Веноциания. Том 5

История одного человечества.

ВЕНОЦИАНИЯ


        том пятый

2016 г.

Собрание сочинений
в 99 томах. Том 47-ой.

7730
«Когда он ручкой до окна достанет?
Когда же Ваня уж на ножки встанет?
Так где же ты, дружок наш дорогой?
Пришёл бы ты, и стукнул бы ногой.
Лежит вон Таня. Кровь на волосах.
И кровь на ножке. Дырочка в трусах.
Бормочет Ваня всякие слова.
«Ах, Таня, Таня... Таня, ты жива?!»
И Таня шепчет: «Скоро встану я».
«Да ничего, лежи, любовь моя,  -
Я отвечаю.  -  Я уж потерплю».
«Ах, милый Ваня, я тебя люблю!»
Готовит Таня пищу. Пища пищит.
И Таня что-то взором пылким ищет.
7731
И Таня что-то взором пылким ищет.
А пища в нетерпенье в печке пищит.
Уж на столе и хлеб, и молоко.
Давно я школьник. Я живу легко.
Мне в школе Петя свой предмет ведёт.
И он сказал, что скоро он придёт.
К обеду Таня пусть меня не ждёт.
Сказал так Петя. Позже он придёт.
Прошло с тех пор уже тринадцать лет.
Мамани с папой с нами больше нет.
Но Петя с Таней  -  вот мои отцы.
Они со мной. И в жизни молодцы.
Друг друга любят, тешась красотой.
Обед готовят. Мой живот пустой.
7732
Обед готовят. Мой живот пустой.
А жизнь зовёт нас вечной красотой.
И деду Таня кушать понесёт.
Он там у речки. Он там коз пасёт.
А в небе радость. По ночам луна.
А мама с папой там, где тишина.
Пойду я к ним. Я им цветов нарву.
И к их могилке брошу их в траву.
Пусть будет мягче мамке отдыхать
И обо мне в той травке воздыхать.
Пусть солнце мамку с папкою согреет.
Ах, мамка, мамка! Память душу греет.
А Таня всё по дому что-то ищет.
А чайник на плите вскипел и свищет.
7733
А чайник на плите вскипел и свищет.
А Таня всё по дому что-то ищет.
И на дубу луна ворон считает.
И Таня часто в мирных снах летает.
Уж эта Таня. Уж она не та.
У этой Тани есть своя мечта.
Играть ей в куклы. Ваню б колыхать.
И на диване с ним бы воздыхать.
У этой Тани волосы седы.
У этой Тани сразу две беды.
В пелёнке Ваня. Он всегда со мной.
Он из полена. Мальчик мой родной.
Он говорит мне, мой красавец дуб:
«Давайте есть, мамаша, вкусный суп».
7734
«Давайте есть, мамаша, вкусный суп».
Так говорит он мне, мой милый дуб.
Мой мальчик нежный. Может, ты больной?
Ты самый близкий, самый ты родной.
Ты Ваня в небе. Ты и Ваня тут.
Уж Тане косу скоро расплетут.
Уж и повалят Танечку на пол.
Да и порвут у Танечки подол.
И будут что-то в дырочку пихать.
И будет Таня охать и вздыхать.
А боль у Тани скоро притупится.
Вот только Тане плохо нынче спится.
Но Таня знает: тот всю жизнь просвищет,
Кто без страданий лёгкой жизни ищет.
7735
Кто без страданий лёгкой жизни ищет,
Тот эту жизнь счастливую просвищет.
И только Тане плохо ночью спится,
И боль у Тани всё ещё теплится.
Да вот и Ваня не даёт ей спать,
Не прекращает он её щипать.
«Да замолчи ты, говорю, бревно.
И посмотри-ка лучше ты в окно.
Вон там идут, ты видишь, партизане.
Они придут, и нам полегче стане.
Я лягу, детка. Мигом прикорну.
Забуду я про голод и войну.
А тот, кто скажет: «Ваня просто дуб».
Он без фантазии и безнадёжно глуп.
7736
Он без фантазии и безнадёжно глуп,
Тот, кто считает, что сынок мой дуб.
Мол, это только в тряпочке полено.
Так говорила Громова Елена.
А участковый, он же не дурак.
И дал он Ване жареный бурак.
Соси-ка, Ваня, бурачок, соси.
А как закончишь, снова попроси.
Мне для тебя, друг, ничего не жаль.
Прошла б у Тани горькая печаль.
Взяла бы Таня в доме прибрала.
Стоит у печки, видишь, вон метла.
А кто живёт, не исполняясь в вере,
Он не отыщет счастье и в потере.
7737
Он не отыщет счастье и в потере,
Тот, кто бесстрастно не отдался вере.
Возьми вот тряпку, да и вымой пол.
А ты соси сухарик, мой сокол.
Пора, Танюша, пребывать в чертах.
Не надо вечно мучаться в мечтах.
Смотри, родная, Ванечка растёт.
Пойдёт он в школу. Всё он там прочтёт.
Не через год, так точно через два,
Он подрастёт. А вот любовь жива.
А ты нарви цветочков и поставь
Их на окошко, и вернётся явь.
Увидит Ваня с астрами графин,
И улыбнётся мне мой милый сын.
7738
И улыбнётся мне мой милый сын.
Твой Ваня, Таня, Ходжа Насреддин.
А там, глядишь, и в армию пойдёт,
И в дом, глядишь, невесту приведёт.
Глядишь, и внуки у тебя пойдут.
И будешь ты улащивать их тут.
Так не мешай ты Ванечке расти,
И из пелёнок ты его пусти.
Пускай резвится Ваня на лужку,
Пускай гуляет он по бережку.
А хочешь, с Ваней приходи ко мне.
Печально, знаешь, без Марии мне.
Всё говорила, пребывая в вере:
«Мы долго будем жить с тобой в квартере».
7739
«Мы долго будем жить с тобой в квартере».
Так говорила, пребывая в вере.
Ходил я с нею много раз в кино.
Ещё бы походить. Да не дано.
А помнишь, в школе я к тебе подсел.
И ты сказала: «Хватит, надоел».
Была ты ловкой, смелой и живой,
И с совершенно ясной головой.
Теперь ты тоже прошлому верна.
Уж если б, Таня, если б не война.
Но ничего, мы всё с тобой снесём.
Давай мы стол сюда перенесём.
Ты вымой пол. А я уж посижу
С Иваном, да и в окна погляжу.
7740
С Иваном, да и в окна погляжу.
Ты вымой пол. А я уж посижу.
Вот, видишь, сушку он, твой сын, сосёт.
А там пастух у речки коз пасёт.
Глядишь, и Ване в армии служить.
А мы с тобою будем долго жить.
И будем письма мы ему писать.
Потом на свадьбе будем мы плясать.
Да, Таня, это, знаешь, не шутя.
Уж сколько лет наш Ваня не дитя.
Уж я сурьёзно это говорю.
К тебе я, Таня, с юных лет горю.
А помнишь, маслик? Маслик-высуньрожки?
Я ел свой суп, взахлёб, без ложки.
7741
Я ел свой суп, взахлёб, без ложки.
А у дорожки маслик-высуньрожки.
Сидели мы, ты помнишь, у дорожки.
Там у костра я ел свой суп без ложки.
Из котелка. Ты пляшешь. Я пою.
Потом тебе я руку подаю.
Ты говоришь мне строго так: «Не трожь!»
И убежала вместе с Петькой в рожь.
Тогда вот мне ты Петьку предпочла.
И Дусю взял я с ближнего села.
И мы прожили с нею как в раю.
И уж забыл я молодость свою.
Из ржи ты вышла. Говоришь: «Чего?..»
А я не смог ответить ничего.
7742
А я не смог ответить ничего.
А ты сказала: «С Петькой ничего
У нас не будет. Будет всё с тобой».
Потом ушли мы с ним в смертельный бой.
Убили Петьку, а вот я живой.
И ты с разумной, Таня, головой.
Иди же ближе. Что нам седина.
Она под хусткой даже не видна.
Поглянет Дуся с карточки на нас
И скажет: «Славно! Ну и в добрый час.
Давно пора уж. Что бобылевать.
Вот широка, да и пуста кровать».
Ну как, Танюша? Думаешь потрошки?»
Она вздохнула: «Маслик-высуньрожки».
7743
Она вздохнула: «Маслик-высуньрожки».
«Ну, думай, Таня, не спеша, потрошки.
А я пойду. Дежурство у меня.
Степан поедет к Зусе на три дня.
Уж нынче скоро думают оне
Хозяйство вместе выправить к весне.
Он одинокий. И она одна.
А минет время, там, глядишь, весна.
Уж куры, гуси. Надо их смотреть.
Поправить крышу. Двери подпереть.
Так думай, Таня. Вот уж восемь лет
Как я всё жду твой правильный ответ».
Ах, высуньрожки! Жизни естество.
И нету даже друга у него.
7744
И нету даже друга у него.
Лесное чудо. Жизни естество.
И он ушёл. Маруся у стола.
И что-то, видно, Маня поняла.
Уж печь трещит. Там варится обед.
И будто горя у Марии нет.
И все мосты она решила сжечь.,
Берёт полено и бросает в печь.
Горит полено пламенным огнём,
И всё былое там сгорает в нём.
Мария плачет. Думы наперёд.
А участковый карточку берёт.
Прости нас, Дуся. Не печалься мне.
Я вспомнил лето. Зарево в окне.
7745
Я вспомнил лето. Зарево в окне.
И я подумал: будет легче мне.
Да и Марие. Уж она добра.
Я предложенье сделал ей вчера.
Она согласна, вижу по глазам.
Так что придёт она намедни к нам.
И будем вместе мы уже втроём.
И вместе мы и песню запоём
И о сыночках, что не сберегли,
И о дружочках, что в бою легли.
И Мане будет с нами хорошо.
И поживём мы, Дусенька, ишшо.
И вспомнил я, как ты сидишь в окне.
И вспомнил я, как ты бежишь ко мне.
7746
И вспомнил я, как ты бежишь ко мне.
И вспомнил я, как ты сидишь в окне.
У Петьки-ляха тоже был дружок.
Ходил он с Петькой в радиокружок.
Лежит уж Петя там, где Николай,
Да и Егорий, и Семён Буслай;
Там и Василий, Жоржик и Абрам.
Но до сих пор нет сообщений нам
О тех, что в списках были неизвестных.
И из Москвы, и из селений местных.
Сойдёмся все уж, друг мой милый, тут,
И чарку выпьем за военный труд.
И вспомнил я, как ты бежишь ко мне,
И что-то важное ты там вещаешь мне.
7747
И что-то важное ты там вещаешь мне,
Чтоб я берёг здоровье на войне...
…«Я Ваня-Гаврик. А вокруг Париж.
Я каждый день слезаю с скользких крыш.
Я там ночую. Все там, как и я.
Украл я булку. И она моя.
Она без мака. Но она тепла.
Вчера я плакал с голода и зла.
Мне есть хотелось. За стеклом бекон.
Весь в красных жилках и в прожилках он.
Он весь из мяса, весь он без костей.
А я голодный. Полон я страстей.
Я Ваня-Гаврик. А вокруг Париж.
Я каждый день слезаю с скользких крыш.
7748
Я каждый день слезаю с скользких крыш.
Я Ваня-Гаврик. А вокруг Париж.
Но я иду. Я бравый хулиган.
Я вор карманный. У меня наган.
А, в самом деле, я и не такой.
И солнца луч проснулся за рекой.
Иду я молча. Иногда свистю.
Меня ударят, тут же я простю.
Я понимаю: нет у Вани прав.
Кто бьёт мне в рожу, тот, бесспорно, прав.
Кто мне дорогу нагло перейдёт,
Уж он дорогой правильной идёт.
Я Ваня-Гаврик. Подо мной Париж.
Я каждый день слезаю с скользких крыш.
7749
Я каждый день слезаю с скользких крыш.
Я Ваня-Гаврик. Подо мной Париж.
Беконом всюду душатся жиды.
А мне б хотя бы сельтерской воды.
Я Ваня-Гаврик. Подо мной Париж.
Я каждый день слезаю с скользких крыш.
А там, в тумане Альбиона где-то
Живёт моя красавица Козетта.
Она мила, приветлива, немыта,
И, как и я, бесправна и избита.
Она живёт под мостом у реки.
Но мы с Козеттой душами близки.
Нашёл я ножик с ручкою двуострой,
Но частью набранной, цветной и пёстрой.
7750
Но частью набранной, цветной и пёстрой,
Нашёл я ножик с ручкою двуострой.
Таким когда-то хвастал Мэкки-месер,
Что в этом деле доктор и профессор.
Он понимает, как ремни подрезать,
И взять монету, да и шлеи срезать.
И кошелёк затырить с содержимым.
И тем ножом он отогнёт зажимы.
И в сумке дамы, в ейном фаэтоне,
Возьмёт он всё, а сам в реке не тонет.
Плывёт он быстро. Сзади фаэтон.
А Мэкки-мессер прячется в притон.
А как-то шёл вечерней я порой.
И палку вижу я с ободранной корой.
7751
И палку вижу я с ободранной корой.
Вечернею я шёл тогда порой.
На палке надпись: «Мэкки-мессер-нож.
Полож на место. И её не трож».
Я положил. А Мэкки засмеялся.
Он с дамой тут у берега слонялся.
Она из тех, что тоже промышляют,
И возле Сены фраера гуляют.
Вот подрасту и стану я большой.
И я расстанусь с бедностью и вшой.
Возьму Лили. Она милее всех.
Но по любви возьму, а не на грех.
Я Ваня-Гаврик. Подо мной Париж.
Я каждый день слезаю с скользких крыш.
7752
Я каждый день слезаю с скользких крыш.
Я Ваня-Гаврик. Подо мной Париж.
А Мэкки-мессер взял двух юных фрю.
А я на них без зависти смотрю.
Вот встанет Гаврик в первые ряды,
И скажет он приказчику: «Воды!»
Уж Гаврик скажет: «Мне сюда Лили!»
Пускай все знают, кто её скребли,
Что Ваня-Гаврик главный нынче вор,
И у него особый разговор.
Не обижать, он скажет, впредь Лили,
Всем тем, кто раньше девушку вели.
Но догорает хворост на костре.
Он согревает Ваню на заре.
7753
Он согревает Ваню на заре.
Сгорает хворост в траурном костре.
А Ваня-Гаврик думает о том,
Как он поступит с девочкой потом.
Он заведёт её на свой чердак
И скажет: «Что тут нынче за бардак!»
Шпана мгновенно крошки уберёт,
И сопли с подоконника сотрёт.
А Гаврик сядет с юною Лили,
И скажет всем, чтоб все скорей ушли.
Все разбегутся тут по чердакам,
И уж ничто не помешает нам.
И разговор мой будет здесь коротким.
А взор её пылает светом кротким.
7754
А взор её пылает светом кротким.
Она же скажет: «Ваня, ты с коротким.
И всё ещё ты, Ваня, и не вор.
Так и об чём быть может разговор».
Нет, так не скажет мне тогда Лили.
И все уйдут, кто раньше не ушли.
И будем мы, взирая на луну,
С ней петь вдвоём мелодию одну.
«Ля жур! Ля жур! О, мон Парнас! Париж!»
И загорятся окна старых крыш.
Потом она в моём углу уснёт,
И тут меня мечта не пременёт.
И вот на нас вечерняя заря
Уже взирает, трепетно горя.
7755
Уже взирает, трепетно горя,
Заря с небес. Короче говоря,
Лили уснула. Пусть она поспит.
Ещё в Париже не известен СПИД.
Есть, правда, триппер, есть и гонорея.
Но Ваня сам подвергнется скорее
Болезни этой, чем позволит чтоб
Лили какой-то гонорейщик сгрёб.
Он, Ваня-Гаврик-Мэкки-месер-нож,
Но он ведь также Ванечка-Гаврош.
Он никому не даст свою Лили,
Чтобы её, кому не лень, гребли.
А логика  -  это структура мысли.
А за окном черёмухи повисли.
7756
А за окном черёмухи повисли.
А логика  -  это структура мысли.
И он подарит веточку Лили,
Так как цветы уж всюду расцвели.
И Ваня тут же розы те срывает,
Хотя такого в жизни не бывает,
Чтобы цветы ложились на постель,
И чтобы пела звонкая свирель.
Ах, это Жан! Он милость собирает,
И в нашу честь он в ту свирель играет.
Звучит свирель и высоко, и тонко,
И радостно, и где-то даже звонко.
И Гаврик восклицает: «Уж заря!»
И это всё любви благодаря.
7757
И это всё любви благодаря.
И Гаврик восклицает: «Уж заря».
И луч пробился в створке крыши в щель.
И Гаврик смотрит вдумчиво в постель.
Лили там нету. Гаврику семь лет.
И хлеба нет. Бекона тоже нет.
Один на нём потрёпанный сюртук.
Вода в бутылке. Пять каштанов штук.
Вставать пора. Уж перед ним Париж.
И светом блещут грани дальних крыш.
Уж Сена мерно катится вперёд.
Уже в Париже Мэкки куш берёт.
На липах листья в холоде повисли.
А логика  -  это структура мысли.
7758
А логика  -  это структура мысли.
А листья лип на холоде повисли.
И у подъезда девы под дождём.
Одна сказала: «Мекки подождём.
Подъедет Мекки, может, и покормит».
Лили всего квартала бедных кормит.
Она одна из модных Морген фрю.
А я спокойно в Сену посмотрю.
Я гляну в воду. Много ль я подрос.
А по траве стелился запах рос.
А где-то там, в туманном Альбионе,
Козетта спит, не зная о Булоне.
Не вор я, нет. Не фраер и не нищий.
А комаров тут бешенные тыщи.
7759
А комаров тут бешеные тыщи.
И я не фраер, и не вор, не нищий.
Я Ваня-Гаврик. Только в том вопрос,
Что не в Париже я. Я в Туле рос.
Была и хата. Были и друзья.
Но вот кому-то стал не нужен я.
Отца убили. Мачеха спилась.
И тут уж эта жизнь и началась.
Читаю книжки. Вот мои друзья.
Две крысы с кошкой вся моя семья.
Я Ваня-Гаврик-Мэкки-месер-нож.
Да и, к тому ж, я Ванечка-Гаврош.
Добыл сегодня я четыре тыщи.
И думаю: «Уж я совсем не нищий».
7760
И думаю: «Уж я совсем не нищий».
Да и пошёл потратить эти тыщи.
Купил кусок варёной колбасы.
Гляжу на башню. Там уж бьют часы.
Да и собрался я уже поесть.
Успел вот, правда, лишь удобно сесть.
Смотрю  -  а нету больше колбасы.
И у кота топорщатся усы.
А крысы крошки жадно доедают,
И новых порций молча ожидают.
О, мой Париж! О, блеск парижских крыш!
А где Лили? Вокруг лишь гладь да тишь.
А завтра я достал ещё три тыщи.
И думал: «Вот теперь уж я не нищий».
7761
И думал: «Вот теперь уж я не нищий».
Хотел купить ещё немного пищи.
К тому же я любитель старины.
И житель я совсем другой страны.
Другая предо мною тут эпоха.
И в ней не хуже. В ней совсем неплохо.
И я солидный. Важный я Иван.
И переплыл я Тихий океан.
И в Космос я поездку совершил.
И ряд проблем я походя решил.
Вот я стою с ножом, вставляю печень.
И я наградой Нобеля отмечен.
Да и вхожу хозяином в тюрьму.
И изучил я всяких знаний тьму.
7762
И изучил я всяких знаний тьму.
И я вхожу хозяином в тюрьму.
Один вопрос. Один к нему ответ.
И ничего тут в этом будто нет.
Иду домой. Жена соврёт  -  одно.
А в телевизор гляну  -  не смешно.
Вошёл в колоду я. Я чья-то масть.
В раздумье я: украсть ли, не украсть?
Тут сразу всё и не сообразишь.
Тебе грозят. И ты уже грозишь.
Я Ваня-Гаврик. Я и Гавриил.
Кому-то мил, кому-то и не мил.
Я много ем. Я поглощаю пищу.
Я не свистю. Я, в общем, где-то свищу.
7763
Я не свистю. Я, в общем, где-то свищу.
Но я не ем. Я поглощаю пищу.
Я крепок телом, прочен как атлет.
С тех пор прошло уже немало лет,
Когда я сжёг на площади билет
Единой нашей партии тех лет;
Единственной, правдивой и одной,
Той памятной далёкою весной.
И я остался с мыслями и телом.
Всегда я занят был серьёзным делом.
Я вёл вперёд проснувшийся народ.
То вплавь мы шли, а то наоборот.
Ага! Не знаешь? Вот и я не знаю.
А потому я всё припоминаю.
7764
А потому я всё припоминаю.
И, как и ты, я ничего не знаю.
Я раньше знал. И знал что почему.
И делал дело смело потому.
Но у кого портфель зажат в руках,
Тот никогда не ходит в дураках.
Да, я Иван. В любую влезу щель.
И у меня есть жизненная цель.
А кто успел, уж он и преуспел.
А кто зевнул, тот, значит, не успел.
Когда всё делят, делят баш на баш,
Ты или Листьев, или ты Расбаш.
Вот и сиди, себе же угрожая,
Глубокомысленность собой изображая.
7765
Глубокомысленность собой изображая,
Вот и сиди, себе же угрожая.
И вешай мне над мочками лапшу,
И увлекайся самбо и ушу.
Тогда ведь были чудо передачи!
Сидишь порой на персональной даче.
И слушаешь как Зыкина поёт.
И тихо скажешь: «О, вдова даёт!»
И наливаешь молча по рюмашке.
А чай подвинешь дочке младшей, Машке.
И скажешь: «Ешь. Питайся. Будь полней.
Расти отца нахальней и умней».
Не знал тогда я ни тревог, ни бед.
И я съедал райкомовский обед.
7766
И я съедал райкомовский обед.
Прочтёшь, бывало, сколько в мире бед.
Там, в загнивавшем. И даёшь обет.
И выпьешь водки Рузвельту в ответ.
А почему? А полная обслуга.
Такая в нас пред партией заслуга.
На государственном счету, к тому ж и дача.
Во всём мне шла фортуна и удача.
Читаешь «Правду». Этот награждён.
В Кремле тот принят. Этот утверждён.
Ни бизнесменов, ни тебе громил.
И сам себе приятен ты и мил.
Вот это жизнь. Живёшь, соображаешь!
И никому ничем не угрожаешь.
7767
И никому ничем не угрожаешь.
Живёшь себе. И истины рожаешь.
А там, у них, движенье к катаклизму.
Да! Не забыть купить в аптеке клизму.
Великий был, скажу я, перелом.
И вот опять всё к бесу, всё на слом.
Всё непонятно. Уж пойду к куме.
Она себе, голубка, на уме.
А если посмотреть, не злясь, на небо,
То дураком я никогда и не был.
Мы Космос пропахали! Всё путём!
Куда же мы теперь шнурок плетём?
Вот так, друзья, устроен белый свет.
А ты ищи на мой вопрос ответ.
7768
А ты ищи на мой вопрос ответ.
Уж так устроен этот белый свет.
Спросите вы у сына про отца
Того, что ожил вдруг из мертвеца.
И что он скажет? То же, что и я.
По сути, он не знает ниче-во.
А может, жизнь напрасна и моя?
А может, мне уже не до того?
И никуда не надо поспешать,
И ничего не надо бы решать.
Да и спешить не надо. Знай, Расбаш.
Сегодня Листьев, завтра баш на баш.
Вот так, дружок, решаем мы проблемы,
Перебегая с опуса на темы.
7769
Перебегая с опуса на темы,
Вот так решаем мы с тобой проблемы.
Там, где путей небесных молоко,
Ему там вольно, мирно и легко.
Без дачи, дочки, «Правды» и кина
Ему вся эта данность не нужна.
Но по привычке всех, и мёртвых душ,
Не безразличен с вами нам Ляруж.
И Монпарнас, а также Альбион.
И уж когда-то думал так и он,
Когда ещё служил на той земле.
А «Правда», как и прежде, на столе.
А там, где нет ещё сегодня нас,
Растут бамбук, урюк и ананас.
7770
Растут бамбук, урюк и ананас
Там, где ещё сегодня нету нас.
Взлетают души. Вздохи там и тут.
Пусть их теперь за мёртвых не сочтут.
А бисер даже свиньи попирают.
И бахромой ботинки протирают.
И, занимая пост освобождённый,
Ты приступай к работе убеждённый,
Что только ты сумеешь сделать то,
Что никогда не сделает никто.
Я доверяюсь искренней душе.
А без неё нет рая в шалаше.
Томиться темой  -  вот моя проблема.
Ну, а лицо? Лицо не знает крема.
7771
Ну, а лицо? Лицо не знает крема.
Томиться темой. Вот моя проблема.
А если труп бесформенный уже,
То тяжело и телу, и душе.
Куда зовёшь? Зачем не подсказала?
На чью кровать перстом не указала?
Предстала где? И всё ли тут путём?
Желание? Уж мы к тебе идём.
Идём всё к той мы, к неизменной цели.
И вот душа едва теплится в теле.
И всё болит, болит она, душа.
И тем она в тебе и хороша!
Я помню время. Помню, как сейчас.
Ты мне далась на вечность. Не на час.
7772
Ты мне далась на вечность. Не на час.
Я помню время. Помню, как сейчас.
Опять я вру. Я снова притворяюсь.
Зачем я так в поступках повторяюсь?
«Лети, душа!»  -  тебе я говорю.
И десять раз я это повторю.
И нет важней и благородней цели,
Чем устремиться к благородной цели.
И мне охота с внуками гулять
И эту цель в себе осуществлять.
Учить их жить не телом, а мечтой.
Тем более, мечтою не пустой.
Ещё тогда, в той памятной весне,
Я понимал, что не избегнуть мне.
7773
Я понимал, что не избегнуть мне,
Ещё тогда, в той памятной весне.
И вот, когда мне было очень больно,
Сказал себе я: «Хватит, уж довольно!»
И всех я их тогда оговорил.
Такую подлость там я сотворил.
И боль прошла. Ну, а потом вернулась.
И мукой новой в сердце обернулась.
Уж тела нет. И нету и в помине.
А я опять как на пехотной мине.
Тогда на фронте был я молодым.
Ба-бах! И кровь, и смрад, и вонь, и дым.
И я сказал: «Я выживу в огне,
Вернутся радость и любовь ко мне».
7774
«Вернутся радость и любовь ко мне».
Так я сказал. И выжил я в огне.
Болит душа. Но я не сплоховал.
Я, братцы, всю войну провоевал.
Мне там сказала Маша комсомолка:
«Влезай сюда. И жди. Там, видишь, полка».
Она потом и стала мне женой.
Детей имею от неё одной.
Друзья в обносках. Я влезаю в ЗИЛ.
Кого сажал? Да и кому грозил?
Теперь остался вот средь этой тьмы.
Друзья, где вы!..»  -  «Да здеся, здеся, мы».
И снова он подумал о войне,
И о его безжалостной стране.
7775
И о его безжалостной стране
Подумал он. Он умер на войне.
И я с гранатой тоже к ним ползу.
Да и роняю горькую слезу.
Под самый танк. Ба бах! И нет его.
И нет меня. И больше ничего».
Второй ответил: «Сторожем служу.
Склады я с провиантом сторожу.
Меня оставят на ночь одного.
Полмиски каши, больше ничего.
И ходишь вечно около стены.
Ах, только б, только б не было войны!»
«Ну вот. Иду я, значит, вижу  -  Рада.
Она была со мною встрече рада».
7776
«Она была со мною встрече рада.
Из цирка. Ну, ты помнишь? Сука. Рада.
Из труппы, что с названием «Кармен».
«Всех не упомнишь. Я не супермен.
Ты говоришь: под танк, бабах и в небо?
Так я же в цирке три сезона не был.
Всё позабыл. В том нет моей вины.
Ах, только б, только б не было войны!»
«Ну вот. Иду я, значит. Вижу  -  Рада.
А мне она как будто и не рада.
И тут она мне с горечью в ответ:
«Нас закрывают. Кончился турнет».
Я слушал их. Стоял я в стороне.
Поленья затрещали на огне.
7777
Поленья затрещали на огне.
Я слушал их. Стоял я в стороне.
Костёр дымил. Беседа продолжалась.
«Вас закрывают? Ах, какая жалость!
Ты знаешь, жалко. Я люблю балет».
«Да что балет! Ведь не дадут котлет!
И два стакана с пончиками чаю.
Нет, за себя уж я не отвечаю.
Кого угодно мигом разорву.
Пусть попадётся только мне во рву».
«Ты ходишь в ров?»  -  «Хожу. А что? Не надо?»
«Помилуй Бог! Была бы в том награда».
«Награда? Так вот надо иль не надо?»
А вдалеке паслось большое стадо.
7778
А вдалеке паслось большое стадо.
Он повторил: «Ты знаешь. Видно, надо
Подскочить нам к рыбацким тем сетям,
Что у моста».  -  «Не дали б по шерстям».
«Я видел там однажды столько рыбы!
Ты посмотрела б. Удивилась ты бы.
Чтоб столько и полезного добра».
Ну, а она мне: «Ха, ха, ха! Ура!
Уж удивил. Нашёл отбросы рыбы.
Вот я однажды! Поразился ты бы.
Огромный шмат сушёной колбасы
Нашла в отбросах. Там же, где весы».
Такой вот разговор они вели.
В молчанье козы шеями трясли.
7779
В молчанье козы шеями трясли.
А вот они о том балдёж вели.
«Одну схватил зубами я за хвост.
Она в кусты. Её я мордой в мост.
Ни рыбаков, ни рыбы. Ничего.
Ну, а она: «Не вижу ничего».
«Ах, ничего! Тогда пошли к весам».
И из-под них я к ней сдвигаю сам
Отвалы рыбы. И колбасы две.
Понятно? Вот. Подумай в голове».
А он в ответ: «Смотри, в окошке сука.
Была у нас когда-то с нею слука».
А козы всё идут, трясут брадами,
Золоторунно-бледными рядами.
7780
Золоторунно-бледными рядами
Идут они с седыми бородами.
«Одну я цепко прихватил за хвост.
Был я предельно в отношеньях прост.
Всех распугал. Дорогу я расчистил.
А сторож нас площадным матом чистил.
Недобрым словом. Но не прогонял.
Я крышку бака резко приподнял.
Впустил её. «Ну что,  -  спросил,  -  ты рада?»
«Ах, как я рада, Ваня, как я рада!
Тут что хотишь. Тут и за год не съешь».
«Да ты не радуйся. Молчи и ешь».
Вдруг вышли двое. Комкают рубли.
И с кладовщицей к погребу пошли.
7781
И с кладовщицей к погребу пошли,
Собрав в едино рваные рубли.
Она им красной. «А креплёной нет?»
На сдачу в блюдце пять даёт котлет.
А Рада молча всё консервы ест.
И как ей только есть не надоест.
«Как пять котлет? А белой ни одной?»
«Так, хлопцы, тут наценка над ценой.
И мне рубель за то, что рисковала».
«Ну, Маня, ты безбожно с нас сорвала».
А я молчу. Присел. Потом ушли.
И говорю я Раде: «Всё. Пошли».
А козы снова движутся задами.
И всё, как прежде, стройными рядами.
7782
И всё, как прежде, стройными рядами
К восходу козы движутся задами.
И получился новый компромат.
И я стою и сдерживаю мат.
А Рада шепчет: «Ваня! Залезай.
Здесь банка с килькой. Быстро разгрызай».
Ну что ж, я лезу. Ну, а крышка хлоп!
И защелкнулся ящик, будто гроб.
Сидим мы с Радой в мусорке вдвоём.
Романс собачий весело поём.
«Четыре ночи и четыре дня».
Такая вот случилась там фигня.
На пятый день уж потерял я вес.
Мы голодны. Ну, а продукт исчез.
7783
Мы голодны. Ну, а продукт исчез.
И Рада потеряла лишний вес.
Она от страха не способна даже
Уж завестись со мной в ажиотаже.
И говорю я: «Нам пришёл копец».
Ну, а она: «Ах, Ваня, ты подлец.
Сам заманил меня сюда, в вонючку,
И уж теперь решил уйти в отключку.
О, нет. Я выход точно отыщу.
Стыда такого я не допущу».
И стала рыться в мусорном ведре.
А там, на дне отверстие в дыре.
И тут она как будто бы проснулась.
И проскользнула в щель, и улыбнулась.
7784
И проскользнула в щель, и улыбнулась.
Да и ко мне спиною повернулась.
И говорит из пьесы диалог:
«Ты мой дружок, мой ласковый милок».
Мол, будь здоров, уж если что не так.
А я в ту дырку ну никак, никак!
Вот так. И продолжает диалог,
Картавя свой собачий рваный слог.
«В твоём нелёгком прошлом, и в моём,
Теперь уж мы с тобою тут вдвоём
В послевоенном этом изобилии
И вариантов всяческих обилии.
Гляди! Костёр уж гаснет, Геркулес».
Вокруг молчал суровый Брянский лес.
7785
Вокруг молчал суровый Брянский лес.
Я на неё в последний раз залез.
Да и сказал: «Погибну без мучений.
Под танк пойду без лишних ощущений».
«Но ощущенье ощущенью розь.
Вот с Радой взять хотя бы».  -  «Ваня, брось!
От баб идёт единственно паскудство».
«Нет, не скажи. Есть в женщине искусство».
«Так  в чём искусство? Задницей крутить?
И по манежу этим местом льстить?
Искусство это?.. Ты возьми гранат.
Да и ложись под танк. А лучше над.
Вот то искусство». Время повернулось.
Пастушка мне приятно улыбнулась.
7786
Пастушка мне приятно улыбнулась.
Я встрепенулся. Время повернулось.
Собачий бред рассеялся совсем.
А на часах светилось ровно семь.
Костёр погас. Везде толпились козы.
И у собачки проступили слёзы.
Её в колючках и в занозах хвост.
А над рекой повис воздушный мост.
Через него бежала электричка.
Моя давнишняя с времён войны привычка:
При случае выдумывать истории
Про дней иных дела и территории.
Пастушка засмеялась: «Уж звонят».
Мне бросив свой неповторимый взгляд.
7787
Мне бросив свой неповторимый взгляд,
Пастушка засмеялась: «Уж звонят!»
Вдали был слышен колокольный звон.
Томил мне душу чистым звоном он.
Он был прекрасен. Дальше мы пошли.
Звон нарастал. И видел я вдали,
В высоком небе, отсвет от костра.
Заговорили оба комара.
Далёких битв припомнив прежних дни,
Горячий спор затеяли они.
И доносились возгласы с эстрады.
И в тишине я слушал пенье Рады.
Посмертность славы важно сжалась в скат
И уходила в дремлющий закат.
7788
И уходила в дремлющий закат
Ночная сырость. Грома перекат
К нам доносился. Испаренья елей
Не покидало ласковых свирелей.
Волнился воздух. На его волне
Мечтали звёзды тихо в тишине.
Всё те же души Рады и Ивана
Летели к бурным волнам океана.
Потом я долго по врачам ходил.
Но я знакомств ни с кем не заводил.
Лечил я спину. Вот она, беда.
Не рассчитал я адского труда.
Ночь нарастала. Сырость сжалась в скат.
И уходила в дремлющий закат.
7789
И уходила в дремлющий закат
Ночь, нарастая, и свернувшись в скат.
Уж слабый луч метался у берёзы.
Ах, хороши и свежи были розы!
Бывают в жизни всякие истории.
Но я опять на той же территории.
Переложив привычку на отвагу,
Переписал я это всё в бумагу.
Ну, а издатель, прочитав, сказал:
«Собачий бред ты с умыслом связал».
Прочтя ещё две мелкие истории,
Он не заметил тонкой аллегории.
Как хороши, как свежи были розы!
И вот куда-то шли неспешно козы.
7790
И вот куда-то шли неспешно козы.
Но хороши и свежи были розы.
Лежал туман предутренней зари.
«Эх, Ваня, знаешь, что ни говори,
А жизнь в селе, оно куда не хуже.
И кругозор тут шире, а не уже».
«Конечно. Но глубокий кругозор
Уничтожает перспективный взор.
И не скользит поверхность ночи скоро.
Тут устремлённость тела до упора.
И нету сил, и даже нет причин.
К чему тут должность. И к чему тут чин».
Пастушка скрылась там, вдали оград,
Мне на прощанье бросив: «Я вам рад».
7791
Мне на прощанье бросив: «Я вам рад»,
Пастушка скрылась там, вдали оград.
Закат лежал буквально на реке.
И тени мглы плескались на песке.
У водной глади, пробегая с треском,
Над безрассудно вспенившимся всплеском,
Шла электричка. Свет её лучился.
Со мной тогда такой конфуз случился.
И оказался спрятавшимся в гору
Ближайший лес, открывшийся простору.
И лик луны вонзил свои лучи
В старинной башни водной кирпичи.
И лишь белели в темной мгле берёзы.
И хороши, и свежи были розы!
7792
И хороши, и свежи были розы!
И шелестели по ветру берёзы.
Как бы в отместку солнцу, мрак ночной
Созвездий лился редкой белизной.
Потом вечерний сумрак стал сгущаться,
И с днём ушедшим вечер стал прощаться.
И, потемнев, сказал он: «Ухожу».
И кто-то вторил тихо: «Жу-жу-жу».
Не самолёт ли это реактивный
Свой звук дарил и голос нам активный
Уже ушедшей в горизонт заре?
Она тонула в дремлющей горе.
И будто свет с ветвей ночных берёз
Засеребрился тихим блеском рос.
7793
Засеребрился тихим блеском рос,
Как будто свет с ветвей ночных берёз.
Под ветром ночи, что рождала сон,
Мир возбудился утру в унисон.
И он вступал с грозою в смертный бой.
И только молний трепет голубой
Висел над нами в чёрном потолке.
Луна вздохнула, кланяясь реке.
И россыпь мелко раздроблённых звёзд
Засуетилась, уходя под мост.
Река всосалась в поднебесный свод.
И ни реки, ни неба, и ни вод.
А вечер молвил: «Это мне полезно».
И волновалась брезжащая бездна.
7794
И волновалась брезжащая бездна.
А вечер молвил: «Это мне полезно».
И расплескался сумрак по реке.
Гора вздыхала в быстром ветерке.
И пробирался где-то в глубине,
И затаился в светлой тишине
Ещё совсем неопытный рассвет,
Промолвив нервно: «Нет и нет. Нет-нет».
Он поднимал себя заре в укор,
И разрешил весь этот странный спор.
И грянул день, да и пролил лучи
Сквозь мрак и сырость ветреной парчи.
Сорвав печаль с проснувшихся берёз,
Вдали небес был отблеск юных грёз.
7795
Вдали небес был отблеск юных грёз.
Он гнал печаль с проснувшихся берёз,
Совсем невинно падавших в туман,
Лаская трав сомнительный дурман.
Коснувшись нас пушистою рукой,
Сражалась вечность с грустью и тоской.
А травы нежно выросли под нами.
Простор был свеж и тут, и временами.
И он шептал негромкие слова,
И у него вскружилась голова.
А мрак уже растаял от любви.
И бросил солнцу весело: «Живи!»
А дальше слушать было бесполезно.
Уже разверзлась перед нами бездна.
7796
Уже разверзлась перед нами бездна.
И дальше слушать было бесполезно.
И я упал в немыслимый провал.
И в эту ночь я в бездне побывал.
И тут пошли такие шуры-муры,
Что и сбежались все сюда Амуры.
Да и Венера думала про секс,
И жадно ела пряники и кекс.
Мир кексовался, время венерилась.
Потом, к концу, всё будто примирилось.
Примерявшись и требуя конца,
Запела вечность: гопца дри ца ца.
А в этот миг уж под шуршанье рос
Какой-то факт явился как вопрос.
7797
Какой-то факт явился, как вопрос,
И зашагал по дымной глади рос.
И тут Венеру, закрепив ременно,
Уж повели туда одновременно
И на Сатурн, да и в кольцо Кольца
С недоуменьем юного лица.
А если проще, то у тёти Веры
Всегда для вас найдутся кавалеры.
Её в алмазах пальцы и лицо.
И у неё от Фаберже яйцо.
И хлопал он ладошками по попе
Тогда её с товарищами в скопе.
А в это время кто-то на постели
Ласкал иную деву в нежном теле.
7798
Ласкал иную деву в нежном теле
В то время кто-то, лёжа на постели.
А может, где-то даже на диване,
Или купаясь с нею в тёплой ванне.
Там всё иначе. И ласкать я начал
Её дрожащей дланью по спине.
И не умел я поступить иначе.
Да и она всё тянется ко мне.
Ко мне она стыдливо наклонилась
И вместе с тем негромко извинилась.
И засмеялась: «Ах, какая щель!»
И пригласила прямо на постель.
Я не дослушал тихий шум берёз,
Сказав: «Не бойся. Ты не бойся грёз».
7799
Сказав: «Не бойся. Ты не бойся грёз».
Я не дослушал шум ночных берёз.
И неземная вычурность обряда
Вошла в природу сладкой каплей яда.
Весёлый хвост томительной зари
Подумал: «Ты всё дважды повтори».
И ведьм стада, и пьяные русалки
Туда сбежались, чтобы сесть у прялки
В едином рту эротики рекорда,
Где и томилась вычурная морда
Менетчицы у древних стен Кремля.
Продажная, подумал я, земля!
Тут я проснулся на своей постели.
Кузнечики печально сверестели.
7800
Кузнечики печально сверестели.
Проснулся я на собственной постели.
Татьяна собирается в филфак.
Окончив пед, она решила так.
Тогда была такая в мире мода.
Закончу я два вуза за три года
И более дипломов получу.
А больше ничего я не хочу.
Хотел и я, как и она, учиться.
Но нужно было так тому случиться,
Что, охладев ко мне, уже она
Была совсем в другого влюблена.
Бутылочный возник во мне каскад,
Напомнив многозвучие цикад.
7801
Напомнив многозвучие цикад,
Бутылочный во мне возник каскад.
Грузил я тару. Я уж выпивал.
Нет, пил я. Всё я в доме пропивал.
И оттого мне тут не по себе.
Но в постоянной с трезвостью борьбе
Я победил ненужное мне чувство,
И полюбил трактирное искусство.
Я пил со вкусом, чинно, не спеша.
Того желали тело и душа.
Татьяна, видя это, не молчала.
Но каждый раз я повторял сначала
Свою затею. И познал я мат.
А ночь рождала нежный аромат.
7802
А ночь рождала нежный аромат.
И я познал грубейший в мире мат.
Была у нас хорошая гитара.
Я не лишён был в этом смысле дара.
Её я вместе с чайником пропил.
Да и часы, что как-то я купил,
С браслетом. Помню, дело было летом.
Всё пропил я тогда. И с туалетом.
И простыни, и детское бельё.
И всё своё, и всё и не своё.
И распашонки, соски и пелёнки
За два стакана тёплой самогонки
Отдал кому-то. И услышал мат.
А ночь рождала нежный аромат.
7803
А ночь рождала нежный аромат.
А Таня до утра терпела мат.
А утром, дочь оставив у соседей,
В читальню шла за «азой», «букой», «ведей».
Она старалась сохранить наш быт,
Хоть он давно был намертво убит.
Всё у неё тогда валилось с рук.
Но нет для женщин горестнее мук,
Чем верить в то, что всё пройдёт само,
И кончится со временем дерьмо
Стирать, латать, заштопывать и шить.
Ну, а потом на лекции спешить.
И вот однажды встреча у парадной.
И ночь была достаточно прохладной.
7804
И ночь была достаточно прохладной.
Татьяна подошла тогда к парадной.
Стояли двое. Вставили ей кляп.
И, разорвав одежду, грязью лап
Вонзились в тело. Таня не кричала.
Закончили. Потом опять. Сначала.
Второй. Потом и первый. Снова, снова.
И так три раза. А она ни слова.
Всё видит Ваня. За углом стоит.
И связи с этой бандой не таит.
Тот говорит Ивану: «Всё. Готово.
Две красных с нас». А Ваня им ни слова.
Они же сразу вышли за фасад.
Да и ушли во тьме в соседний сад.
7805
Да и ушли во тьме в соседний сад.
А Ваня Тане: «Ты прикрыла б зад.
Ну что, довольна? Что, уже довольна?
А мне, ты думаешь, мне, думаешь, не больно?
Ты продалась. И я тебя продал.
Ментам за две литровые отдал.
Поймёшь теперь Ивану каково.
Не думай, что нет сердца у него.
Ты думаешь, что было мне приятно?
Да ничего тебе и не понятно.
Ты там, в читальне, всё воркуешь с ним.
А нам тут с дочкой, как нам быть одним?
Так хорошо, по-твоему? Правдиво?
Ах, ах, нашла себе дружка на диво!
7806
Ах, ах, нашла себе дружка на диво!
Ты думаешь, что так оно правдиво?
Её дерут два подлые мента.
Вот в чём духовной пищи красота!
А там иначе, там у вас любовь!
Там в вас горит взволнованная кровь!
Её дерут, хоть глазом бы моргнула.
Что ты молчишь как вахта караула?
Куда же ты! А дочка там одна».
«Отстань! Уйди. Подонок. Сатана».
«Ах, сатана! Скажите! Курве больно!
А мне? А мне ты думаешь не больно?
Все удивлялись: «Как она нежна!
Кому-то будет верная жена!»
7907
«Кому-то будет верная жена!»
«Иван. Где ключ?»  -  «Возьми. В кармане. На!»
«Иди домой, Иван. Свари там каши.
А я зайду наверх к друзьям, к Наташе.
Возьму у них сухого молока.
Открой мне дверь. Иди. Болит рука».
«Сама открой. Сношаться не смеяться.
Могла бы, ну, хотя б сопротивляться».
«Зачем? Ты б всё равно не подошёл.
Ты думаешь, ты дурочку нашёл.
Она лишь будет мыть, стирать, готовить,
Ни в чём тебе не будет прекословить».
«Опять спектакль!.. Ври, но не мне, не флоту!
Танкисту там, связисту ли, пилоту».
7808
«Танкисту там, связисту ли, пилоту.
Но только уж не мне, морскому флоту.
Ты мне, родная, в ухо не долдычь.
Платок возьми, и вытри морду, лыч».
«Иван, иди. А я пошла к Наташе.
И не забудь сварить ребёнку каши.
Я мигом, если лифт не отключили».
«Да отключили. Райке поручили
Слинять на этот вот эксперимент.
Предусмотрели всё на сей момент».
«Иди, Иван. Всё. Мир. Я мигом. Ну?
К Наташе я лишь только загляну.
Согласен? Всё. И мир, и тишина».
Тогда была холодною весна.
7809
Тогда была холодною весна.
И всё она мне там вот и простила.
И двух ментов продажных пропустила
Из-за меня, поганого говна.
Чтоб Ване не скитаться по тюрягам.
А я туда хотел. Там спирт по флягам
Тем, кто друзей ментовке продаёт,
Начальство, затаясь, порой даёт.
Менты не люди. Но, по крайней мере,
Уж не в такой вот безобразной мере,
Чтоб и ни капли не попало в рот.
Иди, скотина! Курва. Бутерброд.
Меня ты в луже в прошлую субботу
Оставила. А шёл я на работу.
7810
Оставила. А шёл я на работу.
Запасся поллитровкой я в субботу.
Я просыпаюсь. Как дерьмо во рту.
А где мне трезвым день прожить скоту?
Ты что ответила? «Нет водки. Испарилась!»
И замолчала. Наглухо закрылась.
Тебе я эту подлость не забуду.
Уж падлой буду, если жив я буду.
Мне эти там читальные уи.
И выходки все наглые твои.
Мы знаем ваши фрю и ваши фря,
Учёные в науке докторя.
А там я слушал вас исподтишка.
«Ах, этот трепет! Трепет ручейка!»
7811
«Ах, этот трепет! Трепет ручейка!»
Да, слушал я там вас исподтишка.
Какая пошлость! Ты слепая, Тань.
Ты как-нибудь проснись. Проснись и встань.
И посмотри открытыми глазами
На эту слизь с зелёными усами.
Кого ты любишь? Вымысел? Себя?
Культуру секса, под столом скребя?
Чтоб не помялись важные статьи
Про эротично тичные уи?
Ты скажешь, я противный? Вечно пью?»
«Нет, Вань. Забыл про совесть ты свою».
«О чём он пишет! Пошлость пошляка:
«Я наклонился. В ней моя рука».
7812
«Я наклонился. В ней моя рука».
В ком, в ней? Придурок хуже дурака.
Опомнись, Таня. Было всё у нас».
«Иди домой, Иван. Уж третий час.
А я схожу наверх за молоком».
«Да всё купил я! Будь я дураком.
Есть молоко, и сок есть, и кефир.
И вымыл я твой засраный сортир.
Так запустила, будто и не мать.
Тебя мне трудно, Таня, понимать.
Ах, муж мой пьёт! И что? Другие пьют.
А жёны им верны. Да и дают!
Твой этот педик, пишет он: «Лежали.
Я сжал её. И мы вдвоём дрожали».
7813
«Я сжал её. И мы вдвоём дрожали».
Кого её? Куда вы с ним лежали?
Дневник ведёт, придурок, трали-вали.
Дневник мы этот там уворовали.
Так пошло. Так бездарно. Так без вкуса.
Как будто в нём лишь член и оба уса.
И никаких, ну, хоть бы вот мозгов».
«Идём, Иван. И не гневи богов.
Разбудишь всех. Уж время, видишь, к утру.
Давай мне ключ».  -  «Ах, к утру! Брахмапутру».
«Я обещаю. Больше я не буду.
Но чтоб и ты сегодня сдал посуду.
И всё. Конец. Пойдём, Иван. Зажали».
«Я сжал её. И мы вдвоём дрожали».
7814
«Я сжал её. И мы вдвоём дрожали».
Послушай, Таня, слог какой: «Скрижали
Любви слились на том же самом месте».
Ой, я умру! Убей меня на месте!
Вот тут послушай: «Их живое лоно».
«Иван, молчи. Блокнот у телефона.
На букву Г. Там третий номер красным.
Скажи, что всё. Что было всё прекрасно.
Но больше нет. Скажи: я так сказала.
И я во всём, во всём и отказала.
Перевяжи мне руку. Ой, мне больно!
Спасибо. Всё. Прости. Ложись. Довольно».
Она легла, сказав: «Ну, ты и гад!»
И ночь прошла под тихий звон цикад.
7815
И ночь прошла под тихий звон цикад.
Он снова вспомнил те же пляж и сад.
Потом они подумали про лето,
Когда она, не говоря про это,
Вдруг повернулась. «Вы идёте в сад?»
И он сказал: «Я встрече с вами рад».
И это было их любви началом.
И Таня тут задумчиво молчала.
Потом прошло то памятное лето.
И вот теперь они вдвоём. И это.
И глубоко они потом уснули.
И их пронзали крестики и нули.
И разносился в сне площадный мат.
И ночь прошла под пение цикад.
7816
И ночь прошла под пение цикад.
И разносился в сне площадный мат.
Явилось поле, где они тогда
Увиделись. И падала звезда.
Она ему сказала: «Загадай».
И он ответил: «Всю себя отдай».
Она сказала: «Ваня, я твоя.
В тебя влюблённой буду вечно я».
И вот они уж третий вместе год.
И никаких особенных невзгод.
«Да, ровно три,  -  тут уточнил Иван.  -
Вас с юбилеем, Таня. Счастья вам».
«Спасибо, Ваня. И забудь про мат».
Ночь источала нежный аромат.
7817
Ночь источала нежный аромат.
А там, вдали, иной рождался мат.
«Ну, курва, снова за своё взялась.
На кой ты мне такая и сдалась».
«А ты, скиталец, сраный дон Кихот».
«Закрой ты свой вонючий, шлюха, рот.
Не я ль принёс тебе из той отлучки
Два пуда мака, звездоватой сучке».
«Ах, звездоватой!»  -  «И ни дать, ни взять!»
«А ты!.. А ты!.. А ты Кощею зять!»
«Скотина! Где весь мак девала, шлюха?»
«Принёс! Принёс! А сам весь и изнюхал».
«Уйди!»  -  «К кому?»  -  «К нему».  -  «Так он женатый».
«Иди ты на!.. Или иди ты на ты».
7818
«Иди ты на!.. Или иди ты на ты».
«В Пенаты? Так ты сам иди в Пенаты.
Да, я грешила нецензурным словом,
Чтоб послужить его первоосновам.
А чтобы был ты тоже «Слову» рад,
Писала я, и не ждала наград.
О, сколько я вложила там старания!
А вышло что? Опять Веноциания!
И чтоб стыда преодолеть барьер,
Как говорится, с места да в карьер,
Где всяк умеет делом отвечать.
И грезит в нём возмездия печать».
И в тишине, и в трепете наяд
Туманной дымкой горизонт объят.
7819
Туманной дымкой горизонт объят
И в тишине, и в трепете наяд.
Тогда ещё ко мне являлась муза,
Соперница Советского Союза,
Трудов и правды вымышленных тем.
И думал я: «Уж я грешу меж тем!»
И в образе необходимом в браке,
Чтоб не осталось тёмных пятен в мраке
От брызг случайных, в лодку пенных волн
Летящих, и веду я этот чёлн.
Как говорили раньше, в старину:
«Не доверяйся в сексе пацану».
А там, вдали и, может быть, в Пенатах,
Сверчок трещал о чём-то виновато.
7820
Сверчок трещал о чём-то виновато,
И это было следствием чревато.
Но тут, со мной, стоит уж на корме
Толстая с думой строгой на уме.
А мысль её, послушаёте, какая.
А мысль её вот именно такая:
«Иванушка! Об чём ты закручинился?
Аль ты ещё, мой друг, не омужчинился?
Аль Несмеяна нынче не дала
Тебе прилечь под ейные крыла
По берегу её туманных вод
В её глубинно-пенистый ОСВОД?
И что ты так наморщился в виске?»
Всё замерло во мраке и тоске.
7821
Всё замерло во мраке и тоске.
Толстая продолжала: «На виске,
Иван, мой друг, печаль я щас развею.
Вот только я малёк осоловею.
Соловушка, сюды ко мне спустися.
Плесни ещё и дай мне вознестися.
Ещё чуток. Уж больно ты севоння
Зажимистый. Тебе ли эта сводня,
Разбойничек, севоння не дала
Подсунуться под ейные крыла?
Али Кликуша нынче вас спугнула?
Аль пробудилась вахта караула?»
«Нет, нет, Толстая! С глаз туманность спала!»
Вспорхнула птица и в провал упала.
7822
Вспорхнула птица и в провал упала.
«О, нет, Толстая, с глаз туманность спала.
Один лишь этот дурень, Голова,
Всю ночь шептал несвязные слова.
Зажал под зад свой меч он кладенец
И говорит: «Не дам. И всё. Конец.
Не отступлюсь» И уж ноздрит соплями,
И брызжет разноцветными сцулями.
И змея свистнул. Вместе налегли.
И эту ночь в экстазе провели.
Потом поднялись. Глядь, а меч с брачком!
Весь проржавел. Снесли в металлолом.
Вот взяли красной». Я смотрю в тоске.
И веер брызг рассыпался в песке.
7823
И веер брызг рассыпался в песке.
А я стоял и в грусти и тоске.
«Ты слышишь ли,  -  сказал он вдруг,  -  Толстая!
Не пролетала ль тут Ягова стая
На новой ступе? «Мерсик» двести сил.
А давеча её я, слышь, спросил:
«Откель, жена, такие трали-вали?»
«А вы, милейший, бздит, не забывали,
Какие нынче в мире времена?
Без «Мерседеса» посылают на.
И в Снабхозхламе посылают к маме.
Уж не сравнить с былыми временами».
Потом на миг Ступастая пропала.
Фантазия мечте не уступала.
7824
Фантазия мечте не уступала.
Едва Яга на «Мерсике» пропала,
Как снова на кульгавой дон Кихот
Въезжает в придорожный переход.
«Вы моего придурка не видали?
Вчера в таком случились мы скандале.
Задумал, псих, землями управлять,
И мне подсунул эту… ну… гулять,
Что с мельницами шашни закрутила,
Поганая вонючая Тортилла.
Одну всосала прямо вот туда,
Куда не ходят даже поезда.
И в воду плюх». Опять из глубины
Вставал хранитель гордой старины.
7825
Вставал хранитель гордой старины
Из самой бездны, с вечной глубины,
С огромным полутонным сундуком,
И с меньшим, но увесистым мешком.
«Гобсекушка! О, бедный парижанин!
Ты чёрствостью людскою весь изранен.
Никто тебя, родной, не приласкал.
Копеечку ты ржавую искал.
И ни одна душа не назвалася,
Чтоб подсобить, и чтоб она нашлася.
И ржавчинку с родимой оттереть,
И номер менклатурный посмотреть».
И вдруг из вод с тройным сверканьем палка.
Нептун с трезубцем. И при нём Русалка.
7826
Нептун с трезубцем. И при нём Русалка.
И говорит она: «Вторая палка.
Всё в чешуе от ржавого сталья.
И всё в зубцах, как задница твоя».
«Моя?»  -  «Твоя, твоя, уж старый, стар».
«Ты тоже срам сплошной, не божий дар».
«Какая есть, дружок. Вся наяву».
«Пошла ты в эту. Дурь мне голову».
«Как захотишь. Чего уж. Мы свои.
Едино всё. Ручьи и соловьи.
Рогдаи, кони, ведьмы. Все свои.
Твои мои». Вокруг идут бои.
На небе вижу свет. Летит там галка.
И я подумал: «Ну, а где русалка?»
7827
И я подумал: «Ну, а где русалка?»
Ах, вот она! Но улетела галка.
И растворилась в всекромешной тьме.
И в мыслях был себе я на уме.
А клёв ночной совсем уже пропал.
Козлом заблеял кто-то и упал.
Шуршала вечность. Ночь темна была.
В такой среде свершаются дела.
В такую ночь от лени и от дури
Обычно спор заводят о культуре.
Но, потеряв и стиль, и лексикон,
Я вышел тут же с нею на балкон.
А там уж разговор я вёл скандальный.
И вечер был тревожный и миндальный.
7828
И вечер был тревожный и миндальный.
И разговор я вёл тогда скандальный.
Из тех причин, когда во мгле эротик,
Едва открыв прелестный нежный ротик,
Желает дама мужу изменить,
Тогда вот и трещит святая нить
Любви под всестерильными речами,
Что мы вещаем южными ночами,
И удивляем тем, что всё стоит
Лирический в претензиях пиит.
Своим стишком о вздохах при луне
Он угождает собственной жене.
А женщина, уж аромат миндальный,
Мне музыкой была. Шалаш недальний.
7829
Мне музыкой была. Шалаш недальний.
А утром говорок раздался дальний.
Гудок пронзил просторы новизной,
Как позапрошлой, помню я, весной.
Я подошёл. Вздохнул и постучался.
«Войдите»,  -  слышу. Тут я пообщался
С хозяйкой предречного шалаша
В томленье нежном и едва дыша.
Без лишних слов она была правдива,
Нежна и убедительна на диво.
Я взял тут всё, что может взять мужчина,
Когда достиг он звания и чина.
В ней привкус был томительно миндальный.
Наш разговор был тихий, не скандальный.
7830
Наш разговор был тихий, не скандальный.
И привкус в нём томительно миндальный.
«Вчера пришла, а ты уже уснул.
Опять ты от ответа улизнул».
«Зачем ты так. Ведь я».  -  «Что я? Ты умер.
Всю ночь гудел какой-то дальний зуммер.
Я до утра и глаза не сомкнула.
Под утро только сквозь кошмар уснула.
А этот кофе? Разве это кофе?»
«Но там же на коробке тот же профиль».
«А знак?! Смотри! Ведь я же говорила.
Смотри на знак. Его я чуть сварила.
Ты хоть бы раз в каталог заглянул».
Вхожу в шалаш. Ложусь. Почти уснул.
27831
Вхожу в шалаш. Ложусь. Почти уснул.
И снова слышу: «Ты, дружок, заснул?!»
И повторились те же разговоры.
«Мне эти сборы, если сборы скоры.
Ведро забыли. Нету бигуди».
«Родная, я ведь!»  -  «Ладно, подожди!
А где расчёска? Вот! Опять забыла.
А почему? Тебе тогда грубила.
И ты сказал: «Родная, не груби».
Нахал! Теперь иди дрова руби.
Принёс сырые».  -  «Но ведь это лес».
«А я причём тут. Сам сюда залез».
«Ах, ангел мой! Уж ангел мой миндальный!»
Губ шелест у щеки пирамидальный.
7832
Губ шелест у щеки пирамидальный.
«Ах, ангел мой! Уж ангел мой миндальный!»
«Отстань! Не лезь! Иди к реке. Иди.
И сделай мне из шишек бигуди.
Резинки вот. Возьми. Порежь на части.
Ты говорил: «Мы испытаем счастье!
Как Ивановы! Как Иван и Таня!
Тут для любви сплошные испытанья!
Совсем одни. Лишь лес и мы, и волки.
Ты вспомнишь детство! Вспомнишь привкус ёлки!
Там было проще. Никакой расчёски».
Не лезь. Отстань, Иван! Не порть причёски.
Уйди! Уж всё вокруг перевернул».
Витиеватость слов. И ветра гул.
7833
Витиеватость слов. И ветра гул.
«Ах, Вань, пусти! Не там ты расстегнул.
Да ниже, ниже. Ох, ты неуклюжий.
Ты отодвинься хоть от этой лужи.
Идём к реке. А тут одни корчи.
Не спорь, молчи, молчи... молчи... молчи...
Да... Хорошо... Поменьше слов, Иван…
Да не дави ты... Это не диван...
Мы на природе! И не хуже вроде.
И воздух, Ваня! Всё в таком же роде...
Что?.. Всё? Уже?.. И это вся природа?!
О, боже мой! Вы видели урода!»
И, слушая их брань почти не злую,
Губами жаркими я влажность пня целую.
7834
Губами жаркими я влажность пня целую.
И слушаю их брань почти не злую.
«Тебя ведь я и утром, помнишь, тоже».
«Скажите! Он меня!.. Заснул и ожил.
Нет, я тебя расшевелю, мерзавец.
Трусливый лжец. Растяпа. Храбрый заяц.
Попозже. Хватит мне попозже кофе.
А ну-ка, дай мне твой нахальный профиль.
Нет, нет, не этот. Уж расшевелю я.
А ты лежи и говори: «Люблю я».
«Люблю я».  -  «Так. Теперь ещё: «Душою».
«Люблю душой».  -  «И пиською большою».
«И пиською...». Уж солнце на дубах.
И привкус влаги на её губах.
7835
И привкус влаги на её губах.
И солнце высыхает на дубах.
С утра поспорив, вскоре помирились,
И с этим фактом тут и примирились.
Мол, лес не офис, даже не квартира.
И нету здесь ни ванной, ни сортира.
Но есть всё то, чего в квартире нет.
Взгляд озера открывшийся в рассвет.
И воздух тут столь глубины таит,
Что без привычки даже не стоит.
Но вот они привыкли и смирились,
И на одном вопросе примирились.
Стоит вопрос. И, грудь её милуя,
Срываю я дыханье поцелуя.
7836
Срываю я дыханье поцелуя.
Простор звенит и нежа, и милуя.
Был на потребу, не для суеты,
Порыв летящей к озеру мечты.
Она ревнива, но куда мила.
И способ тут совсем иной нашла.
Взяла сама, да и к груди прижала,
И нежно, и томительно держала.
И наклоняла влево, вправо, вниз.
И пригубила около и из.
И всё прошло томительно и нежно.
Всё, что в таком вопросе неизбежно.
«Пришёл, нашёл. Мгновенье. Всунул. Трах!»
Проснулся. И исчез тревожный страх.
7837
Проснулся. И исчез тревожный страх.
Покой вокруг. Лишь треск на ёлке  -  трах!
И отвалился сук. Упал в траву.
Так где же я? Во сне ли, наяву?
И что вот тут меня кружит вокруг?
И уж замкнулся ожиданий круг.
И, ни на гран не разорвав кольца,
Касаюсь я во сне её лица.
Ночь продолжалась. Я опять плыву.
Уж так случилось. Этим я живу.
А время шло. И вот они, другие,
Друзья, подруги, жёны дорогие.
И он уже трепещет в их перстах.
И лёгкий скрежет влаги на устах.
7838
И лёгкий скрежет влаги на устах.
Ну, а она его шерстит в перстах.
Он напряжён. Он прочен, как струна.
Небесный свет. И круглая луна.
Сосредоточен у белёсой лик.
И в волнах ярких звёзд весёлых блик.
Мрак в небе зорко стайку звёзд пасёт.
Нептуну тайно девушка сосёт.
«Ай, больно!»  -  шепчет в трепете Нептун.
А звёзд падучих тьма. И шорох лун.
И мелодичность озера в ночи.
Подводные едва шуршат ключи.
На волнах лодка. Ну, а я уж стар.
Сжимаю ветку. Слышу крик: «Пожар!»
7839
Сжимаю ветку. Слышу крик: «Пожар!»
И чувствую я дым и зной, и жар.
По крайней мере, молодость прошла.
Русалка с парнем под воду ушла.
Остались двое  -  я, да и Луна.
Молчит и смотрит вычурно она.
«Да повернись ты! Тут я. Я одна».
И вкруг меня и мрак, и тишина.
И отблеск лёгкий от ночной Луны.
А что вверху с обратной стороны?
И где ещё ты встретишь дивный стан,
Чтоб так тянулся к творческим устам?
И снова ночь. И дым, и мрак, и пламень.
Бегу. Цепляюсь за дорожный камень.
7840
Бегу. Цепляюсь за дорожный камень.
И бликов ночи вижу яркий пламень.
Тут я проснулся. «Ваня, ухожу я».
Растерян. Поднимаюсь. И сижу я.
«Как ухожу? Совсем? И навсегда?»
«Да нет. Ну что ты! В чайнике вода.
Я отойду за молоком и луком.
Без пищи, Ваня, жизнь такая скука.
Из-за того вот столько в мире бед,
Что не готов был вовремя обед.
Ты помнишь сон? Ну, этот. Что с ментами.
Ты б наточил ножи. Сходил бы к маме.
Так затупились, что бросает в жар».
Я падаю. И чувствую удар.
7841
Я падаю. И чувствую удар...
Так это сон!.. Я ощущаю жар.
«Прости меня, я, кажется, ругала
Во сне тебя. И этим напугала».
«Да нет, обычно, так же, как всегда.
Не более. Уже кипит вода».
«Засыпь крупы. Нет, не пшена, а риса».
«Клариса-крыса-риса-барбариса,  -
Запел Иван и, не надев трусы,
Схватил с тарелки ломоть колбасы.  -
Тань! Сон мне снился, будто то менты».
«Молчи, Иван».  -  «А чьи же там бинты?
И кровь на них?» И снова звон наяд.
Очнулся. Пчёлы. Ночь. Пчелиный яд.
7842
Очнулся. Пчёлы. Ночь. Пчелиный яд.
И звон всё тех же трепетных наяд.
Сверчков весёлых. И зверьков и птичек.
Привычка врать, одна из тех привычек,
Что без отмычки их и не открыть.
Привычкой этой что ты сможешь скрыть?
Ну, врать так врать. А не было ментов.
Стоял Иван. Ждал Таню у кустов.
Дневник вот был. И были разговоры.
Была и нежность, ласки и укоры.
Но без ментов. Ментов Иван придумал,
Когда о Тане в этот вечер думал.
И снова тихий мерный шум наяд
Меня согрел. И мир мечтой объят.
7843
Меня согрел. И мир мечтой объят.
Всё тот же звук, и тех же всё наяд.
Они звенят так призрачно, так мерно,
Что радость на душе твоей безмерна.
И звон я слышу там, возле реки.
И зажимаю пальцами виски.
Хоть ты зажми и нос, и переносицу
Услышишь ты надежд многоголосицу.
И ты несёшь такую околесицу,
Что даже стыдно в тёмном небе месяцу.
Но ты не верь себе и жди рассвета.
Ну, а с рассветом будет песня спета.
И утром тот же зычный звон наяд
Меня согрел. Тревогой я объят.
7844
Меня согрел. Тревогой я объят…
И рос Гаврош. И уж колол он яд.
Завёл друзей. И книжек не читает.
С трудом рубли говняные считает,
Когда продаст какой-нибудь видак,
Да и пойдёт в какой-нибудь бардак.
С Лили он не гуляет у колодца.
Спешит Гаврош быстрее уколоться.
Ну, а она зачахла и седа
В свои ещё не поздние года.
Квартал весь кормит девушка. И он
Чердак сменил на этот вот притон…
…Я просыпаюсь. Вздрогнул. Вскрыл глаза я.
Шалаш. Вхожу. И в листья залезаю.
7845
Шалаш. Вхожу. И в листья залезаю.
Глаза открыл. Опять закрыл глаза я.
Балкон в не реставрируемом доме
В тогдашнем процветавшем Моссельпроме.
Она лежит, прикрытая мешком,
Совсем несчастным сумрачным зверьком.
Дождь моросит и что-то тихо врёт.
Гаврош пакет с уколами берёт.
Взболтнул. Вколол. Считает: пять, четыре.
«Всё хорошо. Найдёшь меня в сортире.
В общественном. У входа. В главном зале.
Там мы с тобой со шприцев не слезали».
И я шепчу себе под звон наяд:
«О, странный сон! О, наслажденьем яд».
7846
«О, странный сон! О, наслажденьем яд».
Так я шепчу. Шепчу под звон наяд.
Я похудел уж и едва подвижный.
Как червь навозный. Захиревший. Книжный.
Да что тут я. Вы посмотрите сами.
Лили уже с седыми волосами.
Она вас встретит на любом вокзале.
В метро у входа, в каждом общем зале.
У свалки. У пивной. В аэропорте.
И в бизнесе. И даже в зимнем спорте.
Да и в Сибири. Или в чистом поле.
Вы в ломке ли, в запое ли, в уколе.
Я по трубе к Лили опять влезаю.
И по трубе обратно залезаю.
7847
И по трубе обратно залезаю.
И по трубе к тебе опять влезаю.
Ну и иду в общественный сортир,
И рассуждаю про нездешний ир.
В моей одежде больше чем заплаток
Отверстий, дыр и выгоревших латок.
На голове колтун засохших трав.
Но всё ещё во мне несносный нрав.
Брезгливо вынимаю рвань платка
Из-под внизу торчащего куска.
И вытираю свой сопливый нос.
Потом под краном делаю засос.
Рот полощу. И говорю: «Да-да».
И выхожу оттуда. Но куда?
7848
И выхожу оттуда. Но куда?
А там идут по рельсам поезда.
Такая вот я грязная… да-да
И только не сгореть бы от стыда.
И всё вокруг меня кишит кишмя,
Гремя и воя, тлея и дымя.
Уж там такая корка черноты,
Что в Голливуде не увидишь ты
В ужастиках такого мастерства
Мистификаций. А вот я жива.
Ещё жива. Но так, чтоб так вот жить,
На это надо ваучер положить.
И я вхожу сквозь горделивость жара
В тревогу ложного и мнимого пожара.
7849
В тревогу ложного и мнимого пожара
Я и вхожу сквозь горделивость жара,
Стыдясь за этот, так сказать, за строй,
Где каждый третий, он же и второй.
И первый дважды, и довольно пятый,
Седьмой глухой и вчетверо распятый.
В ответе я за эту вот свободу.
Я такова. Живу себе в угоду
С шестым вдвоём и в соглашенье с первым.
Но мы ему тут потревожим нервы.
Зачем вот он прохожего спросил
О том, что тот в пути наколбасил,
Чтоб и была подмытою... да, да.
Куда не ходят даже поезда.
7850
Куда не ходят даже поезда,
Порою попадаю я туда.
И только так. И только сердцу милый.
Ты рождена, чтоб возвратить мне силы.
А он заброшен. Мерзостью порос
Парламентарный времени вопрос.
Верней, вопрос не мне и не тебе.
И главный он в немыслимой борьбе.
Вот так росла я в шелесте наяд.
А он ведь там, где многие стоят.
Лили, Лили! Ах, мы тебя вели.
И до такой вот жизни довели.
Включил я свет. Зажёг в машине фару,
Чтоб не отдаться третий раз кошмару.
7851
Чтоб не отдаться третий раз кошмару,
Включил я свет, зажёг в машине фару.
Лили, Лили! Куда же мы пришли,
Уж если мы тебя не сберегли?
И если в чистой радости и в холе
Нет места нам с тобою?.. И доколе!
Так что ж от нас тут можно ожидать?
И что мы сможем обществу отдать?
Откуда и любовь тут возродится,
Когда народу не во что рядиться,
Как только вот поверить в идеал?
И не хватает тёплых одеял.
И я, достав свой полноценный член,
Срываю с губ желанье перемен.
7852
Срываю с губ желанье перемен,
И наблюдаю бег по телу вен.
И спрашиваю: «Глотку поласкала?»
«Да,  -  говорит.  -  Я спонсора искала.
Сил нет уже, чтоб хоть почистить рот.
Раз, два и три. И сразу бутерброд».
«Давай в полсилы. В половину таксы».
«Согласна. Уж зайду сперва за факсы».
Пошла. Стоит. И брызжет чем-то в рот
Для чистоты. Чтоб не сбежал, урод.
Потом, запив большим глотком тройного,
Сказала: «В этом вся первооснова.
Как для туристов».  -  «Но ведь я из Гродно».
Луна вверху молчит высокородно.
7853
Луна вверху молчит высокородно.
«Я белорус. Я местный. Я из Гродно».
Не важно суть. И не игра значенья.
А важно, чтоб без лишнего мученья.
Сосёт с трудом. Порою задыхаясь.
И кашляя, сопя и поперхаясь.
И плачет от усилий сверху сил.
А я её быть резче попросил.
Бакс, говорю, получишь с половиной.
Соси, соси, дешёвая скотина.
Она сосёт и падает на пол.
Ей нужно заработать на укол.
«Я умираю,  -  шепчет,  -  не могу».
И изогнулась, бедная, в дугу.
7854
И изогнулась, бедная, в дугу.
«Я умираю,  -  шепчет,  -  не могу».
Отдал два бакса. Кинул их на пол.
Да и в сортир решительно ушёл.
Официант я тут, в банкетном зале.
Вам обо мне ещё не рассказали?
Я здесь пять лет. С начала перестройки.
За каждый куль беру не меньше тройки.
Тут наши «турки» возят барахло
Оттуда, где и сытно, и тепло.
Кассеты, шмотки, всякую муру.
И всё идёт как в полую дыру.
Там Запад. Всё богаче там. Свободней.
И реки там известных многоводней.
7855
И реки там известных многоводней.
На Западе. И всё у них свободней.
И там дерут девиц не в туалетах,
А меж тюремных одиночных клеток.
Опять же видик. Сами всё и видят.
И пусть хоть чем какую кто обидит,
Кассету в суд, и снова за решётку.
Там, если взял иначе ты за щётку,
Или по-русски выругался матом,
Или грозил, к примеру, автоматом.
Ну, в общем, там покой и тишина.
Да и простор, и ширь, и глубина.
Таков процесс начальный и венчальный.
Пример тому мой сон первоначальный.
7856
Пример тому мой сон первоначальный.
Хоть он и в чём-то, может, и печальный.
Весь подвенечный праздничный заказ
Она взяла для свадьбы напоказ.
Но в ту же ночь позвали адвоката,
В трусах была застёжка туговата.
И прежде чем добраться, кончил он.
Вернули неустойку. Миллион.
Вот так, браток. А тут за оба бакса
Такая уж тебе выходит факса.
Европа! Там она. Она не тут.
Свободы нам с тобою не дадут.
Монгольщина! Дикарь первоначальный.
Шёл сумрак ночи. Вечер был печальный.
7857
Шёл сумрак ночи. Вечер был печальный.
Древнейший Рим. Совсем первоначальный.
Официант я. Я же вам ответил.
Клиенту я решительно заметил,
Что взял он пиво, суп и три херши.
А без херши суп стоил бы гроши.
А в пиве там и знак стоит с тисненьем.
Даю я сдачу с должным извиненьем,
Всё ж обсчитав на два с полтиной бакса.
И вот такая тут выходит факса.
Я кончил смену. Выхожу. В углу
Лежит она. Отбросила полу.
«Ну, как дела, дикарь первоначальный?»
Шёл сумрак ночи. Вечер был печальный.
7858
Шёл сумрак ночи. Вечер был печальный.
Процесс пошёл довольно изначальный.
Ещё ему не знали мы конца.
И нет конца у времени кольца.
Кольцо  -  оно как воздух обручальный.
И вот такой момент первоначальный.
А Гаврик шёл по улице одной.
То было, помню, раннею весной.
Идут там Диккенс и Бальзак, и Брехт.
Четвёртый мнимый всем известный Грехт.
Грехт намекает Диккенсу плечом:
«Где, что, когда, откуда и почём?»
«Уж как сказать. Пускай решает вождь».
А утром прослезился мелкий дождь.
7859
А утром прослезился мелкий дождь,
Когда из прерий вышел старый вождь.
Меня стрелой Амура он сразил,
И в свой мешок дорожный погрузил.
«О чём же тут,  -  спросил он,  -  ты подумал?»
«А ни о чём,  -  сказал я,  -  я не думал.
О гонораре. Да и ни о чём».
«Так ты поешь урюка с калачом».
«Так не пойдёт. Расчёт руки не точен.
Да и кинжал не правильно заточен».
«И всё же ты о чём-нибудь мечтаешь?
Или ты книжек больше не читаешь?»
И уж в таком вот образе печальном
Я оказался в веке изначальном.
7860
Я оказался в веке изначальном.
И был тогда я в образе печальном,
Когда простой законодатель мод
Прошёл по лавке, словно бегемот.
И в то же время, приводя в примеры,
Как меру вкуса, образа и веры,
Ремнями шкур зверей исполосован,
И на стене диск солнца нарисован.
О мёртвом это, или лишь частично,
Что о живом сказать и не прилично.
И денег нет, и нет и уваженья.
Такая тут таблица умноженья.
Я вижу Цвейга. Мелкий, мелкий дождь.
Передо мною допотопный вождь.
7861
Передо мною допотопный вождь.
Я вижу Цвейга. Шёл некрупный дождь.
Иду я дальше. Поздняя весна.
И вместе с ним там Геббельса жена.
Умна. Скромна. Приличный светский вид.
Взгляд говорящий. Образ деловит.
И всё понятно. Больше нету Цвехта.
Она встречает пламенного Брехта.
Постель не цель. Постель оно лишь средство.
Но таково издателя кокетство.
Она довольна. Значит, повезло.
Да и признала в сути ремесло.
А муж для вида. Он тут просто гидом.
Сидит с державным непреклонным видом.
7862
Сидит с державным непреклонным видом,
Признав себя для вида просто гидом.
Иду я дальне. Двое говорят
Безрезультатно пять часов подряд.
«Читал ли ты сказания Арины?
Сей псевдоним достаточно старинный.
Какой-то Пушкин. Глупый псевдоним.
Непроходимый, видно, аноним.
Картину жутко он нарисовал.
Глухая ночь. В окне луны провал.
И дуб. На нём учёный кот сидит.
Поёт романсы. В стороны глядит.
От, рифмоплёт! Уж даст он жару всем.
И насмешит он нас уже совсем.
7863
И насмешит он нас уже совсем.
И тут щелчка он даст, конечно, всем».
Тысячелетье... Первое?.. Второе?
Ещё, гляжу, расхаживают трое.
«Да,  -  говорит один,  -  пришло преддверье,
Всеобщее повальное неверье.
И даже нету почестей лицу,
Святому Духу, Сыну и Отцу».
«Какому?»  -  «Да какому же. Известному.
Уж неземному. Ясно, что небесному».
«А отчего?»  -  «Что значит отчего?»
«А ничего не значит ничего».
«Тот, кто не держит на тебя обиды,
На всё, на всё уж он имеет виды».
7864
«На всё, на всё уж он имеет виды,
Тот, кто не держит на тебя обиды.
А мы лишь с вами их передаём,
И по наследству детям отдаём».
«По сути ли?»  -  спросил один из шляпы.
Мы к морю шли. Мы местные сатрапы.
Сидим. И трап под нами грузовой.
Горел фонарь вдали береговой.
Сплошные трюмы, мачты да каналы.
«А Диккенс, он совсем приятный малый.
И вдовый».  -  «Ну, тогда бери второго».
«Молчала б ты, безрогая корова».
«Какая хартия! С ума сошёл совсем.
Распоряжается он на планете всем».
7865
«Распоряжается он на планете всем».
«Узнаешь позже. Выйдем ровно в семь.
А Карла Маркса пишет «Капитал».
Читал?» - «Нет». - «Почитай». - «А ты читал?»
«Я Лондон Джек. Моя собачья кличка.
То школьная с далёких лет привычка.
Как только Лондон, так и сразу Джек.
А Пешков Горький. Уж таков наш век.
И Пушкин гений. А вот Вальтер Скот.
И так оно из века в век идёт.
Уж не изменишь. Древняя традиция.
Неколебимая. Равно как инквизиция.
Вы Карле Марле уж не очень верьте.
Он жизни старше. И моложе смерти.
7866
Он жизни старше. И моложе смерти.
А вы ему тут очень уж не верьте.
И узнавайте, чем живёт народ.
Точите перья. Сядьте у ворот.
Пройдёт не год, а, может, и не век,
И разберутся, кто был Лондон Джек,
А кто был Брехт. А кто был просто скот.
А может, даже век и не пройдёт.
Особенно в пути не убивайтесь.
Корабль на курсе. Вы не сумневайтесь.
Продует ветром времени миров,
И вам ответит кто-то: «Будь здоров!»
Наш капитан, он всех иных смелей.
И гордый в нём всецарственный елей.
27867
И гордый в нём всецарственный елей.
И он других надёжней и смелей.
Всех этих многомачтовых уродов,
Что собрались менять судьбу народов.
И в каждом трюме крысы завелись,
И подгрызать фундаменты взялись.
Что собрались! Лишь высунься, сгрызут.
Таков уж он  -  уничтоженья зуд.
Садитесь, Чарзьз. Вот вам и мягкий стул.
И руки в вас, как жабры у акул,
Дрожат. Сидите прочно. Как нарочно.
Корабль сработан ночью. Сверхурочно.
А путь, он доведёт нас всех до смерти.
Хотите, верьте. Или уж не верьте.
7868
Хотите, верьте. Или уж не верьте.
А путь всех нас и доведёт до смерти.
Вот Пушкин Саша. Да. А вот Дантес.
Нет, нет, не тот, что громко крикнул: «Ес!»
Твардовский это. Может, то Катаев?
Или Маринина? Или Цветаев?
Ну, я уж остальных и не беру.
Для пользы я тут кое-что совру.
Наш путь проверен Дантом и Гомером.
И далеко ходить ли за примером!
Вот здесь, сейчас, какой-то гений пишет.
Но кто его узнает? Кто услышит?
А он ведь наш. И прочих веселей.
И преданных он ближе и смелей.
7869
И преданных он ближе и смелей.
И он возводит нас до королей.
Как только видишь цензора, плывёшь.
И, значит, долго ты не проживёшь.
Так смело, братцы! Руку подавай.
Там кто ещё? Себя ты называй.
Какой-то Орлис просится?.. Возьмём?..
Ну ладно, лезь. Когда-нибудь поймём.
Но не ищи ты сам себе признания.
И ты поверь в самостоянье знания.
Пиши всё то, что чувствуешь душой.
Всем места хватит. Он, Парнас, большой.
И вечность нас ведёт то в день, то в ночь.
И за неё любой отдал бы дочь.
7870
И за неё любой отдал бы дочь.
То вечность. И она ведёт нас в ночь.
Вокруг туман. Но только час пройдёт,
И высоко грядущий день взойдёт.
Согреет землю. Вздуются ветры.
А там команда: «Раз-два, раз-два-три».
И понеслось. Вперёд, друзья, вперёд.
И нас ни бес, ни дьявол не берёт.
Штурмуй, братва. Струись из разных дыр.
Войдём в клоаку. И войдём в сортир.
Не нужно ран тому, кто ветеран.
Ты не святой. Но ты и не тиран.
Проснулся я. Гоню все мысли прочь.
Кошмары мучили меня всю эту ночь.
7871
Кошмары мучили меня всю эту ночь.
Проснулся я. Сомненья, страхи прочь.
А на столе том Диккенса лежал.
И мне ничем он и не угрожал.
Я рисовал его портрет когда-то
Рукой солдата. И смотрел на брата.
Вот только красок было маловато.
Зато душа была как в ранке вата.
Не надо клеток, пусть не будет сходства.
Уж только б в мире меньше было скотства.
И пусть бы и исчезли огорченья.
И меньше чтобы было в нас мученья.
Проснулся я. И все сомненья прочь.
Кошмары мучили меня всю эту ночь.
7872
Кошмары мучили меня всю эту ночь.
Проснулся я. И все сомненья прочь.
Куда, не знаю. Но себя я гнал.
Я заклинаю. Предо мной канал.
Я не шахтёр. Не плотник. Не учёный.
Не бизнесмен. Я где-то заключённый.
Я заключил себя, и точно знал,
Что цель моя в грядущее канал.
А, выкопав его, я время гнал.
И я ещё один веду канал.
Его построил я, да и узнал,
Что для себя я выкопал канал.
Моё строительство мне ничего не дало.
А ночь меня от сна освобождала.
7873
А ночь меня от сна освобождала.
А время нас тогда не осуждало.
И я не знал, что строил я канал,
Когда себя трудом я в гроб загнал.
Да, я не знал, что я себя не знал,
Когда я строил времени канал.
А он-то знал, куда меня загнал,
Тот, кто меня, по сути, доканал.
Пока я строил то, чего не знал,
Никто из нас не думал про канал.
И тем меня он там и доконал,
Пока я вёл в безвременье канал.
Я поспешал, стремясь себе помочь.
От гроз тяжёлых задыхалась ночь.
7874
От гроз тяжёлых задыхалась ночь.
Я поспешал, стремясь себе помочь.
В конце концов, себя я доканал,
Пока построил этот вот канал.
Но я потомков где-то заклинал
Продолжить строить далее канал.
И я не знал, а может, я и знал,
Зачем я строю, в сущности, канал.
Как только лишь об этом я узнал,
То и не стал я дальше рыть канал.
Потом я всех работой доканал.
Но не достроил этот я канал.
Земля ещё такого не видала.
Поэзия меня не осуждала.
7875
Поэзия меня не осуждала.
Земля ещё такого не видала.
А от ворот мне дали поворот,
Сказав при этом: «Всё наоборот».
Туда, куда вас умысел загнал,
Там и не нужен времени канал.
Свою я прыть мгновенно осознал.
Назад веду я времени канал.
Ещё и этой ночью я не знал,
Что всё равно, куда вести канал.
Канал не цель, канал лишь только средство.
Канал игра. По сути, это детство.
Поели слив, и вод свершился слив,
Нагромождая утренний прилив.
7876
Нагромождая утренний прилив,
Поток принёс с собою запах слив.
А раньше было всё наоборот.
Великий мы и маленький народ.
Нас похвали, и хлеба не давай,
И всё равно залезем мы в трамвай.
Была бы цель и рельсы, и кондуктор,
И для включенья времени редуктор.
И всё путём. Туда, друзья, идём.
И, несомненно, вовремя придём.
А к коммунизму или к гуманизму,
Уж всё равно. Лишь только б не к цинизму.
И я увидел волн бегущих всплески.
И к палке привязал кусочеклески.
7877
И к палке привязал кусочек лески.
И рыбу я в речном увидел блеске.
Блестит нам Сталин, и блестит нам Ленин
Великим блеском старших поколений.
Мы любим стройки новой перестройки.
А для врагов есть яд довольно стойкий.
Моральным духом и голодным брюхом
Мы отдадим всю молодость разрухам.
Построим это. Закопаем это.
С приветом, мама. Папа без привета.
Вперёд по курсу, и ещё по курсу.
Куда б нейти, но только бы к ресурсу.
И за, и против. Я наелся слив.
И за спасенье душ иду в залив.
7878
И за спасенье душ иду в залив.
И сок течёт из переспевших слив.
Трудодовольны и трудосчастливы.
Из нас пьют кровь, а мы уж молчаливы.
А если к массам подвести Пегасов,
Родятся ассы пробуждённых классов.
И выйдут массы. Впереди Пегасы.
И где-то там прослоечные классы.
Артисты цирка, клоуны, певцы,
И трагики, и дети, и отцы.
Где нужно страшно, а где нужно больно,
Ну, а где нужно, можно и монгольно.
Ах, дайте лески и для уд подвески!
Вступив туда, я услыхал там всплески.
7879
Вступив туда, я услыхал там всплески.
И привязал я тут же к ним подвески.
Теперь лишь дёргай, подсекай и трогай.
Да и иди своей, мой друг, дорогой.
Номенклатура, а она не дура,
А если нужно, то колоратура.
В колонном зале, ах, в колонном зале!
А вы вчера мне что-нибудь сказали?
Мол, весь консенсус, если так, то, значит,
А если нет, так всё же, и напротив.
И потому давайте как бы к месту,
Не получилось, и не очень будет.
Вот и опять у тонущих стогов
Дремотой веет от бессонных берегов.
7879
Дремотой веет от бессонных берегов
Уже опять у тонущих стогов.
Кошмар стремленья всенародных масс,
Уйдя в запой, немедленно угас.
Угас порыв полёта к лону вод.
И я увидел снова пятый взвод.
«Куда, братва,  -  спросил,  -  да и откуда?»
«На море есть,  -  мне отвечают,  -  чудо.
Волна, глубоко вспенившись, взойдёт,
И из пучины бурных пенных вод
Уж выйдут все, медалями горя,
Сто тридцать три живых богатыря.
А у воды виднеется ограда.
И вдалеке у гор пасётся стадо.
7880
И вдалеке у гор пасётся стадо.
И у воды виднеется ограда.
Погибли тридцать три богатыря.
Весь флот погиб. И я погиб зазря.
Английский флот. Да и Цусима то ж.
Такая вот мигрень, ядрёна вошь.
«А что ещё вы видели оттуда?
Какая там ещё мерцает чуда?»
«А чудов нет. Потопленный лишь флот.
И погублённый битвою народ.
Везде бардак. И мы плывём туда,
Где пороходят в небе поезда.
Бывали мы у дальних берегов,
И там, у пробуждавшихся стогов.
7881
И там, у пробуждавшихся стогов,
Бывали мы. И возле берегов.
В лесах лежали все по одному.
В Керчи, в Сочи, под Ржевом и в Крыму.
Мы собрались, чтоб выразить протест.
Но промеж нас не проводили тэст.
Всё тех же мы загубленных кровей.
Кто мёртвых живче, кто живых мертвей.
Хочу, чтоб трактор в склизистом снегу
Помог найти мне левую ногу.
Пусть похоронят вместе нас с царём.
И уж тогда мы больше не помрём.
Оттель вот и до това дальше града
Стояла невысокая ограда.
7882
Стояла невысокая ограда
У мнимого возвышенного града.
Подмыло нас на этом береге,
Где, помню, я опаздывал в ноге.
И, помню, крикнул: «Ногу! Не могу!»
И потерял я там свою ногу.
Держу в руке я левую ногу,
Но всё ещё на правом берегу.
Потом, не помню, видимо, упал.
А там, не знаю, видимо, пропал.
Волна шумит. Я плыл до бережка.
И потерялась там моя рука.
Верней, нога. И тут я искупался.
Но, оступившись, сразу я распался.
7883
Но, оступившись, сразу я распался.
Поверьте, братцы, там я искупался.
А третий лёг и больше не поднялся.
И он со мной местами поменялся.
И с ним лежать уж нам тут сто годов.
И к нам идут дороги городов.
Они придут и каску заберут.
И не сочтут усилие за труд.
За каждый орден пачка сигарет.
За «Славу» видик. За медаль портрет
Мадонны. Да и жвачек двадцать штук.
Башку свернут, не пожалеют рук.
Плывём, браток. Давно я не купался.
Я засыпал и тут же просыпался.
7884
Я засыпал и тут же просыпался.
Давно, браток, я в море не купался.
А солнышко блестит, ядрёна вошь!
Его-то и зениткой не собьёшь.
Плывём на рынок. Там нас ждут свои.
Без рук, без ног. А тут идут бои.
Плыву. На мину влез я сгоряча.
И не успел потребовать врача.
И где я тут? И где уж медсанбат?
«Вперёд!  -  кричит поджаренный комбат.  -
Узнай, браток, не ищут ли зазря,
Глазами жаркими от голода горя.
Ну, в путь, друзья!» И я не просыпался.
И вновь заснул. И больше не купался.
7885
И вновь заснул. И больше не купался.
Да и кому-то в лапы я попался.
Так в славный путь! Туда, где встретим чуду.
И вас, друзья, вовек я не забуду.
И тут уж я вздохнул и встрепенулся.
Да и на левый бок перевернулся.
Лежу я вот на раненом боке.
А пятый взвод купается в реке.
«Куда вы, братцы? Где какое чудо?
Откель плывёте? И не слышно ль гуда?»
«Плывём, браток, оттудова сюда,
Куда не пароходят поезда.
Там фонари над вышками горят.
И люди там построенные в ряд.
7886
И люди там построенные в ряд.
Там фонари над вышками горят.
Вдоль фонарёв всё бегают собаки.
А в середине с мёртвыми бараки.
Бараки те наполнены людями,
Что заслонили родину грудями.
Собой они там шлюзы заполняют.
А по весне подгнившие воняют.
Зимою ими шлюзы те смерзают.
А кто живой, туда же залезают.
Там холодно. Там дуют ураганы.
Посажены там люди-хулиганы.
То не тюрьма, а лагерь. Кто попался,
Землёю он по горло засыпался.
7887
Землёю он по горло засыпался,
Кто в этот лагерь без вины попался.
«Куда теперь, братки? В какую чуду?»
«А чудов много. Мы же в рыбу Юду.
Ужо оно в любые влезет щели.
А мы, солдаты, пять недель не ели.
Не кормят нас. С довольствиев уж сняли.
А кегебисты, спрятавшись, слиняли.
Всё пейджерами крутят над ушами.
И все они с дзюдами и ушами.
А мы плывём быстрее и быстрее.
Уж осень. Вёдро. Будет и ведрее».
А тополя по-прежнему стоят.
И услыхал я смех живых наяд.
7888
И услыхал я смех живых наяд.
И тополя вдоль берега стоят.
«Куда, братки, плывём? И где там чудо?»
«Да как тебе сказать. Плывём оттуда».
«А там-то как? И где? И кто? И сколько?»
«А и никак. Да и нигде. Нисколько».
«Тогда плывите. Что ж. Когда уж так уж».
«Оно понятно. Если так, то так уж».
«И я не против, если только-только».
«Конечно. Точно. Уж оно по сколько».
«А взводный, он-то? Он-то тоже знает?»
«А что он, взводный. Пусть себе и знает».
«Вам я толкую. Был я дружен с Радой».
И двор я вижу за резной оградой.
7889
И двор я вижу за резной оградой.
И я сдружился там с весёлой Радой.
Костры, котлы, телеги и палатки.
Цыганское веселье. Взятки гладки.
И дым огней во тьме ночного неба.
Хвала тому, кто дал нам кров и хлеба.
И крик вдали над тьмой залива чаек.
И мы плывём и без трусов и маек.
Чтоб привязать жену к себе руками,
Мы подкрепили брюки ремешками.
Я ей кричу: «Держись! С тобою Ваня.
Была б тебе, будь жив я, Маня, баня».
Я лишь моргнул, и взвод уплыть успел.
И кто-то там над бездною запел.
7890
И кто-то там над бездною запел.
И тут же взводный к взводу подоспел.
«И больше чтоб ни-ни. А те, кто ниже,
Они как мы, пскопские всё ж, свои же.
Жён отпустить. Привет послать подругам.
Глазами не крутить. Не спорить с другом.
Тем более что глаз у вас и нету.
И нет монет. Да и финансов нету.
Про деньги это я шутю для смеху.
Ну, а сурьёзно  -  я люблю потеху.
Идём с боёв. Одни у нас потери.
Идём вперёд. И с нами наши Мери.
Опять шутю я, братцы». Тут же рядом
Павлин стоял с невозмутимым взглядом.
7891
Павлин стоял с невозмутимым взглядом.
Он помешал иным идти отрядом.
Все кинулись к нему. Ходили кругом.
И, видно по всему, он был им другом.
Плясали черепа. Резвились кости.
Повсюду мрут трупа. Но нету злости.
И каждый по перу старался вынуть.
И в блёклом вечеру стал сумрак стынуть.
Павлин ходил вокруг, крутя хвостами.
А череп мой, мой друг, пленял устами.
Оставшись без перстов, лишившись оных,
Носился вкруг кустов юнец зелёный.
Павлин был весел сам. В нём хвост скрипящий.
И гнев шёл по усам. И чай кипящий.
7892
И гнев шёл по усам. И чай кипящий.
Павлин был весел сам. В нём хвост скрипящий.
Ряды остепенились и запели.
Ну, а бока чесались и скрипели.
Казалось, что скрипят в селе ворота.
А там ещё пылит вторая рота.
Пыль застилает взгляд. Глаза слезливы.
А в головах как яд не суетливый.
А утром ротный: «Встать! Ровняйсь! Постройся!
Влезай в окоп. Прижмись. Землёй укройся.
Готовься. День ровён. Но час не ровен.
И наш в окопах сон тяжельше брёвен.
Солдат, поверь, что зверь умрёт от лени».
А вот и дверь. Перехожу ступени.
7893
А вот и дверь. Перехожу ступени.
А пение солдат влетело в сени.
Огромной суммы звук, рождённый шагом.
Не знать бы нам тех мук под красным флагом.
Не знать бы нам войны, где брат на брата.
С той с этой стороны, да в божьи врата.
А в хатах нет девчат. И парни в лесе.
А в рёбрах у робят кавыка в бесе.
Нас ротный отпустил на двадцать взглядов.
Кто очень сердцу мил, каптёрка рядом.
Веди её туда, хоть на полчаса.
А время не вода. Оно безгласо.
Я оглянулся. Посмотрел назад.
Гирляндой яблок прогибался сад.
7894
Гирляндой яблок прогибался сад.
Понуро дрябло двигался отряд.
Мы шли из боя. Многих нет бойцов.
И взводный воет. Жаль ему отцов.
Двенадцать в ранах, и один оглох
При стычке сраной возле речки Ох.
Такая речка. Чистая вода.
Ракеты свечкой. Пули как всегда.
Металл разрывов чиркает в ночи.
По каске тёмной  -  чирк, да чирк, да чирк.
Подлечим раны, будем балевать.
А бой тот сраный будем забывать.
Солдатам трудно. Гнутся в них колени.
Бледнеет утро. Розовеют тени.
7895
Бледнеет утро. Розовеют тени.
Идут солдаты, гнутся в них колени.
Москва-столица. В окнах тьма повсюду.
Два пьяных в лицах. Спрятали посуду.
Навстречу третий. Тут ещё солдаты.
Кричит полковник: «Здравствуйте, робяты!»
Сказал и чётко взял под козырёк.
И забирает с водкой пузырёк.
И протрезвели. Прячут мутный взгляд.
Чуть-чуть присели. Правду говорят.
Потом машина. Выхлопы дымят.
На десять суток парни загремят.
Москва! Москва! Волны у речки скат.
И я тут вздрогнул. Розовел закат.
7896
И я тут вздрогнул. Розовел закат.
Москва, Москва! Ах, жалко всё ж робят!
Тела и лица вплоть до головы.
Уж за столицу жизнь отдали вы.
Вы шли на танки, думая о нас.
А в роте панки. В джунглях ананас.
Идите, детки, но не в смертный бой.
Любите девок. Грейте их собой.
И будет с вами каждый мил овраг.
А тот, кто любит, он себе не враг.
Вы всё снесли на собственных плечах.
И нам верните речки Ох и Ах!..
Иду я дальше. Мыслей мрачность прочь.
Всё трепетало. Наступала ночь.
7897
Всё трепетало. Наступала ночь.
Иду я дальше. Мыслей мрачность прочь.
И ждать рассвета нам не запретишь.
Хоть очень это сделать ты хотишь.
Ты не старайся нас остановить.
Из нас верёвки ты не будешь вить.
По всем законам рыночных реформ
Не превратишь ты Русь святую в корм
Для ваших прерий, ваших Оклахом,
Где ты и Мери едете верхом.
Не надо верить, что твоим путём
И мы дорожку в бездну заплетём.
И вот уж, шутка ль, хоть и нынче ночь,
Минуя утро, я жилища прочь.
7898
Минуя утро, я жилища прочь.
Иду я дальше. Предо мною ночь.
А сверху небо. Звёзды и Луна.
И где б я ни был, ты лишь мне нужна.
Не знать нам грусти в знаниях причин.
Зачем для женщин мало так мужчин?
Зачем ментовка чаще нам вредит?
Зачем винтовка, если ты бандит?
Зачем предатель тот, кто вроде свой?
Зачем, где прорубь, то и с головой?
Зачем без нитки, пищи и воды?
А если Шнитке, значит, без еды.
И так повсюду. Что ж, начнём сначала.
А музыка звучала и звучала.
7899
А музыка звучала и звучала.
И в бане перемылилось мочало.
Мочало ничего не замечало.
На то оно и в бане, и мочало.
И где оно там только не бывало!
Но всё оно, конечно, забывало.
Бывало, что касалось нежной неги
Той, что потом, смеясь, бежала в снеги.
Бывало, что таких колен касалось,
Как будто то её и не касалось.
Хотя тут всех оно тогда касалось.
И это было правильно. Казалось.
И так вот родилось мочало дочь.
Вставало солнце, исчезала ночь.
7900
Вставало солнце, исчезала ночь.
И с мылом получилось всё точь-в-точь.
Каких оно не мылило помпушек!
И баб, и жён, и носиков, и ушек,
Сосков, грудей, полнот и лиц, и сзади,
И там, где всё, ну всё за цели ради.
И снова грудь, и снова где-то сбоку
У тёти Веры вовремя и к сроку.
И по бедру скользящему так мило.
Ах, уж на то оно и в бане мыло!
Кто обладал такою красотою,
Остался он с надеждой и мечтою.
И старое подумало мочало:
«Всё кончилось. И всё начни сначала».
7901
«Всё кончилось. И всё начни сначала».
Так думало пушистое мочало.
И положили на палати сваху.
И тут оно дало ей дважды маху.
Намыленное густо, да и пенно,
Оно и износилось постепенно.
По тем местам, где нежно и причинно,
У дамы заюзолило мужчинно.
И вот теперь и быстро, да и зверско,
Оно и тёрло трепетно и дерзко.
И дама, взбеленившись, закричала:
«Отдайте мне, не мешкая, мочало!»
Не умолкала в женщине любовь.
Ах, успокойся, взвинченная кровь!
7902
Ах, успокойся, взвинченная кровь!
Так говорила в женщине любовь.
Не будь строга. И ты не сразу стала
Покладиста. Пора твоя настала.
И ты была сначала лишь пушиста
И взбалмошна, и дерзка, и ершиста.
Но он терпел. И ты с годами стало
Предоброе и мудрое мочало.
Так что же ты так требуешь от детства
Отсутствия движенья и кокетства?
Ведь ты была, ты вспомни, там, вначале,
Совсем и не исполнена печали.
И женщина сказала: «Три в охотку».
Я в лодку сел. Раскачиваю лодку.
7903
Я в лодку сел. Раскачиваю лодку.
И тру её я долго и в охотку.
Когда же кровь в ней ярко закипела,
Она тогда зубами заскрипела.
Она тут глубоко уже дышала,
И действия в угоду мне свершала.
Ну, а мочало там, у ейной пасти,
Спасало нас от времени напасти.
Чтоб дать надежду возбуждённым членам,
Я тёр её натруженным коленом.
И кровь её, вскипев, пошла по венам,
Да и по всем её прекрасным членам.
И тут, излив избыток страсти в кровь,
И закипела между нас любовь.
7904
И закипела между нас любовь,
Да и во мне тогда кипела кровь.
«Прости,  -  она сказала,  -  что кричала.
Но так уже давно я не кончала».
«И я давно так не кончал успешно»,  -
Он зашептал тогда ей в ухо спешно.  -
Зато какую негу и значенье
Несло оно, любовное влеченье».
И я вздохнул, да и добавил: «Оно».
«Да»,  -  услыхал я там, в глуби вагона.
Как поведёт оно себя сначала,
Растрёпанное старое мочало?
Одно я знаю. Я люблю в охотку.
И не меняю я свою походку.
7905
И не меняю я свою походку.
Да и люблю я часто и в охотку».
«А помнишь, как мы встретились сначала,
Когда была я глупое мочало?»
«Да! Но была ты и тогда прекрасна.
Нетерпелива, трепетна и страстна».
«Наверно. Так. Теперь же всё иначе.
Непросто ты со мной сегодня начал.
Тогда же я ещё кричать не смела.
И сдерживать себя я там умела».
«Но и не там, где надо, а вначале,
Уже тогда с тобою мы кричали».
Река, нырнула и ушла в провал.
А лодка унеслась за перевал.
7906
А лодка унеслась за перевал.
Ну, а река нырнула за провал.
За перевалом обнажённых двое
В её поток спустились с головою.
Была ли у купавшихся охота
Там побывать, где двигалась пехота?
Что там случилось, я того не знаю.
Но разговор я тот припоминаю.
«А, помнишь, мы ещё тогда на суше
Встречались?»  -  «И уж там ты бегал к Луше.
Ещё любил её и Поллинарий,
Из лагеря кухонный кулинарий.
И кто там не бывал в её постели!»
И небеса над бездною летели.
7906
И небеса над бездною летели.
И мы там, в общем, вместе быть хотели.
И он сказал: «Когда ходил я к Луше.
Советов я тогда твоих не слушал.
Тогда ещё был с нами Полинарий.
Из лагеря кухонный кулинарий».
«Я знаю это, знаю. Вот послушай.
Втроём не хуже. Помнишь, как мы с Лушей?»
Не слушал я уж эти разговоры.
И прекратились между нами споры.
Была лишь жажда жизни и желаний,
И ложе для несдержанных стенаний.
Я плыл и плыл. И я везде бывал.
Ну, а простор собою волновал.
7907
Ну, а простор собою волновал.
А я тогда повсюду побывал.
И там я слушал эти разговоры
Про ласки и про боль и уговоры.
И как Татьяна раскрывалась Ване.
И как она с ним мылась в женской бане.
И как канал мы строили с процентом.
И как Мария встретилась с доцентом.
И как Наталья там одна лежала.
И как она от холода дрожала.
И как пыталась засосать за баксы,
Да и зашла помыть гортань за факсы.
Ах, как мы часто всё-таки хотели
Разбогатеть. И быть в здоровом теле.
7908
Разбогатеть. И быть в здоровом теле
Мы все тогда безумно захотели.
Мы превзошли своё предназначенье.
И не беда, в каком ты там значенье.
Была надежда, что начнём сначала
Всё то, что нас в том времени встречало.
И снова и борьба, и кровь, и слёзы.
И всюду ели, пихты и берёзы.
Поражены от корки и до корки
Те, кто не ел на блюдечке икорки.
И думал я: «Смерть прибыльная штука».
Такая вот бессмертная наука.
И я всё шёл и часто оступался,
И засыпал, и тут же просыпался.
7909
И засыпал, и тут же просыпался.
Когда я шёл, я часто оступался.
Сегодня я хожу, не оступаюсь.
А если захочу, то я купаюсь.
Сегодня я учусь любить науки.
Тогда я знал печаль и боль, и муки.
Сегодня я стыжусь, что я гордился.
И гордости безмерной не стыдился.
Сегодня я старик, но полон силы.
Тогда я был здоров, но был унылым.
Сегодня я не так, как прежде, умный.
Но и не так уж я и многодумный.
Тогда я засыпал и просыпался.
Бежал, и где-то даже оступался.
7910
Бежал, и где-то даже оступался.
А, оступаясь, тут же просыпался.
Идти во сне удобнее и проще.
И вот идёшь ты по прохладной роще.
Под лунным ли лучом идёт политик.
Наука вырождается без гитик.
Живётся нам пока, и пусть живётся.
Когда-нибудь нам это отзовётся.
Но как тут всем в одном договориться,
Чтоб никакому злу не повториться.
Не видеть нам бы этих вот видений
И так, и из понятных побуждений.
И снова я вставал и просыпался,
Бежал, да и в дороге оступался.
7911
Бежал, да и в дороге оступался.
Но точно ли тогда я просыпался?
А может, это было лишь виденье,
А не моё в том смысле поведенье?
И нет у нас желанья измениться,
И нет у нас проблемы извиниться
За то, что долго так не извинялся,
И что вот долго так не изменялся.
И, побеждая, верил я победе.
И изучал я «азы», «буки», «веди».
А ты спроси меня. Спроси. Спроси.
Как жить нам дальше с вами на Руси.
И я скажу: «Она мне мать и дочь.
А боль и страх нам нужно превозмочь».
7912
А боль и страх нам нужно превозмочь.
И пусть и ночь уйдёт скорее прочь.
Но, вижу, как тебя я догоняю.
И ни на что я тут не поменяю
Желание просить у вас прощенья
За неземную лёгкость ощущенья
Всего того, что мне и силой воли
Не унести сквозь радости и боли.
И я бегу, себя же подгоняя,
Ни в чём себе, притом, не изменяя.
И от себя я всюду убегаю.
И я себя повсюду настигаю.
Когда бежал, я часто оступался.
А мрак ночной под утро расступался.
7913
А мрак ночной под утро расступался.
И я бежал и часто оступался.
И над собой я где-то надсмехался.
К тому ж и от тумана задыхался.
Дыши, дыши, дыши. Дыши туманом.
Дури себя желания дурманом.
А надоест, останешься ты с носом,
Да и ещё с немыслимым вопросом.
И я вот тут стою и надсмехаюсь
Над тем, что я от смеха задыхаюсь.
И я смеюсь над тем, что я весёлый.
Мне кажется, что я в одежде голый.
Я добежал. И наступила ночь.
И звери по кустам бежали прочь.
7914
И звери по кустам бежали прочь.
Была тогда довольно мирной ночь.
Решили мы почти бескровным штурмом
Взять Зимний и Рейхстаг. И этим курвам
Уж преподать достаточный урок.
И я нажал тревожно на курок.
Нажал я так, что полетела пуля.
И долететь могла до Ливерпуля.
Но вздумалось тут им сопротивляться.
Зачем-то и они шумят и злятся.
Эх, думал я, эх, детство, думал, детство!
Но жизнь прошла без лишнего кокетства.
Бегу я дальше. А они за нами.
Да и коровы реют над волнами.

















































































na