Я и Наицонев. Том двадцать четвертый

История одного человечества.

       Я и Наицонев.

           В ДВАДЦАТИ ВОСЬМИ ТОМАХ.

ТОМ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТЫЙ.

2016 г.

Собрание сочинений
в 99 томах. Том 94-ый.

437
И в кои веки вышел я в поход!
Смотрю я на высокий пароход.
И я спокоен. И шепчу: «Усни!
Ты лучше глубже в тему загляни».
И, опьянев, подумал я о том,
Чтоб написать скорее этот том.
Жуя усердно от бутылки пробку,
Вошёл я в дом и выпил водки стопку.
И дверь я резко вправо потянул,
И глубоко, и горестно вздохнул.
И я себя ударил в лоб тычком,
Под маринадом съев бифштекс с лучком.
И там, на блюде, вижу я селёдку.
И вот тогда я и вернулся в лодку.
436
И вот тогда я и вернулся в лодку.
Декрет о мире нёс сраженья сводку.
И слушал я, как кто-то мне шептал
О том, что он над миром пролетал.
И резвые в речах политиканы
Мне грезились. А с ними истуканы
Предвосхищали рвение моё.
И звуки, заполнявшие её,
Одновременно находясь в квартире,
В подобном, но и в нереальном мире,
Зашевелились рядом за стеной.
И ожил мир нездешней тишиной.
И вот туда тогда я поспешил.
И там усилие мне нужное свершил.
435
И там усилие мне нужное свершил.
И вот туда тогда я поспешил.
Вела меня в нездешние края
Фантазия как времени струя,
Направив в глубину моё движение.
С тех пор живёт во мне воображение.
И уж предстал моим очам, как пламень,
Не придорожный, а небесный камень
Времён поры египетских садов.
Но я не видел времени следов.
Туда, где мгла касается весла,
Меня моя фантазия несла.
И приближался я к красотам Нила.
И даль дорожная меня собой манила.
434
И даль дорожная меня собой манила.
Такая мысль мой разум осенила.
Неизъяснимый вдохновенья сон.
Улыбка гения, дар радостных времён.
Поэта вымысел, созданья дух вселенский.
Уж ты и я, да и сосед твой Ленский.
И там вот мы её с тобою пьём.
Вода по трубам хлещет в водоём.
То, что содержит пагубность отрав,
Из крана льётся перебором трав.
Перемещают нас туда, где льют
Надежды на трёхкомнатный уют.
О, я люблю весенний небосвод.
Да и лежу у шелестящих вод.
433
Да и лежу у шелестящих вод.
Ах, надоел мне перекрытий свод!
Не замечая радости извне,
Мы угождаем собственной жене.
И так мы украшаем тьму квартир.
Не красота ли и спасает мир?
И лес вокруг в безумной красоте.
И замер он в тревоге и мечте.
Сижу и я, да и в тетрадь пишу.
И рассмотреть я всё вокруг спешу.
Привычка с детства. Вижу я шалаш.
Что ж мне писать? Грызу я карандаш.
Грустит душа. И кончились чернила.
И ночь меня от всех тревог хранила.
432
И ночь меня от вех тревог хранила.
И на залив все звёзды уронила.
Любви к мечте мы обретаем дань,
Стирая грань реального. И грань
Тревожит наши сонные умы.
Картина полусвета, полутьмы.
И трепет сердца не мешает нам.
И отдаёмся мы любовным снам.
Вот так же и хорошее вино.
В реальном мире нам всегда тесно.
Оно, как вёдра к бабе в коромыслах.
Не лишено оно живого смысла.
И с этих пор, скучая возле вод,
Я устремляюсь в звёздный небосвод.
431
Я устремляюсь в звёздный небосвод.
Проснулся мир. И грохнул в бездну вод.
И тут же камни сроком величин
Не утруждались трепетом причин.
Есть чудеса неведомые в мире.
А он сказал: «Смотри на вещи шире».
И я об этом думал долго-долго.
И вдалеке уже проснулась Волга.
И нам явился гордый древний Нил.
И я сказал: «С каких глубин-горнил
Ты и достиг неведомых селений?»
И вдруг исчез он в сонме преломлений.
И над простором задремавших вод
Навис угрюмый звёздный небосвод.
430
Навис угрюмый звёздный небосвод,
Скользнув по лону задремавших вод.
Таятся в нас любовь и с ней сердечность
Надеждой на бессмертие и вечность.
Мечте, вверяясь участью своей,
Мы остаёмся с верой. Только с ней.
И оттого так нереален сон.
И лишь любовь с надеждой в унисон
Уж если чем она отлична, тем
Что не узнает горя и проблем.
Я не пойму, на что она похожа.
Я наблюдаю за звездою лёжа.
Да и смотрю в глубокий небосвод
И без желаний тайных и забот.
429
И без желаний тайных и забот
Я и смотрю в нависший небосвод.
И понемногу сам себе сочувствую.
Стою я, ничего уже не чувствую.
Без сожаленья, майки и трусов
Я остаюсь на несколько часов.
И привезли меня сюда. И вот:
Смотрю я ввысь, в нависший небосвод.
И понимаю, что не понимаю я
Того, что молча тут вот и внимаю я.
Всё то, чему давно уж не сочувствую,
Я чувствую, что ничего не чувствую.
И вот я заезжаю прямо в морг.
И с тьмой я там веду жестокий торг.
428
И с тьмой я там веду жестокий торг.
Подумав так, я и заехал в морг.
Я накопил сознание грядущее,
Что заменяет мне уже идущее.
И напрягал я свой беспечный ум
И взлётом грусти, и дремотой дум.
И запах роз, и умиленья слёзы
Познал я тут, как сказочные грёзы.
И я давно-давно не фаталист,
А пожелтевший и прохладный лист.
Не может тот, кто не ходил гулять,
Свою тоску мечтой испепелять.
И нереальный мир не знает боли.
Ну, а меня он не лишает воли.
427
Ну, а меня он не лишает воли.
И нереальный мир не знает боли.
Так, как опасным может быть иприт,
То мир реальный будет вам открыт.
И если в суть поглубже заглянуть,
Ответ в себе сама имеет суть.
Абсурд!.. И я пишу о том сонет.
И нет меня. И никого уж нет.
Без глубины, без тьмы и пустоты
Не будет и сердечной красоты.
И я об этом и не вспоминаю.
И думаю, что ничего не знаю.
Вот для того я и заехал в морг,
Чтоб там познать волненье и восторг.
426
Чтоб там познать волненье и восторг,
Вот для того я и заехал в морг.
Плейбой совсем нездешней красоты
Мне был предметом сказочной мечты.
Тут обратился я к воспоминаниям,
Оставив настоящее стенаниям.
И поглотила верхний диск лица
Глухая ночь, соперница певца,
Украсившего чёрной краской тело,
Что за черту событий улетело
В поток восхода призрачно глядя
На бывший диск нездешнего дождя,
Скользящего и так, и поневоле,
Вернись, мечта, ко мне и к прежней доле.
425
Вернись, мечта, ко мне и к прежней доле.
И я стою как в пятом классе в школе.
И кайф ловлю. Разврат страниц листаю.
Журнал такой. И в нём я тихо таю.
Я захожу. И вижу там «Плэйбой».
Изба пуста. И дым над ней трубой.
Стремится он, как маленький зверёк
Простёртый и по вдоль, и поперёк.
Ручей бежит, не ласково журча.
И в глубине уснувшего луча,
Грызя любви солёные фисташки
(А я смотрю на грустную луну),
Спешат куда-то времени ромашки,
Тая мечту заветную одну.
424
Тая мечту заветную одну,
Мелодия скользит под парусами.
А я шепчу про раннюю весну
С распущенными ночи волосами.
А там и ждёт нас, донага раздета,
Внимая звук глухой из туалета,
И разрывая времени бумажки,
Сжав небосвод холодными руками,
Мечта, избороздив луны ромашки
Твердыней ночи. И томится камень.
Простор вокруг и воздух одноцветный.
А я уже озяб. Дрожу и сжался.
Мой гордый дух, бездонный, безответный.
Он сам с собою дерзостный сражался.
423
Он сам с собою дерзостный сражался.
Так думал я. И дух мой нежно сжался.
Вопрос один. А вот ответа нет.
Решенье в том, кто даст на всё ответ?
Забыв мечты и чаянья свои,
Я устремился в водные струи,
Куда не ходят даже поезда.
Или заплыть куда-нибудь туда?
И прозябать при ванной и сортире?
Остаться ль мне вот тут, в своей квартире?
И не вменю себе я смерть в вину.
И я подумал: «Вот сейчас нырну».
А вот и я. А вот и моя Маша.
А на столе в стакане простокваша.
422
А на столе в стакане простокваша.
А вот и я. А вот и моя Маша.
И слышу песню я: «У самовара».
Всё изменилось. Нет уже кошмара.
И мне, как прежде, стало вдруг легко.
Я гул мотора слышу далеко.
Лишь самолёта в небе полоса.
Вокруг леса. Исчезли чудеса.
А вдаль я глянул, там обычный свет.
А на плечо смотрю  -  уж знака нет.
Я канул в лету и совсем пропал.
И медный крестик тут же и упал.
Подарок неба. Палец мой разжался,
Блестя в уключинах, со мною он сражался.
421
Блестя в уключинах, со мною он сражался,
Подарок неба. Палец мой разжался.
Я снова в прежнем времени возник.
Но где же я? И где тот прежний миг?
Свалился в пропасть я, совсем пропал.
Бежал я, помню, а потом упал.
И вот вошёл я в пробужденья раж.
Мираж, конечно. Что ж ещё. Мираж.
Чтоб мне пришельцев этих подпустить,
Он не решился. Надо всех простить.
Уж дразнятся. А мне какая разница.
А может, смерть хитрюга безобразница,
Слепящий луч разбрызгала в окне,
Прислав надежду и отвагу мне?
420
Прислав надежду и отвагу мне,
Уж луч блестит фонарный на окне.
Я ничего с утра ещё не ел.
И холодильник мой мне надоел.
А если я, подумалось, не умер?
Звучит в душе какой-то дальний зуммер.
Живи и никогда не умирай.
Не жизнь уж это, а небесный рай.
Казалось бы, чего ещё мне надо.
Не райская ли тут со мной прохлада?
Я жизнь свою совсем не узнаю.
И я стою и думаю: «Свою
Тот луч, что и ударил в створку лодки,
Принёс мне память. Да и миг короткий».
419
Принёс мне память, да и миг короткий
Тот луч. И я рукой коснулся лодки.
Пришелец! Неба бездну сохрани!
Оттуда и явились мне они.
И отражает грудь мою вода.
И ждёт меня далёкая звезда.
И хочется ей в чём-то воплотиться.
Летит, чертя пространство, в бездну птица.
Разносится желаний свет вдали.
Туман ползёт сквозь шорохи земли.
Тревожная за облаком луна.
Ах, а вокруг простор и тишина!
И грусть опять спешит придти ко мне.
Или исчезнуть в бессловесном сне.
418
Или исчезнуть в бессловесном сне.
Любовь спешит понравиться весне.
А солнце там проснётся и взойдёт.
И так вот это всё произойдёт.
И в глубине стремления утонет.
Казалось мне, что и душа застонет
В неведомый нам незнакомый час,
Намеченный их волею сейчас.
Визит мы ожидаем их ответный
К нам, как порыв нежданный, межпланетный.
И вкруг него лилась времён река.
Стремится к нам с тобою сквозь века
Ударом в тучу, сдержанный и кроткий,
Последний луч, затрепетав у лодки.
417
Последний луч, затрепетав у лодки,
Ударом в тучу, сдержанный и короткий.
Уж, не преглупый сон ли это был,
Где льётся непрерывно звёздный пыл.
И я лежу, уют покинув лежбища.
Чего же я не попросил убежища?
«Отмечен я»,  -  подумалось. Вот так.
И на плече лучом прожжённый знак.
Исчезло всё. Смотрю  -  на шее крестик.
Очнулся я. Луна на старом месте.
И мне тут кто-то будто стукнул в лоб.
Потом щелчок. Ещё щелчок короткий.
Разбрызгался в огромный капель сноп
Тот яркий луч, что заблестел у лодки.
416
Тот яркий луч, что заблестел у лодки,
Он превратился в радостные нотки.
И объяснить нам это захотели
Те, что затем сюда и прилетели.
И прилетели из далёких бездн,
С не наших лун и из нездешних звезд.
В природе всё устроено не прочно.
«А жизнь прервётся,  - он сказал,  -  уж точно».
И, объясняя сущность всех начал,
Ребёнком стал и больше не молчал.
И шевелился, будто в цирке слон,
Включив в себя приятный перезвон.
И из зависшей надомною лодки,
Он зазвенел таинственный и кроткий.
415
Он зазвенел таинственный и кроткий,
Из-за зависшей надомною лодки.
«Сюда мы к вам затем и прилетели,  -
Так он сказал,  -  для воплощенья цели».
И вкруг себя замедленно вращался.
И так он с нами битый час общался.
И, существу природы угрожая,
И эллипс из себя изображая,
Он нами тут всё время наблюдался.
И там ещё один корабль создался.
Уже стоял народ везде вокруг.
И мысленно тут я проделал круг.
Корабль висел над нами в небосводе.
Такое в разговорах было в моде.
414
Такое в разговорах было в моде.
Он заблестел на тёмном небосводе.
Я точно помню, был тот разговор.
Чей голос был, не вспомню до сих пор.
И сколько у коня передних лап,
И почему взволнован эскулап.
Ну и невежды, думал я, невежды.
И рвал я страстно на себе одежды.
И кто-то там беспомощно дрожал.
И я пошёл туда, где он лежал.
Да и подумал: «А ведь я в Европе. И».
«А где же вождь?»  -  спросил я. «В Эфиопии».
Я посмотрел туда, за горизонт.
И надомною звёздный вспыхнул зонт.
413
И надомною звёздный вспыхнул зонт.
Дождь завершился. Ожил горизонт.
И все спастись от гибели хотели.
Мир замирал. И птицы не летели.
Стоят без крыш и без окон дома.
Пусты сердца, желудки, закрома.
Разорено всё в доме и у дома.
Без молний громы, молния без грома.
И в небесах запели колесницы.
И отлетели с крон горящих птицы.
И тут огонь взметнулся и погас.
Щемило ноздри. Это, видно, газ.
А он спросил: «Ну, как?»  -  «Да нету вроде».
Подумал я о варварстве в природе.
412
Подумал я о варварстве в природе.
И поискал в кармане. Нету вроде.
А он спросил: «У брата есть денег?»
И я сказал: «Наверно, будет снег».
А он в ответ: «Ну что ж. Я очень рад».
А я ему: «А я твой младший брат».
А он опять: «А я из Эфиопии».
А я в ответ: «А я живу в Европе и».
И к нам пришёл какой-то древний вождь.
И землю пронизал холодный дождь.
А мне тепло. Да и приятно даже.
Грибок такой стоит весной на пляже.
Ну, а потом я спрятался под зонт.
Смотрел я в неба звёздный горизонт.
411
Смотрел я в неба звёздный горизонт.
И я подумал: «Распустить бы зонт».
Лишиться чести  -  хуже, чем тюрьма.
Миг раздвоенья воли и ума.
Но миг я этот часто вспоминаю.
От холода ль, от сырости, не знаю,
Но почему-то начал я дрожать.
Мне захотелось встать и убежать.
Вставать, конечно, сразу не хотело
Моё намокшее в холодной луже тело.
И трудно было мне подняться, встать.
И на меня как будто куль свалился.
И я не стал о будущем мечтать.
И лёг в траву, и тихо помолился.
410
И лёг в траву, и тихо помолился.
И тут с меня как будто куль свалился.
От рассуждений и душевных сил
Я радость неизвестную вкусил.
И непонятным сердцу и уму,
Развенчанным, старорежимным, пошлым,
Банальным и ненужным никому
Я оказался вдруг, простившись с прошлым.
А там уж и закрылась плотно дверь.
Не здесь ли, в торжествующем теперь,
Так невозможно внеземное счастье?
Нет, видно, нас не минуло ненастье.
И я подумал: «В прошлом много бед».
И здесь я понял, в чём любви обет.
409
И здесь я понял, в чём любви обет.
Одновременно был я стар и сед.
И я плясал мазурку и канкан.
Вдали огромный старый таракан.
И там, на луге, скошенное сено.
«Такая уйма сахарного хрена»,  -
Подумал я. А мне-то на хрена.
Его растёт тут целая стена.
И выглядит он сдержанно счастливым.
Хрен бледно-жёлтый с розовым отливом.
В нём соль и сахар. Да и сахарин.
Он на четыре грани расслоился.
Лёг. И лежит как спелый мандарин.
Да и в песке прозрачном затаился.
408
Да и в песке прозрачном затаился.
А вот теперь он лёг и расслоился.
И на стволе томится он высоком.
Без кожуры, как спелый мандарин.
И говорят, что в прошлом был он с соком.
Но бесполезен в нём холестерин.
Пшеницы на корню уж все разварены.
Забыты и Поповы, и Гагарины.
И не ползут по рельсам поезда.
Лишь иногда ты наблюдаешь в хронике,
Что даже в кнопках отошла нужда.
Ну, а взамен потуги электроники.
И их уже не будет никогда.
Они ушли в грядущее. Туда.
407
Они ушли в грядущее. Туда.
И это, я скажу вам, не беда!
И предложили мне на выбор сук.
Но мне принять всё это недосуг.
Я в упаковке вижу прибаутку.
И я узрел совсем смешную шутку.
Да и иных субстанций номинальных
Тут уйма. И порывов криминальных.
И чистота стремлений в человеке.
И мир. И не отравленные реки.
На небеса оттуда бы взглянуть.
И в тишине меня томящих точек
Уж мне хотелось глубже поднырнуть.
И я слетел с намокших чёрных кочек.
406
И я слетел с намокших чёрных кочек.
И в тишину меня томящих точек,
И в ручейка нетронутый поток
Не воплотятся камень и цветок.
И, посетив межзвёздные просторы,
Совсем покинув и моря, и горы,
И в небесах далёких растворившись,
И незаметно страстно воспалившись,
Пары взлетели ближе к небосводу.
И я свалился с этой кручи в воду.
И здесь и приключилась эта шутка.
Я обратился к радостям желудка.
И сетовал я на пустой живот.
Да и сказал: «Прости. Так вышло. Вот».
405
Да и сказал: «Прости. Так вышло. Вот».
Всему виной был мой пустой живот.
На муки жизнь моя осуждена.
А тут мне и свобода не нужна.
В сосновой хвое зверь стоит на лапах.
И слышу я его зловонный запах.
Вот я поем и уж опять усну.
Да и поэзия  -  сестра родная сну.
А тут вся сущность мыслит своевольно.
В миру мне больно, в тесной келье вольно.
И там и смерть моя заключена.
И думал я: «Уж мрак и тишина».
Субстанция на стыке мглы и дня.
Последний луч коснулся здесь меня.
404
Последний луч коснулся здесь меня.
Субстанция на стыке мглы и дня.
Да и не газ. Здесь творчество предела.
Не жидкость и не плазменное тело.
Своя уж тут, во снах моих, среда,
Какую не встречал я никогда.
Такие предо мной мелькают лица.
Такое мне вот тут порою снится.
И ваш рассудок к глупостям склонён.
А если что, так в лёгкий клонит сон.
А пуст  -  себя уж тем и убивает.
Как полон  -  вновь сонливость навевает.
Небесный свод. Потрогал я живот.
И вспыхнул луч в тиши вечерних вод.
403
И вспыхнул луч в тиши вечерних вод.
И на меня свалился небосвод.
И думал я: «Я молод, смел и дюж».
Обед остыл. А я и брат, и муж.
Заря играла. Пища в котелке.
Я вздрогнул и проснулся на реке.
И сквозь меня прошёл печали зуд.
Я туловище опустил в мазут.
Росинками, во мгле мерцавших свеч,
Торчали люди с лицами до плеч.
Везде пылали торсы поголовно
Соляркою пропитанные ровно.
И я смотрел печально в небосвод,
И согревался от вечерних вод.
402
И согревался я от вечерних вод.
И я смотрел печально в небосвод.
Кровь грешника, и на душе весна,
Вкусна, полезна, влажна и красна.
А я уж тоже вроде не дебил.
Да ведь и ты поесть всегда любил.
И я почувствовал нежнейшую любовь.
И потекла из иностранца кровь.
И тут в его объятьях я визжал.
Со злости я на грудь ему нажал.
Но вся в мазуте выросла капуста.
И вот капустный я открыл завод.
Да и в желудке, как и прежде, пусто.
Восторг небесный мне согрел живот.
401
Восторг небесный мне согрел живот.
Я отдаюсь мечте и старым винам.
И мысленно влетаю в небосвод.
А мясо грешника воняет керосином.
Разнообразить нечем мне еду.
И рыбки не половишь на пруду.
Не украдёшь на бойне колбасу.
И не найдёшь и ягоду в лесу.
И ничему альтернативы нет.
А человек, он весь погубит свет.
И с нежностью к тебе я, и с любовью,
Ведь я с тобою столько лет дружил.
Так, значит, ты моей питался кровью?
О, Боже! Чем я это заслужил!
400
О, боже! Чем я это заслужил!
Ведь я с тобою столько лет дружил.
И уж к чему тут гордость и упорство.
Мы загубили мир в противоборствах.
И человек последствием чреват.
Не виноват я был, не виноват.
Вопросов нет. И уж ответов нет.
И старый, да и новый проклят свет.
Осиротел и опаршивел свет.
Сплошной мазут. Людей в помине нет.
И мы с тобой остались на мели.
Всё остальное люди извели.
И всё, что было, не вернуть обратно.
Тут кто кого. И это безвозвратно.
397
Тут кто кого. И это безвозвратно.
И не вернуть былое уж обратно.
Не я виной тому, что жизнь прошла
Добра и зла, прохлады и тепла.
Давайте мы и обретём союз
Меж крабами и стаями медуз.
А ранее была и тут вода.
И были травы, и была еда.
Но я устроил это для себя,
Уж всё былое больше не любя.
И видел я, что всё тут убывало.
А прежде ведь такого не бывало.
И я зажал его в своей руке.
И рот мой был и в пище, и в песке.
396
И рот мой был и в пище, и в песке.
И я умолк, и загрустил в тоске.
А там уж наступил и в сердце зуд.
И в нефти мы. На всём везде мазут.
Он говорит: «Зайди сюда, мой друг».
И пишет на волне: «Бюро услуг».
То в пляс пойдёт, то чёрный хвост полижет.
То вверх взлетит, то спустится пониже.
В мазуте весь измазан Сатана.
Мир пуст. Природа доверху черна.
Черно вокруг. Касаюсь дна рукой.
А тут ни рыб, ни живности какой.
Лечу я дальше. Всюду волны, волны.
И взгляд мой был страданьем переполнен.
395
И взгляд мой был страданьем переполнен.
Вороньим граем весь пейзаж заполнен.
Вот нынче что я видел по сему,
Давая пищу сонному уму.
Колокола. И сердцу мил был он.
Была весна. Был дивным чистый звон.
А некогда я тут уже бывал.
Иссохший сад. Прогнивший сеновал.
Померк пейзаж плодоносящих мест.
Поломан крест. И никого окрест.
И я иду туда. А там толпа.
Я вижу церковь. Остров на реке.
В провал ушли и горы, и тропа.
И закружились чайки вдалеке.
394
И закружились чайки вдалеке.
Но я молчу, зажав кольцо в руке.
И мира я, и радости хочу.
Бог им судья. Порфирой я свечу.
Они дойдут до истины скорей.
Они ведь люди. Всех они мудрей.
О ком веду я этот разговор?
Чего хочу от леса и от гор?
О чём я тут, мне думалось, мечтаю?
Чего я здесь, подумалось, летаю?
Но возразить ему я не могу.
И я сказал: «Не я ли умник полный».
Остался замок там, на берегу.
И замелькали предо мною волны.
393
И замелькали предо мною волны.
А тут я кто? Я недоумок полный.
Другой кричит: «Он умный лишь в раю!
Возглавит пусть он гильдию мою».
«Его возьму я. Не отдам тебе.
Возьму его в приказчики себе.
Бьюсь об заклад, что я за миллион
Его куплю». О, этот дивный сон!
И понеслись повсюду голоса.
Засуетились горы и леса.
И я завыл. И вот бежит народ.
Губами он так сильно сжал меня,
Что я лечу за крабом в створ ворот.
И надомною яркий клуб огня.
392
И надомною яркий клуб огня.
Я пошатнулся, челюстью звеня.
«За то насыпь ещё мне четверть пуда.
Войдёшь туда, не выйдешь ниоткуда.
А мы следим за умыслом твоим.
Нам заплати за то, что тут стоим.
И мздою с нами ты своей делись.
Не провались. И прежде помолись.
Ну что ж, иди. Но только осторожно.
Пройти-то можно, выйти невозможно».
И услыхал я: «Это не вопрос».
А я спросил: «А тут пройти возможно?»
И краб меня здесь и повёл под мост,
Клешнёю сжав и сильно, и надёжно.
391
Клешнёю сжав и сильно, и надёжно,
Тут краб меня схватил, как только можно.
И продолжался с ним мой разговор.
И вот уж я среди Кавказских гор.
И что я вижу? Вижу яркий свет.
Гора, что сзади, говорит мне «нет».
Гора, что справа, говорит мне «да».
Гора, что слева, говорит «беда».
Я сам веду с собою разговор.
И ухожу к вершинам синих гор.
Собрался я, да и в дорогу вышел.
Ах, это сон!.. И вот средь бела дня
Клешнёю бьёт меня он там и выше.
А я его. А он опять меня.
390
А я его. А он опять меня.
Он поволок меня сквозь бездну дня.
И нет уж здесь ни в чём моей вины.
Как будто я в объятиях жены.
Я вижу сон. Чудесный летний сон.
Тут я проснулся. Вижу небосклон.
Ложится сумрак в дремлющую грязь.
А там уж задремал мой друг карась.
Да и вдали распущенной косою
Заря горит пурпурной полосою.
Задумчивость умолкших сонных жаб
Мне было тут пронаблюдать возможно.
И бил одну из них клешнёю краб.
И прижимал её ко дну он осторожно.
389
И прижимал её ко дну он осторожно.
И ускользнуть ей было невозможно.
И краб вздыхал. И с ним была она.
Ну, а вокруг безмолвья тишина.
В округе всё уже давно уснуло.
Лишь слышен храп в коморке караула.
Уже заснул извилистый барон.
Да и дремал глубоко там Арон,
Секретно лапкой издали махая.
И я подумал: «Где же, где же Хая?»
И всплеск волны, и жаркий клуб огня.
Его за пальцы сильно и безбожно
Схватил тут я. А он взамен меня
Рукой прижал, целуя осторожно.
388
Рукой прижал, целуя осторожно,
Тут он  меня, как только это можно.
С мечтой о мухе и о мотылёчке
Я там сидел на той болотной кочке.
Я совершал дела, и ни гу-гу.
Я очень тихо подползал к врагу.
Уж для того ль и щупальца растят.
И пусть меня за это всё простят.
Не будет мира. Да и там, у крабов,
Не удержусь я, распугаю жабов.
«Вот тут погладь. И тут. И тут. И вот».
А он мне: «Осторожно! Осторожно!»
Хватаю я красавца за живот.
И жму его и так, и как возможно.
387
И жму его и так, и как возможно.
И в тот же миг ругаюсь я безбожно.
Ну, просто прелесть, душка! Жириновский.
Уж он такой. Уж он, дружок, таковский.
А как начнёт, всю ночь не перестанет.
Бормочет что-то. Квакать скоро станет.
Подводный граф, вельможа и барон.
А рядом с ним его дружок Арон.
Смотри, она сидит левее, с края.
Красотка Хая. Ставленница рая.
В экстазе. Вот такая сатана.
Но и кусает подлая она.
И Хая дивная уж глубоко вздыхает.
И только боль в груди не утихает.
386
И только боль в груди не утихает.
И если Хая трудно так вздыхает,
То способ тут я новый применю.
И разложил я перед ней меню.
И краб сказал: «А к ним явись я сам,
То и подняли бы они всемирный гам.
Уж не воспримут ничего на слух.
Хоть крокодилий подавай им пух.
Хоть предлагай коровье молоко,
Договориться с ними нелегко.
Уж говорить тут им одно мучение.
Ты слышишь кваканье сенатских жаб?
Мне вспоминать такое злоключение.
 И я сказал ему: «Ну ладно, краб».
385
И я сказал ему: «Ну ладно, краб».
И кутал Хаю я холстинками от жаб.
А рак кричит. Кричит, не утихая:
«Куда вы смотрите! Не видите, тут Хая!»
Арон был зол и страшно возмущён.
Сквозняк бушует. И озлился он.
А, разозлившись, ботал он по фене.
И с нею кувыркался он на сене.
И всё менял лягушек на ворон.
Да и узнал о том её Арон.
И был там несусветный тарарам.
Нас познакомил брат её, Абрам.
И плакал он навзрыд, не утихая.
И краб молчал, печалясь и вздыхая.
384
И краб молчал, печалясь и вздыхая.
Любовь живёт. Живёт не утихая.
И верит в неизменный паритет.
И свой она хранит авторитет.
Оглядываясь в страхе поминутно,
Вздыхал и я невдалеке от жаб.
В болото, что и гнилостно, и мутно,
Вхожу и я. Гляжу: в болоте краб.
«Не в том,  -  сказал я,  -  главная беда.
Жить дружно надо нынче и всегда.
Мы не рабы. Для примиренья дабы,
Мы будем вместе. Мы ведь и не жабы».
И промычал тут, улыбнувшись, краб.
«Давай с тобой мириться. Ты не раб».
383
«Давай с тобой мириться. Ты не раб.  -
Так мне шептал неугомонный краб.  -
Вот только опыт не идёт нам в прок.
К тебе придёт всё вовремя и в срок.
Да и за всё придёт к тебе расплата.
Твоя уже, мой друг, не с края хата.
И ждёт беда тебя не за горой.
А если кто-то где-то и порой,
То наш с тобой земной авторитет
И в небесах познает паритет.
И я веду с опритчиной борьбу.
Века способны изменить судьбу».
А вдалеке Всевидящее Око.
Всё так непрочно, странно, однобоко.
382
Всё так непрочно, странно, однобоко.
И Пётр глядит в оптическое око.
И за бортами пенится вода.
Высоких мачт желтеет череда.
А я вдали увидел русский флот.
Мрак вымышленных гнилостных болот.
Благоухает мир ночным экстазом.
Всё дышит ожиданием весны.
И поступь я уж чувствую Безглазой.
И снова мрак. И нету тишины.
Аборигена розовые ушки.
Высоких елей первобытный строй.
И там я вижу вдалеке макушки.
И так живу я век уже второй.
381
И так живу я век уже второй.
Не сплю я и блуждаю под горой.
Да, я иду по древнему Востоку.
Он треплет мне причёску, чуб и щёку.
И дёргает меня по корешку.
А я вот и пойду по бережку.
Уж никого не встретишь ты в пути.
Лети, милок, покоен будь, лети.
В эфире звёздном незаметно таешь.
Что говоришь, дружок мой, отлетаешь?
И я дышу свободно и легко.
А вот и Рим. И он недалеко.
Смотрю вперёд. Египет недалёко.
И пирамид гряда торчит высоко.
380
И пирамид гряда торчит высоко.
И не сестра я. Смерть я. Я безока.
А там пускай тобой займётся Лемм.
И тут решенье всех твоих проблем.
Ну что ж, соколик? Не согласен? Вот.
Сказал и разрезает мне живот.
Сестра, сестра! Она же что-то хочет.
Смотри, уж рана алостью клокочет.
Сестра! Она всё смотрит и молчит.
Смотри, смотри, она кровоточит.
Я отомщу коварному тирану.
Сестра, прошу, перевяжи мне рану.
И я лежу с красавицей сестрой.
А там уж Рим. И он не за горой.
579
А там уж Рим. И он не за горой.
И я проснулся. Первобытный строй.
Лежу в песке худой, голодный, голый.
Вспылало небо, загремели долы.
И тут раздался несусветный свист.
И слышу я «Уж он не коммунист.
Из «Капитала» он лишь две главы
Прочёл из красно-жёлтой головы.
Смотри, его коричневые уши!
Он всё разрушил, соций он нарушил.
Нет, посмотри, ну что он натворил!
Смотри, смотри, ну разве это жаба?
Вот так он мне тут с жаром говорил.
И мы умчались в древний мир арабов.
378
И мы умчались в древний мир  арабов.
«Ты слушай нас,  -  сказал он.  -  То не жаба.
Он компромат на каждого накопит.
И нас общиплет, надаёт по попе.
И уж тогда откроет общепит.
Деньжат он там немало накопит.
И превратит нас в Фирсов и в Муму.
И заведёт под илистую тьму.
Пусть он напьётся из реки воды.
Он не из нашей, из чужой среды.
Не президент он. Он простая жаба».
И раздавался голос вдалеке.
Его туда, разгневанного краба,
Я унесу с теченьем по реке.
377
Я унесу с теченьем по реке
Его туда с дубиною в руке.
Ни при дворе, ни в жизни, ни в кино
Уж нету тех потешней экзекуций.
Эпоха наша выглядит смешно.
А, в самом деле, он худой и куцый.
О всём пекутся, Бог их сохрани,
Культуры верные ценители они.
К тому ж они хранители науки.
Мол, их душили лагерные суки.
А говорят, что всё наоборот.
Мы загубили сами свой народ.
«Рукою я вот этих подлых жабов
Прижму ко дну». Сказал один из крабов.
376
«Прижму ко дну,  -  сказал один из крабов,  -
Рукою я вот этих подлых жабов».
И сквозь решётку на небо глядят.
Сидят себе, помои все едят.
Распутины и Аллы Пугачёвы,
Кулибины, Поповы, Лихачёвы,
Плутоны и Невтоны, и Нероны,
Барклаи всюду сплошь. Наполеоны.
И результат стараний их не мал.
Вот так они и правят этот бал!
Народных возмущений утешители.
Смотрители, чужих судеб вершители.
И суп готовят в медном котелке.
И волны веселятся на реке.
375
И волны веселятся на реке.
И суп готовят в медном котелке.
И на куски помельче разрезают,
И постепенно кости обгрызают.
И смерть его тогда и заберёт,
Когда там кто-то с голоду умрёт.
Из их же наконечников зимою
Возделывают запахи котлет.
И из ведра лишь по глотку помоев
Нам наливают в ужин и в обед.
Всех слабоумных палкой унимают
Смотрители спросонья налегке.
И все его там к телу прижимают.
А волны расплескались на песке.
374
А волны расплескались на песке.
Его сжимают трепетно в руке.
В одежды неприличия рядясь,
Уж манией величия гордясь,
Кутузовы, Кюри, Наполеоны,
Чапаевы, Барклаи и Нероны
Движения пассивности не любят.
Там жизнь, увы, не патока, не мёд.
А время и поглотит, и погубит.
Никто тебя и сердцем не поймёт.
И там нас ждёт подводное скольженье.
И сонмы их. И вечное движенье.
Ползу за ними. Вот мы на реке.
Один из них резвился на песке.
373
Один из них резвился на песке.
Столпились крабы в грусти и тоске.
И не за мною движется народ.
Грущу в душе. Уж грусть меня берёт.
Одолевая трепет бурных волн,
Я до сих пор воспоминаний полн.
Я долго буду двигаться туда,
К ветрам событий, где течёт вода.
Идти решил я, подставляя грудь.
Так рассудив, я и собрался в путь.
И я вернулся вновь к воображенью.
И в эту вечность тут же отпустил
Пристрастие к волненью и движению.
И я себя за всё, за всё простил.
372
И я себя за всё, за всё простил.
Не знал никто, кто звёзды запустил.
Не прекращал стремленье человек.
И непрерывно так из века в век.
И всё неслось в безудержном скольженье.
Неровное всесветское движенье.
Природа в танце с пятки на носок
Запрыгала, вскружилась, завертелась.
Поток её ль подвигнул нас в песок,
Уж солнцу ли пролиться захотелось.
Не быть друг другу притчею вины.
И прижимались к волнам волны дабы
В блеск непрерывно мчащейся волны
Не попадали дремлющие крабы.
371
Не попадали дремлющие крабы
Туда, где взлёт волны был духом слабый.
Припоминаю с нежностью и ленью
Я красоту под охлаждённой тенью.
И звёзды засветились бледным светом.
И чайки закричали пред рассветом.
И дух мой был любви и грусти полн.
И в бездну волн я наклонил свой чёлн.
И чистый пруд и светлая вода.
Пойду-ка я куда-нибудь туда.
В её лучах свою сгибая спину,
Чего я здесь, подумал, жду и стыну.
Ну, а грехи я сам себе простил.
Я их, вздохнув, на волю отпустил.
370
Я их, вздохнув, на волю отпустил.
И где они?.. Ах, я их всех простил!
Но в нас пропали разум и душа.
Эфиром лести по небу шурша,
Мы пребываем в безысходной драме.
И вот теперь под быстрыми ветрами,
Под тихий звон ликующих наяд,
Переварив и терпкий тонкий яд,
Мы заглотнули горькую затравку,
Не замечая мелкую поправку.
И честь тогда и обратилась в лесть.
Я повторяю свой вопрос: «В чём честь?»
Ребро переломав абракадабры,
Я лишь тогда схватил её за жабры.
369
Я лишь тогда схватил её за жабры,
Ребро переломав абракадабры.
За эту смелость к вам придёт расплата.
И непосильной будет ваша плата.
И не пройдут без потрясений годы.
И тут уж вас не обойдут невзгоды.
И суетность вам заменяет суть.
Да и выводит на неверный путь.
И превращает ангела в скота.
И эта незаметная черта
Для ваших чувств печальная кручина.
И не одна она тех дум причина.
Когда забыл ты, что такое честь,
Опять возникнут ханжество и лесть.
368
Опять возникнут ханжество и лесть,
Когда забыл ты что такое честь.
Забыл её, и уж на том же месте
Вы и остались голым и без чести.
Вы, воспылавшей до предела кровью
Подруги вашей, тронуты любовью.
Да и трепещет в девичьей руке
Разлука с милым дрожью в мотыльке.
И музыка у вас прочистит уши,
Когда мечта вдруг тронет ваши души.
И жар вспылает радостно в крови.
И нету ничего важней любви.
И я тебе скажу о том без лести.
И ты ведь знаешь, что дороже чести.
367
И ты ведь знаешь, что дороже чести.
Честь, говорят, она на первом месте.
И с чековыми книжками в талонах,
И в розово-зелёных панталонах
Гуляйте в пиджаках до бёдер узких.
А сами вы попали в новых русских.
Берут они нас глупых на испуг.
Всё это бредни медиахапуг.
Мы будем жить в согласии и дружно.
Ах, и кому всё это только нужно!
Поднимет ли он наш авторитет,
Тебя обеспокоивший квартет.
Не лучше ли, пока хранит нас честь,
Поверить в то, о чём тут и прочесть.
366
Поверить в то, о чём тут и прочесть,
Не лучше ли, имея ум и честь.
И изменить походку в нас и грацию
Пора б, перебурожив декларацию.
Считаем, что способна жизнь сама
Себя доверить вымыслу ума.
За рюмкой водки и за чашкой с чаем
Уж мы того с тобой не замечаем,
Что в нас натура стала вдохновенной.
Лишь подчинившись разуму Вселенной,
Я своему доверился уму.
К явлению природы, да и к чести,
Читатель приспособился. Ему
Всегда с тобою быть везде и вместе.
365
Всегда с тобою быть везде и вместе
Ему. А музыканты в том же месте.
И с лёгкостью справляются с уродством.
И, как в той басне, памятный квартет,
Тем утверждая личный паритет,
Природа всюду спорит с сумасбродством.
И убежал от зноя в шумный лес
И я средь дня в июле. Старый бес
Назначил мне осенний снегопад.
И, кажется, не к месту, невпопад
Съедаю, запивая кружкой чая,
Я эту пищу, жадно поглощая.
Хотелось мне в естественной среде
Подумать о не съеденной еде.
364
Подумать о не съеденной еде
Хотелось мне в естественной среде.
И по волне плыла моя рука.
Была совсем спокойною река.
И я лежал, а это был не Терек.
И помню день я, да и помню берег.
О том, что я чужих желаний вор,
Писал я сам и слышал разговор.
Поняв всё то, что я ему в угоду
Скажу в совсем ненастную погоду,
Знакомясь с этим творчеством моим,
Читатель мой, я восторгался им.
И уж простят мне вымысел ничтожный
И мой поступок дерзкий и безбожный.
363
И мой поступок дерзкий и безбожный
Мне и простят, как вымысел ничтожный.
И я хотел продолжить эту быль.
Вокруг мерцала брызжущая пыль.
Солёный ветер плавно бил о куст.
Я огляделся. Пляж был гол и пуст.
Уж яростно и дерзко засветило
На смену буре яркое светило.
Луна бледна и смысла лишена.
Над горизонтом выплыла она.
Ещё довольно медленно и с ленью
Вставало утро в должной череде
Без силы страсти. Я ж сидел под тенью.
И загрустил. Да и пошёл к воде.
362
И загрустил. Да и пошёл к воде,
Которую использовал в нужде.
И вряд ли нам послужит и в могиле
Она в своей лишь ей присущей силе.
Беседы той надуманную нить
Ничто во мне не в силах изменить.
Неужто я фантазии лишён!
Да был ли он? Не выдуман ли он?
Уж если был он в принципе возможным,
Был разговор меж нами в меру сложным.
Но помню я его до этих пор.
О чём, не знаю, был тот разговор.
Я слушал, хоть и был неосторожным,
И тишину, и дальний гул дорожный.
361
И тишину, и дальний гул дорожный
Я слушал, хоть и был неосторожным.
Что для меня давно и не вопрос,
Так это если въехать мне в Форос.
Я возгордился там таким вопросом.
И, изогнувшись гоголевским носом,
Я перед ним тогда впервые встал.
Тогда, когда о нём и не метал.
На пьедестал давно прочтённых книг,
Дрожа, его я тут же и воздвиг.
Ютился он, где в трепете рука.
И, повернувшись в сторону слегка,
Он слушал (и вставал неосторожный)
И тишину, и дальний гул дорожный.
360
И тишину, и дальний гул дорожный,
Он слушал и вставал неосторожный.
И с истиной он находил союз.
Но если сердце замирает в пятках,
То и не дюжина, не тройка, и не туз,
А цифра двойка, будет тут десяткой.
Я знаю  -  хорошо идти двоим.
Доверься побуждениям своим.
Иди вперёд, пускай по бездорожью.
Отвергни правду скрещенную с ложью.
И находи во всём свои путя.
Не верь в правдивость истины возможной.
И продолжай о ней судить шутя.
И слушай шорох. Трепет осторожный.
359
И слушай шорох. Трепет осторожный.
Задор обычный или очень сложный.
И истине мечты благодаря,
И внутренним терпением горя,
Наружностью гордясь румяно-красной,
В тебе, во всей твоей красе прекрасной,
Любя себя, тебя я и спросил:
«А полон ты ли мужества и сил?»
И исполин мечты и упоенья
Ты и моргнул мне, говорун биенья.
Внутри тут пробудилась в сердце дрожь.
Снаружи я воистину хорош.
И я подумал: «А ведь он как палка».
И между нами прекратилась свалка.
358
И между нами прекратилась свалка.
Сперва он был как в колеснице палка.
Есть абсолютность в сущности мотива.
И ни к чему уж тут альтернатива.
Альтернативе ты своей смешон.
Ты напрочь рассуждения лишён.
Ты побужденье радости таишь.
Да и бесстрашен ты. На том стоишь.
Убийца ты и распрей, и проблем.
Неповторим и несравним ни с чем
Души горячий пламень. Признак ада.
Верши и действуй. Действуй и греши.
Сам понимая, что не в том награда.
И говори ему: «О, не спеши!»
357
И говори ему: «О, не спеши!»
И все в нём состоянья хороши.
И думал я: «Уж мил мне этот свет».
На всё, на всё он может дать ответ.
И академика из Кембриджа зарплата.
И знаний непочатая палата.
Ты мне явила кладезем ума
Минуту, что от нас скрывала тьма.
На два вопроса заданных мне в эту
Секунду, ты готовилась к ответу.
Ах, не враждуя это, а любя!
Меж мной и им случилась перепалка.
Но что жалеть себя. Корить себя!
Да и его мне тоже было жалко.
356
Да и его мне тоже было жалко.
Он молод был. И твёрдый он как палка.
Ему я благодарен. Верность в друге.
За то, что он упорен, даже твёрд,
Уже прощальной в этой жизни фуги
Я слышу заключительный аккорд.
Как будто Бах играет на органе.
Томления последних содроганий
Исчезли. И жива лишь в сердце боль.
Рассудок мой внимает алкоголь,
Что соглашался с сутью излиянья.
И я в сердцах подумал: «Согреши!»
Он был достоин долгого стоянья.
Его мне было жалко от души.
355
Его мне было жалко от души.
О, как мы часто шепчем: «Не спеши!»
О нём писать, уж и приличью крах.
Писать о нём, всё те же боль и страх.
Ах, хорошо и сердцу, и нутру.
О, излиянье плоти по утру!
И ожиданий сдержанных и дивных
На этот пир желаний неизбывных
И не замедлит поспешить она.
Химера сна творить себя вольна.
Как молодой задумчивый дубок,
Уж он стоял совсем обыкновенный.
А в утра час, где сон был неглубок,
Меня дурачил случай откровенный.
354
Меня дурачил случай откровенный
Мечты певучей. Мир обыкновенный
Не знал потребы в радостной весне,
Что так жестоко вызрела во мне.
На нём начёс. Да, он бесспорно прав.
Простоволос. И где-то он курчав.
Зажатый в пальцев трепетном кольце,
Теперь он тёплый. Скользкий на конце.
Во сне я думал, будто это краб.
Ах, видно, я своих желаний раб!
Приобретаю опыт на примере.
Проснулся я. Уж я в грядущей эре
Любуюсь ускорением реки.
А там и проплывают окуньки.
353
А там и проплывают окуньки.
Скользит вода. И между волн реки
Зашелестела трепетно она.
И светом дня она озарена.
На фоне уходящих в тучу гор
Я и веду с ней этот разговор.
Он принесёт нам запахи вина,
Как только лишь отхлынет в ночь волна.
Я оставаться прежним обещаю.
Из темноты я что-то вам вещаю.
Волна бурлит. А под волною рак.
Он ускользает, взвившись вдохновенно.
Его хватаю я. Он не дурак.
И всё осмыслил он в тот миг мгновенно.
352
И всё осмыслил он в тот миг мгновенно.
Краб замолчал. И волны дерзновенно
Пронзает зуд и к действию влечёт.
И требует движенья и разминки.
Всё множится, всё делиться, течёт.
И на цветке есть пестики, тычинки.
Всевышний создал каждого по паре.
Другие есть ещё на свете твари.
И помни: в мире тысячи дорог.
Не думай ты, что ты и царь, и Бог.
И что-то важное он мне поведать хочет.
Мол, знай ты наших, вспоминай своих.
С достоинством он руку мне щекочет,
Касаясь пальцев трепетных моих.
351
Касаясь пальцев трепетных моих,
С достоинством он руку мне щекочет.
Да, он в истоме совершенств своих
Уж что-то мне сказать, как видно, хочет.
И говорит: «О, больше не могу!»
Он незаметен другу и врагу.
Холодный мол ему добавил смол.
Зелёный ил его водой поил.
Он ждёт беды за явною приметой.
Перевернулся. И взлетел кометой.
Вот так над нами кружится беда,
И извивается в смертельном поединке.
Вся плоть его исполнена труда.
На нём чешуйки блещут, словно льдинки.
350
На нём чешуйки блещут, словно льдинки.
Он извивается в смертельном поединке.
Ах, только б, только б не было войны!
Он появляется всей сутью глубины.
Уже давно не лишена сознания
Та истина всеобщего познания.
Для нас важнее более всего,
Что есть меж нами цели естество.
Туда идём мы с силой убеждений.
И попадаем в сферу заблуждений.
Вели нас, и ведут уж за собой,
Открытия рождённые судьбой.
Искрящиеся знаниями льдинки
Мешают нам сразиться в поединке.
349
Мешают нам сразиться в поединке
Искрящиеся знаниями льдинки.
Ну, а у них история своя.
Но мир раскрыл нам тайну бытия.
Мы отдаём её решенье Лемму.
И натыкаемся мы с вами на проблему.
Употребляя терпкий алкоголь,
Мы ищем сердцу радостную боль.
И мысленно просторы бередим.
Да и сидим. И уж уху едим.
Ах, это люди! Что за чудеса!
И вот я слышу чьи-то голоса.
И я лежу с острогою в руке.
И рокот волн рассыпался в песке.
348
И рокот волн рассыпался в песке.
И я лежу с острогою в руке.
Прочтут когда-то у печи огня
Всё это там, что трогает меня.
И сказки Пушкина. И мой девятый том.
И «Вертер», «Илиада». Всё потом.
И Гоголем ещё не создан «Вий».
На два вопроса: «Веруй?», «Не убий?»
Ещё не скоро время даст ответ.
Христа пока ещё в природе нет.
Я думаю: «А я и не грешу».
И я плыву. И пыл в душе гашу.
И вот восходит солнце вдалеке.
И рокот волн. И лилии в реке.
347
И рокот волн. И лилии в реке.
Я ощущаю трепет на руке.
И снова я ищу его в волне.
Но он ушёл. И стало грустно мне.
Подумав так, его хватаю я.
Там пескари. Они ведь мне друзья.
Он ускользает. Я бросаюсь в грязь.
Уж он трепещет вёрткий. И, смеясь,
Я жму его сильнее. И душу.
А я ведь до сих пор и не грешу!
«Другой его бери рукой скрей.
Держи его. И по башке огрей!»
И чей-то слышу шёпот я в реке.
И вот уж он зажат в моей руке.
346
И вот уж он зажат в моей руке.
И пескаря хватаю я в песке.
Червяк в коре запрятался наверно.
Стучит он в ствол назойливо и мерно.
Я слышу дятла отдалённый звук.
Какие руки! Нет у рыбы рук.
Раскинувшись вдоль берега руками,
Холодный, мокрый, на исходе дня,
Он прячется туда. Туда. Под камень.
И думал я: «А если бы меня,
Мою во мне растерянность рисуя,
И мысленно желанием горя,
Ногой лежащей, плещущейся всуе,
Загнал бы он, как в камни пескаря».
345
«Загнал бы он, как в камни, пескаря,
Вот если бы меня, душой горя».
Я чувствовал, что вечер мне не врёт.
И он своё у времени берёт.
О, не пророк я! Я и не мессия.
Я белорус. От нас пошла Россия.
Довольно мягкий я. Я белорус.
Не отразилась грусть бы тут на вкус.
Я перед смертью был какой-то грустный.
Я очень вкусный. Мягкий. Вкусный-вкусный!
Уж слишком я приятный человек.
Хотя уже, увы, не бронзы век.
Воды напился. Золотая осень!
К реке я подошёл, острогу бросил.
344
К реке я подошёл, острогу бросил.
Ах, на дворе уже такая осень!
И всё убить пытаются её.
И в ней обычно творчество моё.
А человек проклятый всё же цел.
И на себя наводит он прицел.
И не на ланей с шеи до лопаток,
Которых человек давно уж съел,
И не на диких уток-куропаток
Ружья он подшлифовывал прицел.
В свои изобретения влюблённой,
Прогрессу перемен благодаря,
Проходит жизнь планеты обновлённой,
Очами жаркими от голода горя.
343
Очами жаркими от голода горя,
О смысле жизни думал я не зря.
Я помню этот долгий разговор.
И кости я бросал свои в костёр.
Плоть обглодали до мозга костей,
Имевшего уже троих детей.
Тогда считалась женщина в ходу,
Познавшая всё прочее в виду.
И вспомнил я и бабушку, и маму.
Прикрыл я дёрном гроб. Вернее, яму.
Да и следы я не забыл заместь.
Я закопал их возле старых сосен.
Теперь двенадцать суток буду есть.
Уж ничего не ел я суток восемь.
342
Уж ничего не ел я суток восемь.
Проходит лето. Наступает осень.
В прохладе, в быстро мчащейся реке,
Она там сохраняется в песке.
Я так всегда с добычей поступаю.
Потом поем. Остатки закопаю.
Разгорячившись, думаю: «Остыну».
И я убил его кинжалом в спину.
И о стреле в недрогнувшей руке,
О продвиженье пищи по реке
Подумал я в том веке скоротечном.
И вот вдоль берега ещё идёт один.
Иду и я. И думаю о вечном.
Я жалкий раб. И важный господин.
341
Я жалкий раб. И важный господин.
Я съел его, да и иду один.
А в остальном почёт тут всем и честь.
А потому, что просто нужно есть.
Так это ж не из подлого испуга,
Уж если съесть придётся нам друг друга.
Да, я голодный. Хоть он мне и друг.
И кто бы тут со мною рядом ни был,
Над нами неба неизменный круг
И те же рыбы, и реки изгибы.
И где-то в первобытной я красе.
Ах, я беспечен и безумно весел.
Я растворился в неба полосе.
Вот шкуру я свою на сук повесил.
340
Вот шкуру я свою на сук повесил.
Иду я дальше. Счастлив я и весел.
И лишь века проходят стороной.
Улов тут мой. Угас вечерний зной.
И восемь рыб в бамбуковом ведре.
Стрела и лук, повязка на бедре
Моей ноги. И все со мною вещи.
Шумит прибой. Да и волна трепещет.
А в небе разметался звёздный зонт.
И скрылся солнца диск за горизонт.
Взметнулся чуб мой в зареве прилива,
Под ветром развевая прядь седин.
По побережью прохожу залива.
А вот уж я иду совсем один.
339
А вот уж я иду совсем один.
Щель я увидел средь прохладных льдин.
Ещё и не придуман тёплый чум.
Не возят на симпозиумы ум.
Ещё и не летают в заграницу.
И рожь не сеют, не растят пшеницу.
Не продаётся вечером вино.
Ещё и не придумано оно.
Вина и хлеба не найдёшь в потребу.
Всё в звёздах небо. Раньше тут я не был.
И на горилл, свисающих с лиан,
Я посмотрел. И вижу океан.
Себя средь обезьян кичливым бесом
Представил я застигнутый прогрессом.
338
Представил я застигнутый прогрессом
Себя средь обезьян кичливым бесом.
Над нами солнце. Бог зажёг свечу.
Я замолчал. И больше не кричу.
И думаю: «Ах, жизнь! Ты не права!»
И улыбаюсь грозной пастью льва.
Расчёсанный акуловой расчёской
Я гордый лев с лиановой причёской.
Смотрю я, и не я ль хвостом трясу,
Как в нашем механическом лесу.
И нет ещё судьбы живой, отдельной,
Не разносилась от пожарищ гарь.
Мне всё понятно. Нет борьбы смертельной.
И как они, я думал, жили встарь!
337
И как они, я думал, жили встарь!
И радуга, и лиц чумазых гарь.
И я увидел серебристый мост.
И кверху мой торчит корявый хвост.
И погружаться в волны с головою
Мне не досуг. Питаюсь я травою.
Не к стати тут лишь одинокий бес.
И задымлённость химией небес.
Пасутся под вечерними звездами
Тут мамонты, идущие стадами.
Туда меня река мечты влекла.
И вот попал я в мир войны и зла.
Красоты вдохновлённые природы
Напомнили мне дикие народы.
336
Напомнили мне дикие народы
Красоты вдохновлённые природы.
Бегу я и стремлюсь к авторитетам.
Я там, где ждёт меня моя звезда.
Она мне и судьбой, и паритетом.
Я на круги своя иду туда.
И ты отдайся общему недугу.
Природа всё изысканнее врёт.
Иду и я по замкнутому кругу.
Да, я иду, как и всегда, вперёд.
О, пощади в годину испытаний!
И прежде срока сердце не состарь.
И сохрани простор моих мечтаний,
И мною обретённый инвентарь.
335
И мною обретённый инвентарь.
И разум сохрани. И не состарь.
В потоке поглощающей химеры,
В ночи кромешной, в глубине пещеры,
Моя звезда далёкая, свети,
Преодолев все трудности в пути.
Нелёгкие опасные дороги,
Нежданные мне милые тревоги,
Все встречи, что в пути необычайны,
Желания мои, мои же тайны,
И по реке стремления неси,
Соединяясь там, на небеси.
И принеси глоток живой свободы
Мне в берега и в дремлющие воды.
334
Мне в берега и в дремлющие воды
Уж принеси глоток живой свободы.
И нежится за облаком луна.
Вокруг покой и мир, и тишина.
Звезда меж туч. Мелькает роща в снеге.
И всё вокруг меня в любви и неге.
От огорчений, боли и тоски
Я отрешён. Я счастлив и свободен.
Поел ухи у дремлющей реки.
И вижу сон. Как будто я в походе.
Я пробудился. Долго я дремал.
И, опьянённый запахом свободы,
Я поднимаюсь. Утру я внимал.
И берега, и дремлющие воды.
333
И берега, и дремлющие воды.
Ну что ж, проснулся. Ах, мои походы.
Устал в пути, не можешь взнять руки?
Поток тебе назначенной реки.
И вот уж вновь реки твоей поток.
А вот ты устремился на восток.
И ты крепись. Пусть солнце встанет выше.
Ну, а уж если ты в дорогу вышел,
То, знай, поход твой лишь снаружи прост.
В нём постепенный неизменный рост.
В походах, как и в родах, боль и нежность.
И тут с тобой святая неизбежность.
Встречая их со святостью, как роды,
Я полюбил осенние походы.
332
Я полюбил осенние походы.
Ах, я пройду огни, пройду и воды!
В необозримой бесконечной мгле
Я о единстве сущего глубоком
Помыслил. И о жизни на земле.
И мне хотелось думать о высоком.
Забрезжили весенние ветра.
В траве лежу я около костра.
Я задремал. И мне першило в глотке.
И я уснул вблизи дырявой лодки.
И прекратил я свой нелёгкий путь.
И я ослаб в тот миг былого пуще.
И мне хотелось тут же и уснуть.
А воздух был и радостней, и гуще.
331
А воздух был и радостней, и гуще.
И я ослаб в тот миг былого пуще.
Ты не спасёшься в непогоду в шкурах.
И, не поев, не выстроишь жильё.
А без еды немыслима культура.
И без неё всё наше не своё.
И эскимос вам тоже скажет это.
Еда она и в Африке еда
Свершённого над нами этикета.
Гниенье это тело и вода.
И от тебя уже пошло вонище.
И лишь успеешь ты глаза сомкнуть,
Как тут того, кто и попросит пищи,
Благословляю я на трудный путь.
330
Благословляю я на трудный путь.
И в этом вся моих желаний суть.
И вот в желудок без особых бед
Попал уж мною съеденный обед.
А солнце задремало за горою.
Туман над замирающей зарёю.
Грач крыльями взволнованно стучит.
«Развёл уж ты костром своим вонище!»
И селезень испуганно кричит.
И закипает в то же время пища.
Приливом наступающего дня,
Как рассуждения о сути жизни сущей,
Пускай оставят временно меня
Кошмары вечеров поры грядущей.
329
Кошмары вечеров поры грядущей,
Сулящие в продленье дней идущих
Не бесполезных в жизни ожиданий.
Убей его, лиши его страданий.
О, друг, уж ты соперника не рань!
Грань жизни  -  смерти грянувшая грань.
И это уж, скажу я вам, не шутки.
Она тут кончит свой по жизни путь.
И, растворившись у меня в желудке,
Придётся ей без времени уснуть.
С налётом не свершившихся мечтаний
Уж по реке ей не продолжить путь.
О, радость предвечерних испытаний!
И понял я, в чём смысл всего и суть.
328
И понял я, в чём смысл всего и суть.
Так завершается её по жизни путь.
Уйдя туда, она не верит в чудо.
Вот вздох последний. И уже оттуда
Продолжить ей хотелось с миром связь.
Ещё глоток, ещё и, торопясь,
Глотая воздух, всё она живёт.
Я разрезаю у неё живот.
Да и ищу в воде побольший камень.
Они играют обе плавниками,
Ещё не зная предстоящих мук.
На солнце греются они в печаль-годину.
А там десятки жирных, вижу, щук.
Да и смотрю туда, на середину.
327
Да и смотрю туда, на середину.
Спешу воткнуть в неё свою жердину.
И вижу щуку. И бросаюсь первый
За ней в поток. И каменеют нервы.
Исчезла вековая немота.
Глаза блестят. Слюна у края рта.
И я губу нервически терзаю.
И трепет волн я грудью разрезаю.
Отдавшись ветру, голоду и брызгам,
Бегу к реке я с гиканьем и визгом.
И чувствую её огромный вес.
С жердиною бегу наперевес.
И завизжал я с прытью дикарей.
И не страшусь я ведьм и упырей.
326
И не страшусь я ведьм и упырей.
Ловить пойду. Пойду ловить скорей.
На первое хотя бы суп с котом.
А философия, она потом, потом.
Еда сперва в разумии беспечном.
Потом уж можно думать и о вечном.
Вот в чём моя заветная мечта.
Ухи бы мне из жирного хребта.
Я есть хочу. Хочу я рыбьей гущи.
О братстве между сущим и не сущим
Подумал я. Ну, разве не враньё,
Что в роковую времени годину
Вот в этот миг я выломал её.
Да, там нашёл я нужную жердину.
325
Да, там нашёл мне нужную жердину.
Я в лес вбежал, в чащобы середину.
И вот во всём необозримом мире,
Да и вокруг, везде вода, вода.
Не скоро я вернусь. Вот я в эфире.
Зажглась мечты над берегом звезда.
A вот теперь, когда ты слаб и нищий,
О вечном ты себе мечтать позволь.
От ожиданья калорийной пищи
Не мы ли и испытываем боль.
Так ты меня, друг милый, отогрей.
И мы с тобою разве не страдали?
Я стал метаться по песчаной дали.
И на берег я выбрался скорей.
324
И на берег я выбрался скорей.
Иди же. И ухой меня согрей.
Раскроешься высоким небесам,
Убьёшь себя ты до того как сам
Осуществишься. Ты уж дышишь еле.
Своими дерзкими раздумьями о цели
Не приглянулся ты и при дворе.
Иди, пока ты не сгорел в костре.
И счастлив будь. Не то и вздёрнут дыбой.
И заполняй себя травой и рыбой.
А вот диеты. Нам они вредны.
Душа твоя жива, пока работа
Идёт в желудке. Глянь из глубины.
А без неё бессмысленна охота.
323
А без неё бессмысленна охота.
Она нужна. И в ней святая нота.
Но есть и просто пища всем народам.
В ней музыка приятная уму,
Живущему под звёздным небосводом,
Присущая тебе лишь одному.
Не очень остроумному поэту.
И ты подумай про житьё-бытьё
Из проплывавших рыб в лучах рассвета,
Сварив, конечно, перед тем её.
«Ухи,  -  он говорил,  -  ухи налей-ка!»
Желудок мой от спазм тяжёлых ныл.
И рыб была там полная семейка.
А я острогу у костра забыл.
322
А я острогу у костра забыл.
И я очнулся. Вечер дивным был.
И на душе волненье и страданье.
И бесконечно трепетно желанье.
Как радость, что у вашего лица.
И движется пред вами без конца.
И к вам мечты ночного бденья льнут
Задумчивой печальностью минут,
Исполненных нелёгких ожиданий,
Нетронутых природою страданий.
И жизнь моя всё тянется, как лесть.
В душе трепещет сдержанная нота.
Охота есть. И по чинам и честь.
Но думать мне об этом не охота.
321
Но думать мне об этом не охота.
Трепещет, разрываясь, чья-то нота.
И молний всплески сонмами кошмаров.
Слышны порывы лёгкие весны
И в барабана огненных ударах,
И в трепете натянутой струны.
И рассужденья у камина Канта,
Объединившие и готику, и лес,
Овеществлённые волнением таланта
Подумали о музыке небес.
И ум во мне весёлый и свободный.
И мы плывём. Над нами небеса.
Ну что же, он таков, сей быт надводный.
Вечерних птиц умолкли голоса.
320
Вечерних птиц умолкли голоса.
Лежит роса. Мрачнеют небеса.
Чернеет берег с дрожью на кустах.
И уж вдали, в пониженных местах,
Мне и пейзаж, и трепет речки мил!
И я её тогда вот и спросил.
Переживал я и на сердце муку.
Сжимала мне тогда ты нежно руку.
Крылами с тихим шелестом звеня,
Ты и кружила около меня.
А я зачем-то бабочку убил.
Туманами просторы землю лижут.
И по-иному я природу вижу.
И я подумал: «Я тебя любил».
319
И я подумал: «Я тебя любил».
И скуку я в своей душе убил.
И пусть меня изгложет бессердечность,
И пусть меня сразит моя тоска,
Тому, кто, как и я, поверил в вечность,
Я пожелаю мирные века.
Во мне, со мной живя и умирая,
Ну что ж, пускай живут мои мечты.
Я не увижу кущ небесных рая,
И не достигну звёздной высоты.
В раздумиях о наслажденье сущем,
Уж если жизнь не сложится моя,
Я представляю нас с тобой в грядущем.
И только так. Лишь так, мои друзья.
318
И только так. Лишь так, мои друзья.
Исчезла недоверия змея.
Осуществился замысел поэта.
Всё будет там, я верю, верю в это.
И радость беспокойному уму
Я в том грядущем с нежностью приму.
И память лишь о том, о чём награда.
Но не само касание мне радо.
Гасил я пыл теплом её руки,
Идя туда, где около реки
Мне не вернуться к прежним временам.
И я предамся первородным снам.
И пища там не будет слишком сладкой.
И жизнь со смертью в нас сразится схваткой.
317
И жизнь со смертью в нас сразится схваткой.
И пища там не будет слишком сладкой.
И мудрый взгляд угрюмого поэта
Встречаю я под откровеньем лиц,
Блаженствуя до полного рассвета,
Разбуженный весёлым пеньем птиц.
А по ночам там звёздных бурь потоки.
Там мягкий свет прольётся ясным днём.
И там из нег приготовляют соки.
Там сад. И фрукты уж, конечно, в нём.
И на обед, где всё меню известно,
Заранее рассчитываю я.
Вся пища там обильна и уместна.
И только так, любезные друзья.
316
И только так, любезные друзья,
В собранье том, где все одна семья,
Будь Аполлоном ты, будь ты калека,
Всё будет там достойно человека.
И рабство безысходное оков
Исчезнет средь мятущихся веков.
И я забуду прежние напасти.
И вот тогда я и погибну в страсти.
И там, быть может, отдохну спокойно.
Уж если тут я буду жить достойно.
Взметнулись и разверзлись небеса.
Накал борьбы. И снова чудеса.
Так жизнь моя, что характерна схваткой,
Как улей, существует мудрой маткой.
315
Как улей существует мудрой маткой,
Так жизнь моя, что характерна схваткой.
И не таит она в себе страстей
Второго сорта в области вестей.
Не высшего порядка или сорта
Судьба моя, не Бога и не чёрта.
И я иду, гордясь своей судьбой.
И грянул бой, и каждый сам с собой
В борьбе вседневной. Люди, звери, черти
Среди добра и зла, любви и смерти
Несут своё волнующее пламя.
Нельзя земную радость забывать.
И не убей свою о жизни память,
Ты б продолжал, как прежде, воевать.
314
Ты б продолжал, как прежде, воевать.
Способен ты ли это забывать?
Над детской жизнью совершает взмах
Коса голодная, и там уже над нею,
О, этот нестерпимый в сердце страх!
Страх за детей. Вот что всего страшнее.
Разбуженный рассветами станиц,
Полей созревших, голосов вчерашних,
И добродушных осветлённых лиц,
Сожжённых сёл, и несозревшей пашни.
Там просто голод в замерших дворах.
Всего страшней в душе унынья холод.
А холод в сердце в нас рождает страх.
Познал я жажду и познал я голод.
313
Познал я жажду и познал я голод.
И я в душе испытываю холод.
Хоть ты раздуй всех мира кузниц горны,
Не опалить их нежности в огне.
И все мечты и взлёты благотворны.
Любовь неугасимая во мне.
Не избежав трагического рока,
И умирать, и продолжать любить,
Существовать без времени и срока
Мне нравится. И быть. Да и не быть.
И не люблю я уходить налево.
Но я люблю и с женщиной бывать.
Любви достойной брошенного хлева
Я не спешу холодный корм жевать.
312
Я не спешу холодный корм жевать.
Так быть ли мне в любви или бывать?..
А орган мой пронзает страсти жар.
И грудь мою сжигает юной кровью.
С партнершею, закрывшись в будуар,
Не избалован нежной я любовью.
И без меня идут любви процессы.
Нет королевы. Нет моей принцессы.
О, я король! И я придворный шут.
Один я здесь в тенетах жизни пут.
И я лежу и ощущаю холод.
Потом я на турнире был заколот.
А ведь уже я далеко не молод.
Но я плыву. И чувствую я голод.
311
Но я плыву. И чувствую я голод.
Хотя не нужен он тому, кто молод.
Ничтожнейшая единица факта,
Любовь, прошедшая от таинства до акта.
Надеждой, обожаньем, красотой,
Разлукой, ожиданьем, нежной кровью,
Как будто можно управлять мечтой!
А не заняться ли и мне любовью?..
И, пользуя её, я полюбил.
И я её безжалостно губил.
Тебя земля обилием питает.
Чего тебе в сей жизни не хватает?
И я подумал: сердцу горячо.
И пожелал я радости ещё.
310
И пожелал я радости ещё.
С надеждою взметнув через плечо,
Несёшь ты древко под холстиной флага.
Ответственен ты за земные блага.
И должен ты ко времени поспеть.
Тебе всё и осмыслить, и воспеть.
Поручено воспеть планету эту
И стихотворцу, юному поэту.
Да и ещё огромный ворох дел
Тебе осталось сделать. В нём предел.
Рассвет познав и ожиданья глушь,
Иду сквозь душ ушедших в лету душ.
И, обретя дыхание свободы,
Я и увидел внешний мир природы.
309
Я и увидел внешний мир природы.
А вот теперь мне дан глоток свободы.
Нас отведут на бойню. Но потом!
Спасаться нам лишь тенью и хвостом.
Слепни нам прогрызают бёдра, уши.
Не нежиться уж нам прохладным душем.
Ну что ж, не спорю, не лежать нам в койке.
Жду водопоя и вечерней дойки.
Ты посмотри, они заката ждут.
Да, их потом на бойню отведут.
Ты видишь, у реки пасётся стадо7
Уж оглянись. Взгляни через плечо.
Чего тебе от этой жизни надо?
И я сказал: «Пожить хочу ещё».
308
И я сказал: «Пожить хочу ещё».
И будет жечь и греть нас горячо.
Она жива. И долго не исчезнет.
Любовь везде. И в пламени, и в бездне.
Жизнь о любви всем сущим говорит.
Парит она. И этот мир творит.
И надомной Всевидящее Око.
Пишу, дышу. Дыхание глубоко.
И я люблю присочинить стихи ей.
Бушует жизнь осмысленной стихией.
И я подумал: «Что осталось мне?»
Я оказался на мечты волне.
Пройдя пространства и минуя годы,
Я и увидел мудрый миг природы.
307
Я и увидел мудрый миг природы,
Пройдя пространства и минуя годы.
Сквозь крылья пропуская утра свет,
Летит судьба немецким самолётом.
Романтикой неповторимых лет
Всё затянуло розовым налётом.
И на душе уютно и светло.
Всё протекло, исчезло своевольно.
Или уже страдание ушло?
Или по-прежнему тебе всё так же больно?
И я себя тут взял да и спросил:
«А луч восторга утро воскресил?»
Напомнив нам с тобой былые годы
И берега, и дремлющие воды.
306
И берега, и дремлющие воды
Я вижу сквозь ночные небосводы.
И тут война мне угодила в глаз.
Окончил я тогда четвёртый класс.
Принципиальная (и именно в то лето)
Воспетая раздетая планета.
Уж так нас обезглавила война.
И с шейкою, что сплошь обожжена,
И с тихим стоном: «Мамочка, приди!»
И со сквозным ранением в груди,
Со струйкой крови в мёртвой голове,
Оставленной войною на траве.
Раздумия о погребённом сыне.
Ах, я скорблю! И я скорблю поныне.
305
Ах, я скорблю! И я скорблю поныне.
Воспоминанья об умершем сыне.
Со знаком смерти на слепых очах
Лежит в пелёнках, в утренних лучах,
Грудной ребёнок. Ранен он. Кричит.
Баран стоит, не блеет, не мычит.
Поспешно, непрерывно и проворно
Уж куры склёвывают в свете утра зёрна.
Хозяйка сыплет светлое пшено.
Подпрыгивает над землёй оно.
И на душе воспоминаний пламя.
И рожь. И в ней темнеют васильки.
И блеск весёлый от луны над нами.
И бледно-голубые мотыльки.
304
И бледно-голубые мотыльки.
Всё там осталось около реки.
Ах, это было! Но настала старость.
Кипит в народе к оккупантам ярость.
Вставай, вставай, огромная страна.
Слова: «Война! У наших стен она».
Свет за окном забрезжил и погас.
Обрывки фраз. Взрывается фугас.
Снега белеют. Всюду голоса.
Стоят леса. Бежит к реке лиса.
Вы не поэт. В вас мыслей светлых нет.
И чувства в вас безрадостны отныне.
Не вдохновляясь, оставляет след
И лис бегущий в страхе по равнине.
303
И лис бегущий в страхе по равнине.
Всё бесполезно, всё безумно ныне.
В поэзию. Из грязи прямо в князи.
И как уйти в минувшее, назад?
Там блеск волны. И нету общей связи.
Там пень. Там ствол. И там и листопад.
Обрывки неосознанного быта.
Единая мечта. И в голове
Гармония разрушена. Разбита.
Невесел гусь, идущий по траве.
И вас чарует запахами леса.
Слова туманны, помыслы легки.
Исчезло всё. Над временем завеса.
И стаи птиц, и кони у реки.
302
И стаи птиц, и кони у реки.
И от тебя мы снова далеки.
И нить её ты тут и оборвал.
Но, странная, на йоту прозевал,
Поэзия  -  капризная химера.
Чуть опоздал, и нет его, размера.
В непостижимой с пошлостью борьбе
Не возвращают прошлое тебе.
Поверив рифме, музыке и метру,
Отдавшись неожиданному ветру,
Желаньем в бездну вдохновенья взмыть.
Ах, что за прыть, свою отвагу скрыть!
В минуты эти, где играли силы,
Леса и горы были сердцу милы.
301
Леса и горы были сердцу милы
В минуты эти, где играли силы.
И ты себя уж чувствуешь поэтом.
Слова молчат. Душа коснулась уст.
Является на землю паритетом
Мир образов, пронзая сонмы чувств.
Рождая вдохновенное желанье,
Надежды возникает аппетит.
Душа стремится к истине познанья.
Фантазия взволнованно летит.
Рожденье перспективы сотворенья
Под таинством невидимых лучей
В минуты вдохновенья. В час прозренья
Всё было ласкою для алчущих очей.
300
Всё было ласкою для алчущих очей.
Да и мечта блуждала средь ночей.
Фантазия желание родит.
Над всем она. И всем руководит.
И только вдохновение одно
Над гордостью величья взнесено.
И даже грозное уже не грозно.
Серьёзное как будто несерьезно.
И мир становится не искренним, не дивным.
Наивное не хочет быть наивным.
И каждый вздох о чём-то говорит.
И все поступки мне близки и милы.
И мысль парит. Она себя творит.
Исчезли все земного мира силы.
299
Исчезли все земного мира силы.
Ах, грёзы ночи, вы ли сердцу милы!
И в этот миг я обращаюсь к Богу.
А грудь моя уж чувствует тревогу.
И лишь коснусь я волн реки рукой,
Потоки чувств сливаются с рекой,
Преобразуясь в помыслы мои.
И мысль кипит на взлёте вдохновенья,
Да и таит желания свои,
И сохраняет тонкое волненье.
Душа жива. И сердце сердцу радо.
Ночная растворяется прохлада.
Восходит солнце. В трепете лучей
Я услыхал негромкий шум речей.
298
Я услыхал негромкий шум речей.
Был час восхода. В трепете лучей
Он о себе всем сущим говорит.
Душа парит. Звезда вверху горит.
Веслом касаюсь я прибрежных волн.
Луч жизни полн. Волна качает чёлн.
Остановился и зияет мне
Скользящий луч весёлый на стене.
Я вспоминаю битвы и походы.
И снова вижу прожитые годы.
Шумит вода. Проходят поезда.
Сажусь. Плыву. Вверху моя звезда.
Мою тетрадь я погружаю в лодку.
Мою нежданную мне нужную находку.
297
Мою нежданную мне нужную находку,
Мою тетрадь я погружаю в лодку.
А вот пути в пространстве неизменны.
Они, как блики солнца у реки.
Минуты их утрачены и тленны.
Поступки их и бренны, и легки.
Пусть лягут на анналы пониманья
И те, кого я видел в пустоте.
Они достойны вашего вниманья.
Ведь всё, что призывало нас к мечте,
Уже вернуло нам свою беспечность.
И если я кому-то нагрубил,
То я плыву и вверх, и вниз, и в вечность.
О, я всегда такую жизнь любил.
296
О, я всегда такую жизнь любил.
И по волне веслом я мглу рубил.
И рассказал я только о себе.
Да, я трудился, радуясь судьбе.
И ты заметишь сам себе учтиво,
Что ты попал уже в такое чтиво,
Где я в тебя с далёких пор влюблён.
Хочу тебе поведать этот сон.
Времён иных и помыслов мечтатель,
Я и стою перед тобой, читатель.
И я отдамся светлым парусам.
Я отдохну. Я отдохну в охотку.
И тут я и поверил чудесам.
Ну что ж, подумал я. И прыгнул в лодку.
295
Ну что ж, подумал я. И прыгнул в лодку.
Не изменяя прежнюю походку,
В недобрый час, и в самый светлый час,
Я и иду, и оглашаю вас.
Среди мечты невидимых огней,
Стремясь вперёд уж много-много дней,
Потворствуя и трагику, и шуту,
Достать свою заветную звезду,
Рождённую в свободную минуту,
Смогу ли я, поверив в череду
Поступков, постигая вольтерьянство?
Ах, суждено мне двигаться в пространство!
И тут себя я в грудь безумно бил.
Кого же я, подумалось, любил?..
294
Кого же я, подумалось, любил?
И тут себя я в грудь безумно бил.
Уж я тебя зову, Веноциания.
Не хватит срока, времени, заклания.
До смерти не достигнешь всех корней,
Уж сколько не стремись успеть за ней.
А истина она ведь недотрога.
О, непроста моя туда дорога!
А там я постараюсь отдохнуть.
И я туда держу несменный путь.
И сохраняю основную лоцию
Я. И закончить я хочу Веноцию!
Я на неё два месяца убил.
Кого беса я себя любил!..
293
Какого беса я себя любил!..
Я на неё два месяца убил,
Все недомолвки времени поправ.
Таков уж мой неукротимый нрав.
И он не прост. А вот на вид я тих.
Любовь ложится произвольно в стих.
Я возвращаю трепетное слово.
А ты мне восстаешь из пустоты.
Об образах ушедшего, былого,
Воспоминаний шорохи чисты.
И что тут мне останется в наследство?
Я всех любил. Кого же я убил?
И всё, что было, поглотило детство.
Да, я и в детстве этот мир любил.
292
Да, я и в детстве этот мир любил.
Уж я ли там насильника убил?
И говорю я: «О, великий боже!»
В ней грация. Меня она тревожит.
И я целую плоть её руки.
Мы счастливы. Мы словно голубки.
Мы совершаем этот перелёт.
И вот уж мы садимся в самолёт.
Но выстрел прогремел. И крови лужа
После того насильника и мужа.
А ведь вчера я был ещё второй
Политик, аналитик и герой.
Мне кажется, что я любовник первый.
Но что со мною? Ах, уж это нервы!
291
Но что со мною? Ах, уж это нервы!
И, кажется мне, я любовник первый.
Встречаемся мы вечером и днём.
Мир кружится. И мы с тобою в нём
Вращаемся. Земли весёлый глобус
Мне отвечает: «Уж пришёл автобус».
И ты спросила: «А который час?»
И влажность губ, и нежный трепет глаз.
В руке твоей весёлый блеск расчески.
И ты в реке, и брызги от прически.
А у воды разбросанные вещи.
Струя трепещет. В берег буйно плещет.
Трепещет осторожная струя.
Но где же я?.. И где мои друзья?..
290
Но где же я?.. И где мои друзья?..
И водопада шумная струя…
…И обретёт тебя его рука.
Удар весла. Продажа с молотка.
Совсем один. И всплеск волны короткий
В счастливый этот час у той же лодки.
Вот так ты и стояла битый час.
И преданно смотрела как сейчас.
Ты завоюешь титул «Мисс-Порочность»,
Измеренная на разрыв и прочность,
На конкурсе грудей «Порочность-мисс».
И грудь твоя познает компромисс.
Пройдёт похмелье, и застонут нервы,
В волне резвясь, лучом играя первым.
289
В волне резвясь, лучом играя первым,
Уж загудят изломленные нервы.
Или мечты моей растают снеги
От жарких поцелуев и от неги.
И так же будет светлою река.
И так же будут в небе облака.
А, интересно, что же будет завтра?
Я поглотил его ещё на завтрак.
Волнует грудь от лёгкого вина.
Река светла. Простор и тишина.
Мы в верности друг друга уверяем.
Садимся в лодку. В неге замираем.
Плывем. Она молчит. Молчу и я.
У лодки рыб игривая семья.
288
У лодки рыб игривая семья.
А вот она единственно моя.
Я ей шепчу, что я её люблю.
И на себя валю. Да и не сплю.
И говорит она (смотрю ей в очи):
«Тут отстегни. Петля тугая очень».
О том, что мир ликует и парит,
Мне сердце постоянно говорит.
И тучей дождевой на небе хмурой
Взволнован я. И опьянён фигурой
Её. Она совсем обнажена.
Жена зовет. Застыла у окна.
И я проснулся, о былом мечтая.
И птиц весёлых пролетела стая.
287
И птиц весёлых пролетела стая.
Тут я проснулся, о былом мечтая.
Она ко мне прижалась как щенок.
Волна плескалась возле сонных ног.
И вот уже закончился прилив.
Молчали сосны. И темнел залив.
«Вы помните посёлок Тереоки?
Не узнаю я почему-то вас.
Сегодняшний или уже далёкий,
Не знаете ли вы, который час?»
И вдруг я будто слышу: «Извините!»
Вокруг меня покой и тишина.
А солнце растревожилось в зените.
К закату катится дремотная луна.
286
К закату катится дремотная луна.
Спина красна. Возможно, сожжена.
Песок сыпучий палкой теребя,
Я поворачиваю изредка себя.
И всё лежу. Лежу и загораю.
Крепчает жар. От жажды умираю.
Есть хочется. Но нет со мной еды.
Глаза тревожит солнца яркий мячик.
Лежу в раздумье. Тихий всплеск воды.
Песок прибрежный стал почти горячим.
И в ясном небе горизонт потух.
И снова птиц над нами кружит стая.
Утихли волны. Скальный трепет глух.
Сияет солнце, на кустах блистая.
285
Сияет солнце, на кустах блистая.
В движенье к цели суть любви простая.
И нет предела чувству моему.
И радостно становится уму.
Волна в волне. И в них весёлый свет.
И третья уж тем двум стремится вслед.
Течет назад в вечернюю грозу
И, рассыпаясь брызгами внизу,
Гремит и превращается в оскал.
И пенится высокая у скал.
Пониже шире, доверху узка,
Резвится у прибрежного песка.
В раздумье о несбыточном она
О берег плещет. Вся обнажена.
284
О берег плещет. Вся обнажена.
Поесть бы. Да и выпить бы вина.
Мне надоело всё. Уйти пора.
А уж потом всё выдать на гора.
А там осмыслить мысли постепенно.
И если что, свой труд я завершу.
О чём-нибудь совсем второстепенном
Пишу-грешу. Как прежде, не спешу.
Природа  -  зодчий. Я в ней только гном.
Хочу уснуть мертвецким вечным сном.
И помолиться. И уйти хочу.
Дерзать хочу. Готов зажечь свечу.
И мне понятны замыслы Зевеса.
Тумана предо мной рассеялась завеса.
283
Тумана предо мной рассеялась завеса.
Я напишу про замыслы Зевса.
Я чувствую, что сочиню сонет.
Встаёт рассвет. Разумных мыслей нет.
Луна молчит в тревожащей тиши.
Да и присели в воду камыши.
Две утки уж над нами пролетели.
Приятный трепет ощущаю в теле.
Я возле входа слышу голоса.
За поворотом вижу небеса.
А что ещё вот там, у поворота?
Перед тобой широкие ворота.
А кто-то будто водки попросил.
Я на траве лежу. Уже без сил.
282
Я на траве лежу. Уже без сил.
Тут я проснулся. Пить я попросил.
И вечер с нежным трепетом своим
Стоит в окне. Луна горит над ним.
Приятно им и млеть, и ощущаться.
А дамы просят ближе пообщаться.
И возмущён закупленный герой.
К нему летит подобий женщин рой.
Он на столе. И он буквально гол.
Продажен мир. И в яствах всяких стол.
Извечных побуждений замкнут круг.
Асфальт дымит, испарина вокруг.
И тут со мной два тучных Геркулеса.
Но вот уж я не вижу больше леса.
281
Но вот уж я не вижу больше леса.
И тут со мной два тучных Геркулеса.
В недобрый час, да и в удачный час
Их ощущенья задевают нас.
Да и мечтой обуревают в нас
В недобрый час, да и в счастливый час.
На эшафот они способны свесть,
Возвыситься, воспрянуть и расцвесть.
И вас зовут подняться и упасть.
И бесконечна, и коварна страсть.
А суть любви наивна и проста.
Любовь чиста. Бесхитростны уста.
И я уста любимой пригубил.
Но день настал, мой час пробил.
280
Но день настал, мой час пробил.
Я никогда так нежно не любил.
И я ему обиды все простил.
А он меня проклятьем окрестил.
Как молоды, как счастливы мы были!
Я помню дни. Мы с ним гулять любили.
И будет всё, что и рассудку впрок.
И он мне назидательный урок.
Кусок прохладной жесткой свеженины.
Конечно, не заменит он свинины.
И рыжему пушистому везёт.
Не только лижет. Он уже грызёт.
Его тут лис приятно пригубил.
И день настал, мой час пробил.
279
И день настал, мой час пробил.
Я никому так прежде не грубил.
И с буйной напряжённой головой
Он был совсем холодный и живой.
Тогда ещё с тобой дружны мы были.
И в нас рождались чувства. Мы любили.
И все удачи, да и все невзгоды,
Всё было там. В те памятные годы.
И всё, что сделать можно, он сумеет.
Он поступать бесчестно не умеет.
Пасть приоткроет. И туда нанижет.
Пригубит, покусает. Вот уж лижет.
Ах, как его он жадно пригубил!
И он меня тут страстно полюбил.
278
И он меня тут страстно полюбил.
И лис бедняге корни подрубил.
Конец всему. Конец, мои друзья.
Уж я ль не дома? Не в гостях ведь я.
О чём тут я без удержу пишу?
Что я хоту? О чём кого спрошу.
А интересно всё ж, какого вкуса
Оно в момент желанного укуса?
Лис торжествует. Бросьте! Уж довольно.
Он мёртв давно. Ему уже не больно.
И я ничем себе помочь не мог.
Вокруг меня трепещущий дымок.
И я лелею в теле ощущенье.
Да и прошу у вас за всё прощенье.
277
Да и прошу у вас за всё прощенье.
И я лелею в теле ощущенье.
И взгляд её трепещет, как в огне.
Идёт лиса. Спускается ко мне.
И поместили тут меня в барак.
И понял я, кто был мне лютый враг.
И я запомнил этот страшный миг.
Меня бросают в чёрный грузовик.
Меня схватили под микитки рук.
Раздался в дверь довольно резкий стук.
Нас посетили странные волнения.
Проходит ночь. И ровно через ночь
Соперник мой, своё имея мнение,
Прогнал моё преднамеренье прочь.
276
Прогнал моё преднамеренье прочь
Соперник мой. И вот настала ночь.
Мы ни в каких фантазиях не кружим.
Живём не лучше прочих, и не хуже.
И ни о чём уже давно не тужим.
Ну, а она живёт с законным мужем.
И избежала в будущем беды,
Взяв мужа из ответственной среды.
И родила прелестного младенца.
И минул год. Она ушла за немца.
И приняла восторга естество.
Да и познала сладкое мученье,
Глаз не сомкнув, используя его,
Найдя душе и телу развлеченье.
275
Найдя душе и телу развлеченье,
Она познала нежное мученье.
Её я слушал. И завяли уши.
Стоял я долго. И сливались души.
Ну, а уж мы на стук не отвечали.
А родственники к нам тогда стучали.
И я нырнул в чудесные химеры.
Да и мечтал я о любви без меры.
И по уму и в обретённой форме
В ней было всё, и всё в ней было в норме.
Она была профессорская дочь.
Она была милее нежной скрипки.
В её пушком изнеженной улыбке
Нас укрывала летней тайны ночь.
274
Нас укрывала летней тайны ночь.
Она была профессорская дочь.
А вот теперь я обитатель морга.
Я поглотитель грусти и восторга.
И жар любви, и трепета накал
Я вместе с ней томительно алкал.
Чудесная тогда была погода.
Она была моложе на два года.
Она смеялась весело в ответ.
Вдвоём нам было по семнадцать лет.
И от смущенья я тогда горел.
Да, я её своим желаньем грел.
И умирал я в радости и неге,
Ей отдаваясь в неуёмном беге.
273
Ей отдаваясь в неуёмном беге,
Я умирал и в радости, и в неге.
И вот её раскрылась мне душа,
Что и рыжа, и чудо хороша.
Я порами горячими кричал,
И шпорами взволнованно стучал.
И гордый я пред нею встал в ответ.
И было ей всего семнадцать лет.
Такие вот пикантные дела.
И думал я: «Ах, как она мила!»
И я хотел быть в бодрости и силе,
Увидев поднебесную красу.
И, корчась от немыслимых усилий,
Я вспомнил про пятнистую лису.
272
Я вспомнил про пятнистую лису.
И думал я тогда про колбасу.
Мы, в сущности, обычные бродяги.
И я её как можно крепко сжал.
По лагерному падлы, доходяги.
Так думал я, и вместе с ней лежал.
И ты со мною спорить не спеши.
И я носитель плоти и души.
Я представитель призраков и моргов.
И не лишен я видимых восторгов.
В ночной тиши и бессловесным днём,
Лучащейся неудержным огнём,
Меня ты в бесконечно красном снеге
Лишила преогромных привилегий.
271
Лишила преогромных привилегий
Меня ты в бесконечно красном снеге.
Затерянный среди седых волос,
Бессильный я коллега и колосс.
И ослабел я в напряженье жил.
И, видно, я уж веку отслужил.
И не встаёт он более на бис.
Висит он, наклоняясь резко вниз.
Я отдаю его на божий суд.
А им и машут. Им же и трясут.
Подобен он на пересохший ствол.
Да, он увесит и, к тому ж, и гол.
И он попал как перец в колбасу.
Иное дело тут, а не в лесу.
270
Иное дело тут, а не в лесу.
И ты его не скрутишь в колбасу.
Среди всеобщей тяжести оков
Твоих правдиво-страстных дневников
О лёд весенний разобьётся рифма
Холодной гладью в блеске логарифмов.
И грань буржуйскую о голый зад стирать.
Да и тебе придётся умирать.
И ты поможешь этим перестройке,
Строча штаны в плену узорной кройки.
И не грусти, мечту в себе храня.
Иначе ты живи в своей квартире.
И ты, любезный, не кори меня.
И я смотрю на вещи много шире.
269
И я смотрю на вещи много шире.
Один такой я непокорный в мире.
Живу я здесь, иллюзии поправ.
Меня лишают всех возможных прав.
За это и не жалуют меня.
Трудился я, свою судьбу кляня.
Я божьего порой не видел света.
И в годы процветанья и расцвета
Не избежал я рабского труда.
Да только вот не в том моя беда.
Не знать бы вам такой нелёгкой доли.
Я до сих пор во сне кричу от боли.
Из всех знакомых мне бесовских сил
Один лишь я прощенья попросил.
268
Один лишь я прощенье попросил
Из всех знакомых мне бесовских сил.
Не понимая, в общем, ничего,
Не разделяя посторонних мнений,
Я стал лизать разутого его,
И тут же сел под остов тёмной тени.
Я слышал шорох неподкупных дум.
И воспалился мой тревожный ум.
И произнёс я: «Я, наверно, гений!»
И тут, признав своё средь прочих мнений,
Я посмотрел на по небу летящих.
Потом загнал себя я в тёмный ящик.
И я узлов на пряже не рубил.
Не замечал я их. И не любил.
267
Не замечал я их. И не любил.
Я замолчал. Я мухе не грубил.
И повторилось в мире всё опять.
Нет, было где-то за пределом пять.
На циферблате было ровно восемь.
Лилась прохлада, и стремилась осень.
Смеялись в тёмном небе кумачи.
Летели рыбы, плавали грачи.
Я был сторонник всяческих искусств.
Но чувствовал, что будто я без чувств.
И ничему уже не удивляясь,
Я и летел, грустя и ухмыляясь.
И я жестоко их, и больно, бил.
И без конца я им тогда грубил.
266
И без конца я им тогда грубил.
И пауков я тоже не любил.
И не сумел я тут распутать пряжу.
И вот конец пришёл тогда вояжу.
И был бы я в ту пряжу заплетён,
Если б не мерил тонкость веретён.
А он сказал: «Уж ты б сидел у пялец».
И приложил к виску свой чёрный палец.
Да и молчал, приставив палец так:
«Глупец ты, мол, подвыпивший простак!»
И уж заря забрезжила над лесом.
И я его на части разрубил.
А муравей вдруг обратился бесом.
Взлетели ведьмы. Бес им не грубил.
265
Взлетели ведьмы. Бес им не грубил.
И я его поймал, да и убил.
Уж начинался, помню, сухостой.
И я сказал: «Ну, перестань! Постой!»
И чтоб его не трогал суховей,
И чтобы был он времени живей,
Условием ему я положил,
Чтоб он задачу чётко изложил.
И заключил я с ним тогда союз.
Сидел он там, где мой курчавый ус.
Коварней ночи и прохладней дня
Он тут терзал до вечера меня.
А муравей совсем не любит ягод.
И вкус малины был забыт мной за год.
264
И вкус малины был забыт мной за год.
О, как давно не ел я всё же ягод!
Я не дремал бы в сизых волосах,
И не сидел бы там, в её трусах.
И полз бы я с наружной стороны,
Уж будь на мне рубаха и штаны.
И муравей ко мне туда залез.
А без штанов весной не выйдешь в лес.
А скоро и красавица весна.
И вот она охотнику нужна.
Да и поеду я к себе на дачу.
И погляжу я на малины куст.
И всё же я почувствовал удачу.
Но мой желудок был как прежде пуст.
263
Но мой желудок был как прежде пуст.
Да и малины мне достался куст.
И даже домик я себе купил.
К тому ж и денег я поднакопил.
И, значит, год я прожил не напрасно.
Светило солнце. Я сказал: «Прекрасно!»
И на душе мне сделалось светло.
И получилось круглое число.
Прошла хандра. И тут я снова ожил.
Я взял число и на два перемножил.
И на столе увидел я мелок.
И я прилег на софы уголок.
И понял я, что старше стал я на год.
И отыскал я там немного ягод.
262
И отыскал я там немного ягод.
Я ел малинник, пересохший за год.
А чёрт меня тут лапою огрел.
И долго я ему в глаза смотрел.
Потом взглянул в настольный календарь.
И вот погас зажженный мной фонарь.
И я подумал: «Рыцарь я и пэр».
Беру торшер. И говорю: «Мон жер!»
Потом вошёл я в опустевший дом.
Малинник вижу там я вместе с льдом.
Грызу его я жадно и проворно.
Была малина вымерзшей и чёрной.
А чёрт грозил мне алой негой уст.
И я доел малины смёрзший куст.
261
И я доел малины смёрзший куст,
Пока мне чёрт грозил молчаньем уст.
Смотрю я в утра радостные очи.
От заморозков прибежавшей ночи
Всё, что собрали, нежно сберегут.
Ручьи бегут. Крестьяне листья жгут.
Сияет солнце. Птицы пролетели.
И изменюсь я в мыслях и на теле.
Пробило пять. И тут мечталось мне.
Ах, идиот! То было по весне.
А кем я был, вот это я забыл.
Кошмар пропал. Но оставался пыл.
Исчезла туч высокая завеса.
А утром я ушёл в чащобу леса.
260
А утром я ушёл в чащобу леса.
И я не стал тогда дурачить беса.
Мой сон мне спать спокойно помешал.
Потом всю ночь неровно я дышал.
Себя причислив к уходящей расе,
Тут я наелся и уснул в террасе.
И просто сытным был вчера обед.
Как излеченье общее от бед,
И разложенье призрачных веществ,
И вымиранье выживших существ,
Я не погиб, и где-то даже выжил.
Не пепел я, не воздух, не скандал.
И, значит, навострю я к утру лыжи.
И вот я снова солнце увидал.
259
И вот я снова солнце увидал.
И я проснулся. Две секунды ждал.
И всё исчезло. Блёстками звеня,
По голове покойник бил меня.
И ты мне тут по темени ударь.
А посему я должен выжечь гарь.
С тобой прощусь я. Скоро полнолунье.
А бес сказал: «Нет, ты уж мне позволь,
Как и вчера, сегодня, накануне,
Святую боль пусть лечит алкоголь».
И понял я, что догораю в тлен.
И я бежал по тёмной гари леса.
Хладило мой дрожащий в страхе член
Теплом от жара подлинного беса.
258
Теплом от жара подлинного беса
Хладило мой дрожащий мелко член.
И бес сказал мне, что и он повеса.
И что теперь я и попался в плен,
О чём не мыслил прежде и мечтать.
Хотелось мне ещё упорней стать.
Но я безвольно разводил руками.
Иначе я и поступить не мог.
Меня сжимало пламя языками.
И вился в ветре розовый дымок.
А вы тому, что я сказал, не верьте.
Себя я сам в кошмарный сон вогнал.
Ах, жизнь в объятьях смерти хуже смерти!
И тут я вдруг печально застонал.
257
И тут он вдруг печально застонал.
Всё, всё, молчу. А ты меня узнал?
Я вам дарю засушливое лето.
Благодарю я вас за всё вот это.
Я буду вас, как прежде, называть
Поленьями. Иному не бывать.
Взрастут и буйно оживут народы.
Заколосятся нивы. Огороды
Созреют. Пни зазеленеют снова.
После меня появится основа.
Из-за того, что уж любовь прошла,
Нам ни к чему роптать и обижаться.
Я всё на свете сжечь могу дотла.
Со мной опасно перед сном сражаться.
256
Со мной опасно перед сном сражаться.
И я сказал: «Не надо обижаться».
А он хватался за мои подошвы.
И обещал сварить меня до но-шпы.
И взор его в просторы мглы просился.
Потом со мной он по лесу гулял.
И вот в моих объятьях завизжал.
И я его меж двух колен зажал.
Тут он туда свою вонзил ладонь.
Горчило воздух. Тленье и огонь.
И он резвился трепетным ребёнком.
Да и поджёг он дол и даже лес.
С рожденья был он миленький бесёнком.
И я подумал: «Это сущий бес».
255
И я подумал: «Это сущий бес».
И побежал. И я укрылся в лес.
Вонзаясь чёрной шеей в бездну дня,
Он оставался около меня.
Да и обжёг мне и лицо, и руки.
И, погружаясь в творческие муки,
Оставил я и реки, и моря.
Да и подумал: «Вот уж это зря».
Мы пролетали и леса, и горы.
И устремлялись покорять просторы,
Чтоб извести и гарь, и дым, и вонь.
И захотел я усмирить огонь.
Тут он надумал мною отражаться,
Заставив нас друг к другу приближаться.
254
Заставив нас друг к другу приближаться,
Тут мною он надумал отражаться.
А я живу, надеясь и любя.
И сжечь могу возмездием тебя.
Бери меня. Я круглый и большой.
Я без души, но я живу душой.
Не только здесь, но и в иных мирах.
И говорит он мне: «Согрей меня.
Я отведу прохладу на ветрах.
Она спасеньем будет от огня».
И вот беру я синий самовар.
Тут я проснулся. Это был кошмар.
Мне говорят, что не туда я влез.
И гул ветров, и предрассветный лес.
253
И гул ветров, и предрассветный лес
Сказали мне, что не туда я влез.
И я пороку гибнуть не давал,
И негу из красавца добывал.
Всегда я в дамах находил себя,
Их нежно и лелея, и любя.
Я утешитель женщин, наконец.
И покоритель девственных сердец.
И искуситель дерзкий, и позёр.
Ещё я плут, и хват, и фантазёр.
Я никому ни в чём не доверял,
Собой я ночи бездну измерял.
И я увидел предрассветный лес.
Да и воззрился в яркий свет небес.
252
Да и воззрился в яркий свет небес.
И я увидел предрассветный лес.
И было мне от мыслей горячо.
И всё ж свершу я что-нибудь ещё.
Решив продолжить грусть существования,
Я принял боль, как способ выживания,
И подтвердил волнением сомнение,
Да и отвергнул оппонентов мнение.
И тут я всё под ваучер положил.
Да и подумал: «Может, зря я жил?»
И вот с макушки я склонённой слез.
И загорелся пересохший лес.
Мне сообщив о тайной мгле небес,
Меня пугал неистребимый бес.
251
Меня пугал неистребимый бес,
Мне сообщив о прелестях небес.
Пример тому  -  к тебе любовь моя
И утоленье жажды бытия.
Испытывая все земные сладости,
Я никогда не делал людям гадостей.
И понимал я силу красоты
И дальних бездн пространства и мечты.
И наблюдал я это с высоты.
И не хотел я в сердце суеты
Своей неувядаемой мечты,
Топча ногами травы и цветы.
И, наблюдая землю с высоты,
Все объедал я мокрые кусты.
250
Все объедал я мокрые кусты,
И полз я вверх по дереву мечты.
И в звёздной ночи, и в кромешной мгле
Я верил всем живущим на земле.
И, объясняя суть-предназначение,
Я повторял в уме нравоучение.
И, намеренье важное показывая,
Путь главный им единственный указывая,
Взывал я к свету в жизни безответной,
И видел жизнь печально незаметной,
Свой предлагавшей нам могучий пол.
Мы там, кору с берёзы обгрызаем,
И заползаем на подгнивший ствол,
И ветки челюстями острыми сгрызаем.
249
И ветки челюстями острыми сгрызаем,
Да и на древо медленно влезаем.
И в перспективе к истине ползём.
И хлеб едим, науки плоть грызём.
Ну, а пока мы как-нибудь живём,
Любя и мёртвых, и любя живьём.
Не веря ветру, утру и грачам,
Я торговался тут по мелочам.
И бесконечный вёл я с жизнью торг.
И выражал я чувствами восторг.
И повторить я мог в момент любой
Тот разговор, что вёл с самим собой.
До изумившей душу пустоты
Я наклонился и упал в кусты.
248
Я наклонился и упал в кусты
До изумившей душу пустоты.
И нет уж мне печали прежней доли.
Я взял второго, в нём поменьше боли.
Другой был я  -  размазать и забыть.
Один из нас был быть или не быть.
Так что же нам от нас и ожидать!
И я решил себя себе продать.
Мы ценим в нас причуды и маразмы.
Сплошные плазмы. Я подумал: «Раз мы
Такие, то иных уж в мире нет».
Потом вздохнул и приоткрыл глаза я,
Переползая в дремлющий рассвет.
И, исчезая, закрывал глаза я.
247
И, исчезая, закрывал глаза я.
Шёл ничего, всё прочее сгрызая.
И вдруг не стало в мире ничего.
И травы потемнели оттого.
А годы бессердечны и лихи.
Но я успею и поем ухи.
Шуршала жизнь в берёзовых листах.
В устах чиста до почек на кустах.
В лучах перегоревшего огня
Уха была текущей из меня.
В багровом цвете смуглого лица
И в нефти воспалённого сырца
Совсем недавно, будто на реке,
Я ел уху в печали и тоске.
246
Я ел уху в печали и тоске.
А ведь недавно был я на реке
Без матери. Но как светла мечта!
О, недосуг, остался сирота.
Чернила смёрзлись в догоревшей школе.
Так что же дальше? Думать чем мне боле?
Ах, роскошь! Уж разбита голова.
Или ещё: обуглились слова.
Ну что с того, сломали челюсть мне.
Подумаешь, я был убит в Чечне!
И нас они тогда не подвели.
Изведали и мы пути земли.
Так думал я, на землю опускаясь,
Тебя увидев, злясь и заикаясь.
245
Тебя увидев, злясь и заикаясь,
Так думал я, на землю опускаясь.
И тут ещё красавица невеста.
И вот уже со мной мои друзья.
Ни дат не помнил я, не помнил места.
Энергии не требуется Я.
Не погибает Я в себе и в массе.
Я существует безраздельно. Я
Уж не умрёт в безвременья гримасе.
Так кто же Я, подумал Я, друзья.
И тут мне ветер резкий в спину дунул.
Других ведь нет. Висят на волоске.
Не думал я о том, о чём я думал.
И я повис на времени доске.