Веноциания. Том 2

История одного человечества.

2015 г.

ВЕНОЦИАНИЯ.

     ТОМ ВТОРОЙ.


2016 г.


Собрание сочинений
в 99 томах. Том 44-ый.

6800
Тот не открылся мудрым облакам,
Кто не служил мгновеньям и векам.
Всё состоялось. Может, ты забыл,
Что мой венок ещё вначале был
Напоминаньем. Поводом для нас
С барахты-бухты в этот самый час
И доказать, что только Он, Творец,
Заставить может пахнуть огурец
И на страницах книг, да и в холсте,
И на простом обыденном листе
Тетради школьной. Тонкой той тетради,
Что цели этой благородной ради.
И, изложив всё то, что может быть,
Я тут подумал: «Так тому и быть».
6801
Я тут подумал: «Так тому и быть».
«Ты был ослом. Всё в жизни может быть»,  -
Смутившись, говорит вдруг мне она.
Тем более, что там была весна.
Ослица наклонилась пред ослом.
А он её тут и согнул на слом.
И уж любил безумно он её.
Вы скажете, что это всё враньё?
И что не мог так поступить осёл.
Ведь он осёл. И с ней он молча шёл.
Возможно. Ну, а кто переводил
На наш язык всё то, что он твердил
Ей на ухо, преодолев ограду?
И взгляд его её был придан взгляду.
6802
И взгляд его её был придан взгляду,
Направленный туда, через ограду.
Она была племянницей осла,
Что жил на главной улице села.
Гордясь своим недюжинным родством,
Она с его упорным сватовством
Давать ему надежду не спешила,
А просто, между прочим, согрешила.
На всякий случай. Ну, а вдруг осёл,
Что жил на главной улице двух сёл,
Имеет знатных родственников там,
И различает травы по цветам.
Свершился акт. И уж, не став тужить,
Она сказала: «Будем дружно жить».
6803
Она сказала: «Будем дружно жить».
И стала тут она ему служить.
И далее, не мучаясь сомненьями,
Она решила обменяться мненьями
С такой же юной радостной ослицей,
Приятною на вид и круглолицей.
А та взяла и, передав ему
Её сомненья, видя по всему
Обиду в нём за это письмецо,
Ему тут и подставила лицо.
Осёл был грустен. Он и горевал.
Но от лица он губ не оторвал.
И тут она, всему такому рада,
Добавила: «Для сердца ты награда».
6804
Добавила: «Для серца ты награда».
Тем более, что там была ограда.
И вот она, как верная подруга,
Тут у подруги и отбила друга.
Осёл, когда поцеловал вторую,
Подумал: «Что же я ещё горюю?
Она ведь не расскажет той, подруге,
Что мне раскрылась о сомненьях в друге».
И близок был и с этой тот осёл.
А он красавец был обих сёл.
А всё такое для животных внове.
И тут познал он многое в основе.
Да и подумал: «Надо с ней дружить.
И будет нам тогда вольготно жить».
6805
«И будет нам тогда вольготно жить.
И буду с ней я искренно дружить».
И стал он тут беспечно веселиться,
Рассматривая двух красавиц лица.
Но подошла ещё одна красотка.
И, посмотрев на парня снизу кротко,
Сказала: «Чем печалишься, осёл?
Слыхала я, что ты из ближних сёл.
И что с любовью у тебя неладно».
Осёл подумал: «Сразу три? Накладно».
Но так как был не глупым он ослом,
Он и упёрся тут в неё на слом.
Она ж ему ответила смешливо:
«С тобой, мой друг, и долго, и счастливо».
6806
«С тобой, мой друг, и долго, и счастливо».
Вот так она ответила смешливо.
И стала с ним тут вместе обсуждать,
Как тем урок двум претенденткам дать.
И, мол, то дурно думать о моменте
Благоустройства сёл в эксперименте,
Когда даёшь не потому, что любишь,
А потому, что зря часов не губишь
От дел несложных, выпавших на дню,
Когда хозяин, воз отдав коню,
Освобождает от забот ослиц
И уезжает в сторону столиц.
И тут осёл так стал её любить,
Что лучше уж никак не может быть.
6807
Что лучше уж никак не может быть,
Так тут осёл и стал её любить.
И, отлюбив, повёл туда, к ручью,
Забыв совсем про первую свою.
И там они резвились до опоя.
А это было место водопоя.
Потом они покушали урюк,
Что им достался из туристских рук.
Потом вернулись. Видят: две ослицы.
И у обеих в крупных слёзах лицы.
Стоят и горько боль переживают.
Такие вот истории бывают.
Но эти двое прожили счастливо.
И он сказал: «Смотри, упала слива!»
6808
И он сказал: «Смотри, упала слива!»
Но это уж совсем другой осёл,
Что, наблюдая небо молчаливо,
За этими свою подругу вёл.
Они встречались у кустов зелёных.
И было любо издали смотреть
На двух персон счастливых и влюблённых.
И глаз хотелось тайно потереть.
Слеза прошибла. Потому что двое
Всегда прочнее в чувствах пятерых.
Такое уж явление живое.
На первых рассчитайтесь и вторых.
Как в армии. А я пойду сосну.
«Сорви одну. И съешь её. Одну».
6809
«Сорви одну. И съешь её. Одну».
Мне слышалось, когда я шёл ко сну.
Казалось, что не мудр уж тот осёл,
Что дружбу сразу с многими завёл.
И мне вот тут недурно под конец,
Уж дописав сей времени венец,
Навек остаться с суженой своей,
И кучу слив опавших бросить ей.
Упавших днём во время урагана.
Да и сказать: «Вставать нам завтра рано.
Пойдём в сарай. Уж и прохладно тут».
И вижу я, как рядышком идут
Осёл с ослицей. Да и кто-то сзади
За ними шёл к темнеющей ограде.
6810
За ними шёл к темнеющей ограде
Ещё мужчина в праздничном наряде.
Я оглянулся, вижу: двое там.
Он и она. К отроческим летам
Как раз их встреча эта подвела.
Он гнал ослицу. А она осла.
Во взглядах их я видел тот же свет.
Ну, а его порою в людях нет.
А вот у них он был заметен сразу.
Доступен он лишь опытному глазу,
Видавшему и муку, и любовь.
В моей груди уже вскипала кровь.
Они зарыли косточку одну
На счастье в землю. Будто в старину.
6811
На счастье в землю. Будто в старину,
Они зарыли косточку одну.
В душе восторг. И восхищён я ими.
Уж этими влюблёнными двоими.
И я стоял и, молча, в тишине
Подумал о проснувшейся весне.
Но не спешил он юную газель
Расцеловать. Она же, зная цель,
К нему прижалась лёгкой грудью нежной,
Готовясь к той минуте неизбежной.
Осёл с ослицей помолчал немного,
И, видя, что домой ведёт дорога,
Тут удалился. Ну а те, что сзади,
В обнимку шли минуте счастья ради.
6812
В обнимку шли минуте счастья ради
Вот эти двое, оставаясь сзади.
Потом они туда ещё ходили.
И, видно, там друг другу угодили.
Так как уже буквально по весне
Они вдруг в доме стали не одне.
Родился мальчик. Чудное дитя.
Курносое. Смешливое. Хотя
И не совсем с его раскосым взглядом.
Но глазки выдают весёлым ядом!
И, выходя порою вместе в сад,
Они молчали, глядя в палисад.
Случилось это позапрошлым летом.
И если уж забыть о всём об этом.
6813
И если уж забыть о всём об этом,
Что с ними приключилось этим летом,
То нужно быть забывчивым ослом
Или с душой исполненною злом.
И думал я: «Измена не причина,
Чтоб верный вам и опытный мужчина
В семье большой на выданье ослиц
Оставил шум и бойкий торг столиц,
Вдруг став безвольным слабым ловеласом,
Упившимся помоев кислым квасом,
Что там случайно вылили в ведро.
А он и выпил смело и бодро.
И оставаться в состоянье этом,
И есть не быть влюблённым и поэтом.
6814
И есть не быть влюблённым и поэтом,
Уж если не поставить знак на этом
Вопросе. Да и нам тут отдохнуть
Пора бы с вами. И часок соснуть.
Скрипит перо в порывах лёгких ветра.
А улица длиннее километра.
И я живу теперь опять на даче.
Так я хочу пожить, и не иначе,
С фантазией побыв наедине,
Что счастливо порою служит мне.
В уединенье пишется легко.
И тут, к тому ж, парное молоко.
И уж не быть довольным мне при этом,
И есть не быть влюблённым и поэтом.
6815
И есть не быть влюблённым и поэтом,
Уж если не довольным быть при этом.
Тут складывать двустишия легко
Особенно от мысли далеко.
Да и под тою творческой манерой,
Что называют с неких пор фанерой.
Под фонограммой, что сама орёт,
Ну, а уж ей открыть осталось рот.
Певице, что сольётся с ритмом в такт.
И вот такой незначимый тут факт
В манере под названьем рококо
Вам пишется фривольно и легко.
Мелодией не портя стиль лица,
Припоминая молодость отца.
6816
Припоминая молодость отца,
Уж рококо, то стиль лица лица,
Что и увидеть где-то нелегко.
И я пишу в манере рококо.
Замкнулся круг на этом вот сонете,
Как два герба на спаренной монете.
И там, и там совсем одно лицо.
О двух желтках куриное яйцо.
Вот почему писать мне так легко,
Когда пишу я в стиле рококо.
Дурачусь я. И будто всё тут просто.
Но чтобы просто написать, непросто.
Такая есть возможность у поэта,
Хотя порой и невозможно это.
6817
Хотя порой и невозможно это,
Но невозможность суть и цель поэта.
Когда тебя убитого несут,
Или ведут со многими на суд,
То ты пиши, чтоб помогать морально,
И возместить убытки натурально.
Ах, не сбылось. И вот, в конце концов,
И наказали этих наглецов.
Нашлись-таки здоровые умы.
О нет, не мы, не думайте, не мы.
Мы для иной задачи. Мы умы,
Но безнадёжно в истине прямы.
Упрямы мы. И гопца дри ца ца.
И тут я вижу грустный взгляд лица.
6818
И тут я вижу грустный взгляд лица
Отца ответчика и вечного истца.
И корифея милостью всевышней,
Что и восходит переспевшей вишней.
Да, Пушкин! Пушкин. Вижу. Не спеши
Открыть тепло своей к нему души.
У Лукоморья, помнится, воздвигну.
Я вас любил, чем более задвигну.
Читали. Знаем. Падаем, склоняясь,
Перед его величьем извиняясь
За тот укол дантесовых пилюль.
Или Сальери и Моцарта пуль.
Конечно, помним. Школьные программы.
И строки я шепчу из вечной драмы.
6819
И строки я шепчу из вечной драмы.
Литературы школьные программы.
А почему подростка и отца?
А потому что гопца дри ца ца.
Уж так сложилось в том моём сонете,
Как и в двуликой времени монете,
Где и с другой, и с первой стороны
Из Сиракуз распахнуты штаны.
Мы наш, мы новый мир с тобой построим.
И для того усилие утроим.
А вот они не смогут помешать
Нам нашу власть над вашей возвышать…
…Так думал внук, и думал так мой дед,
Когда им было по семнадцать лет.
6820
Когда им было по семнадцать лет,
Так думал внук, и думал так мой дед.
Что надо б что-то выдумать ещё,
Да и подставить ближнему плечо,
Чтоб все изъяны выправить судьбы
Усилиями рвенья и борьбы.
Борьба она борьбой в борьбе борбится.
И тут уже нетрудно ошибиться.
И остаётся только победить,
Да и во щи, как кур, не угодить.
И стала личность равная лицу.
И я тут обратился к истицу.
И на идущих посмотрел упрямо.
И свой вопрос я им поставил прямо.
6821
И свой вопрос я им поставил прямо.
И на идущих посмотрел упрямо.
А что мне делать, чтобы честно жить
И благодарность вашу заслужить?
Деды молчали. Нужно ли бороться,
Подумал я, за гения-уродца?
Что левой-правой, раз два три семь пять.
Ну а потом всё заново, опять.
А на поверку  -  кровь повсюду льётся.
А он сидит и в ус себе смеётся.
Пообещал всеобщий светлый рай,
Да и уехал в Туруханский край.
Пускай дерутся. Правильно ли? Нет?
И услыхал я вдумчивый ответ.
6822
И услыхал я вдумчивый ответ.
Конечно, нет. И нет, и нет, и нет.
И уж дедов моих на свете нет.
И я пишу последний свой сонет.
Нужна борьба, быть может, для того,
Что нет у нас лекарства от него.
От гения времен, да и народов,
Любителя борщей и бутербродов.
И чтобы всё вокруг не стало пусто,
И не бежала чтоб козла капуста.
И фонари, и вышки, и штыки
Чтоб не толпились около реки.
Ты сын наш первый. Сын ты наш последний.
К тому же ты ещё и наш наследник.
6823
К тому же ты ещё и наш наследник.
Ты сын наш первый. Сын ты наш последний.
Деды молчали. Нет уже дедов.
Остались вспышки бывших городов.
Целиноград. Каховка, Уралсталь.
Североморск. Дубно. И магистраль
Куда-то в даль. А, может, в никуда.
Туда, куда не ходят поезда.
Ах, виноваты ль в чём-нибудь деды!
И избежать бы нам с тобой беды.
Не осуждай, не будешь сам судим.
И делай дело. Завтра поглядим,
Чего наделал. Стало ли светло.
Судьба моя сложилась тяжело.
6824
Судьба моя сложилась тяжело.
Так не робей. Всё в эту жизнь вошло.
На то она и существует, даль,
Чтобы томить нам на сердце печаль.
Печаль, она уж в чём-то и светла.
А нету дров, то нету и тепла.
Надежда всё ж на будущее есть,
Особенно, когда ты хочешь есть
Из общего обильного котла.
Желательно, чтоб пища в нём была.
Твоя неумолимая печаль
Тебя и позвала в такую даль,
Где ты и первый будешь, и последний.
И наш потомок. Да и наш наследник.
6825
И наш потомок. Да и наш наследник.
Старайся быть и первым, и последним.
Но лучше где-то около других
Тебе до боли близких, дорогих.
Да и совсем чужих и незнакомых,
Тобою в даль бескрайнюю влекомых.
Их замечай. И белка без хвоста.
А главное, что совесть в нас чиста.
И не дерись за лучшие места.
А девушку целуй в её уста.
Для вдохновенья пусть возьмёт сама,
Да и сведёт тебя пускай с ума.
И впереди, конечно же, светло.
Не всё, что было, в прошлое ушло.
6826
Не всё, что было, в прошлое ушло.
А там, вдали, загадочно светло.
Сперва закат, потом опять рассвет.
В природе цикл. Иного в мире нет.
В общественном сознании тем паче.
И только так. И только. Не иначе.
Иначе бы и жизнь уж извелась
В борьбе за эту нашу с вами власть.
В сраженьях за умы, да и с умами.
Поеду я в деревню завтра к маме,
Чем в эту драку лезть да с головой.
И я здоровый буду и живой.
Такая мысль таилась на устах,
И с ветром заигралась на кустах.
6827
И с ветром заигралась на кустах
Такая мысль, что зрела на устах.
Мечта, она и в Жмеринке мечта.
А вот когда в желудке пустота,
То лучше и не мыслить грандиозно,
А взять да и оформить всё серьёзно
До полноты победы содержанья
Над смыслом становленья и мужанья.
И созреванья прямо на корню.
И будто это к праздничному дню.
И нужно ль станет Зимний штурмовать,
Когда мы сможем к истине взывать.
Да и деньга появится в перстах.
И вот мечта с мольбами на устах.
6828
И вот мечта с мольбами на устах
Скользнула звонкой денежкой в перстах.
Куплю я то, приобрету я это,
Заеду к куму. Ах, настало лето!
Освободятся руки от трудов,
И посещу я пышность городов.
А заодно и посмотрю на Зимний.
Всё до сих пор сражаются там с ним ли?
Или, вернее, им и там, и тут
Всё тешатся ль? Иль скоро обретут
Свободу вместо образа цепей?
Иди и пой. Да и наливку пей.
А выпить хочешь водки  -  в двух верстах.
И тут мечта с мольбою на устах.
6829
И тут мечта с мольбою на устах.
А гастроном буквально в двух верстах.
Кто, изучив эпоху, вник в неё,
Тому понятно творчество моё.
Ну, а кому оно и не понятно,
Я заявляю искренно и внятно:
«Я так же буду далее писать,
Всего касаясь, и перо кусать».
Но не глубоко, только для острастки,
Чтоб отличать в написанном окраски.
Оттенки то бишь. То бишь голоса.
И вот уже над нами полоса
Тревожной ночи. Звёзды над Сенатом.
Они ведут меня к моим пенатам.
6830
Они ведут меня к моим пенатам.
И нависают гордо над Сенатом.
Пенат, сенат, женат, не виноват.
С тобою я. И мир бедой чреват.
И те, и эти лживы времена.
И уж на всех история одна.
Переписать её порою хочется.
Да вот перо с трудом в чернилах мочится.
А что как вновь переменится власть,
Куда тогда мне эти книжки класть?
На туалет? Так там и старых много.
К чему ведёт нас в творчестве дорога?
История, ты на семи ветрах.
А я вот не испытываю страх.
6831
А я вот не испытываю страх.
История, ты на семи ветрах.
История эпохи территория.
А поглядишь, сплошная гуетория.
Иносказанье. Этот скажет так.
А тот его общиплет за пятак.
Всё оболжёт: «Всё было, но не так».  -
«А как?»  -  «А так. И вот ещё и так».
«А как вот так?»  -  «Да так вот. Так, как было.
Но старая подпольщица забыла,
Когда и где, и с кем, и как она
Закрыла резко форточку окна».
И вот уже открыли люди атом.
И понял я, что в чём-то я анатом.
6832
И понял я, что в чём-то я анатом.
А люди разделили на два атом.
А может, я на землю опущусь,
Да и к любимой теме возвращусь?
И нет того, что тут имело место.
А просто Бог пролил на Землю тесто.
Случайно. И вот в месиве его
И развивалось наше естество.
Не мы грешили. Греческие боги
Порой грешили, выйдя за пороги,
Геракла зная в образе жреца.
И гопца дрица гопца гоп цаца.
Из сводок с фронта, в общем, боевых
Узнал и я про мёртвых и живых.
6833
Узнал и я про мёртвых и живых
Из сводок с фронта, в общем, боевых.
Они смеялись, пели и плясали,
И ели кашу, и сухарь кусали.
Ну а, наевшись, упадали взничь.
Таков войны извечный паралич.
А дома жёны новых ждали сводок,
И обещали чая нам и водок.
Да и кому печальных баб любить?
Кому втихую радость пригубить?
Убиты все, и не вернулись все.
И на ничейной пали полосе
Второго фронта в той войны начале,
Где мы с тобою извелись в печали.
6834
Где мы с тобою извелись в печали,
Там нам кино порою обещали.
Его нам привозили по субботам
Пред тем, как и отправиться к работам.
Его крутили деткам ПэТэУ.
Нет, вру, тогда учились мы в РэУ.
В ремесленном училище учились.
И вот в итоге кем мы получились?
И написать нам что-нибудь без мата,
Так хоть стреляй в себя из автомата.
И на войне в подмогу пулям мат.
И в этом я достаточный примат.
Но, сочиняя что-нибудь в стихах,
Его я забываю впопыхах.
6835
Его я забываю впопыхах,
Когда пишу о чём-нибудь в стихах.
А там, тогда, в военной оккупации,
Когда пошёл, я помню, искупаться. И
На берег вышел, вижу два лица.
И гопца дрица гопца гоп ца ца.
Совсем другая лающая речь.
И автоматы вздёрнуты у плеч.
И, целясь прямо мне в раскрытый рот,
Смеясь, дают с горчицей бутерброд.
Он вкусный-вкусный, весь пропитан маслом
Растительным. И солнце вдруг погасло.
Ушли. А я смотрел на них в печали,
Хотя они мне что-то прокричали.
6836
Хотя они мне что-то прокричали,
Остолбенел я с горя и печали.
Эротика, ты хороша у ротика.
Но автомат во рту уж это готика.
Немецкая она архитектура.
И их на нас позарилась культура.
Они поторопились тут чуток,
Когда пошли всей сворой на восток.
Назад идти пришлось куда труднее.
А утро? Утро ночи мудренее.
И, видно, Геббельс там перемудрил,
Когда народ он наш оговорил.
Молчали те, кто гибли на войне.
Но взглядами они вещали мне.
6837
Но взглядами они вещали мне,
Те, кто до нас погибли на войне,
Что жертвы всё же были не напрасны.
И вот салют над Эльбой был прекрасный.
Когда сошлись там сразу три народа.
И осудили этого урода.
Теперь они уж в мраморе стоят.
А он супруге дал с конфетой яд.
И сам тем ядом тоже удавился.
И вот сюда он тёпленький явился.
А Ева, ох, проклятого любила.
И тем себя она и погубила.
Грустила Ева часто вечерами
И об отце, и о любимой маме.
6838
И об отце, и о любимой маме
Она порой грустила вечерами.
Ещё её печалило и то,
Что он бездетный. Не родит никто
Ребёночка. И Геббельса малюток
Она ласкала. Но и проституток
Не приглашали. Хоть такой был век.
И до сих пор страдает человек.
Мгновеньями судьбы несправедливой
Исполнен мир в эпохе молчаливой.
А мать её гордилась оттого,
Что тёщею она была его.
И так вот и осталась в них печаль.
И в этом смысле мне и Еву жаль.
6839
И в этом смысле мне и Еву жаль.
Осталась в ней глубокая печаль.
Печаль вела к подобному концу.
Но нету оправданья подлецу.
Он не ударит мальчика по попе.
Об этом знали в грёбаной Европе.
Она лежала под его пятой.
И век был страшный. Век был не простой.
Потом Европа гневом вдруг излилась,
И на Москву зачем-то обозлилась.
Да и лишила нас своей любви.
А мы в ней столько пролили крови,
Своими расплатившись пацанами,
Свободу им вернув, рискуя нами.
6840
Свободу им вернув, рискуя нами,
За мир мы заплатили пацанами.
Потом железный занавес. И тьма.
А там и смерть вождя, и кутерьма.
Но светлый гениальный лик вождя
Не сняли мы с портретного гвоздя.
Мы верили. Не верить не хотели.
Такие вот случаются тефтели.
Непросто оставаться в дураках.
Притом ещё в эпохах и в веках.
Не хочется, не может быть такого.
Попробуй объяснить ты нам толково,
Что уж пришёл великой вере крах.
И грусть в душе, да и на сердце страх.
6841
И грусть в душе, да и на сердце страх.
Но не признали мы идеи крах.
Вся наша с вами рабская натура
Не верила, что старая культура
Вернётся с окончанием его.
И в нас не изменилось ничего.
И вот опять мы будем верить в Бога,
Но только до начальника порога.
А там уж, за порогом, мы ему
Покорно служим, шефу своему.
Архитектура рабского нутра
Отодвигает в нас рассвет утра.
И снова идеалов прежних крах,
И снова поселился в сердце страх.
6842
И снова поселился в сердце страх.
И ужасом повеяло в ветрах.
Когда я стал свободней изнутри,
То мне опять явилась крошка Фри.
А с ней Надежда, Вера и Любовь.
Но я на всякий случай сдвинул бровь.
Я встретил их с почтением и стоя.
Они ж сказали: «Дело тут простое.
Войне конец. Уже окончен бой.
Без церемоний можешь быть с любой».
И взял тут я за талию одну,
И говорю я ей негромко: «Ну?!»
И боль сомнений, да и в сердце страх
О красоту её разбились в прах.
6843
О красоту её разбились в прах
И боль сомнений, да и в сердце страх.
Учиться стал я. В школу я пошёл.
И в мирной жизни я себя нашёл.
И не нужна мне снайперская пуля.
И ей моя в упрёк большая дуля.
И не свистит пусть мина кобры ядом.
И я взглянул на жизнь счастливым взглядом.
Потом я сам не раз бродил в Кремле
По излечённой временем земле.
Освобожденье от цепей внутри
Нас греет жарче крошки Моргенфри.
И от неё я нежности не скрыл.
И одеялом я её укрыл.
6844
И одеялом я её укрыл.
И от неё я нежности не скрыл.
Душа светлеет радостью внутри.
Снаружи греет крошка Моргенфри.
Взгляни, и две седьмых увидишь мира,
Что выживают нынче без кумира.
И даже раб, вчерашний жалкий раб,
За дирижёрским пультом, баобаб,
Не диким криком пальмы оглашает,
А на всеобщий праздник приглашает
Без чрезвычайки быстрого суда.
На праздник мира, дружбы и труда.
Не ждёт там нас смертельный жизни крах
И тот, кто душу сушит на ветрах.
6845
И тот, кто душу сушит на ветрах,
Не ждёт там нас. И исчезает страх.
Освободим ли мы себя от нас.
И будем ли свободными сейчас?
Конечно, уж не стали мы иными,
Но есть надежда быть хотя б земными,
Не увлекаясь слишком, через чур,
И выйти где-то хоть в десятый тур.
И, наслаждаясь дребезжаньем струн,
Уж насмотреться в грань весенних лун.
А если вор, то, как сказал Шарапов,
Пусть он сидит в тюрьме среди сатрапов.
Настали дни, и жизнь себя раскрыла.
И прежних бед судьба не кажет рыло.
6846
И прежних бед судьба не кажет рыло.
И вот и жизнь уже себя раскрыла.
Пускай проснётся с утренним лучом
Тот, кто борьбой с собою увлечён.
Поедем в туры и обсушим шкуры
От лжи соплей и взятки шуры-муры.
Не всё там будет с нами вэри гут,
И всё ж ветра судьбы нас берегут.
И в каждой новой для пехоты мине
Взрывчатки старой нету и в помине.
И именно, не кто иной, Америка
Разбила флот немецкий возле Терека.
Не киснет сыр. И в шопах дорогих
Мы не одни. Мы здесь среди других.
6847
Мы не одни. Мы здесь среди других.
И в турах заграничных дорогих
Свобода от заката до восхода,
Да и бесстыдство целого народа.
И нищета, и роскошь, и наука,
И наслажденье, и всё та же скука.
И нет трусливой преданности вам,
Как там, в Москве, чьей верим мы словам.
Конечно, есть у них и два стандарта.
Но это лишь сначала. Лишь со старта.
Как испытанье, не на долгий срок.
Чтоб был не кислым в баночке творог.
Не массой тухлой закисавшей вечно.
Ах, времена! Всё слишком быстротечно.
6848
Ах, времена! Всё слишком быстротечно.
Проходит время, я б сказал, беспечно.
И обрести доверие к штанам
Из «Моссельпрома», видимо, не нам.
А уж другим грядущим поколеньям.
А нам, с вождём стрелявшим по оленям
Из к двум стволам прибитого ружья,
Уж, видно, в неком смысле не струя.
Но оставаться там, в стране неверия,
Любви к нему и к ближним недоверия,
Я не хочу средь гнусной слепоты.
Да и какой ценой досталась ты?
Свобода! И среди могил других
Тут много мест до боли дорогих
6849
Тут много мест до боли дорогих
Среди могил знакомых и других.
Возьми хотя бы наши небеса,
Возьми хотя бы наши голоса,
Возьми ты и науки изобретенья,
Или возьми ты дух земли на Сретенье.
А колокольный звон? Его возьми.
Ну, а культуру? Слой ты подними.
Заставь её работать на себя.
И вот тогда уж и спроси себя:
«А ты тут что, решил такой торговлей
Заняться блох соблазна мелкой ловлей?»
Нет, ты живи достойно и серьёзно.
Да и не будет жизнь официозна.
6850
Да и не будет жизнь официозна.
И ты живи достойно и серьёзно.
Присущи нам предобрые дела.
Но жизнь нас к краю бездны привела.
Не знать бы нам уж с вами в нашей доле
Цепей любви погрязшей в алкоголе.
И почему нам нужно так напиться?
Нельзя ль иначе в жизни закрепиться?
Или от пут московских лжетрадиций
Опохмеляться, а потом трудиться?
И довести всё снова до свинца?
И лечь под пули с верою в Отца
Небесного? Вам страх не надоел?
Не надо есть, когда уже поел.
6851
Не надо есть, когда уже поел.
Неужто страх тебе не надоел?
Достаточно за сломанный резец
Сажать в тюрьму. Уж то ли образец
Наглядный для придуманного века,
Где нет судьбы, чтоб не на человека.
Где вызреть может явью из молвы
Идея просветлённой головы.
А этот перепившийся петух
Лежит себе и голосом потух.
Конечно, он хотел быть лёгкой птичкой.
Но подожгли котёл небесной спичкой.
И пожалеть, потратив жизни силы,
Мне не о чём, сыночек мой ты милый.
6852
Мне не о чём, сыночек мой ты милый,
Тут пожалеть, потратив жизни силы.
Легли мы в землю времени пластом.
И не грустим уж более о том,
Что таковы законы у природы.
А в мире есть счастливые народы.
И ты канон незыблемый прими.
Да и меня, мой нежный друг, пойми.
Пройдёт зима, потом придёт весна.
И вот тогда воспрянут ото сна
И небеса, и земли, да и горы.
И прекратятся споры-разговоры
О том, что надо прошлое жалеть.
Здоровым будь. Старайся не болеть.
6853
Здоровым будь. Старайся не болеть.
Нельзя о прошлом долго сожалеть.
Да и уже сочувствие не модно.
А жили мы и дружно, и свободно.
И пребывали в праздности и холе.
Но не тонули в мерзком алкоголе.
И вот отец твой, он крестьянской кости,
Зашёл, я помню, к нам на пасху в гости,
Да и разбил пасхальное яйцо.
И посмотрел он мне тогда в лицо.
Смутившись, я совсем оторопела.
И от волненья весело запела.
И с ним уж мы до гроба были милы.
И дай Господь тебе отцовской силы.
6854
И дай Господь тебе отцовской силы.
А мы с отцом до гроба были милы.
Вот, правда, гроба нам не сколотили.
Нас так, без гроба, в яму опустили.
Столкнули просто к берегу с откоса.
И мы лежали друг пред другом косо.
Касалась я рукой его руки,
Не чувствуя ни боли, ни тоски.
И холода мы там не замечали.
Был месяц май. Но время шло к печали.
Мы видели, что так случилось с нами,
И полнились божественными снами.
И вдруг исчезло время на ветрах.
И тишина. И в сердце жуткий страх.
6855
И тишина. И в сердце жуткий страх.
И мы плывём во времени ветрах.
Отец молчал. Глаза его открыты.
И мысли от меня его не скрыты.
Рука его была ещё тепла.
И я запела. «Грусть моя светла!».
Да, я запела. Я ещё смогла.
Ещё я вся тогда не умерла.
Ещё душа жива моя была.
«Печаль моя,  -  так пела я,  -  светла».
Ну, а отец меня уже не слышал.
Когда стреляли, он пред нами вышел.
И в этот миг, разящий сердце страх,
Пройдя сквозь грудь, рассеялся в ветрах.
6856
Пройдя сквозь грудь, рассеялся в ветрах,
Сразивший нас, животный дикий страх.
И я себе всё прошлое простила.
И жизнь свою тебе я посвятила.
Лежу я тут, у речки, на песке
И всё гляжу в отверстие в виске.
А кто-то тихо-тихо стонет рядом,
Уже с совсем, совсем с не мёртвым взглядом.
Не ты ли, друг?.. О, нет. Не ты, не ты.
Твои я помню милые черты.
Любовь дана, и с ней дана и лира.
Душа её среди гармоний мира.
И красота, что на семи ветрах,
О красоту твою разбилась в прах.
6857
О красоту твою разбилась в прах
Та красота, что на семи ветрах.
А смерть, известно, уж не благовонит.
И колокольный звон нам не трезвонит.
Не отпевают ли тебя, о Русь,
Под шопов визг и оргий диких грусть?
Не погибай! Будь в подлинном величии.
Не принимай заморское двуличие,
Несущее тебе мертвящий сон.
Уж ты ли Русь? Тебе ли миллион!
Всего такого нам обычно мало.
И редька с хреном много слаще стала
Заморских монпансье. В тебе вначале
Тревога. Предзнамение печали.
6858
Тревога. Предзнамение печали
В тебе вначале. Гости отмечали
Как нас с тобой помещики случали.
И как презент, использовав вначале,
Вручали к яствам гостю и послу.
Потом вели к богатому столу
За каждое вельможе послушанье
И крови с инородцем помешанье.
И уж лепили нужную породу
Для блуда им, чужих земель народу.
Для иноземцев с дальних берегов,
Своих сующих нагло нам богов.
Но одолели мы животный страх.
И вот я снова в утренних ветрах.
6859
И вот я снова в утренних ветрах.
Когда меня ещё животный страх
Водил по мира дремлющим просторам,
Я придавался жарким разговорам
О том, что идет к нам на Русь монгол.
Садись-ка, рус, ты на кол ли. На кол.
Хватай манатки и беги в леса,
Уж как услышишь турков голоса.
Из свежей ранней сладкой крапивы
Похлёбку ешь от луковой травы.
Не попадайся в руки басурману,
Что, подоспев, выглядывал с туману.
Встречали ль вы такое? Не встречали?
Воображение, идущее вначале.
6860
Воображение, идущее вначале,
Уж долго ли об этом мы молчали?
Четыреста с лихвою скоро лет,
Как мы не ели луковых котлет.
А вылезть уж оттудова не просто.
Облепит вас заморская короста.
Обворожит и, глядь, и в суп попал.
И сам себя в похлёбке искупал.
«Э, э. О, о. Я, я. Нах ост. Нах остен».
Попасть во щи оно довольно просто.
Съедят тебя и даже и не сплюнут.
Салфетку только за ухо засунут.
Но вот я вырвал из души свинец.
Пришёл моим скитаниям конец.
6861
Пришёл моим скитаниям конец.
Освободил я душу, наконец.
Да и свою отчизну защитил.
И уж чужой земельки прихватил.
Не гоже мне всю жизнь ходить в рабах,
И оставаться с бабой на бабах.
Я струги снарядил. Я Стенька Розин.
Не раб уж я. Я и жесток, и грозен.
Дрожат Европы. Варвар я. Пугач.
Кто не со мною, выйди и заплачь.
Пужайся уж и сабель, и прутов.
Пороть вас всех. Без имени скотов.
Пришёл придел ослабленным питаньям.
Всему конец приходит, и скитаньям.
6862
Всему конец приходит, и скитаньям.
Ермак я. Пётр. Я угрожаю Даньям.
Я шведов бью. Сибирь завоевал.
И вот никто тут боле не бывал
Апроч российской царственной короны
И орлих глав герба сего вороны,
Что влево вправо зорко глядь-поглять,
Не идет ли уж кнехт сюда гулять
С мечом и огнем. Нонче мы не дрогнем.
Подготовлялись. Больше не застогнем.
За стогом ляжем. Слово божье скажем.
Да и ударим по скопленьям вражьим.
Потом запишем в царственный венец:
Сонет, венок, Веноция. И, наконец.
6863
Сонет, венок, Веноция и, наконец,
Сих дел положим времени венец.
И разомлеем в светском шумном бале,
Рядясь под маской волка в карнавале.
Аль под лисою. Аль ежом иль белкой,
В часах заморских проследив за стрелкой,
На тур чтоб с дамой нам не опоздать,
И нежных чувств урок ей преподать.
Потом уехать в личные пенаты,
И вспоминать о том, что ты женатый.
И что жена твоя уже на сносях.
А за окном дождлива наша осень!
Позвать слугу, да и сказать мычаньем:
«Веноциания здесь будет окончаньем».
6864
«Веноциания здесь будет окончаньем».
Уж, засыпая, так сказать мычаньем.
Такая, мол, беседка, вроде шопа.
И чтоб видна была над нею крыша.
И всё чтоб было как у нувориша.
И вот туда моя и будет тропа.
Ну, а жена пусть в Венах веселится.
Играет там и в бридж, и в лотерею.
И Вена для неё ли не столица!
А я себе здесь бороду побрею.
И лишь усами буду подряжать,
Дворовым девкам чтоб ко мне бежать.
И без баталий всё тут и решить.
Задумал я свой подвиг совершить.
6865
Задумал я свой подвиг совершить,
Да и свою уж прихоть утешить.
Не Аустерлиц мусью Бородино,
А всё ж имеет тактику оно.
Я разверну гарем на полный фрунт.
Пусть обойдётся мне хоть в целый фунт.
А то и в два. За сим я строю склеп.
А непокорных на воду и хлеб.
Сажать всех в яму. Сверху чтоб стекло.
И пусть глядят, как мимо их текло
Обилие и радости такие,
Уж коль они прескромные такие.
Скоромные. Вот так я план придумал.
И завершил его я так, как думал.
6866
И завершил его я так, как думал.
Уж тот гарем, что давеча придумал.
А, воротясь с Европ, пускай жена
Не уверяет, что была верна.
А я в подобном и не сомневался,
Когда, вертясь у люстер, раздевался,
Себя со всех сторон обозревая,
И левый ус, и правый завивая.
Таких Европ объедь ты хоть четыре,
Ты не найдёшь во всём подлунном мире
Красивее того, кто телом строен.
И за себя я горд, да и спокоен.
О, Русь!.. Тебе и некуда спешить,
Задачу эту чтоб её решить.
6867
Задачу эту чтоб её решить,
О Русь, тебе и некуда спешить.
Была ты долгий срок патриархальной.
И вот решила стать совсем нахальной.
Куда тебя, скажи мне, гонит в бездну
В двадцатку эту, в их программу звездну?
Зачем тебе и скрежеты, и стоны?
Не надоели ли тебе чарльстоны?
Ах, Русь, полна уж ты великолепий!
Луга бескрайние, до горизонта степи!
Живи себе и радуйся природе
И во саду ли, или в огороде.
Когда тебе я изменить задумал,
Что будет так мне тяжело, не думал.
6868
Что будет так мне тяжело, не думал,
Когда тебе я изменить задумал.
А потому что мой огульный взгляд
Не различал в тебе тлетворный яд
Цивилизаций нас зовущих наций
К иной системе благ организаций.
Да вот беда не в том, что нас зовут,
А в том, что нас, притом, на части рвут.
Одних к себе сзывают бусурмане.
Других пытают бабой в женской бане.
Не в бане, ну так в шопе, в бардаке,
С рукой на жопе, с бубликом в руке.
А я хочу быть с Катей, Верой, Сорой.
И мысль моя пускай свершится скорой.
6869
И мысль моя пускай свершится скорой.
И вот тебя везут в больницу в скорой.
И вырезают твой тебе резон.
И ты Ветринский, или ты Кобзон,
Но без резона по Европам ехать
Туда, где жизнь услада и утеха?
Там столько есть пленящих душу зон,
Что без него и август не сезон.
И без него ничто не мило нам.
И, возвратившись к нашим временам,
Тут расскажи, что ты в Европе знал
В сравненье с тем, какую чушь ты гнал
Здесь перед тем, как улететь туда,
И в том была ли у тебя нужда.
6870
И в том была ли у тебя нужда,
Мы много лет не ездили туда.
А даль небес распахнута в окне.
И жар любви опять горит во мне.
И за окном все прелести природы.
И там поля, сады и огороды.
В преображённом образе мечтой
Уж нет нигде реальности пустой.
А тут, у нас, где времени накал,
Того, что там, я долго не искал.
Мечта нужна и на больничной койке,
И в безмятежной дружеской попойке.
Так пусть она свершится в жизни скорой,
Та, что была мне в тяжкий час опорой.
6871
Та, что была мне в тяжкий час опорой,
Мечта моя, явилась мыслью скорой.
Я заболел. А, заболев, я слаб.
И не зову я к вожделенью баб.
А баб зову я в час, когда я в силе,
Да и они, люблю, чтоб были в теле.
И хоть меня об этом не просили,
Я говорю вам: «Да, уж еле-еле.
Нет, нет. Не то, чтоб вовсе не стояли
Цветы у нас порою на рояле.
Но чтоб играть и Генделя и Баха,
Вспотеешь весь, промокнет вся рубаха.
А та, пред кем я не скрывал очей,
Меня вела средь дней и средь ночей.
6872
Меня вела средь дней и средь ночей
Уж та, пред кем я не скрывал очей.
Достанешь вдруг и вставишь под мундштук.
Да и исполнишь сразу восемь штук.
Порой двенадцать разных вариаций.
И вот она, из всех присущих граций,
Вам поддаёт то так, а то иначе,
То стонет тихо, то негромко плачет,
То поведёт куда-то влево ножкой,
То изогнётся ласково гармошкой.
Прелестница! И так она нежна.
Она мне пуще прежнего нужна.
Она была мне, и осталась, впору,
Надеждою. И нет тут в этом спору.
6873
Надеждою. И нет тут в этом спору.
Да что судить. Не стоит разговору.
Не лучше ль взять и просто показать.
И не мешайте шнур мне развязать.
Ведём сперва ладонью нежно к талии.
Меня учили этому в Италии.
Потом по шейке осторожно гладим.
Потом молчим, потом уж рядом сядем.
И ждём, пока волнение пройдёт.
И чувствуем, что вот уже идёт.
К груди подходит. И её минует.
А то, что рядом, сердце вам волнует.
И понимаю я, что я ничей
В потоке долго гаснущих лучей.
6874
В потоке долго гаснущих лучей
Тут понимаю я, что я ничей.
Расположенье душ к совокупленью
И чувств возврат к забытому томленью.
И переводишь пальчиком туда.
А там находишь, где твоя нужда.
Две точки. И конечностью перста
Решаешь: эта? Или эта?.. Та?!..
Ну, выбрал. И теперь нажми легко.
И грудь твоя взлетает высоко.
И, перебрав с одной, сменив на ту,
Рождаешь в сердце нежную мечту.
И думаешь: «Вот если б!.. Еле-еле.
И доберусь я до желанной цели».
6875
«И доберусь я до желанной цели».
Так думаешь и издаёшь свирели.
И здесь уже она спешит согреться.
Ну, а куда ей, труженице, деться?
Вот так, как ты, как ты. Так и она.
А кто она?.. Скрипичная струна!
Нет, не в прямом буквальном смысле к теме,
А как волненье творчества в системе.
Согрелась уж. Натянута. Дрожит.
Нерв вдохновенья ласково бежит.
А вы своё. Вы медлите. Рывками
К себе её подвигнули руками.
Подумали  -  мелодия, венец.
И вот пришёл твоим трудам конец.
6876
И вот пришёл твоим трудам конец.
И думал ты: мелодия, венец.
Когда блаженство вы в себе копите,
То вы его и сердцем закрепите.
И наблюдайте, как ваш ключ взведён,
Пока не грянул с туч небесных звон.
Пришёл ты сам, чтоб это наблюдать,
И должен знать, что тут и ожидать.
Каких таких ещё переплетений.
И в вас поток и образов, и теней.
И нежность льётся по её чертам.
То тут она, а то уже и там.
И так как будто с женщиной в постели
Всё, что я видел, видел в самом деле.
6877
Всё, что я видел, видел в самом деле.
И будто я в супружеской постели
С утра ещё, от ночи не отринув,
Да и халат ещё и не накинув,
Лежу себе и пальчиком вожу,
Как будто снова тему нахожу.
Но вот она уже и разогрелась.
Мелодией знакомою согрелась.
И норовит мне выдать всю себя,
Работу эту дивную любя.
Да я и сам готов давно признаться,
Что я ни с кем не собираюсь знаться.
И всё уж мне тут ясно, наконец.
И я её гонитель и гонец.
6878
И я её гонитель и гонец.
Срываюсь я руладой, наконец.
Прижал к груди и выдвинул плечо.
И стало мне от грифа горячо.
И начинаю я её трясти,
Чтоб как возможно выше вознести.
Но и она плечо моё задела,
Да и взялась, не мудрствуя, за дело.
Смотрю  -  и расстревожилась струна,
Что так во мне была обнажена.
А с виду всё у нас с тобой на месте.
Головка и фигурка, как в невесте.
Приёмы помню. Ужины. Обеды.
Дни осени! Вы дни моей победы.
6879
Дни осени! Вы дни моей победы.
Какие мы там с ней терпели беды!
Не клеилось у нас, я помню, что-то.
Была тогда сверхсрочная работа.
Вся знать сошлась. Был переполнен зал.
Её я взял и молча показал.
Перевернул. Представил шейку, струны.
А сверху льются люстр небесных луны.
Как бы в подсветку. Ну, а тут темно.
Все взгляды на неё. Смотрю в окно.
И вот она молчит, сопротивляясь.
И вдруг ведущий, на люди являясь,
Стул уронил. Она упала  -  в слёз.
Победа духа! Дни свершенья грёз.
6880
Победа духа! Дни свершенья грёз.
Потом он стул из-под неё унёс.
Она лежит нагая на полу.
Пол мраморный. Мы в Риме, на балу.
Там тоже с ней тогда мы простудились.
Уж двери, помню, плотно не сходились.
И был сквозняк. Вот такова работа.
Я напряжён. Лицо в искринках пота.
Она скрипит. И нет уже накала.
И нужный тон мне целый такт искала.
Потом, с трудом, но всё же ожила.
И вот работа в полный рост пошла.
О, сколько бед я в той поездке ведал!
А слава?.. Что ж. Её ли я изведал.
6881
А слава?.. Что ж. Её ли я изведал.
Однажды, помню, в холле я обедал.
Мне говорят: «Достань. И покажи.
Не спим всю ночь. Терзают миражи
От твоего вчерашнего показа».
Я достаю  -  и на тебе: два раза
Бокал у дамы ни с того сего.
И плюхнул соком прямо на него.
На гриф. Он сжался. Сразу посинел.
Скользит в руке. Кричу: «Несите мел!»
Приносят пудру. Я посыпал много.
Всё обошлось. Конечно, не без Бога.
Не размочило. Я же рад до слёз.
О, я упорно эту ношу нёс.
6882
О, я упорно эту ношу нёс.
И радость с нею, и печаль до слёз.
Порой всю ночь продержишь за бока,
Да и трепещет под струной рука.
И будто слышишь пение её.
А сам в то время мыслишь про своё.
В Италию бы, в божьи храмы тур.
Туда, где вечность, родина культур.
И показать все прелести её,
Ну и, к тому ж, умение своё,
Пока она ко мне принадлежит,
И так спокойно счастливо лежит.
И обрету ль я радость в чудесах
В каких ещё неведомых лесах!
6883
В каких ещё неведомых лесах
Рождается движенье в небесах.
И липа, и сосна, да и берёза.
И там ещё была в стакане роза.
Сидел со мной великий Страдивари
В каком-то уж с тех пор забытом баре.
И замышлял, чтоб вот её создать,
И дивный дар звучанья ей придать.
А уж она, ко мне прижавши тело,
Осуществилась в нужном деле смело.
Прозреньем был творец сей наделён
Талантом дивным. Тем и был силён.
И где уж, и в каких ещё лесах,
Она витает в дальних небесах?
6884
Она витает в дальних небесах,
В далёких и нехоженых лесах.
Ах, всё равно! Царица всех лесов
Слилась в созвучье вечных голосов.
И в этот мирный и минорный час
Мне повторилась трепетом сейчас.
Мы обнимались. Души и тела
Слились в едино. Таковы дела.
И лучезарно в зареве зари
Она звучала крошкой Моргенфри.
И мы служили плуту и глупцу,
И дочке юной, и её отцу.
В каких ещё нехоженых лесах
Она витает в дальних небесах!
6885
Она витает в дальних небесах.
А судьбы наши будто на весах.
Качни тарелки, влево поверни,
Заметишь вспышку, тут же и огни.
Подвигни вправо  -  всюду темнота.
Весы судьбы  -  и дно, и высота.
Летят века. Покачивая гриф,
Мгновенья душ проходят через риф.
Секунда, миг, бездонное ничто.
Огни, огни. Ах, Вечность! Вы-то кто?
Куда ведут спирали бытия?
Где мрак, где свет, а где любовь моя?
Вселенной мысли вряд ли мы читаем.
Но мы давайте с вами помечтаем.
6886
Но мы давайте с вами помечтаем,
Где влажность губ, а где мы в неге таем
От этих дум и тайного волненья.
И вот уже огонь уединенья.
Свинец в висок. И левый глаз в салате.
Судьбы плевок. И вас зовут к расплате.
Тарелок звон, выходит капельмейстер.
Не знает он, какой вы дивный мейстер.
Бокал упал, у дамы потемненье.
Души накал, и рук сопротивленье.
Не будьте так, отдайтесь ради смеха.
Сниму я фрак, а вам уж и потеха.
Ушли в огнях и в творческих ветрах
Те дни, когда пронзал нам души страх.
6887
Те дни, когда пронзал нам души страх,
Преобразились в времени ветрах.
И тут вот подступала к сердцу скверна,
Мечту мою лелея эфемерно,
Взметаясь ввысь, верней, воззрившись в даль,
Где и горит моей мечты медаль.
И жизни свой чарующий исток
Я принимал за сорванный листок.
Туда войди, и радость пригуби.
И, как сумеешь, так ты и люби.
И влагу пей, и счастье возроди
Желаньем прежним в трепетной груди.
Но тут мудрец, свои мечты листая,
Мне говорит: «Всё это блажь пустая».
6888
Мне говорит: «Всё это блажь пустая»,
Седой мудрец. И птиц взлетела стая.
Но нет, сказал я, это и не блажь,
И далеко и не ажиотаж.
Тут суета вокруг меня и мрак.
Во власти плут, за кафедрой дурак.
И главное не то, что люди лживы,
А то, что нет лекарства от наживы.
Живём зачем? Где выход? В чём мораль?
Куда идём? Какую видим даль?
Дойдём ли сами? Есть иной ли путь?
Сумеем с вами ль где-то отдохнуть?
Мудрец сказал: «А дело в том и в чём.
Один сонет не может быть ключом».
6889
«Один сонет не может быть ключом.  -
Он продолжал:  -  А дело в том. И в чём?
Да, ты вложил в него огонь души.
Уж ты пиши, но только не спеши
Приятен жар предчувствия ухода.
А наслажденье суть всего похода.
Не думай долго. Знаешь, так пиши
О том, что в недрах страждущей души.
И слово ляжет под твоё перо.
Крути рулетку, выпадет зеро.
Не сомневайся, лезь под облака.
И там течёт безвременья река.
Ну, а сонет, сказать тут к разговору,
В нём строк всего четырнадцать, нет спору.
6890
В нём строк всего четырнадцать, нет спору.
А ты спеши, да и влезай на гору.
Увидишь там других. Они все ваши.
Стоят гуськом. Худые. Просят каши.
Поесть хотят. Уж очень исхудали.
И слышу речь я: «Вы в какие дали?
Всё есть бы вам. Знать, голод он не тётка».
А в стороне стоит на рейде лодка.
И в ней сидят одни лишь корифеи.
Ну, а над ними ангелы и феи.
Все просят каши, просят простокваши.
Малаши-каши, Кати и Наташи.
За сим молчу. Продолжу мысли днём.
Венок сонетов, это если в нём.
6891
Венок сонетов, это если в нём
Ты ничего не выжжешь и огнём.
А если так, то нечего гадать.
И знай  -  всё это божья благодать.
Так что трудись, пока рука крепка.
А подустал, так отдохни слегка.
И мозг, он сам проделает работу,
И накопит он нужную заботу.
Ты вроде спишь, но он всё время бдит.
Глядишь, и что-то нужное родит.
А как проснёшься, пред тобою ночь.
Гони тоску, да и сомненья прочь.
Сонетов семь сложил. Клади их в гору.
Четырнадцать. Туда же, в ту же пору.
6892
Четырнадцать. Туда же, в ту же пору.
И отдавайся дальше разговору.
Крепчает слово, если рядом с вами
Красноречивость с дивными словами.
И будь уверен в мысли до конца.
И не скрывай от истины лица.
А там, глядишь, и ваши подоспеют,
Уж если каши съесть они успеют.
Ну, а без каши гибнут плоть и тело.
Без каши ты не годен и для дела.
Смелей иди до самых мглы глубин,
И отыщи там радости рубин.
Поднапрягись и сразу сочини
Четырнадцать веноций. Вот они.
6893
Четырнадцать веноций. Вот они.
А ты им о грядущем намекни.
И расскажи без пафоса о том,
Что будет с нами грешными потом.
Неужто в тёще ослабел кулак?
Я вышел к роще и попал в ГУЛАГ.
Тут связи нет. Путём тебе, путём.
И вязь мы эту с вами заплетём.
Идём налево, вправо поглядим.
Там королева. С нею посидим.
Ведём беседу. Мысли заплетаем.
Всё, что напишем, тут и прочитаем.
Гляжу на всех. Считаю поголовно,
Веноцианиею названы условно.
6894
Веноцианиею названы условно
Все те, кого считал я поголовно.
На каждом слове, раз-два, раз-два-три,
Мышей не ловят, не растят бугри.
А тот, кто дремлет, он уж видит сны.
И будто мир в преддверии весны.
И тут же, рядом верная жена.
И целый торт искушала она.
Второй взяла, и съела и второй.
И, не моргнув, закушала икрой.
А он считает, сколько каждый съел
Вот этих сладких пухлых тёплых тел.
И в то же время вспыхнули огни.
Четырнадцать Веноций. Вот они.
6895
Четырнадцать Веноций. Вот они.
Горят в просторе времени огни.
В ажиотаже трепета богов
Сидели молча люди у стогов,
Расположившись в бурях и ветрах,
И, сжавшись, словно всех пронзал их страх.
Пиши и веруй, и придёт резон.
Станцует Вера, выступит Кобзон.
Воспоминаний не страшись причин.
Не выражайся, и получишь чин.
Чин прозябанья вместо светлых грёз.
И два ответа на один вопрос.
А остальное всё и, безусловно,
Веноциания. Четырнадцать тут ровно.
6896
Веноциания. Четырнадцать тут ровно
Веноций. Остальное, безусловно,
Внутри огня, что зиждется и реет.
Да и умно отдать себя умеет.
Ещё одно создай стихотворенье.
И не забудь про баночку варенья.
Пусть льётся речь, пусть греется бумага.
Уменье жить, наивысшая отвага.
Скажу себе: «Возрадуюсь. Не сдамся».
А значит, ей я сразу не отдамся.
Отдамся ей потом я на потребу.
Да и себе, и вечности, и небу.
Тринадцать я вписал рукою скорой
Веноций. А венок всему опорой.
6897
Веноций. А венок всему опорой.
Его я написал рукою скорой.
Игла вошла в стежок ей предстоящий
И перешла в куплет сей настоящий.
И заплелась с другой на полуслове,
И разлилась надеждою в основе
Примером форм, родством и повтореньем,
Как хлороформ и тёплый блин с вареньем.
Как лик её, как груз, как окрик Феба,
Как тишина, как Бахус с коркой хлеба.
Предназначенье. И обычный трепет
Переживает свой весёлый лепет.
Ну, а она к нему. И он, с которой
Награды ждёт и трепетной, и скорой.
6898
Награды ждёт и трепетной, и скорой
Он, засыпая с первою, с которой
Дни проводил и ночи ожиданья,
И без которой не было б страданья.
Высот достиг он тайного горенья
В любой своей строке стихотворенья.
Тут ты и он. И всё вокруг едино.
Одна судьба раба и господина.
Так ты расплавь свой лёд противоречий.
А время льнёт обилием наречий.
Попробуй ты остаться безмятежным.
И в то же время быть старайся нежным.
А страсти взлёт, он был тебе опорой.
И встречи ждёт он трепетной и скорой.
6899
И встречи ждёт он трепетной и скорой,
Певец, что жил упрёком и укорой.
Ну, а она? Умеет ли молчать,
В твоё лицо вонзив любви печать?
Да и простит тебя пускай Творец.
А ты открой с подарками ларец.
И за кило вишнёвого варенья,
Да и за чушь сего стихотворенья,
И за тепло в твоей душе паренья
Отдай себя судьбе в благодаренье.
А, может, чай? А, может, чай с с лимоном?
А, может и не чай, а вздох с поклоном.
И, несомненно, в створках мирных рук
Веноциания с тобою, милый друг.
6900
Веноциания с тобою, милый друг.
А без неё ты будто, как без рук.
«Где чайник,  -  говоришь,  -  Веноциания?»
«Не знаю,  -  говорит.  -  Ходила в баню я».
«А где ведро, воды бы мне с колодца».
«А мне бы,  -  отвечает,  -  уколоться».
«Куда тебе колоться, ты худая».
Вскочила. Закричала: «А куда я?!»
«Не знаю,  -  говорю.  -  Я сам оттуда».
«Тогда другое дело. Здесь побуду».
В беседе вот такой философичной
Мы вечер весь настойку пьём обычно.
И ночь, что шла за этой разговорой,
Являлась мне надеждой и опорой.
6901
Являлась мне надеждой и опорой
Беседа за приятной разговорой.
Беседа шла размеренно и чинно,
Взволнованно, разумно и причинно.
Потом мы расставались где-то к утру.
Я почему-то вспомнил Брахмапутру.
Ходить любил я ночью задним садом
К её кровати. И ложился рядом.
Ажиотаж. Не первый всё ж этаж.
Спрыгнёшь не так и поломаешь кряж.
Лицо попортишь, изомнёшь причёску,
Покривишь нос, уронишь и расчёску.
Ходи потом, ищи-свищи вокруг
Венок венков, что первый создал круг.
6902
Венок венков, что первый создал круг,
Увидишь там. Так просыпайся, друг.
Шептал во сне ты что-то торопливо.
Слова звучали странно и пугливо.
Зачем тебе такая вот нагрузка?
Другое дело, если б белоруска.
Тогда б уже совсем другое дело.
Тогда тебе в глаза б она глядела.
И предложила б: «Пплис, пожалте, здрасьте».
Тебе отдав заоблачные страсти.
И ты уже бы тем и обошёлся.
Другой бы способ в вас тогда б нашёлся.
А купол неба потемнел у сада.
Над ним ещё венков венков громада.
6903
Над ним ещё венков венков громада.
И ожидают вас в тенетах сада.
А время прёт, не спит, не загорает.
Едва родившись, тут же умирает.
За ним идёт совсем другое время.
Оно спешит к нам вовремя. Во время
Происходящих вместе с ним событий.
Сомнений, мнений, домыслов, наитий.
И, торопясь продолжить эстафету,
Любому там, и Пушкину, и Фету,
Сулит оно единственное бремя.
Бери его и всовывай в беремя.
Летит оно в потоке жарких туч.
И в каждом свой венок сонетов, ключ.
6904
И в каждом свой венок сонетов, ключ.
И всё в просторе выборочных круч.
И поспешай туда вот ты умчаться,
Не то другие вздумают стучаться.
Откройте, мол, вам плис, и вам же здрасьте.
Я опоздал. Вы время мной украсьте.
Но вы ушли вперёд, и небо чисто.
Нет ни дождя, и ни ночного свиста.
О чём писать? Про нас? Про наше время?
Верхом поехав, ногу вставить в стремя?
Ах, я проснулся! Вы меня простите.
Свистите мне, свистите мне, свистите.
Ваш свист в окне. Тревожен он и сладок.
О, сколько тут загадок и разгадок!
6905
О, сколько тут загадок и разгадок!
В гуденье рам и в шелесте тетрадок,
И в тишине, и в этом буйном ветре,
И за окном в каком-то гекзаметре.
И будто все беспомощны как дети.
И плачут. Да и некуда их дети.
А небеса над нами нависают.
Вороны нас безудержно кусают.
Но тщетно. И сидят себе. И баста.
Так говорил Владим Владимыч часто.
Ну, пусть не так, ну, пусть не говорил,
Но всё равно своё наговорил.
Твореньем туч Творец в веках могуч.
И через всё проходит тонкий луч.
6906
И через всё проходит тонкий луч
Оттенком чувств. И в основанье ключ
Подобран вами. Вставил и открыл.
Засов сорвал. А там две сотни рыл.
Знакомых лиц. И все идут гуськом.
Никто из них не судит ни о ком
Без умысла. Достоин каждый вести
Остаться здесь, уж вот на этом месте.
Нет, не совсем, чтоб вовсе чтобы чтобы,
А так, пока не будет новой пробы.
Когда случится всё, людей не будет.
Быть нужным им тога нужды не будет.
И нет посланий и решений норм,
Чтоб изменилась сущность всех реформ.
6907
Чтоб изменилась сущность всех реформ,
Пока у нас достаточно платформ.
И приобщенье изредка бывает.
А в остальном проблема назревает.
Но иногда тефтели и рассольник.
А иногда любовный треугольник.
И трансвеститы, и транссексуалы.
И так в веках: то взлёты, то провалы.
Ну, турки, турки. Дети для разврата.
Так не своих же, нашего всё брата.
И то тогда, когда нас брали в плен.
Да и ломали нас через колен.
Всё просто было. Сдобно била плеть.
А в сложной форме неудобно петь.
6908
А в сложной форме неудобно петь.
Теперь мы можем муку претерпеть.
Идёт она от своего же брата.
Огонь, секира, окрик бюрократа
Разят сердца, сажают на кол души,
Инфарктом жгут, да миокардом душат.
Парализуют землю геологией
И развращают разум мифологией.
То снимут скальп воинственной эстрадой,
То уж землёй присыплют за оградой.
Да что там смерть! С рожденья убивают.
А где друзья? А где они бывают?
И так всегда. Иначе лишь по форме.
Традиций нет. Разрушены в реформе.
6909
Традиций нет. Разрушены в реформе.
И так всегда. Иначе лишь по форме.
От скудной пищи кухня вся в дыму.
Труба скривилась. Я пиджак сниму.
Я перегрелся, душу изливая.
Ты слышишь ли? Но я ещё живая!
Моя эпоха, говоришь, плоха?
Не будь же лохом. Что за чепуха!
Излить чем душу? Ты открой глаза.
Промокли уши, вытекла слеза.
В традиций беге стукнулся о камень.
Разбогатеешь чистыми руками.
Не надо было очень уж хотеть
И за традицией, её круша, лететь.
6910
И за традицией, её круша, лететь
Не надо было. Сдобно свищет плеть.
Но вот тебе совсем, совсем неплохо.
Ах, такова грядущая эпоха!
Ты не спеши, ты подожди, присядь.
И тут уж я гляжу движенью вспять.
Цари, вожди, реформы, разговоры,
Мыслители, лгуны, и просто воры
Эпоху обсуждают неземную,
А некую небесную, иную.
Философично нас готовят к цели.
А мы уж тут и дышим еле-еле.
Эпоху вижу рядом без портков
Там, за туманным заревом веков.
6911
Там, за туманным заревом веков,
Эпоху вижу рядом без портков.
«Что, стеснена? Кончаешься? Живая?»
«Ах, подыхаю! Рана ножевая.
Закончусь скоро, кончишься и ты.
Поторопись. Мечты, мечты, мечты».
И я тут тоже начал торопиться.
И вдруг подумал: «Надо бы напиться».
Уж август. Солнце. К вечеру ветра.
Гроза ночная. Холодно с утра.
Мой ревматизм в суставах обострился.
Но к ночи, правда, несколько смирился.
Луна сверкает. И в огне веков
Недолго ей кружить средь облаков.
6912
Недолго ей кружить средь облаков
В пылу мгновений, в робости веков.
Глядишь, ещё кого-нибудь и родим,
И небо пополам перегородим.
Кулибина с упрямой головой
Заставим порезвиться булавой,
Да и пожить зимой на середине
Материка, юродствуя на льдине,
Заставим. А Нептун спешит к Венере.
А Нифертити улыбнулась Вере.
И всех любить по щучьему веленью
Ты не прикажешь, устремляясь к тленью.
Играют звёзды, рея в тьме веков.
А вот и Марс за бездной облаков.
6913
А вот и Марс за бездной облаков
Оттуда блещет в ворохе веков.
Пора уж находить себе подружку.
И, взяв зари наполненную кружку,
Ударить в створки бездн, и слушать звон
На межпланетной тризне похорон.
А выпив долю нового содружества,
Не оробеть, а лишь набраться мужества.
И перейти в грядущую эпоху
И по добру, и где-то и по плоху.
И уж пройтись там раннею весной
Под ручку с дальней ширью неземной.
Да и туда, где мы порой летаем,
Лететь. И всё ж давайте посчитаем.
6914
Лететь. И всё ж давайте посчитаем
Кривую траекторию её.
И там, где мы вдвоём с тобой летаем,
По линии движения враньё.
Висит оно над сдвинутым парсеком,
Где червь не погнушался человеком.
И в каждой средь небес зелёной твари
Мы видим две, а то и больше, хари.
И вот уж, пребывая в роли тленной,
Кочуют безобразия Вселенной.
И в совершенно непонятном веке
Живут там люди… Недочеловеки.
И создают всетрепетом узлов
Веноцианию без нецензурных слов.
6915
Веноцианию без нецензурных слов
Там создают всетрепетом узлов.
При приблизительно стремительном подсчёте
Выходит, что со всеми мы в расчёте.
И столько, сколько в мире дураков,
Вот столько и у вечности веков.
А вот уж что особенно приятно,
Так это то, что есть на Солнце пятна.
И это всё не в нашу с вами честь.
И я прошу подобное учесть.
Как говорится: «Будем жить потроху.
Переживём и новую эпоху».
А чьих основ ты точно не признаешь,
Так нет тех слов, каких ты не узнаешь.
6916
Так нет тех слов, каких ты не узнаешь.
И столько, сколько надо, ты признаешь
Тех неподкупных тружеников неба.
И уж дадим мы им вина и хлеба.
И будем рушить время до основ,
Отожествляясь с виденьями снов.
До основанья без образованья
Структур известных преобразованья
Того, что под гармошку и баян
Не поглотил бы и хребет Саян.
В эпохе, где бытует оптимизм,
Вконец иссяк последний в мире изм.
Так знайте: то возмездия пинок.
Один  -  сонет. Четырнадцать  -  венок.
6917
Один  -  сонет. Четырнадцать  -  венок.
А ты беги. Ступай стопами ног.
И с головой покинь её, эпоху.
Да и пиши стихи себе потроху.
Нет, не эпохе, бросившей тебя.
Пиши тому, кто, медленно гребя,
На глади лет наделал столько дыр,
Что не отмоет даже Мой-Додыр.
И вдруг и мрак межзвёздный потемнел,
Отбушевав, и бледный словно мел.
И отошли подкидыши дурилки
За край уже сомнительной курилки.
Перекури. Не говори ни слова.
Сто девяносто шесть  -  основа.
6918
Сто девяносто шесть  -  основа.
И не кури. И не скажи ни слова.
Промолвишь звук, нарушишь песням счёт.
И тут начнётся новый перечёт.
Каховка, вальс на сопках ли Манчжурии.
Или другие растуды ты фурии.
«Я вас любил пять раз. Чего же боле?
И в ночь одну, и нежно, и до боли.
Вы что тогда хотели мне сказать?
Что вы пытались этим доказать?
Вы только фикус на окне помяли.
Куда же вы, скажите мне, слиняли?
Без вас я что? Пощёчина, пинок».
Четырнадцать Веноций  -  их венок.
6919
Четырнадцать Веноций  -  их венок.
И с вами я как брошенный щенок.
Вы у окна мне долго распалялись.
И в вашей брошке клёпки распаялись.
Упала брошка, обнажилась грудь.
И я не смог от сути улизнуть.
Прижал я вас тогда к стене ногой.
Полез наверх. Вы с жаром: «Дорогой!
Твой портсигар. Ты там его забыл.
Там ты со мной вчера весь вечер был
Супругом добрым. Но всего два раза
Меня ты, ах! Зараза! Ах, зараза!»
И всё. С концом. И более ни слова.
Умножим на четырнадцать мы снова.
6920
Умножим на четырнадцать мы снова
Те три горячих мной прочтённых слова,
Что мне сказала ты в последний раз,
Когда тебя переполнял экстаз.
Ты говорила: «Не верти вертушей.
Твоей мне так приятной милой тушей».
И я тебя постигнуть не могу.
Как будто я на дальнем берегу.
Потом спросил я: «Ну, куда, куда?»
Серьёзно ты ответила: «Туда».
«Куда туда?» Ты что-то говорила.
И свой вопрос ты дважды повторила.
И там, ты помнишь, восемь у тюрьмы?
Сто девяносто шесть получим мы.
6921
Сто девяносто шесть получим мы
С минуты той, как ты сбежал с тюрьмы.
И до тюрьмы три раза по два раза.
А на восьмой ты мне сказал: «Зараза!»
Опять же вот кончаю на живот.
Не успеваю. Недержанье вод.
Тогда ещё внизу журчал ручей.
Я позвала тебя. Ты был ничей.
Я приложилась под тобой к скамейке.
А ты сказал: «Прости, я в телогрейке.
А сверху я надел цветную майку,
Охрана чтоб не видела фуфайку».
До твоего я знала в этом мире
Две тысячи семьсот сорок четыре.
6922
Две тысячи семьсот сорок четыре.
И миллион одиннадцать в сортире.
Перемножаем. Пять кладём на ум.
Да! И один, я помню, в беге дум.
И днём ещё на паперти один.
Я не считаю тех, что у гардин.
С колен. А ты сидел на унитазе.
Тогда была я в бешеном экстазе.
Ещё и там вот с маленьким уродом
Втроём. Весной. Потом пошли мы бродом.
Да и в трамвае в общей тесноте.
«Выходите?»  -  я спрашиваю. «Где?»
«На бороде». И около тюрьмы.
Всё умножаем. Получаем мы?
6923
Всё умножаем. Получаем мы?
И приплюсуем те, что у тюрьмы.
Ты там, в тюрьме, смотрел сквозь сталь решётки.
А я с балкона, что напротив, тётки
Показываю голый свой стриптиз.
А тётка говорит мне: «Гутен мисс».
Сама ты гутен, курва без очков.
Нашла себе, подлюга, дурачков.
Взяла червонец и ещё гундит.
И в дверь, скотина, в щёлочку глядит.
А я как с пляжа на тебя гляжу.
А ты молчишь. А я вокруг хожу.
И вот ещё содействую на лире.
Но это уж потом, в твоей квартире.
6924
Но это уж потом, в твоей квартире,
Мне говоришь ты: «Я таких на лире
Срисовывал пораненной рукой.
Теперь талант я ставлю на покой.
Иду на отдых. Рисовать не буду.
Конец искусству. Не поддамся блуду.
Червонец в час. Такое было дело.
И я кладу её себе на тело.
Не буду краски зря переводить,
Да и себя без пользы изводить.
Остепенюсь я лет на пятьдесят.
И уж куплю десяток поросят.
Свиное дело верная монета.
Проделай сам, как будешь у сонета.
6925
Проделай сам, как будешь у сонета.
Монета и на кладбище монета.
Я Страдивари как-то хоронил.
Так я его два раза уронил.
Набил футляр я бриллиантов туго
И думаю: «Похороню я друга.
Держись-ка, брат мой, родственник мусью».
И у могилы выпимший стою.
Ну, и слегка я гробик наклонил,
И тут его я в яму уронил.
Потом, когда могилу откапали,
Мы баб в шампанском пять недель купали.
А эта, помнишь? Курва. Генриетта?
Томится в ожидании рассвета.
6926
Томится в ожидании рассвета
Красавица с посольства. Генриетта.
«Ах, не хочу! Вы раньше обещали,
Что не коснутся глаз моих печали!»
«И что, коснулись?»  -  говорю. «Коснулись».
«Вы бы, гражданочка, часок-другой соснулись.
А то тут ходите, не попадь где куда,
Куда не ходят даже поезда».
Пошла. Легла. Слеза на бороде.
А я её обсматривал везде.
Да и подумал: «Может, снова хочет?»
Ну, а она хохочет и хохочет.
Поймал. Зажал. Сдавил. Гляжу, и эта
Томится в ожидании рассвета.
6927
Томится в ожидании рассвета
Сюзи, Лили и даже Генриетта.
А я иду себе в поля гулять.
Цветы, кусты. И влево-вправо глядь.
Всё представляет без излишних слов
Основу существующих основ.
Иду, терплю, едва держу строку.
Взял в руку крепко. Вот сменил руку.
Ну, руку, руку. Сдерживаю муку.
Переживаю боль, тоску и скуку.
Едва не лопнет от мочи мозоль.
Терзает грудь античная юзоль.
«Ты снова хочешь?»  -  я шепчу. «Уймись!»
«Не хочешь, и не надо, не томись».
6928
«Не хочешь, и не надо, не томись».
И отвечаю сам себе. «Уймись!»
В неразделимом был тогда я тике.
Натёр мозоль я именно на стыке.
Вот и хожу. И всё смотрю в поля.
Кузнечики стрекочут. Ля! Ля-ля!
Шумят ветра от края и до края.
Иду я дальше, слёз не вытирая.
Терплю, молчу. Совсем иссох мозоль.
Ещё сильнее ощущаю боль.
Вокруг меня такая красота!
Но как назло, ни ветки, ни куста.
«Садись,  -  вдруг слышу.  -  Не зимой ведь, летом.
Я сам тебе всё расскажу об этом».
6929
«Я сам тебе всё расскажу об этом».
А голос будто сдобрен пистолетом.
И только я тут плавки развязал,
Как он мне сразу место указал.
И все втроём и вышли из засады.
И, вижу я, они той встрече рады.
Свистят, зовут, ругаются и машут.
И слышу речь я тут про душу нашу.
Душа едва жива, и дрожь на теле.
В глазах темно. И волосы вспотели.
Один за мной. И рация в руке.
И я упал, споткнувшись на пеньке.
Такая вышла там вот компромись.
И ты полезным чем-нибудь займись.
6930
И ты полезным чем-нибудь займись.
Такая вот случилась компромись.
Ну и попробуй сохранить тут грацию.
А он уже в руке сжимает рацию.
Вот такова была со мной история.
Ах, это, я скажу вам, гуетория.
Из-за того, что я гуляю вечером,
И просто мне там делать было нечего,
Я тут, в кустах, был ими дважды взмыленный,
Да и ещё вдобавок подзатыленный.
Ну, а один из них был так жесток,
Что бил меня в межножия исток.
Удары те я чувствую опять.
Две тысячи семьсот. И сорок пять.
6931
Две тысячи семьсот. И сорок пять.
Удары я почувствовал опять.
И вот уже, совсем закончив смену,
Иду и я домой увидеть Лену.
И вслед за мной, зажав в руке мозоль,
Идёт моя первичная юзоль.
Юзоль, она в походе и в засаде.
И возникает в вашем зоосаде.
С моею незадачливой виной
Она поиздевалась надомной.
Да что там! Да и что ты тут докажешь?
Какой ещё ты бугамент покажешь?
И нет вопросов, нету и ответов.
И вот оно, число моих сонетов.
6932
И вот оно, число моих сонетов.
А нет вопросов, нету и ответов.
Ты вышел в поле. Вздумал прогуляться.
И на тебя уже зачем-то злятся.
Злость разлилась рекою на панели,
Где две гуляли ляли  -  Руфь и Нелли.
Одна из Пскова. Люся Циганкова.
Вторая Вера. Верочка Петрова.
И, ишь ты, обе кушать захотели.
И потому сюда и прилетели.
А тут кормёжка. Всеми правит Ёшка
На Мерседесе. Будет вам дебёжка.
Ну и застёжка. Станут уверять,
Что, если надо, будут проверять.
6933
Что, если надо, будут проверять.
На СПИД и гонорею измерять.
Везде менты, начальники девчонок.
И всё вокруг для нежных их ручонок.
Особо Вера, Верочка Петрова,
На эти штуки чудо как здорова.
Ещё есть Зяма. Общая программа.
И на троих лирическая драма.
А эту Веру в Мерседес не купишь.
Как поднесёшь, так и получишь кукиш.
У Веры свой особенный резон.
В неё влюблён лирический Кобзон.
Кобзон умён. К тому ж он чудо света.
Другого не получишь ты ответа.
6934
Другого не получишь ты ответа.
Нужна тут иностранная монета.
Из Пскова Люся, об заклад я бьюся.
Она сказала: «Щас, я раздеюся.
Погодьте, парни. Вы же не в пекарне.
Да и заходьте. Дуже вечер гарний».
А Вера, Вера, Верочка Петрова
Совсем другого дивного покрова.
На Покрова она нашла резона,
Но не того, а местного Кобзона.
Он хоть женат и с семерью дитями,
И весь вокруг облепленный костями,
Но ей он ставит нужную печать.
И за неё он будет отвечать.
6935
И за неё он будет отвечать.
Евоных дел поставил он печать.
Без денег он. И ходит без зарплаты.
Одёжка дрянь. В плаще сплошные латы.
Но он своими жёлтыми костями
Семью прокормит с тёщей и дитями.
У Веры чудный нынче выходной.
Сегодня праздник. Быть ей не одной.
Пойдут к оврагу, лягут у пруда.
И не бывает слаще, чем когда
Начнёт работу дивный наш Кобзон.
И Вера здесь почувствует резон.
И мчится вечность, изменяя нормы
Тысячелетия рожденья новой формы.
6936
Тысячелетия рожденья новой формы
Пройдут, блюдя в эротике реформы.
На расстоянье трёх обычных норм
Кобзон подносит птицам свежий корм.
Струёй из крана режет он металл.
И в горле печень ей он щекотал.
Ещё и трети не вложил конца,
А новых метин прорезь у лица.
Жена Кобзона плачет тридцать лет.
А Вера скачет, в ней печали нет.
До почек ей он дважды доставал
Через любви лирический овал.
Поставив там прекруглую печать.
Потом хотел он сызнова начать.
6937
Потом хотел он сызнова начать,
Поставив ей четвёртую печать.
Кобзону Вера дарит кошелёк.
И просит, чтобы вновь её привлёк
К себе покрепче, и отдался ей;
И погасил чтоб грусть души своей.
И этим Вера очень стеснена,
И даже ночью плакала она.
Кобзон получит денежный резон.
На то он местный в эросе Кобзон.
Он славно пишет, пишет как поёт.
А деньги, слышь, он в старый плащ суёт.
И превзойти его, Кобзона, нормы
Возьмутся те, кто и  начнёт реформы.
6938
Возьмутся те, кто и начнёт реформы,
Чтоб превзойти его, Кобзона, нормы.
Он плащ дырявый снова надевает,
И восвояси тут же отбывает.
И там, в семье, как прежде, молчаливо
Он весь доход поделит справедливо.
А сам грустит. И уж совсем не свой.
Покинув Веру, он едва живой.
И поболеть уж ей денёк-другой.
На третий день ей а ни в зуб ногой.
Опять работа, выручка, доход,
Проценты менту, рэкету за год.
Идут дела у них без дураков.
А жизнь она собранье пустяков.
6939
А жизнь она собранье пустяков.
Порядок тут, и уровень таков,
Что, наслаждаясь, нечем насладиться,
А, угождая, не во что рядиться.
В любви он верен сердцем на века,
И всё отдаст за нюшку табака.
И он подумал: «Я ведь не вожак.
И мне бы только брюки и пиджак
Взамен плаща от выставки вещей,
Что не сносил пещерный царь Кощей,
Когда хотел красотку Василису
Увлечь собой для радостного плису».
Ах, жизнь! Идёт она без дураков.
К её услугам тысячи веков.
6940
К её услугам тысячи веков.
Она идёт себе без дураков.
И вот следит за этим безобразием
Кощей своим трёхдырочным безглазием.
Он отрубает семь своих голов,
Не проронив и двух цензурных слов.
Он жить любил в беспечности и лепе.
И уезжал он часто в город Лепель.
И в Лепеле, и даже в древнем Гродно,
Купался он в пруду глубоководном.
Где и сейчас я изредка лежу
И за эпохой времени слежу.
Эпоха  вечность. И без дураков
К её услугам тысячи веков.
6941
К её услугам тысячи веков.
И это так. Оно без дураков.
И кроме вот Ивана без хвоста,
Чья голова от трезвости пуста.
Лежу и я. И на ноге мозоль.
И предрассудков скучная юзоль.
И я не против. Я ведь не простак.
Могу за деньги, а могу и так.
И глупый знает, как шнурок тянуть,
И как её на спину повернуть,
И где поставить нужную печать.
И эту радость сызнова начать.
Не против я ни раков, и ни пива.
И жить хочу и долго, и красиво.
6942
И жить хочу и долго, и красиво.
Не против я ни раков, и ни пива.
Ну, а на небе лунный приворот.
Потом встаёшь и ходишь у ворот.
Да и Иван на звёзды наблюдает.
И он других плепорций ожидает,
Чтоб и познать дворянскую юзоль,
Не осрамив крестьянскую мозоль.
И поперёк как он и лёг в кровать,
Так ноги вроде некуда девать.
И оттого он и проник туда,
Куда не ходят даже поезда.
И дилижансы. Ах, юзоль таков!
И то лишь там, где он без дураков.
6943
И то лишь там, где он без дураков,
Там он, юзоль, действительно таков.
И это дело, поглядеть коль смело,
В нас длится лет порой и пятьдесят.
И вы уж тут воздействуйте умело,
Когда у вас об этом попросят.
Или попросят. «Ваня, вы в свободе?
Намедни вы уж в саде-огороде
Со мной пройдитесь на реальный плёс,
Пока нас случай с вами не унёс
За буряками с чистыми руками.
Супруга ваша в поле за быками.
А годы просят и любви, и пищи.
И как прожить без этой красотищи?»
6944
«И как прожить без этой красотищи!
И без мечты, и без духовной пищи.
Давайте, Маня, с чистыми руками
Полезем с вами в склеп за буряками.
И погуторим, и ещё повторим,
Забыв печаль, и распростившись с горем».
Вы мне писали, передав от Вали,
Что вы и с нею тоже побывали.
Вы мне намёки тонкие давали
И в том письме, что я взяла у Вали.
И вы, видать, со многими бывали.
Вот тут такие трули трали-вали
Произошли. Сомнений прежних нет.
И уж об этом я пишу сонет.
6945
И уж об этом я пишу сонет.
Иду я к Вале. Но не с целью, нет.
Ещё тогда, в тот первый вечерок,
Меня коснулся, помню, ветерок.
Вот оттого и был я весь раздемши,
Да и, к тому ж, я был тогда вспотемши.
Вы ошибнулись, это не юзоль.
Оставьте, бросьте! В этом ли мозоль!
Мне душу претит, голову претит.
А вам никто ни в чём не запретит
Такого флирта около костра,
Где я у вас потребую с утра
Бумажки чистой. Тишина. Молчание.
И должно тут свершиться окончание.
6946
И должно тут свершиться окончание.
Но пауза. И тихое мычание.
Корову баба гонит и кричит.
А вечер замер. Сердце в нём стучит.
Украинская, извините, ночь.
Заря, бледнея, устремилась прочь.
Прохладой и не пахнет. Теплота.
Здоровьем пышет с каждого куста.
Вдали огни соседнего села.
И ночи мрак. А днём стена бела
От отражённых в озере лучей.
Да и бычок стоит вдали ничей.
Покой везде. Такой кордебалет.
И в этом смысле вот уж много лет.
6947
И в этом смысле вот уж много лет
Я достаю свой красный партбилет.
И, целясь в вас, чтоб поразить мишень,
Я пожевал спасительный женьшень.
Рисуя жизнь совсем патриархальную,
Я отвергаю истину пасхальную,
Где ничего святого больше нет.
И лишь доступный времени сонет.
Пустые страсти из-за пустяка,
И в каждом жёлтом долларе рука.
И правят миром ложь и чистоган,
И пропаганды медианаган.
Как исцеленье. Нет, как ожиданье,
Я от себя спасаю Мирозданье.
6948
Я от себя спасаю Мирозданье
И захожу в отстроенное зданье.
И раздвигаю там я потолок.
И вижу шерсти от барана клок.
Меня вплетают в общую систему.
И всё вокруг везде на ту же тему.
И пусть на ту. А мне-то… всё равно.
А я не пью. Но пробую вино.
И прямо просто душу говорю.
И будто суп из прошлого варю.
А тут соседка что-то мне гуторит.
А там уж ей другая в чём-то вторит.
И хорошо. Ищу всему ответ.
И так уже почти пятнадцать лет.
6949
И так уже почти пятнадцать лет
Я и ищу лирический сонет
О том, как быстрой ножкой ножку хлоп.
И, с ней танцуя, делаю притоп.
Потом бросаю взоры к потолку.
И вот, в оркестре звук: «Ку-ка-ре-ку!»
Она летит и крыльями не машет.
А он рулады перед нею пляшет.
Выделывает всякие коленца.
А на плече два белых полотенца.
Она ж спешит выплясывать прыжки
И отпускать весёлые смешки.
Таков уж он, сей труд балетный, хрупкий.
И таковы у балерины губки.
6950
И таковы у балерины губки.
Таков и он, сей балетный опус хрупкий.
Один пониже. Думаю, что лях.
В высокой шапке. Руки в соболях.
И горд собою. Музыки не ждёт.
С другими вместе к девушке идёт.
И на девицу глянул он мельком,
Ей предлагая руку с кошельком.
А третий бедный, что тут говорить,
Давай от злости землю ножкой рыть.
Пошёл в присядку, делает шпагат.
А этот гладкий, выродок и гад,
Уж вон каков! И в этом весь балет.
Свободы здесь как будто бы и нет.
6951
Свободы здесь как будто бы и нет
На первый взгляд. Такой вот он, балет.
Гурьбою шумной выбежал народ.
А этот всё безголосно орёт.
Зовёт второго. Вышли обе бабы.
И чтоб баляр, мужей, что полом слабы,
От этой бабы голой отвести,
И чтоб себя в порядок привести.
А там и будут ласки и тоска.
Ну а пока, пока, пока, пока,
Где вместо просто радостных музык
Какой-то сложный творческий язык.
Потом вином переполняют кубки.
Да и смочили в них условно губки.
6952
Да и смочили в них условно губки.
Сперва наполнив как бы брагой кубки.
И на одной натянутой ноге
Она танцует там на береге,
Собой искусно оттеняя море,
До горизонта с небом синим в споре.
Стоят баляре. Бабы все в слезах.
У каждой море слёзное в глазах.
И это всё  -  всё та же аллегория.
Мол, посмотрите люди добры, в горе я.
Балет к концу. Осталось двое баб.
И там, вдали, взрастает баобаб.
И сумрак нощи гордый как Одетта.
А ведь в него всё сущее одето.
6953
А ведь в него всё сущее одето.
Джульетта, Карменсита и Одетта.
И каждая в свои века жила.
А тут как будто в заднице игла.
И словно свет на том сошёлся клином.
И правда то, что третья уж година.
Просцениума в полной темноте
Уснули эти, и уснули те.
А он стоит и что-то вспоминает.
И ножку ножкой нежно поминает.
Разогревает тело об носок,
Как будто в песне точит голосок.
Ах, где ты, где ты, бедная Одетта!
Прошла весна. Уж и проходит лето.
6954
Прошла весна. Уж и проходит лето.
И вот она совсем, совсем раздета.
И он ложится, чёрный весь, Отелло.
Ах, тело! Ах, какое всё же тело!
И вспомнил я троих богатырей.
И, глядь-поглядь, уж полночь у дверей.
А где же Герман? Германа и нет.
Татьяна ждёт от милого ответ.
Вы мне писали? Лучше б вы сплясали.
И вы б тогда мой плод не надкусали.
И где же распроклятый батька Лир?
Прекрасен мир! А он всему кумир.
Слышны слова. Но нет уже балета.
И так вот и прошло второе лето.
6955
И так вот и прошло второе лето.
И ждёшь тут, не дождёшься ты ответа.
А вот поэт отправился на муку
Делить с тобою радость, да и скуку.
То вас сажает жизнь на паралич,
То вдруг бросает вам призывный клич
В взволнованном свирелями миру.
А заяц на берёзе сгрыз кору.
На ветке белка щёлкает орех.
И в это время, будто бы на грех,
Ни зайца нет, ни праведной охоты.
И потому и гибнут Дон-Кихоты.
Ну, а когда вокруг безбожно врут,
Я принимаюсь за нелёгкий труд.
6956
Я принимаюсь за нелёгкий труд,
Когда вокруг бесчеловечно врут.
И я молчу о том, что недоступно
Писать подробно то, что видишь крупно.
Без устали писать четыре дня
Довольно трудно даже для меня.
А то и пять. Порою и пятнадцать.
Но иногда и двести восемнадцать.
И не давай поблажки ты себе
Со словом ложным в внутренней борьбе.
Писать легко лишь, если просто пишется,
И новый слог за предыдущим слышится.
Тогда я царь. Я бакалавр сонета.
И мне за труд положена монета.
6957
И мне за труд положена монета.
Да, я король. Я бакалавр сонета.
Я посмотрел вперёд и оглянулся.
И что увидел, тем я ужаснулся.
За столько мною погребённых лет
Писал я в сутки лишь один сонет.
И разве это норма для поэта?
И тут решил я за зиму и лето
Закончить свой неповторимый труд.
И пусть мои завистники не врут,
Что я пиар придал простой бумаге.
Нет, я писал в решительной отваге.
И продолжаю свой нелёгкий труд.
А критики? Они безбожно врут.
6958
А критики? Они безбожно врут.
Но все ли помнят, как печален труд?
И я не исключенье. В крайней мере,
Я подтверждаю это на примере.
В ближайшие из мне грозящих лет
Я постараюсь свой оставить след.
Получится ли так, сказать не смею.
Боюсь соврать. А врать я не умею.
Сложить враньё и выдать сочиненьем,
С таким вот я уже не спорю мненьем.
И обещанья глупые давать
Я не люблю. Пойду-ка я в кровать.
Люблю поспать до белого каления
За счёт трудов народонаселения.
6959
За счёт трудов народонаселения
Люблю поспать до белого каления.
И поднялась же у него рука!
Чему послушен автор «Петушка?»
Послушен он, скажу тут не в укор я,
Тому, кто цепь украл у Лукоморья.
И глаз ему туман не застилал,
Когда, устав, перо он в стопку клал
Бумаг тетрадных в миг чистописания
В порыве вечном быта описания.
Со мной была, уж, я надеюсь, лира,
Ну и ещё одна шестая мира.
И будут те труды мои читать,
Кто и способен к ночи не устать.
6960
Кто и способен к ночи не устать,
Уж будут тут труды мои читать.
А может, мне никто и не поможет?
И труд мой счёт моих потерь умножит?
Да и под спуд истории безвестным
Я попаду творцом довольно местным,
Благодаря не удержу письма?
Ах, я схожу уж, видимо, с ума.
Легко, шутя, не думая об этом,
Порой томлюсь я радостным куплетом.
Бумагу целой тысячи страниц
Я исписал, не ведая границ.
Я вам отдам всё это сочиненье,
Когда угаснут трепет и волненье.
6961
Когда угаснут трепет и волненье,
Отдам я вам вот это сочиненье.
И кто меня тут вздумает учить,
Того бы я хотел разоблачить.
Поэт и сам не знает, как он пишет.
Он пишет так, как он обычно дышит.
А дышит он тогда лишь глубоко,
Когда ему не пишется легко.
Ему обычно очень просто пишется
Тогда, когда ему не просто дышится.
И то мы любим с радостью признать,
В чём можно вздохи автора узнать.
И это всё поэту лишь подстать.
А кто-то скажет: «Он умел мечтать».
6962
А кто-то скажет: «Он умел мечтать».
И сердце будет молнии метать.
А в них, сгорая, всё же не сгореть,
И след слезы три раза утереть
На всякий случай. И потом, затем,
Излить поток совсем обычных тем.
Поэт лишь тем отличен от других,
Что он мечтать умеет за других.
И оттого, что душу отдаёт,
Уж он вот так томительно поёт.
И он умеет вызвать интерес
У тех, в чьём сердце радость и прогресс.
А кто-то скажет: «В нём душа спокойна.
И памяти веков она достойна».
6963
И памяти веков она достойна.
Душа его. К тому ж она спокойна.
Он мыслью скор. Исполнен он терпенья,
И полон он восторженного пенья.
С разумной он и трезвой головой,
Как гетман, что с колючей булавой.
И вот опять взволнованно он дышит.
А отдохнёт, и снова что-то пишет.
Перечитает, строчки сосчитает,
Страничек семь назад перелистает.
Посмотрит в те, что всё ещё пусты,
И вновь марает белые листы.
И вот опять перо он прикусил.
И экономен он и по затрате сил.
6964
И экономен он и по затрате сил.
И дух он свой мгновенно искусил.
И может снова что-нибудь такое
Писать в минуты смуты и покоя.
И закалился он в ночных трудах,
Но не на пляжных западных водах.
А там, на водах. Где с другими он
Ещё тогда увидел этот сон,
Если смотреть на вещи нашей мерой,
Сегодняшней эстрадною фанерой.
А суть не в том, что он силён в размере.
А дело всё в любви. А так же ввере.
И потому он дел своих достоин.
Да и душою он обеспокоен.
6965
Да и душою он обеспокоен.
И посему он дел своих достоин.
И потому он до преклонных лет
Свой сохранил лирический скелет.
И любит он копаться в огороде,
Когда порой бывает на природе.
И поливать из чайника кусты
Он предпочтёт томлению мечты.
Своё в природе помня назначенье,
Ещё он любит кофе и печенье.
Да что писать! Так много любит он
По той причине, что во всё влюблён.
Исполнен дум он, и исполнен сил.
И луч любви он свой не погасил.
6966
И луч любви он свой не погасил
И потому, что он исполнен сил.
Трудился он упорно над собой.
И выиграл он этот трудный бой.
И выйдет он в викторию тогда,
Когда оставит бедного беда.
Не умертвив в нём жизни естества,
Судьба ему вернёт его права.
Хоть от неё он ничего не ждал,
Но он души порывы угадал.
И не успел он должно отдохнуть,
Как взял весь груз судьбы своей на грудь.
И он поверил в вечный идеал,
И всё ворчал средь старых одеял.
6967
И всё ворчал средь старых одеял.
И верил он в извечный идеал.
Револютьённый дух в нём не потух,
И не погас в нём творчества петух.
И тут, устав с самим собой бороться,
И на глупца не в праве напороться,
И не желая уж попасть в глупцы,
Не стал он лезть в поэзии отцы.
И тайных обществ и организаций
Не посещал он. Не искал сенсаций.
И проверял он свой душевный соций,
Интуитивно веря в жизни лоций.
И он ворчал средь старых одеял
О том, что нужен миру идеал.
6968
О том, что нужен миру идеал,
Он повторял средь старых одеял.
Душа воспрянет. Гром на небе грянет.
И взор любви улыбкой в вечность глянет.
И скажет он: «Я знал всегда одно.
Есть сила правды. Ну а есть кино».
А дело делать он всегда любил.
Да и гвоздей он миллионы вбил.
И, может, так он счастлив потому,
Что делу был он предан своему.
Сбивая рамы для его портретов,
Вождя народов, тюрем и поэтов,
Он спал всегда в лохмотьях одеял.
И отыскал для жизни идеал.
6969
И отыскал для жизни идеал,
Когда дремал средь старых одеял.
И там вот, отогрев свои колени,
Воспрянул он, да и забыл о лени.
К тому же он объездил старый свет.
Но не нашёл он на вопрос ответ.
А где-то с грустью, ну а где ликуя,
Себя порою в чём-то критикуя,
Писал он эту повесть до конца
Со строгой миной мудрого лица
И губ сухих особого момента,
Что отданы во власть эксперимента.
Повествованьем прошлое любя,
Он повернул вниманье на себя.
6970
Он повернул вниманье на себя,
Повествованьем прошлое любя.
Чтоб от себя остаться защищённым,
Уж в чём-то захотел он быть прощённым.
И, наконец, он к утру догадался,
Что до сих пор сочувствии нуждался.
Но был тобой поддержан не везде,
А только там, где суть любви в звезде.
О, грусть поэта! Виршей сочинителя.
Себя радетеля, да и себя родителя.
Сквозь пальцы жжёт мне кожу слов огонь.
Хочу излить я душу на ладонь.
Вот речки гладь и запущённый пруд.
А мне о том все беспардонно врут.
6973
А мне о том все беспардонно врут.
Но я скажу вам, что люблю я труд.
А сочиненье? Если в нём душа,
Вам не дадут за это ни гроша.
Ах, изменить бы принцип бытия,
И избежать бы вечного вранья!
И в продолженье пенно шумных волн
Пускай бы ветер гнал свободно чёлн.
Ночных фиалок мне б увидеть взор.
Смотреть бы мне на блеск далёких гор.
А вот уменье беспардонно врать...
Хотел бы я душою не играть.
Но жизнь, она суровый миг природы.
И не изменишь ты её породы.
6974
И не изменишь ты её породы.
И жизнь она суровый миг природы.
И небеса так сказочны и сиры,
И так полны дыханья тайной лиры,
Что даже и зелёная трава
В своём стремленье к вечности права.
И эти вирши, что трактата горше,
Шампанским пуншем зашумели в ёрше.
Смешай ты с морсом пенное вино,
И потеряет вкус и цвет оно.
Всё хорошо, когда оно во вкусе.
Ну, а ещё я знаю толк в закусе.
Художник мёртв, когда уста в нём врут.
А если все его мечты умрут?
6975
А если все его мечты умрут?
То остаётся только скорбный труд.
И он сидит, стихи свои юзоля,
Не выпив даже рюмки алкоголя.
Уж не была бы ночь для красоты,
И не постиг бы он своей мечты.
И за пером, что в меру поспевало,
Он и пошёл бы дальше, чем бывало,
Ближайших гор на фоне посидеть,
И на звезду с восторгом поглядеть.
Гроза с могучей дланью Геркулеса
Прошла над ним, пролившись в чашу леса.
А если он рождён не для свободы,
То для чего он только тратил годы!
6976
То для чего он только прожил годы,
Уж если он рождён не для свободы?
И, освежившись времени рекой,
Закрыв тетрадь, он рассудил с тоской:
«Пойду я ноне раньше в помещенье,
Чем мне вот тут смотреть на звёзд вращенье».
Не улетит бумага на ветру,
Когда я в дом внесу её к перу.
Не в кляксе суть, и не в её значении.
А дело в том, что мир в нравоучении
Иссяк. И вот клонюсь я снова к чаду.
Да и поближе к дорогому сяду.
О том, себя чем он и убивал,
Он за работой часто забывал.
6977
Он за работой часто забывал
О том, себя чем он и убивал.
Улыбчивым он был и терпеливым,
Застенчивым, а где-то и стыдливым.
И оттого, что прожил он любя,
Иначе он смотрел вокруг себя.
Соперники и те его любили.
Хотя и сук они под ним рубили.
И, одарив оливковою веткой,
Его сдружили с юною соседкой.
Как волчья харя с рожей подлеца,
Она пленилась мглой его лица.
И думал он, в ответ взглянув умильно:
«Как слаб я был! Как похудел я сильно!»
6978
«Как слаб я был! Как похудел я сильно!»
И он смотрел на женщину умильно.
О тех, кто был подобен на горилл,
Он больше тут при ней не говорил.
А сам он избалован был вниманьем.
И принимал он ласку с пониманьем.
К художнику не двигался народ.
А ведь бывает и наоборот.
Когда косяк людей идёт к художнику,
Хоть и к вруну, и даже и к безбожнику,
Чтоб и распутать вечный клуб узлов.
И важно тут понять значенье слов.
Ну, а художник тему развивал,
И этим он в нас души открывал.
6979
И этим он в нас души открывал.
К тому же, он и тему развивал.
Ростки рождая замыслов Коперника,
В себе самом он чувствовал соперника.
И по утру со светлой головой,
Порою был он будто не живой.
А, обучая этому других,
Он ждал от них оценок дорогих.
И хоть они не слушали его,
Но это в нём точило мастерство.
Он видел как неправедны дела,
И как душа неискренна была.
Но, сад сажая, глядя в грунт умильно,
Его он унавоживал обильно.
6980
Его он унавоживал обильно.
Тот сад. И поливал его мобильно.
Когда нарушен чей-то ареал,
То тут и наступает кошкин бал.
А смерть она и жизни не боится,
Но кое-где от времени таится,
И залезает в чьи ни хош места,
Да и ныряет в озеро с моста.
И там уж грезит быть волшебной рыбкой,
И Василисы девичьей улыбкой.
Но Эрос тут уже во всю кипит…
…Ах, я проснулся. Кто же столько спит!
Не находя поступкам оправданья,
Я не хотел скрывать свои страданья.
6981
Я не хотел скрывать свои страданья,
Да и не ждал ни в чём я оправданья.
Порой всерьёз, ну а порой с искусом,
Грешить любил я и в словах, и вкусом.
Стихи слагал я, скальп с души снимая,
Да и в дремоте что-то понимая.
Своих желаний трепетную нить
Я не спешу поступком изменить.
За ради чтоб единственной весны
Я многократно уходил во сны.
Да и творить сквозь дрёму продолжал
То, что в себе я тайно содержал.
И не искал я миру оправдания
В том, кто познал тревогу ожидания.
6982
В том, кто познал тревогу ожидания,
Я не искал для мира оправдания.
Я всё вставлял, не медля, в ту же строку,
Да и служил и правде, и пороку.
Лишь попытаться стоит человеку
Уйти на хадж, отправиться ли в Мекку,
Как тут же он мышление изменит,
И всё в себе самом и переменит.
И уж в того воззрится красота,
Кому дано понятие: мечта.
И чтоб постичь стремления поэта,
Тут он и стал выдумывать про это.
И оправдал он радость и рыдания
В том, кто познал тревогу ожидания.
6983
В том, кто познал тревогу ожидания,
Он оправдал и радость, и рыдания.
И, выпуская белых лебедей,
Он призывал на подвиги людей.
Производил он опыты с людями,
Их представляя в небе лебедями.
А иногда он белых лебедей
Сам принимал за радостных людей.
Храни вас Бог! Храни вас и Аллах!
И в праздности храни, да и в делах.
Да будет вам художника скрижаль,
О коей здесь писать мне время жаль.
И о себе писать мне между строк
Остался уж совсем недолгий срок.
6984
Остался уж совсем недолгий срок
Писать мне о себе тут между строк.
Ах, поживу я с пользой, с наслажденьем,
Да и, конечно, с тайным убежденьем,
Что мне и жизнь Создателем дана,
Чтоб я её всю выкушал до дна.
И уж потом чтоб я подвёл итог
Тому, что я свершить при жизни смог.
И я остался у тоски ручья.
И так скажу я: «Это жизнь моя!»
Течёт желаний и любви ручей.
И он ничей. Конечно, он ничей.
И тут порой я сдерживал рыдания,
Чтоб оправдать свои же ожидания.
6985
Чтоб оправдать свои же ожидания,
Уж я порою сдерживал рыдания.
Но, поклоняясь мысленно Ему,
Я атеизма на дух не приму.
Пора любви, открытая мне нонче,
Там зазвучит и весело, и тонче
На пять тонов неслышимых мной тут.
И их на лире времени учтут.
И понесут меня для покаяния,
А может, даже и для осмеяния.
От сих похвал Создателя небес
Я познаю, как был коварен Бес.
Изведав то, что Бог задумал впрок,
Я изучу мне поданный урок.
6986
Я изучу мне данный урок
И всё, что Бог для нас задумал впрок.
Посредством неба плазменной дуги
И я свои оттачивал шаги
Вот в этот краткий времени кусок,
Где я хотел уснуть хоть на часок.
И много было всяких инцидентов,
Но не нашлось приличных претендентов,
Чтоб подтвердили истину Твою.
А человеку здорово в раю.
И только лишь пустой своей утробой
Я испытал себя четвёртой пробой.
А означает жизнь в пространстве вечном
Лишь то, что есть в поступке человечном.
6987
Лишь то, что есть в поступке человечном,
То означает жизнь в пространстве вечном.
Возьмёт тебя большая длань Творца
И поместит под абрисом лица
У левого и внутреннего ока,
Продолжив тем деяния Пророка.
И понесёт в межзвездия мечту,
Переместив на мира высоту.
И скажешь ты с умильностью лица:
«Христос воскрес!» И вспомнишь ты Творца.
И посмотрев и вдоль, и поперёк,
Уж тут Создатель мне спокойно рёк:
«А то, чем ты себя не сохранил,
Уж стоит ли бумаги и чернил?»
6988
«Уж стоит ли бумаги и чернил
Вот то, чем ты себя не хранил?»
И он поставил тут меня вдоль ряда
Для завершенья нужного обряда.
А там уже скопилось много нас.
Такой, скажу я, был тут ананас.
Мы родились в тот самый страшный год,
Когда спасали гуси римский скот.
И расползался мрачных мыслей рой,
Всех рассчитав на первый и второй.
А тот второй, он был, конечно, мной.
Не знал ещё я жизни неземной.
И жил тогда в своей я думе вечной.
И в этой тверди цели быстротечной.
6989
И в этой тверди цели быстротечной
Я находился в думе ипотечной.
И замолчала времени струя.
И не томился ожиданьем я.
Я подытожил все свои дела,
Как будто сажа белою была.
Да и на дне прозрачного пруда
Неумолимо плавилась вода.
Их ровно три. И на семи ветрах
Встречают их любовь, мечта и страх.
И вы не больно тут и зазнавайтесь.
И на приманку вы не поддавайтесь.
А тот, кто прыгнул в полноводный Нил,
Он там себя навеки сохранил.