимся мы так вот говорить,
Когда начнём себя себе дарить.
И в тишине прохладной этой мглы,
И в остром взгляде времени иглы
Мы любим каждый миг обожествлять,
Да и других собою удивлять.
А от любви порой бывает больно.
Но действовать ты должен своевольно.
И тут уж и появится причина
И этому раздумию кончина.
10165
И этому раздумию кончина
Появится, как времени причина,
Тела всепостояннно ублажать,
И каждый день плоды любви сажать,
И поливать их несравненной влагой,
Перебиваясь времени отвагой,
И глубиною нетерпенья поз,
Как в летний день над озером стрекоз.
Полёты их восторг предполагают,
И нам питаться зноем помогают.
Пусть нежной в небе бабочки полёт
Напоминает страсти самолёт.
Когда туда он движется в среде,
Я забываю кто я, да и где.
10166
Я забываю кто я, да и где,
Когда туда он движется в среде.
А сердце просит радости вдвойне,
Как пуля смерти просит на войне.
Опережая мысль, она летит.
И это ей никто не запретит.
И уж такая доля у неё.
Вгрызаться в тело жаркое твоё.
А я сношаться лишь люблю живьём,
На койке лёжа, стоя и вдвоём.
С томящей влагой у твоих колен,
Не смерть нужна мне. Нужен нежный плен.
И хоть познал я и не мало бед,
Но злу служить я не давал обет.
10167
Но злу служить я не давал обет.
И избегать люблю я горечь бед.
Соединяясь, рушатся барьеры.
А вместе с ними рушатся каръеры.
И дело в том, что тут считать успехом,
К чему серьёзно, или вот со смехом,
Нам относиться? Ввысь ли вознестись
Небесных таинств? Ах, не суетись!
Жди молчаливо, и живи счастливо.
Переноси невзгоды терпеливо.
Что ж, поживём-увидим. Поразмыслим
О том, о чём, возможно, и не мыслим.
А я уж позабыл про горечь бед.
Но злу служить я не давал обет.
10168
Но злу служить я не давал обет,
Да и не знал я превентивных бед.
Я знал одно. На всей планете горе.
Не тёплое людских событий море.
И горе это  -  это человек,
Что развращает наш с тобою век.
Ну что же, быть, так так тому и быть.
Уж родились мы для того, чтоб жить…
…Чтоб сотворить подобие себе,
Он стал тут создавать себя в себе.
И с этою задачею он справился.
И к вечеру он с нею и управился.
И всех нас равным наделяя даром,
Сказал: «А поработал я недаром».
10169
Сказал: «А поработал я не даром».
Тут всех нас наделив счастливым даром.
Создав меня подобием себе,
Он говорил: «Я жизнь даю тебе».
И с этих пор случилось человекам
Тут разойтись по скидам и по меккам.
Да и ещё по сектовым ученьям.
Сойдясь в стада согласно увлеченьям.
И растеклись религии как реки.
И мы живём. Мы Боги-человеки.
И полубоги. А порой и черти.
И не боимся мы греха и смерти.
А был когда-то не заселен свет.
Чего уж нет, того уж точно нет.
10170
Чего уж нет, того уж точно нет.
А был ведь прежде не заселен свет.
И только мошка часом пролетит,
Да и за ней другая прилетит.
Обнимутся тихонько, пожужжат,
И крылышками нежно задрожат.
Получат кайф и далее летят,
Пока опять того ж не захотят.
Или там рыбка мимо проплывёт,
Другую рыбку взглядом позовёт.
И мечет рыбка за собой икру.
И вдруг забьётся где-нибудь в нору.
И отдыхает. Тут её и видели.
А за окном мы многое увидели.
10171
А за окном мы многое увидели.
А человека мы тогда не видели.
Ещё ведь человека как бы нет.
Бесчеловечен был в то время свет.
Тишь, благодать. И уж рукой подать
До наших дней. А цели не видать.
Идешь порою молча по пустыне.
И солнце светит. И земля не стынет.
И ветры дуют в сторону реки.
И гладь и тишь. Лишь в небе мотыльки.
И никого. Идёшь сквозь пустоту.
И наблюдаешь мира красоту.
Но вдалеке уже, среди равнин,
Смотрю, идёт какой-то гражданин.
10172
Смотрю, идёт какой-то гражданин
Среди пустынь и брезжащих равнин.
Бескрылым он явился Серафимом.
И шёл он всех учений наших мимо.
К Абрамам, Сёмам, Мишам и Иванам
Он обратился с речью слогом рваным.
Стучал он в бубен в шутку и всерьёз.
И шум стоял среди небесных грёз.
Гляжу  -  нас стая. Мне подобных тварей.
И вертит каждый глупой грязной харей
По сторонам. «Звезда вверху горит?
Тебе она о чём-то говорит?»
«Да,  -  отвечаешь,  -  вижу область меры».
И это всё приводишь как в примеры.
10173
И это всё приводишь как в примеры.
И говоришь: «Уж вижу область меры».
«А что вот там?  -  он говорит,  -  Звезда?»
«Так это что!..»  -  «Так что там, и когда?»
И вдруг выходит из-за древа Ева,
Земных чудес звезда и королева.
А тут никто ещё и не женат.
Да и не строит собственных пенат.
Никто ещё не мудрствует лукаво.
Никто не знает запаха какао.
Тепло и сыро, мягко и свежо.
И нету зданья с жирной буквой: «жо».
И говорит мне тут из них один:
«А вам встречался в шляпе господин?»
10174
«А вам встречался в шляпе господин?»
«Нет,  -  говорю.  -  Я здесь совсем один».
Смотрю  -  стоят Наталии и Евы.
Обнажены до оголённой плевы.
Отличий сразу даже не заметишь.
Лишь только схожесть некую отметишь.
Есть рыжеватость, есть и с белизной.
А в основном чернёный жгучий зной.
Есть пухловатасть, и при ней продольность,
Творца вполне оправданная вольность
Разнообразьем радовать концы.
А будут дети, будут и отцы.
А губки так и просятся в менеты.
И мысленно я посчитал монеты.
10175
И мысленно я посчитал монеты.
И алость губ. И щёчки как ранеты.
Фигурки прелесть. Не было обжорства.
И грудь вполне желанного упорства.
Зады круты. С пленительным овалом.
Курсисток юных вижу там навалом.
В портфелях книжки. Тихие как мышки.
Сердца стучат. А лицами мартышки.
Бретельки, кнопки, трусики, застёжки.
И ножки, ножки, ножки, ножки, ножки.
Их раздвиженье, их же и сдвиженье
В нас вызывают тайное броженье.
Уж рестораны и отели есть.
Пять за ночлег. И восемь чтоб поесть.
10176
Пять за ночлег. И восемь чтоб поесть.
И рестораны, и отели есть.
И ждут у клуба, ищут лучшей доли
Сюзанны, Жанны, Кати, Веры, Оли.
И светит солнце мудро и прекрасно.
Обнажены. И вас целуют страстно.
И тишина. И веет от потоков
Прохладою и жаждой кровотоков.
А вот уже вдали видны дубравы.
И зацветают тихим зноем травы.
Куда же мне, подумал я, идти.
Открыты все дороги и пути.
И ты моя вдали стоишь коллега.
И ждёшь любви и крова, и ночлега.
10177
И ждёшь любви и крова, и ночлега.
Моя ты тать, подруга и коллега.
Стоял ли я тогда перед тобой?
И был ли я согласен там с тобой?
И тут вот я в томленье и в истоме
Тебе отдался: Еве, Аде, Томе,
Аделаиде, Софье и Руфине.
Не подорваться б только мне на мине.
И зазвездил тебе я в это место,
Что не совсем из выспевшего теста.
И над которым я так долго бился,
Пока в тебя по уши не влюбился.
И, проходя вблизи от этих мест,
Какой-то бес сосиску с хлебом ест.
10178
Какой-то бес сосиску с хлебом ест
Вблизи от этих мне знакомых мест.
И говорит: «Уж так не полагается».
И, мол, Создатель в гневе заругается.
За то, что как он это облагал,
То он такого не предполагал,
Что всё вот так стремительно получится,
И что любой легко с любою случится.
А разлучиться будет нелегко.
И из груди польётся молоко.
И будет странно даже понимать,
Что эта дева уж кому-то мать.
Ах, я устал! Меня томила нега.
И стал искать я место для ночлега.
10179
И стал искать я место для ночлега.
Меня томила в этот вечер нега.
Я пожелал всем мирно процветать.
И кем-нибудь хоть не надолго стать.
Всевышний, зри! Смотри, нас много стало.
Однообразной быть Земля устала.
Уж если телом ты нас наградил,
То этим ты в нас дивный дух родил.
И вот пошли обычные дела.
И захотели радости тела.
И стали мы, юродствуя телами,
Тут заниматься всякими делами.
И я клянусь вам и раскатом грома,
Что я пойду и выпью штофу рома.
10180
Что я пойду и выпью штофу рома
Под перекаты утреннего грома,
Не дожидаясь вечера и ночи,
Клянусь я тут средой сосредоточий.
И я клянусь, что мы не постареем,
Не будь я даже в паспорте евреем,
Пока в душе, коль верить в предсказанье,
Я не решусь, прости, на обрезанье.
Да и для справки и по кривотолкам
Валяться нам случится там по полкам,
Когда туда придём мы для эротики,
Почистив зубы и подкрасив ротики.
И я сказал: «Ты знаешь, знаешь, Тома.
Я возвращусь. Я завтра буду дома».
10181
«Я возвращусь. Я завтра буду дома.
Клянусь тебе. Ты верь мне. Верь мне, Тома.
А если даже, Тома, не приду,
То уж не в этом, а в другом году.
До декабря мне хочется трудиться,
Чтоб в новом веке было чем гордиться.
Мол, я трудился до его конца
С безумной страстью умного лица.
Я напишу тебе стихотворенье,
Какому нет в природе повторенья.
Оно само собою развивается.
И потому вот так и называется.
Но обещаю, повторяю, Тома,
Что возвращусь я. И останусь дома.
10182
Что возвращусь я. И останусь дома.
Я обещаю, ты поверь мне, Тома.
До тех вот мест, куда я ухожу,
Не очень близко, как я погляжу.
Но не грусти. И за любовь прости.
Решил я душу, милая, спасти.
Иду я в лес. Отшельником я буду.
Поверь мне, Тома. Пусть я падлой буду,
Если солгу. Так я уж побегу.
Там ждут меня на дальнем берегу.
И там устрою для себя постель я.
И жить я буду там. Моя там келья.
И никогда, ни летом, ни зимой,
Не захочу вернуться я домой.
10183
Не захочу вернуться я домой.
Так я решил. О, друг ты милый мой.
Грибы сушить к зиме я буду летом.
А есть сырыми буду их при этом
Зимой и летом, и иной порой,
Их заедая свежею корой
С сосновым соком чистым, без иголок,
Из пышных зимних охлаждённых ёлок.
И из рябины выжму чистый сок.
Грибы к зиме захороню в песок.
Нарву орехов летом, подсушу.
У Бога я прощенье попрошу.
И загрущу, что я ушёл из дома,
А на полях не убрана солома.
10184
А на полях не убрана солома.
А я ушёл тогда сюда из дома,
С тобой простившись, детям поклонившись,
И за поступок дерзкий извинившись.
Я обрасту. Покроюсь грязи слоем.
Забуду всё я: думы и былое,
Усладу пьянства, денег баловство,
И даже прихоть сладкую его.
А если часом о себе даст знать,
Что делать, буду дом я вспоминать.
И просто норму пищи поубавлю,
И тем его покорней быть заставлю.
И не вернусь я более домой,
Где жеребец не поен мой хромой.
10185
Где жеребец не поен мой хромой,
Туда не возвращусь уж я домой.
Моленьям я предамся неустанно.
Молиться буду там я постоянно.
И встану я быстрей, чем петухи,
И замолю я все свои грехи.
Да и скажу: «Не надо мне вставать
Свиней кормить. Им пойло подавать».
А, помнишь, мы лежали у реки,
И ты сжимала плоть моей руки?
И проводил я по твоей ладони
Своей ладонью. И паслись там кони.
Дубить уж мне не надо больше шкуры.
Да и коза не доена. И куры.
10186
Да и коза не доена. И куры
Не кормлены. Дубить не надо шкуры.
Да, я ушёл. Отшельник я теперь.
И щеколдою я захлопну дверь.
Лучины свет мне больше не засветит.
Не засмеются уж мне больше дети.
Мне не запахнут в Пасху пироги.
Да и не будет там моей ноги.
А к празднику соседи соберутся
И в песнях за весельем наорутся.
А я, взирая в ночи мглу и хлад,
Забуду радость девичьих услад.
Вот и бараны, нету с ними мочи,
Не загнаны в сарай. А дело к ночи.
10187
Не загнаны в сарай. А дело к ночи.
Бараны эти. Нету с ними мочи.
Свободен я. Уж я теперь отшельник.
Не плотник я, не пахарь и не мельник.
Я божий раб. Слуга Его я сирый.
Его певец я вечной скорбной лиры.
Им призван я замаливать грехи.
А вечера тут чудо как тихи!
А бабы там как щи начнут варить,
Так и продолжат байки говорить.
И пахнет щами, свежей колбасой.
А я голодный, бедный и босой.
Опять ушли куда-то к речке куры.
А вечер заунывный и понурый.
10188
А вечер заунывный и понурый.
О, крикуны мне эти гуси, куры!
Всегда куда-то к ночи разбредутся.
Да и собаки к вечеру сойдутся.
Зима и снег, а я иду босой.
И всё мне что-то пахнет колбасой.
Но я ещё хочу сходить до ветру.
Учиться буду там я гекзаметру.
Хотя б неделю нужно подождать,
Чтоб дань земле достойную отдать.
Потом хоть ноздри затыкай ты сам,
Чтоб быть спокойным к этим колбасам.
Молиться буду, глядя Богу в очи.
Но есть так хочется, что просто нету мочи.
10189
Но есть так хочется, что просто нету мочи.
И хорошо. Мороз мне колет очи.
И нет грибов. Уж их я все сожрал.
Но надо жить. Ведь я не генерал.
Мужик двоих таких вот прокормил.
Вот так Лесков о тои присочинил.
А там перо и свиток пергамента.
Два лоскута для вящего момента.
Ну, а уж если очень засвербит,
Пусть ум мой мысль иную углубит.
А сочинить захочется про мельника,
За всей Руси страдальца и бездельника,
Так напишу я повесть эту божью.
И я иду босой по бездорожью.
10190
И я иду босой по бездорожью.
Ах, напишу я эту повесть божью,
Где лёг я на широкие полати.
И сочинить об этом будет кстати.
И подхвачусь я утром с кондачка.
Но не попью я больше молочка.
О, я отшельник! Я уже не мельник.
Я божий раб. Сегодня понедельник.
Не хочешь рано утром ты вставать,
Так кто ж овёс пойдёт коням давать.
А замолить у Бога словеса?
Ведь для того над лесом небеса.
Не буду я уж прикрываться ложью.
И жизнь свою отдам я Богу божью.
10191
И жизнь свою отдам я Богу божью.
Не надо мне тут прикрываться ложью.
Не каждый может запахи стерпеть,
Да и притом псалмы спокойно петь.
И для того нужно приноровленье.
Уж таково Всевышнего веленье.
Любить Его бы надо, не себя.
А как прожить супругу не любя?
И любишь и свиную колбасу,
И женскую не мнимую красу.
А по сему, пойди-ка ты к скотине,
А не сиди вот в этой мокрой тине.
Скажи себе: «Я верю в мудрость божью.
Но возмущён я повседневной ложью».
10192
Но возмущён я повседневной ложью.
И всё же верю я и в милость божью.
И нет уж в том особого греха,
Что и подрежешь к ночи петуха.
А вечерком с друзьями и с женою,
Колбаскою накушавшись свиною,
Уж и запьёшь вишнёвым чистым соком
Во взоре светлом к Господу высоком.
И чарочку иной раз пропустить,
Не грех, друзья, такое допустить.
Себе и поп иной позволит часом
Бокал вина не разведённый квасом.
Довольно мне здесь исторгаться ложью.
А там мой дом за перезревшей рожью.
10193
А там мой дом за перезревшей рожью.
И мне довольно исторгаться ложью.
Пойду к жене, к детишкам, к кумовьям.
Я вылезу из этих мокрых ям,
Где, поселившись вроде медведя,
Я жить задумал, из дому уйдя.
Но неспокойно в этом мне походе.
И силы вот мои уж на исходе.
Молиться нужно мне в моём пути,
И далее безропотно идти.
Денёк-другой вот я не разогнусь,
Ну, а на третий день домой вернусь.
Избави Бог другим давать совет.
И не строчи ты на меня навет.
10194
И не строчи ты на меня навет.
Избави Бог другим давать совет.
Несите все свою вы, люди, ношу,
Не заставляя Ваню или Прошу,
Принять судьбу Иосифа Христа.
Хоризма в нас уж, видимо, не та.
Какая в ком заложена хоризма,
Тому уж с ней идти до коммунизма.
А первым в том ряду Иисус Христос.
Общественный поставил он вопрос
В копилку мира собственной судьбой.
Не каждый жизнь сумел связать с борьбой.
Из леса, памятуя сей совет,
Я ухожу, храня один завет.
10195
Я ухожу, храня один завет,
Из леса, памятуя сей совет:
Что то, что в Риме кесарю дано,
Быку из хлева требовать смешно.
Апостолы и те не все предатели.
Бывают средь таких и созидатели.
Иные, правда, любят указания.
Но то совсем другое наказание.
Мол, волю не свою я исполняю,
И чашу нетерпенья наполняю
Тем, что потом рождаются деяния,
Молвою покрывая расстояния.
Из леса, памятуя сей совет,
Я ухожу, храня один завет.
10196
Я ухожу, храня один завет,
И памятую данный мне совет.
Придя домой, увидел я картину.
Все в доме живы. Накормил скотину.
Поел блинов, намазывая здором.
Пью брагу я. Пою со всеми хором.
Меня никто в дому не замечает.
И на вопросы мне не отвечает.
А за столом сидит какой-то дядька.
А дети говорят: «Послушай, тятька.
Смотри, пришёл к нам в хату зверь косматый,
Медведь хромой, не кормленный, лохматый».
И говорю я: «О, не зверь я, нет!»
А ты молчишь печальная в ответ.
10197
А ты молчишь печальная в ответ.
А у тебя в лице кровинки нет.
Видать, под майкой, в грязной телогрейке,
Как в медной и единственной копейке,
Ты всё ж признала собственного мужа,
И принесла мне стул, вино и ужин.
Я ел руками тёплые пельмени,
И вспоминал о правдолюбце Мене,
Что жил, как все, не много и не мало.
Но публика его не понимала.
Он был сторонник Ветхого Завета.
И погубили Меня вот за это.
И, съев ещё и комплексный обед,
Я ждал того, чего уж больше нет.
10198
Я ждал того, чего уж больше нет.
И я тебе, смутясь, сказал: «Привет!»
Ты к образам пошла, перекрестилась,
И на колено к долу опустилась.
И, голося, сказала: «Друг, прости!
Но муки одиночества снести
Я не смогла. Я год почти терпела.
А как свиней колоть пора приспела,
Я пригласила в дом к себе мужчину,
Чтоб он уже, как принято по чину,
И заколол свинью. Он съел печёнку.
Мы спать легли. Во сне, любя девчонку,
Он взял меня. Себя я знала?.. Нет!»
«Но знала ты, что это всё навет!»
10199
«Но знала ты, что это всё навет!»
«Я знала, что тебя уж в доме нет».
Сидящий за столом мужчина встал,
Сказав: «Пойду посплю. Совсем устал».
Да и пошёл, и лёг в моей кровати.
Меня же положили на полати.
Жена не знала, где ей лучше лечь,
Да и полезла, бедная, на печь.
По утру все втроём пошли трудиться.
В хозяйстве пара рук всегда сгодится.
И стали жить мы тут и поживать,
И в очерёдность лазили в кровать.
Один был молод. Я был староват.
Не виноват я был, не виноват.
10200
Не виноват я был, не виноват.
И видел я, что я уж староват.
Я уходил, чтоб жизнь прожить отшельником.
Но не сумел я долго быть бездельником.
И возвратился к детям и жене.
И, как и прежде, жизнь приятна мне.
Детей в дому всё больше прибывает.
И каждый нас отцами называет.
Да уж и мы действительно отцы.
И спим втроём, все вместе, стервецы.
Жена в серёдке, по бокам мужья,
И места нет в кровати для ружья.
Не виноват я, ох, не виноват!
Поступок сей был следствием чреват.
10201
Поступок сей был следствием чреват.
Не виноват я, ох, не виноват!
Жена была умна. Всё понимала.
Но и прошло ведь времени немало.
И прижилась она тут со вторым.
Мы эту тему снова повторим.
Она верна. Но верная жена
Без мужа спать так долго не должна.
А по сему, прикинь-ка ты к уму,
Вину с неё за это я сниму.
Да и втроём теплее, чем когда
Ты спишь один. А, впрочем, не беда.
И думал я: я божий путь прошёл.
И, совершив сей хадж, домой пришёл.
10202
И, совершив сей хадж, домой пришёл.
И вот что я в итоге здесь нашёл.
Жена жива, и живы-сыты дети,
Присмотрены, и мир на белом свете.
И муж её хороший семьянин.
Но, правда, вот не наш, не славянин.
Из африкан. Курчавистой породы.
На юге есть подобные народы.
Но хорошо, что хоть не из армянских.
Ведь их не любят хуже африканских.
Уж поиграл бы он с тобою, друг.
Подумал я об этом как-то вдруг.
Да и проснулся. И жену нашёл.
И к странному открытию пришёл.
10203
И к странному открытию пришёл,
Когда проснулся и жену нашёл
Возле себя. Так это сон мне снился!
И африкан мне в этом сне явился.
Но не винилась предо мной жена.
И не звала в помощники она
Кого-нибудь. В поход я не ходил.
И в эту ночь жене я угодил.
Ах, это сон!.. Ну что ж, бывает хуже.
И при живом-то и здоровом муже.
Иная, смотришь, и взяла дружка.
Придёшь домой. А влага у пушка!
Пушок-то влажный! Глянешь за окно.
Всё ложь. Продажно. Подло и смешно.
10204
Всё ложь. Продажно. Подло и смешно.
И уж сидишь и смотришь сквозь окно.
Жена проснётся, тронет за плечо.
И скажет: «Ваня! Хочется ещё».
Ответишь: «Член тебе через плечо».
«Так, Ваня,  -  скажет,  -  это ж горячо».
«Ну и не чё»,  -  ответишь и молчишь.
Она же снова: «Что ты всё рычишь?»
«А ты! А ты, что хочешь? Ты ж больная».
«Да не больная я. Я, Вань, дурная.
Перебродит. А нет, так перебродит.
Жена от мужа и больная родит».
Как молодое красное вино,
Уж нам не знать такое не дано.