Я и Наицонев. Том двадцать первый

 История одного человечества.

Я и Наицонев.

В ДВАДЦАТИ ВОСЬМИ ТОМАХ.

ТОМ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ.

2016 г.

Собрание сочинений
в 99 томах. Том 91-ый.

1074
Не счастлив так, как он, в её квартире,
Никто нигде, во всём подлунном мире.
Ах, он любил и девушек, и жён!
Пред ним природы вид был обнажён.
И более никто ему не нужен.
Потом она ему готовит ужин.
Куда не ходят даже поезда,
Она и заведёт его туда.
И тут она мгновенно вынимает.
Потоку чувств его она внимает.
И ни о чём уж он  не сожалеет.
И дорогие способы лелеет.
Найдётся же такой вот уголок.
Хоть завяжи на память узелок.
1073
Хоть завяжи на память узелок.
О, этот райский тихий уголок!
Ах, осень! Золотая нынче осень.
И он её о чём-нибудь попросит.
И встретит у крыльца в открытой блузе
Его она, желанная им Сюзи.
И позовёт к себе. И поцелует.
И приласкает. И в тиши милует.
Неужто нету способа иного?
А в мире всё давно уже не ново.
И так идут недели, годы, дни.
Поедет он потом от Сюзи к Кате.
Уж обе восхитительны они.
Он там уснёт в её большой кровати.
1072
Он там уснёт в её большой кровати.
Да, ночевать он уезжает к Кате.
И с нею он в лирическом союзе.
И вот он оказался в доме Сюзи!
И цель его всё та же акварель.
Художник продолжает видеть цель.
А тайны, как всегда, необычайны.
И тут уж все ему открылись тайны.
А в них его надежды и грехи.
И он читает ей свои стихи.
Ведь он и с ней в лирическом союзе.
И уж опять он уезжает к Сюзи.
На память завяжу я узелок.
Любовь, она ведь райский уголок.
1071
Любовь, она ведь райский уголок.
Ах, завяжу на память узелок!
Картофель фри и рыбное филе.
А утром тёплый завтрак на столе.
Себя она ему не отдала,
Хотя почти с ним в близости была.
И он скучал в её большой постели.
Ей показал свои он акварели.
Своей желанной незабвенной деве.
И вспомнил он, как прежде ездил к Еве.
Я съем намокший хлеб и колбасу.
И я её от гибели спасу.
Хоть, может быть, всё это и не кстати.
Но буду я стремиться к юной стати.
1070
Но буду я стремиться к юной стати.
И я скажу: «Ах, как же всё тут кстати!»
Уж он об этом может лишь мечтать.
Известным он творцом хотел бы стать.
Простор вечерний и массив лесной,
И лунный диск окрашен новизной
Уж устремятся чаяния к цели.
И перельются чувства в акварели.
Он будет в жести пламенно паять.
И будет ночь он целую ваять.
Кругла, светла и в меру холодна
Уж поднялась за рощею луна.
Она повисла прямо у кровати.
Но, друг, она ведь не всегда и кстати.
1068
Но, друг, она ведь не всегда и кстати.
Я рисовать её люблю в кровати.
А дни весны мгновенно пролетели.
Любовь! Тебя ли встретил я в постели.
И вот её постельное бельё.
И уж, как прежде, вижу я её.
И я её любил. Любил упорно.
Но вот со мной она была притворна.
И я входил в её уютный дом.
И роща повествует нам о том.
И рисовал я край прохладной рощи.
И уж беру я лист бумаги тощий.
И тут творец не может не мечтать.
И я нашёл любовь себе под стать.
1067
И я нашёл любовь себе под стать.
Но чтобы мне хотя бы кем-то стать,
Сам за собой иду всю жизнь пешком.
Как всякий смертный, я, увы, с грешком я.
И я ещё в пути. Ещё на марше.
Ах, я вперёд ушедших много старше!
Да и простите, если долго пел.
А что успел, уж это и успел.
И я построчно вам всё отдаю.
И жизнь мою, да и судьбу мою.
Не лезу я и к чёрту на рога.
Мне честь моя, как прежде, дорога.
И я решил последний том сверстать.
Да и нашёл любовь себе под стать.
1066
Да и нашёл любовь себе под стать.
И я решил последний том сверстать.
И тут уж я и удалился вдруг,
Расцеловав её от ног до рук.
Об этом на далёкой Беларуси
И не мечтала дочка тёти Зуси.
Творцом великим неба и земли,
Вот так он стал художником Дали.
Укрыться под воздушные крыла
Уж в эту ночь она его звала.
Он заманил букашечку в капкан.
В неё он был влюблён как таракан.
Да, я, Дали. Галине я подстать.
И, посмотрев окрест, я стал мечтать.
1065
И, посмотрев окрест, я стал мечтать.
Жена моя мне в радость и подстать.
Я вспомнил далеко не великана,
Художника с усами таракана.
Такая уж красотка неземная,
Тут мне опять припомнилась Даная.
А воздух свеж. И впереди дубрава.
Иду налево. Нет, иду направо.
Мы опустились на ближайший стог.
За стогом над рекой парил мосток.
И, громко каркнув, тут мы улетели.
И, не махая крыльями, летели.
По сути, мне вы все осточертели.
Тут я проснулся. Я лежу в постели.
1064
Тут я проснулся. Я лежу в постели.
Стремился я к какой-то важной цели.
По существу я только в полдороги.
Зажат я в рифмы, ритмы. И в итоге
Решительно, осознанно и смело
Я взялся за невыгодное дело.
И шесть Веноций написал притом.
А уж потом и весь закончил том.
И отдых дам своей я странной лире.
И напишу я триста три четыре.
И тысяча, и шестьдесят, и три.
Но ты уж так сурово не смотри.
Ах, помню я тебя в твоей постели!..
Трудился я всю ночь. И был я в теле.
1063
Трудился я всю ночь. И был я в теле.
И помню я как в розовой постели
Во имя Духа, Сына и Христа
К твоим устам я жал свои уста.
Я думал, что мечты мои умрут.
Семьи уют нам не прибавит труд.
Довольна ты ль? Иль предпочтёшь перстами?
Туземки юной нежными устами?
Или тебе жена моя мила?
Ровесник мой, в тебе душа светла.
И чем ты эту скверну изведёшь?
Ты на земле. И всё ты что-то ждёшь.
Но не погиб классический балет.
С тех пор прошло совсем немного лет.
1062
С тех пор прошло совсем немного лет.
Но не погиб классический балет.
Сосёт легко, как юная туземка,
И ваша дочь, да и супруга немка.
Ах, посвящу я этому сонет!
Христос воскрес! А правды нет, как нет.
Но праздный, незначительный, воскресный
Вопрос, конечно, даже интересный.
И каждый ли природе в жизни внял.
Виновен тот ли, кто себя стеснял.
И разве мы такое заслужили?
И в зависти, и в подлости мы жили.
И жили мы как прочие народы.
И зажурчали дремлющие воды.
1060
И зажурчали дремлющие воды.
И жили мы как прочие народы.
Встречались мы с расчётливой химерой,
И рисковали верностью и верой.
Самозабвенья страстным откровеньем
Явилась к нам любовь прикосновеньем.
В сравнении с бездоньем новостей
Всё нам казалось лепетом детей.
И беды, что уже случались с нами,
Да и потопы, моры и цунами.
Недалеко и до фатальных мер.
А ты забыл, что это был пример
Того, что у распахнутых ворот
Мы постигаем новый поворот.
1059
Мы постигаем новый поворот.
Вот так спасая от себя народ,
Я сам сосиску с тёртым хреном ел,
И на ковчеге плыть тогда посмел.
И я плыву, да и безбожно вру.
Кто не поспел, того я не беру.
И отстающим я такое рек.
Один догнал ковчег, и влез в ковчег.
И вот уж кто-то слабый отстаёт.
Народ спешит, руками волны бьёт,
Осуществляя неизменный бег.
Плывёт, к примеру, времени ковчег.
А на мосту взволнованный народ.
Река свершает резкий поворот.
1058
Река свершает резкий поворот.
К примеру. А везде стоит народ.
Укупников, Яронов и Друзей,
Кому-нибудь из всех моих друзей,
Как и другим, понравилось оно.
И так решил тут сняться я в кино.
Склонился я над чёткою строкой.
И в ней уж я дрожащею рукой
И создаю коротенькую серию.
И на кассету я её и меряю.
Так не пора ли сняться мне в кино.
И думал я: ведь я пишу давно.
И уж мечта моя осуществилась.
Я посмотрел в окно. Заря явилась.
1057
Я посмотрел в окно. Заря явилась.
Да, я писатель. Сердце с болью билось.
Стихов об этом и стихов о том
Создать пять книг хочу я тут, притом.
Пока мне вдохновенье помогало,
Уж дней прошло, увы, с тех пор немало.
И стал сонет мой тут не одинок.
Потом я написал ещё венок.
Я напишу ещё один сонет.
О, думал я, глядишь, и нет как нет.
И вот в итоге что со мной случилось?
Но это у меня не получилось.
И взял я книжку, стал её листать.
И тут хотелось мне хоть кем-то стать.
1056
И тут хотелось мне хоть кем-то стать.
И можешь всё ты снова пролистать.
Ты соберёшь в едино все детали,
Читая мой куплет в горизонтали.
В любой сонет своей одной строкой
Чтоб мысль вошла, как в озеро рекой,
Сочинена ещё первооснова.
К тому же, правда, это всё ж не ново.
И это вам уже без дураков,
В Веноции четырнадцать Венков.
Веноций сочинённых мною шесть,
Их у меня почти готовых есть.
А всё-таки хоть что-то получилось.
Но я не стал фантастом. Не случилось.
1055
Но я не стал фантастом. Не случилось.
В фантазиях она с тобой случилась.
И стала и счастливой, и двойной,
Что жить стремится целью неземной.
Но радость в нас возникла вдруг по счастью.
И стала неотъемлемою частью
Меня. Сложив и жизнь свою в венок,
Я с этих пор уже не одинок.
Я только лишь к сочувствию взываю.
О нет, не жалость в вас я вызываю.
И, между прочим, был не одинок
Тринадцатый мною созданный венок.
Двенадцать раз сумел я пролистать
Всё это вот. И это мне под стать.
1054
Всё это вот. И это мне под стать.
Двенадцать раз сумел я пролистать.
Она тут мне уже и отдаётся.
И радость у тмея на сердце бьётся.
Когда её ты зришь средь одеял,
То уж она желанный идеал.
И не таит она первооснову.
Вино имеет нужную основу.
Уж эталон мечтания вино.
Да и доказано философом оно.
С возможностью она многообразна.
Мечта равна с тобой и сообразна.
И от мечты нам с вами не отстать.
И я нашёл любовь себе под стать.
1053
И я нашёл любовь себе под стать.
И от мечты нам с вами не отстать.
И с нею я хотел увидеть сон.
И думал я, что я Наполеон.
Себя и смысл подарка угадай,
И вместе с розой девушке отдай.
И нюхай розу, если ты не гомик.
Читатель! Прочитай мой первый томик,
Борясь со скверной времени. И что же?
И я хотел бы стать её моложе.
И я её вменил себе в заботу.
И взялся я за важную работу.
От прочего старался я отстать.
И я учился верить и мечтать.
1052
И я учился верить и мечтать.
И дабы мне от жизни не отстать,
Мне и нужны и узники гулага,
И всякие немыслимые блага.
Такая вот случилась с парнем шутка.
Мир растворился в чёрной тьме желудка.
Вливался в горло времени подстать
Глоток любви, желая жаждой стать.
А время шло в томлении игривом.
Плач скрипки чутким звал меня порывом.
Дыханьем ветра мглы бледнеет стать,
Мне не мешая думать и мечтать.
Когда луне весна щекою льстила,
Тебя судьба горячая простила.
1051
Тебя судьба горячая простила,
Когда луне волна щекою льстила.
Чтобы черты её ты видеть мог,
Уж дай тебе, мой друг, усилий Бог!
Её ты, как безвыходность, прими.
И лишь мечта нас делает людьми.
Сад выращенных с умыслом идей
По факту бесполезен для людей.
Всё лучшее разрушится вконец,
Когда у власти немощь и юнец.
Не дай вам бог к штурвалу ночи встать,
Уж если вы не можете летать.
Процесс сей, что спасал нас от глупцов,
Был он отцом фантастов и отцов.
1050
Был он отцом фантастов и отцов.
Процесс что шёл. Не встретить бы глупцов.
Слова местами, мыслями меняешь.
Зачёркиваешь. Снова сочиняешь.
Да и куда-то в бездну улетаешь.
И ты от тайной неги тихо таешь.
Как эти я черты слежу весны,
Так наблюдаю радужные сны.
Берите вы её себе в подруги.
И не нужны вам разума потуги.
И не нужны ни шляпа, ни пальто.
Мечта не претендует ни на что.
Лишь вера вам подругой будет милой
Научностью и вдохновенной силой.
1049
Научностью и вдохновенной силой
Лишь вера будет вам подругой милой.
А в общем-то душа всегда в мечтах.
А то, что жизнь на трёх стоит китах,
То истинно и верно. Ну и что же?
Ты говоришь решительно: «О, боже!»
Не веришь ты в историю вот эту.
Не веришь другу, недругу, поэту.
Себе не веришь, и не веришь мне.
Не веришь ни знакомым, ни жене.
Сомненью всё, и веру, подвергай.
Кит третий и последний  -  всё ругай.
История доверчивых глупцов
Предвосхищает древних мудрецов.
1048
Предвосхищает древних мудрецов
История доверчивых глупцов.
А время бездну вечности кропит.
И триединства нас уносит кит.
И верю я, как дочкам верил Лир,
И в поцелуй, да и в правдивый мир.
Мечте я верю, верю я весне.
Я верю другу, верю я жене.
И ты твердишь до умопомраченья.
И направляешься ты вглубь её свеченья.
Когда с изнанки ты её возьмёшь,
Ты всё поймёшь, и сердце ты уймёшь.
Тут вас лишат и почестей, и славы.
И не помогут чувствам вашим главы.
1047
И не помогут чувствам вашим главы.
И вас лишат и почестей, и славы.
Вы ложью тут погубите себя,
Её целенаправленность любя.
И это ваш не самый лучший час,
Когда она направлена на вас.
Она рождает трусость в вас и дрожь.
Кит первый  -  это в вашем сердце ложь.
И в общих я скажу о том чертах.
Что жизнь  -  она стоит на трёх китах.
Ты и на шаг не выйдешь за порог,
Когда подносит жизнь тебе урок.
Того, кто прям и до упорства крут,
Его труды с годами не умрут.
1046
Его труды с годами не умрут.
Того, кто прям и до упорства крут.
А он сказал: «А ты не балуй их!
Возьми двоих детей к себе моих».
Губами воздух нежно шевеля,
Я и стоял упорно у руля.
И обдувался дымкой дальних гор.
И всей земли. И вышел я в простор.
А капитану выпало зеро.
И вот мечта не встанет на ребро.
Отдаст любовь за звание и чин
Себя тебе без видимых причин.
Когда же я входил в крутую лаву,
Я потерял и капитал, и славу.
1045
Я потерял и капитал, и славу,
Когда входил с тобой я в эту лаву.
А над волною мачта корабля.
И снова блеск в моей руке руля.
Корабль ушёл в туманный свод небес,
Утратив весь огромный с грузом вес.
А над волной бездонный небосвод.
И я ищу тебя в пучине вод.
И вёсла тут. И вот уж убран трос.
Мой капитан! С тобою «Альбатрос».
И перестал быть грозным океан.
И уж опять рассеялся туман.
И говорит о том, что это врут,
Его упорный и тяжёлый труд.
1044
Его упорный и тяжёлый труд
Нам говорит о том, что волны врут
Обычно к горю, тратам и беде,
Когда круги расходятся в воде.
Корабль тот был и сильный, и большой.
А капитан был с девичьей душой.
Он вёл вперёд команду корабля,
Рассказами матросов веселя.
На фотографии тот юный капитан
В кругу друзей. И тонко стянут стан.
А на груди его красивый крест.
Всё было чудно этих мест окрест.
И в платья он, как барышня, рядился.
Любил он жить. И он собой гордился.
1043
Любил он жить. И он собой гордился.
Но океан, туманясь, рассердился.
Мы свой корабль назвали «Альбатросом».
И я на нём служил простым матросом.
Душа ещё не умерла моя.
А за кормой весёлая струя.
Суда ушли вперёд торговли ради,
Уж избежав тех мест опасной глади.
Такой там был тогда ажиотаж.
Кричали: «Наш! О, наш! Он только наш!»
Волна, что устремилась на восток,
Лик женский мне явила сквозь поток.
И это было нам с тобой под стать:
Писать роман и, вместе с тем, мечтать.
1042
Писать роман и, вместе с тем, мечтать.
Уж это было нам с тобой под стать.
Затрепетал на рубке у руля
Тот женский стан сквозь остов корабля.
И вдалеке на миг остановился
Весёлый луч. И снова зарезвился.
Тот луч с небес принёс надежду нам.
И видел я плывущих по волнам
С других морей. И не терял я веры.
Мир вылился в гигантские размеры.
Потом он скрылся в тучу и поник.
А в небесах горел весёлый лик.
В прозрачный плед беспечный он рядился,
Фантаст, что и тебе бы пригодился.
1041
Фантаст, что и тебе бы пригодился,
В прозрачный плед намеренно рядился.
В руке с зажатым намертво рублём
Он утонул с плывущим кораблём.
Поверив в необычную примету,
На счастье он зажал в руке монету.
В руке с зажатым намертво рулём
Ко дну ушёл он вместе с кораблём.
Не покидая рубки корабля,
Наш капитан застыл в тени руля.
И ветер бил тогда, как не бывало.
И этим ветром парус разорвало.
И я спешил, чтоб время наверстать.
Но я молчу. Меж строк учусь читать.
1040
Но я молчу. Меж строк учусь читать.
И я б её, уж будь она под стать,
И заключил бы в этот мадригал.
А миг в то время с ветром пробегал.
Да и поможет пусть тебе культура
Спастись от скуки. И любовь не дура.
Живи легко. И дай вам силы Бог
Дворянских тайн явленных как итог.
Зовёт, влечёт и нежит, и дурманит
Вас этот мир! Он за собою манит.
Про жизнь такую царского графья
Я стал тут слушать песни соловья.
Я не хотел ей лекции читать.
И я решил примерным мужем стать.
1039
И я решил примерным мужем стать.
Часы уж бьют движению подстать.
«Ах, успокойся! Ты не на подоле.
Без умысла. И я по доброй воле».
«Ишь ты, жена! А вся обнажана».
«Не виновата я! Я тут одна».
«Признайся, муж твой, где в такой момент?
Поворотись-ка! Дай твой оргамент».
Распутин этот, мать такую чтоб!
И даже поп, что гладил крутость поп.
Погибло столько радостных людей
Под разным видом партий и идей.
Я знать хочу, как сей устроен мир!
И я хочу войти в тепло квартир.
1038
И я хочу войти в тепло квартир.
А ты, мадам, что прячешься в сортир?
Но мне природой многое дано.
Я не Дидро-Фонвизин, не Гуно.
И не глупей я вашего графья.
Чем хуже я, чем царская семья.
Он затанцует танго и чарльстон
Под скрипок плач, виолончелей стон.
Да и изучит звуки мандолин.
А будет сын, то будет не один.
И станет он князьям вельможным вровень
Слияньем крови и сдвиганьем бровей.
И не верти ты жужлою своей.
Я нужен ей. Кому? Мечте моей.
1037
Я нужен ей. Кому? Мечте моей.
Ты поддавай мне жужлою своей.
И всё ж придётся мне тебя касаться.
Вертись, крутись и пробовай кусаться.
Иван и Марья встанут на крови
Без лишней боли с помощью любви.
Сумел узнать, зачем освобождался,
Уж тут любой, кто в очередь дождался.
Утешив всех кухарок наважденья,
Ты и продолжил путь освобожденья.
Перевернёт и снова изогнёт
Она тебя за весь твой царский гнёт.
А матросня в твоей шумит квартире.
Не одинок и я в подлунном мире.
1036
Не одинок и я в подлунном мире.
Поддай-ка ты, мамзелька, и пошире.
Нам будет больно, будет и смешно.
И глазуновит в задницу гуно.
И петипатит царское Фурьё,
Не сняв с себя крахмальное бельё.
Шпицрутенами строгости хвалёной
Уж кнут свистит по заднице холёной.
А то, что труд мой славен, это врут.
Рву цепи я. И уж тираны мрут.
Мне ни к чему вся сущность пролетарья.
Иван да Марья. Служба государья.
Правдивым будь. Таким вот был Моисей.
Ты говоришь мне: «Правду, правду сей».
1035
Ты говоришь мне: «Правду, правду сей».
И, простираясь по планете всей,
Ты и способен мир постичь любовью.
И мы живём надежды тайной кровью.
Зовут нас в пламя новых баррикад,
Язвя весёлый звон огнём цикад.
А то калечат лживостью кумира.
А то врачуют откровеньем мира.
И проникают в сонные умы.
И оттого вот и глупеем мы.
Не избежит уж ни глупец, ни гений
Сих сновидений таинством видений!
Хотя порой и вымыслы ужасны.
О, этот сон! Ну что же, он пристрастный.
1034
О, этот сон! Ну что же, он пристрастный.
Тот мудр, кто скажет: «Глупый я, несчастный».
Но ум куриный свой могу я скрыть.
Мудрец способен истину раскрыть.
Что было раньше в дремлющей тиши,
Уж ты подумай и потом пиши.
Равна ли утка селезня яйцам?
Я обращусь с вопросом к мудрецам.
Нектару пчёл укусы мирных пчёл
Я без сомненья тут бы предпочёл.
Они не смотрят в свод небес с обидою.
Я рыбакам, что на реке, завидую.
Под пенье лир, тем, кто узнали мир,
Я из своих завидую квартир.
1033
Я из своих завидую квартир
Тем, кто под пенье лир глядит на мир.
А на лугу стога стоят толпою.
Уже не ходят звери к водопою.
Реки блестит жемчужное стекло.
С утра мороз. А днём ещё тепло.
По снежной глади в школу едут ранцы.
И вот зима. Уж блещут бумеранцы.
Октябрь срывает с веток календарь.
По берегам рассыпался янтарь.
Желаньем клёнов, безразличьем сосен
Проходит лето. Скоро будет осень.
Восток зажёгся пледом ярко-красным.
День, мне сдаётся, будет очень ясным.
1032
День, мне сдаётся, будет очень ясным.
И вновь заря легла туманом красным.
Судьба любви в резвящихся подростках
Торчит земною порослью в отростках.
И мысль твоя мечтой озарена.
Две капли в душу надо влить вина.
И воском мумий мир не изменить.
И меж веками неразрывна нить.
Спартанский меч и несколько стволов.
Темно в глуби лоснящихся голов.
И ты войди в просторы красоты.
И в ломте сыра в плоскости мечты
Головоломкой в лабиринте дыр
Со мной еда и весь огромный мир.
1031
Со мной еда и весь огромный мир.
А дело в том, что я в глуши квартир
Подумал так: «Альтернативы нет».
И, изменяясь, и рождая свет,
Я и отметил тут живую личность.
И посмотрел на зыбкую статичность,
Что напроч скреплена воображеньем.
А время переполнено движеньем.
Рождаются в мерцающей ночи
Иллюзией бескровные лучи.
Да и Вселенной тоже нужен разум.
Уже совсем заметно было сразу,
Что ближе даль. И медленней скольженье.
Я на реке. Вокруг меня движенье.
1030
Я на реке. Вокруг меня движенье.
Очнулся я. И на душе броженье.
И ядра звёзд на должной высоте
Иллюзионом в дальней пустоте.
Где мумиё в мешках в межзвёздном трюме
Нетленных мумий и границ раздумий,
Там силы звёзд летящих лопастей.
И всё зависит там от скоростей.
Когда едим мы плов и ананас,
Тогда и посещает вечность нас.
Движеньями вся даль испещрена.
Есть и моя тут, и твоя вина.
И в вечности поверхности кривой
Настало утро. Снова я живой.
1029
Настало утро. Снова я живой.
И я качнул кудрявой головой.
Да и мечтой моей преувеличенные,
Моим отрезком жизни ограниченные,
Везде поэты и, конечно, критики,
И дипломаты, воры и политики.
И явные об этом измышления.
Явления, поступки, устремления.
Формации, законы и дидактики.
Времён грядущих замыслы и практики.
Невосполнимыми, к тому ж, и невозможными
Миры казались мне совсем ничтожными.
Свою непогрешимость в услужении
Увидел я в ту ночь в воображении.
1028
Увидел я в ту ночь в воображении
Свою непогрешимость в услужении.
И там у нас погода растуманная.
И льнёт ко мне судьба моя желанная.
Она зовёт в далёкие края.
Астральная попутчица моя.
Что жизнь такая мне судьбой дана,
То в том моя, подумал я, вина.
Меня земная пронизала ось,
Всё в мире изменив и вкривь, и вкось.
В глазок трубы из башни толстостенной
Я посмотрел в глубокий мрак вселенной.
И я взирал с поверхности кривой
На красоты желанный образ свой.
1027
На красоты желанный образ свой
Я и смотрел с поверхности кривой.
Когда нам негде высказать вопросы,
Тогда уж мы и едем на Форосы.
И результат мы прибавляем к сумме,
Произведя голосованье в Думе.
Решив поставить вечных два вопроса,
Я не сходил с фамильного Фороса!
И так велела барыня ему.
Вот потому он погубил Му-му.
Так пусть и мамы нас встречают дочками
И с печенью, с желудками и почками.
Я отдаюсь тебе. И с головой.
И красоты желанный образ твой.
1026
И красоты желанный образ твой.
И я стою с поникшей головой.
Куда ты нас, свобода, завела?
О, времена! О, страшные дела!
Я до сих пор без действия лежал.
А кто-то и вонзил в меня кинжал.
Погиб я ради чьей-то энной жизни.
Да, я убит. Я на своей же тризне.
А жизнь, она и чукче дорога.
При жизни я хочу познать блага.
Башку свою бедовую на грех
Не разбивайте, будто то орех.
Уж дай вам Бог не биться головой.
О, мир, ты, в сути, больше не живой.
1025
О, мир, ты, в сути, больше не живой.
Не дай вам Бог стучаться головой.
Я шёл в штыки на этих и на тех.
Да и на тех, кто нас не для потех
Всех больше любит. Хоть для вас он ноль.
И в том и боль. И тут и алкоголь.
Уж если зуб болит, пусть боль пройдёт.
Так не пойдёт. Так счастье не придёт.
За веру, за царя и комсомол
Всех тех, кто проще всех, в один котёл.
А эти для Кюрицы и Кюрю.
А эти, мол, царице и царю.
Да и раздельных по породе слёз
Не дай вам Бог среди кошмарных грёз.
1024
Не дай вам Бог среди кошмарных грёз
Раздельных и невыплаканных слёз.
Высокой смертью тех, кто коронован,
Я вам скажу, не очень я взволнован.
И царь в подвале в нижнем этаже.
И это проходили мы уже.
В какие сроки, месяцы, года?
О дне грядущем думать нам тогда?
И голова вам больше не болит?
Ах, всё сначала! В общий монолит.
С Фороса или снова на Форос?
Расплывчатый, скажу я тут, вопрос.
«Куда нам плыть?»  -  спросил Эзопа гений.
Не дай вам Бог подобных сновидений.
1023
Не дай вам Бог подобных сновидений.
И много было там иных видений.
Да и пролился дождь из хлебосола
Капустных листьев пряного посола,
Свисавших через балку надбалконников.
Вернее, не дверей, а подоконников.
Неидентичность поведенья в ней
Разоблачу я маревом огней.
И с помощью невиданных наук
Меня поймал озоновый паук.
Нам о правах зачитывает билль
Уж в темноте старуха Изергиль.
И это ведь совсем и не курьёз.
Он ощущался остро и всерьёз.
1022
Он ощущался остро и всерьёз.
Встаёт вопрос. Уж это ли курьёз.
А на рекламе юная Кармен.
Хрипит и стонет мёртвый супермен.
И он в тот миг в историю попал.
И вот уж он не выдержал, упал.
Ах, супермен схватился за карниз!
И уж летят осколки сверху вниз.
Но есть ещё каких-то темы две.
Стреляют в спину, больно голове.
И нет запрета ни на то, ни это.
Вся школа курит. Дым у туалета.
Пять по-французски. Сила поведений.
Жар привидений достигал видений.
1021
Жар привидений достигал видений
В минуты сна и в перерывах бдений.
И не избегнуть нам нравоучений.
Наш орган сей погиб от излучений.
Уж онемел мой безразличный член.
На километр рентген. И у колен
Тогда и мне достанется чуток.
Да и возрос и у Кюри-поток.
И я её, как должное, приму.
Судьба моя судьбе равна Му-Му.
В бездонном мире маленькая гнида,
Плыви, плыви, кочуй моя планида.
Моя ладья, безвременья Икар,
Скользя по волнам, источает пар.
1020
Скользя по волнам, источает пар
Моя ладья, безвременья Икар.
И расцветает, набухая, верес.
Друг другу в уши ввинчиваем херес.
Чтоб в лапти нас нахально обувать,
Не нужно слишком воздух волновать.
Воруют. И тому предела нет.
Вопрос непрост. Но есть один ответ.
Себя любить? Тобой ли дорожить?
Куда нам плыть? И как нам дальше жить?
С пером в руке, да и с ноздрёй в колечке
Уж я плыву опять по той же речке.
Слывя весёлой, смелой и свободной,
Моя ладья скользит по глади водной.
1019
Моя ладья скользит по глади водной,
Слывя весёлой, смелой и свободной.
Всё тем же, что и я, заражена
Кюри, моя подруга и жена.
Я первый в мире этим заражён.
И этим я был первый поражён.
Я разделюсь, меж нами говоря,
Для истины бросая якоря.
И, может быть, под вечер околею.
Но я своих усилий не жалею.
Уран возили в тачке до утра.
Он неизвестен был ещё вчера.
А надомною пролетел комар,
Что и принёс мне радость и кошмар.
1018
Что и принёс мне радость и кошмар,
Уж надомною кружится комар.
Почти у самой зашумевшей рощи
Я на лужайке чьи-то вижу мощи.
Натикало. На счётчик посмотри.
Я говорю: «А ты ли не Кюри?»
И думаю о времени далёком.
Да и молчу в томлении глубоком.
Была уже холодною пора.
Вот мы сидим у жаркого костра.
Он сушит про запас к зиме грибы.
И вижу я хозяина избы.
И я иду по глади шумно-водной.
Уж ночь была невиданно холодной.
1017
Уж ночь была невиданно холодной.
Заря угасла. А над гладью водной
Я слышу, как в кустах звенит малина.
Она в горшке. Играет мандолина.
В губах сжимая аленький цветок,
Девица нежит ручками поток.
И я присел у самой-самой кромки
Знакомой мне до боли «Незнакомки».
И на стене известный всем портрет.
В бутылке водка. Дым от сигарет.
Два огурца надкусаны. Не густо.
Вхожу туда. Там кислая капуста.
Я вижу терем возле двух дорог.
И я проснулся. Я во сне продрог.
1015
И я проснулся. Я во сне продрог.
Я вижу терем возле двух дорог.
И непреклонных кейсов новых Вайсов,
И демократии распущенных Чубайсов
Горячевой на пленуме слезы
Из жил ветвятся ворохи лозы.
И так вот мы историю плетём.
А ведь могли б идти своим путём.
Нет наклонений в прошлое. И дети
Мы неразумные. И это ты заметил.
И такова вот тут моя нужда.
И, может быть, подумал я б тогда,
Что я лежу в грязи без рук и ног.
И я давно б заметить это мог.
1014
И я давно б заметить это мог,
Уж если б я вот так же занемог.
А вот уж к нам приблизилась пехота.
Идти в болото было неохота.
Да не прибавишь броду огороду.
Явленье Сахарова трезвому народу
Нам говорит о том, что мы друзья.
И ничего, подумал с грустью я.
А под ладонью очень горячо.
А, милка, чё? И взгляд через плечо.
И произнёс я: «Ну так чё? И чё?»
И положил ладонь ей на плечо.
Я оставался на мгновенье вечным.
Я буду мудрым, смелым и сердечным.
1013
Я буду мудрым, смелым и сердечным.
Останусь я в мгновенье жизни вечным.
Пока нам есть что есть и есть что пить,
Нам есть резон и доллары копить.
Когда исчезнут выжиги и воры,
То и пройдут меж нами разговоры.
Вчерашний или тот, что был сейчас?
Спросите лучше: «А который час?»
Стал забывать я плещущие воды.
Не надо нам, взирая в неба своды,
Когда иссякнут пища и вода,
Мечтать о том, что вспыхнет вновь звезда.
Зажглось табло. И путь воззрился млечный.
Кто был любим, тот и остался вечным.
1012
Кто был любим, тот и остался вечным.
Зажглось табло. И путь воззрился млечный.
Любя, желая, радуясь, скорбя,
Старайся быть достойною себя.
Давайте жить, пока в нас сердце бьётся.
Ведь ничего уж нам не остаётся.
Как был он сброшен с гордости высот,
Лет уж прошло с тех пор почти пятьсот.
Он там положен с Ренессансом вместе.
Ах, нет! Лишён он был коня и чести.
И вот уж он и вышел вновь в поход.
И всё он тот же странник дон-Кихот,
Что был любим и мной. И был он вечным.
Зажглось табло. И путь воззрился млечный.
1011
Зажглось табло. И путь воззрился млечный.
Кто был любим, тот остаётся вечным.
Не закрывайте перед нами бездны.
Великий космос, будьте так любезны.
Не изобрёл и ловкий Люцифер
От нетерпения, увы, особых мер.
Ах, этот космос!.. Но и он молчал.
Всего концов, да и всего начал.
И ничего нет вымысла съедобней.
Представить в виде мысли жизнь удобней.
Тепла её неповторимых рук
Безмерно длится этот чудный звук.
И день уж нам пригнать готов дрезину.
И я попал в безвременья корзину.
1010
И я попал в безвременья корзину.
Век растянул стремления резину.
Как в воду, в вечность спрятаны концы.
Поступки наши, времени гонцы,
Уж незаметней траекторий пуль,
Ничтожно малы, менее чем нуль.
А жизнь  -  она и ваша, и моя.
И в этом весь укор небытия.
И через призму вечности глядит
Судьбы моей безвременья бандит.
Нас уносили говоры и речи.
И поглощали проводы и встречи.
А времена захлопывали пасть.
Хотелось встать, взбеситься и упасть.
1009
Хотелось встать, взбеситься и упасть.
Но времена захлопывали пасть.
Когда Ромео девочку джульеттит,
Уж вот тогда и возникают дети.
И нет любви без полового акта!
О, сколько такта у простого факта.
Чем положить её же на кровать,
Её куда трудней завоевать.
И он поступком нежности явлён.
Ах, дон Кихот! Ты чувством наделён.
В твоих глазах твои мечты горят.
Да и желанья выстроились в ряд.
Я, повалившись вместе с ней в корзину,
Тут стал тянуть холодную резину.
1008
Тут стал тянуть холодную резину
Я, повалившись вместе с ней в корзину.
Что для любви она сотворена,
Её ли здесь заслуга и вина?
Гармонией уже ненужных дум
Она мне мутит мой горячий ум.
Стройна, нежна, воспитана и страстна.
Уж такова она. Она прекрасна!
Хотел её я мысленно обнять.
Не стал пред ней колен я преклонять.
Прекрасную, склонённую к Адаму,
Свалил я в яму. Там я вижу Даму.
Красавица. Чтоб в голову попасть,
Душа зашлась. Я вырвал чью-то пасть.
1007
Душа зашлась. Я вырвал чью-то пасть,
Боясь в полёте вздрогнуть и упасть.
Ваш дух был в сладость неги погружён
Воспоминаньем не блудливых жён.
Уж помечтав о яме долговой,
Я погрузился в тучу с головой.
Задумался о вечности. Хотя
Я сердцем многотрудное дитя.
А трав уже разносятся дурманы.
Ещё зарёй не сброшены туманы.
Смеясь и погружаясь в бездну вод,
Сервантеса толкали в небосвод.
Гирлянды чувств изнеженные гарью,
Скользят по вдоль движенья лёгкой тварью.
1006
Скользят по вдоль движенья лёгкой тварью
Гирлянды чувств изнеженные гарью.
Стремились мы к определенной цели.
И как певица, то бишь Гвердцители,
Мы выпускаем светлого коня
В бегущего по времени меня.
Создатель строф небесных лапсердоций
Он был в плену углубленных эмоций.
Тот, кто увидел светлый лик весны,
Уж восстаёт из вечной глубины.
О том, что чушь писательница порет,
Об этом уж с тобой никто не спорит.
На дне реки, у самых камышей,
Десятки пар ветвящихся мышей.
1005
Десятки пар ветвящихся мышей
На дне реки у самых камышей.
И люди любят рюмочку вина.
И это разве только их вина?
А всё, что я придумал здесь  -  пустое.
И в том и объяснение простое.
Мысль утекает талою водой,
Как анекдот, что с длинной бородой.
Размеренность мы разведём руками.
А капля постоянства точит камень.
Мешала мне надломленная стать
И помечтать, и от забот устать.
В заботах жизни, образуясь тварью,
Порою жгла меня усталость гарью.
1004
Порою жгла меня усталость гарью
В заботах жизни, образуясь тварью.
И я к тебе безропотно иду.
И уж меня сосед зовёт к труду.
Вселенской тайной жизни бытия
Поверить был готов тогда и я.
И ищем мы таинственный ларец
Небесной мглы, влетая в град-дворец.
Да и спешим подуть на свет свечей.
И вот в ночи опять журчит ручей.
В безумстве страсти одинокий бес
Всё ловит нас приманкою небес.
А ты спросил: «Ну, ты не Дульсинея?»
А я молчала, со смеху синея.
1003
А я молчала, со смеху синея.
И ты спросил её: «Ты Дульсинея?»
А сам я рос как пальма средь болот
Болезненного вдохновенья плод.
Придуманный, печальный и наивный,
Тот образ, что в тебе святой и дивный,
Невольный раб бесхитростной мечты.
И всё ж умён я был. А глуп был ты.
И у тебя с приветом голова.
И за тобою движется молва.
И был ты мужем с детскою душой.
И ключ любовный твой куда большой.
И хоть объём тут, в сущности, не важен,
Ты подбирал к нему размеры скважин.
1002
Ты подбирал к нему размеры скважин,
Хоть и объём тут, в сущности, не важен.
Душою прям, мечтой обеспокоен.
И всех своих поступков ты достоин.
И ты, к тому ж, куда хорош собой.
И не аскет ты, и не голубой.
Но ты сторонник чувств не по годам.
Ты не растлитель юношей и дам.
Не наркоман, да и не алкоголик,
Не молодой, не старый, не католик.
И православный ты, и иудей.
Планеты всей ты кладесь для людей.
Герой Испаний, Франций и Италий,
Ты разложился на шестьсот деталей.
1001
Ты разложился на шестьсот деталей.
Ах, уж довольно! Смерть прочнее стали.
Не тот спасён, кто в битве уцелел.
Не тот голодный, кто с утра не ел.
Не в том почёт, кто в гильдию попал.
И не погиб и тот, кто в битве пал.
Не губит душу нежности укол.
Не тот раздет, кто по причине гол.
Не отравляет праведника яд.
Не убивает откровенья взгляд.
Щедра мечты дарящая рука.
Не властны над героями века.
Ты возвратился гордый и большой
В мужья к подруге с верною душой.
1000
В мужья к подруге с верною душой
Ты возвратился гордый и большой.
И был ты страстный баловень времён.
И был осмеян, то бишь вознесён.
И ты ценил свой образ дон Кихота.
Так отличай признанье от почёта.
А кто хотел, вот тот и преуспел.
Кто духом смел, тот многое успел.
Дерись. Живи. С недугами борись.
Смирись с судьбой. А с ложью не мирись.
И дух ты свой мятежный укрепи.
Ах, отдохни, да и иди поспи.
Ты был готов из-за любви большой
В мужья к подруге с верною душой.
999
В мужья к подруге с верною душой
Ты был готов из-за любви большой.
Печален ты. И, я б сказал, ты жалок.
Тебе досталось и камней, и палок.
И ты о чём-то важном говоришь.
Бормочешь что-то. Взглядами горишь.
Склонился над могилами отцов.
И умник ты, и вечный враг глупцов.
Тут дурно стало старцу гордецу.
И вот уже подъехал ты к крыльцу.
С разбитою поленом головой
Домой вернулся ты едва живой.
Кто обладал бесхитростной душой,
Тот и готов на подвиг был большой.
998
Тот и готов на подвиг был большой,
Кто обладал бесхитростной душой.
От сладкой муки капелька мечты
Уж не исчезнет в мире красоты.
Слезу кусочком ситца утирая,
Живи, мой друг, нигде не умирая.
И славен будешь ты во все года!
Твоя близка обилия страда.
И был всегда ты занят нужным делом.
И не ослаб ты духом, да и телом.
Борясь со злом, ты оказался нижним.
В жестокой схватке ты боролся с ближним.
Тот, кто в себе нелепицу изжил,
Поверил в то, что он добру служил.
997
Поверил в то, что он добру служил,
Тот, кто в себе нелепицу изжил.
Ты раскрывал анналы красоты,
Мир наполняя перлами мечты.
Ты возвышаешь жизни ремесло,
И веришь в то, что побеждаешь зло.
Зажал ты сердце слабою рукой,
Не понимая глупости людской.
Ты воспылал в костре любви и чести,
Не признавая подлости и лести.
Ты разжигал стремления мечты
Гармонией высокой красоты.
Ты верил в то, что есть предел страдания,
Не отвергая сложность мироздания.
996
Не отвергая сложность мироздания,
Ты жил, в себе лелея ожидания.
И всех, как мог, ты этим насмешил,
Тем, что достичь гармонии решил.
Ах, бесполезны все твои стремления.
Они рождают в сердце сожаления.
Собрался ты решительно в поход.
О, рыцарь чести! Славный дон Кихот!
Ты защищал убогих и униженных.
И ты, как мог, оберегал обиженных.
Тебя терзало это злое воинство.
И в этом вот и все твои достоинства.
Каким ты это время полюбил,
Таким ты был, и не был, и не был.
995
Таким ты был, и не был, и не был,
Каким ты это время полюбил.
Где скверну видишь, ты туда и мчись.
Не горячись, от зависти лечись.
Она, душа, и в теле хороша.
И есть в тебе горячая душа.
Так отличай ты рай от преисподней.
Наряд есть внешний, есть наряд исподний.
На чьём лице достоинства печать,
Ты научись мгновенно замечать.
Мир превращён в общественный сортир.
Не изменить ничтожный этот мир.
Оставь, о дон, печали и рыданья.
Лети макушки вдоль вовнутрь созданья.
994
Лети макушки вдоль вовнутрь созданья.
Забудь свои ты вечные страданья.
И духи уж тебя не одолеют.
И боги там скитальца пожалеют.
В печальный свой, но милый сердцу дом,
Ты возвращайся, о, великий дон!
Тебе уж там в любое время рады.
Там по ночам ты слышишь серенады.
Там, потеряв любовь, не ставят стелы
В краю весёлой жгучей тарантеллы.
В стране любви и рыцарей в дерьме
Там каждый случай, как сюрприз зиме.
Шёл страшный век. Но скоро выпал снег,
Многоголосых усмиряя бег.
993
Многоголосых усмиряя бег,
Шёл страшный век. Но скоро выпал снег.
И дух твой отступил тут, наконец,
Почувствовав мучительный конец.
Такая вот случилась с парнем шутка.
Писать об этом уж сознанью жутко.
Он два куска пытался вместе сжать,
И вынужден был ползать и визжать,
Мечом на эти части разрублённой
Той ожиревшей задницы холёной
Соединить куски не мог никак,
Глаза тараща, бывший весельчак.
Насмешник, не сказав ему ни слова,
Вертелся и вертел многоголово.
992
Вертелся и вертел многоголово
Насмешник, не сказав уже ни слова.
Ему, отмстив недюжинным умом,
Наш рыцарь разрубил его на части
За алкоголь, заправленный дерьмом,
В минутном гневе, воспылав от счастья.
Тот на него, кряхтя, опорожнялся.
И над его фигурою склонялся.
Уж преуспев насмешника рассечь,
Он обнажил свой старый ржавый меч.
Не понимая, в чём его вина,
Тут наш герой воспрянул ото сна.
Иной спешил опередить коллег,
Переходя сквозь прочих на ночлег.
991
Переходя сквозь прочих на ночлег,
Иной спешил опередить коллег.
Штаны с себя вот только я сниму.
И почести я тут отдам ему.
Уж мы концов ему не пожалеем.
Кропи его. Полей его елеем.
И он кричал: «Ах, ах, ещё, ещё!»
Да и ему склонился на плечо.
Приёмы рукопашной шпанской школы.
Со всех сторон удары и уколы.
Сидеть в дерьме, на всё вокруг дивясь,
Сплетаясь с ним в невидимую вязь.
И стоило всё это дорогого.
Один из них рождался из другого.
990
Один из них рождался из другого.
И стоило всё это дорогого.
И он тут был и вывалян в дерьме.
Ещё мы видим третьего в ярме,
В которое подмешано оно.
И пьёт он это горькое вино
В позолочённой царственной посуде.
И яства тут ему несут на блюде.
Его и обесчестили дерьмом,
Ах, не с его ли яростным умом!
Тут в грудь его как будто влили лаву.
И награждён наукой он на славу.
Да и отмечен скорбью в простоте.
И искрежечен в вечной пустоте.
989
И искрежечен в вечной пустоте.
И искалечен, и разбит в мечте.
И грудь его в навозе и в слезах.
Несутся стоны. Слёзы на глазах.
Вдали пасётся старый хромый конь.
Вся от навоза мокрая ладонь.
Бока болят, и дурно голове.
Сам еле жив он. И лежит в траве.
На небе звёзды. Звёздной ночь была.
И он проснулся около осла.
Да, ты любил жестокий этот век.
Ты верил людям, мудрый человек!
Кто на Земле был женщиной отмечен,
Тот был градилен, движим и беспечен.
988
Тот был градилен, движим и беспечен,
Кто на Земле был женщиной отмечен.
И верил ты ли вечной красоте?
Как прожил ты? Служил ли ты мечте?
Ты расскажи про прежние успехи.
Снимай-ка ты скорей с себя доспехи.
Мы слышим звук его весёлой песни.
И вот уж он, звучащий в поднебесье,
Тот чудный голос. А на Санчо панчо.
И весел он, неутомимый Санчо.
Идальго тут. И с ним, конечно, Панса.
И снова наблюдаем мы испанца.
Мир продолжался в трепетной мечте
Вечерней краской в светлой красоте.
987
Вечерней краской в светлой красоте
Мир продолжался в трепетной мечте.
А под добрейшим женщина была.
И подарил он ей тогда осла.
Проказник грешный, чья судьба чревата.
И думал Санчо, глядя виновато:
«Ах, нет осла уж около меня!»
И вновь дорога. И глазок огня.
О, меченосец верный Дон-Кихота!
И думал Санчо: «Спать уж мне охота».
О, рыцарь грусти, вечный мой кумир!
Достоин ли тебя сей грешный мир.
Заметим тут, что скоро грянет вечер.
Ах, кто любил, тот вечностью отмечен!
986
Ах, кто любил, тот вечностью отмечен!
Заметим тут, что скоро грянет вечер.
И каждый думал: это ли не рай?
Они проснулись. Видят… Там сарай!
И тут иное приключилось чудо
Вселенской волей бьющей ниоткуда
Заколебался яркий свет свечей
Меж временной извечностью лучей
В просторах мира трепетных одежд.
Но не исполнен был простор надежд.
Хотя, по сути, тут и нет тепла,
Она его по запаху нашла.
В раю он тоже был судьбой отмечен.
Кто мог любить, тот и остался вечен.
985
Кто мог любить, тот и остался вечен.
О, рай земной! Для нас ты не беспечен.
С кем приключилось вот такое чудо
Вселенской волей бьющей ниоткуда.
И вот она пришла к нему тогда.
И в рай её впустили без труда.
Сказали так: «Так то ж другое дело!»
Увидев в совершенстве это тело.
И в рай они явились без одежд.
И всё же нет немыслимых надежд.
Да только вот туда летят без тела.
Но и она попасть туда хотела.
Кто был желаньем в юности отмечен,
Тот и с годами был в мечте замечен.
984
Тот и с годами был в мечте замечен,
Кто был подобным в юности отмечен.
И ароматы райские вдыхая,
И по любви утраченной вздыхая,
Трепещет, замирая в дряхлом теле,
Душа едва живая. Еле, еле.
Но ты в любовь загробную поверь.
Ты за собой скорей захлопни дверь.
Все будем там. И трепетной рукой
Отринем всё, что связано с тоской.
И там они любовь свою познали.
И свет грядущей жизни осознали.
И вот они дневник перелистали.
Ах, как мы с вами в юности блистали!
983
Ах, как мы с вами в юности блистали!
Но всё проходит. Чувства улетали.
Пусть там решают, у небесных врат,
Кто был ей муж, а кто был сват и брат.
И правнук их попал в такой же плен.
Лобзанья у раздвинутых колен.
И тут они познали неги эти,
Когда с годами выросли их дети.
Любви нетленной обретая рай,
Их дети тоже бегают в сарай.
И вдруг заметил он, что всюду дети,
Фиксируя в себе мгновенья эти.
Они тогда дневник вдвоём вели
О том, что красотою извели.
982
О том, что красотою извели,
Они тогда вдвоём дневник вели.
Они вписали в общий свой дневник
Двоим желанный между ними миг.
Всё то, что с ними там тогда случилось,
Уже потом вторично приключилось.
Такой любви порой бывает власть!
В них возбуждалась чувственная страсть.
Взаимной неги, жертвуя усами,
Он пожелал и ей под небесами.
А вот и тот заброшенный сарай.
Живя волненьем, грезился им рай.
Они минут счастливых не считали.
И друг для друга с нежностью блистали.
980
И друг для друга с нежностью блистали.
Да и минут счастливых не считали.
Ещё один заброшенный сарай.
И, оставляя свой семейный рай,
Ушли тропинкой сквозь прохладу сада.
А ведь идти к супруге тоже надо.
И пронесутся в радости года.
И память сохранится навсегда.
Она-то в сердце сразу и поселится.
Иная так пред вами ловко стелется.
И не боится Бога и мужей.
Есть женщины подобия ужей.
Такая вот весёлая охота.
Ну, а о прочем думать не охота.
979
Ну, а о прочем думать не охота.
Такая вот весёлая охота.
Он понял, что другой не знал нежней,
Как только поселился сердцем в ней,
В неё как можно глубже проникая.
«Красивая!  -  сказал он.  -  Ах, какая!»
И в то же время гладит деве попу.
И смотрит он туда, через Европу.
И снова Рок их к действию зовёт.
И мягкий ей погладил он живот.
И он глядит, как с ним сливалась дева,
Сквозь дырку захудалой крыши хлева.
И видит там с луною небеса.
Такие вот случались чудеса.
978
Такие вот случались чудеса.
А уж вверху разверзлись небеса.
Да и затем простился с нею он,
И с радостью закончил моцион.
Ах, только бы успеть ему к обеду!
И вот уж он тут празднует победу.
И всё, что он в походе накопил,
Он и вложил мгновенно в нежный пыл.
А то вот, что везде с восторгом ждут,
Не возвратить ему. Года идут.
Вокруг неё обёрнутого Санчо,
Красавицей, что и разгрызла панчо,
Вершится жизнь, и радуясь заботам,
И отдаваясь будничным работам.
977
И отдаваясь будничным работам,
Так жизнь вершится, радуясь заботам.
Всё тех же дам бальзаковских годов,
И опытных испытанных задов
Хозяек неподдельно белых шеек,
Что и кружились около скамеек
Совсем ещё безусых молодцов,
Им верных сердцем преданных юнцов.
Дымилась и дразнила взгляды вдов
Красавица бальзаковских годов,
Забыв на время мужа-рогоносца.
И тут, под тучным брюхом меченосца
И умолкали ночи голоса.
И землю облегали небеса.
976
И землю облегали небеса.
Вдали зари дымилась полоса.
Он думал: «Сплю я? Или я уснул?»
А Санчо Панса слушал ветра гул.
И свой довольно тёпленький кинжал
Он глубже в лоно неги погружал.
И чувствовал себя почти кричащим.
И торопился. И всё чаще, чаще
Гнездился там кудрявый соловей
У девы, что всех жаждущих резвей.
И Санчо погрузился в волоса.
Вокруг звучали птичьи голоса.
И мир разверзся на четыре мили.
Бездонный этот мир они любили.
975
Бездонный этот мир они любили.
И наши предки жёнам не грубили.
Такой вот зная прелюбезный рай,
Тут хоть живи, а хочешь умирай.
Да и к нему, и под него, нырнула.
И тут она взволнованно вздохнула.
И стал он класть красотку на кровать.
И стал её поспешно раздевать.
И чувствовал, что уж встаёт химера.
Была она шикарного размера.
И уж ему спокойно не уснуть.
И видит он прелестнейшую грудь.
И расстегнул он тут на блузке брошь.
И без мечты он был куда хорош.
974
И без мечты он был куда хорош.
И он сорвал, волнуясь, с блузки брошь.
И смертный бой. Честь старцу дорога.
Он вызывает мнимого врага.
И меч он тычет сквозь пространство стога.
А по утру опять пред ним дорога.
Продолжен путь бесцельного похода.
Уснуло всё в округе до восхода.
Часть отдаёт своей убогой пищи
Тут уж ему какой-то юный нищий.
И он его жалел взаимно сам.
А мир был на съеденье отдан Псам.
И Дон-Кихота духи невзлюбили.
Шёл Козерог. Его ногами били.
973
Шёл Козерог. Его ногами били.
Не о тебе ли в зычный в рог трубили?
Идальго с ним. Он грустен, как вначале.
Он в непреклонной рыцарской печали.
И Санчо Панса движимый пешком.
Струящиеся мысли ручейком.
Уж вот перо гусиное в черниле.
И что нам остаётся? Только смех.
Но и его уже похоронили.
Надежда умирает после всех.
Вот он опять выходит на охоту.
Так возвратимся снова к Дон-Кихоту.
Кто не считал, что этот мир хорош,
Тот без любви мечту не ставил в грош.
972
Тот без любви мечту не ставил в грош,
Кто не считал, что этот мир хорош.
Тех, кем вчера был сам жестоко бит,
Спасаешь ты от боли и обид.
Тебя и не достоин этот мир.
О, бедный рыцарь! Славный мой кумир.
И сам в себе ты многое изменишь.
Ты Дон-Кихот. И всё ты переменишь.
Тот не по той дороге вечно скачет,
Кто от обиды, не таясь, заплачет.
И всё он тут старательно изменит.
И Дон-Кихот всё в мире переменит.
Всяк тот, кто был воистину хорош,
И без любви мечту не ставил в грош.
971
И без любви мечту не ставил в грош
Всяк тот, кто был воистину хорош.
Испытывает гордые народы
Природа человеческой породы.
Звенят дожди и звонкие монеты.
Летит вселенная. Летят планеты.
А жизнь сгибает всякого и всех.
Клокочет смех бессмысленных утех.
На безысходность цели намекало
Коварство лжи, да и во мгле мелькало.
И он кому-то строил козью рожу.
Он праздно жил. Жил тем, что нежил кожу.
И чем он жил, тем был он и хорош.
Тут каждый всё отдал бы ни за грош.
970
Тут каждый всё отдал бы ни за грош.
Уж мир таков. И думал он: «Ну что ж.
Злорадные вокруг мелькают лица.
И всякий беззаботно веселится.
И все его надежды в бездну канут.
Ах, как жестоко он мечтой обманут!
И уж печаль его коснулась губ.
Об этом он расскажет, стукнув в пуп.
И тут по кругу умолкают речи.
Он понимает важность этой встречи.
И с женщиною он не многословен.
И вот уж видит он, что час не ровен.
Душа его трезва, да и жива.
Она свои тут требует права.
969
Она свои тут требует права.
Ликует в нём душа, пока жива.
Он Дон-Кихот, он рыцарь небывалый.
Землетрясенья, бури и обвалы,
Вулкан воззри доселе мирно спящий,
Грозу верни, тайфун пришли слепящий,
И смерч ему из тучи вызывай,
Врагов ему скорее подавай.
И не о том он вычитал из книжки.
Ан нет. Неправда. Выше он интрижки.
И здесь уж он и разберётся с бабой.
Он не считает даму сердца слабой.
Такое он свершить ещё сумеет,
Какое состояние имеет.
968
Какое состояние имеет,
Такое он ещё свершить сумеет.
И он ей скажет: «Видишь, я крутой!»
А век идёт жестокий и пустой.
Она возложит, взгляд родив в нём бравый,
Рукой прелестной лечащие травы.
Скрестит он меч свой, грудь подставит ранам,
И в бой войдёт с обидчиком-тираном.
Да, Дон-Кихот, он тощий и большой.
Богат он ростом и широк душой.
И рядом с ним оруженосец Панса.
И в нём душа по-прежнему жива.
О странностях великого испанца
Тут даже трудно выдумать слова.
967
Тут даже трудно выдумать слова.
И в нём душа по-прежнему жива.
И уж с седла выпрыгивает он.
Ему она отвесила поклон.
И перед ним красавица живая.
Душа в нём хочет жить, не унывая.
Звенит простор. И всем конец проблемам!
Стучат копыта. И лишь блюдом-шлемом
Мелькает даль. И он в движенье скором.
И Дон-Кихот тут и предался шпорам.
С прекрасным бюстом в бёдрах вся гранит.
И образ юный спутника манит.
Той ночи образ, что во мраке реет,
И не осветит он, и не согреет.
966
И не осветит он, и не согреет,
Тот образ ночи, что во мраке реет.
И не боится бед он и мучений.
И он не спит. Он жаждет приключений.
На сеновале в нижнем этаже
Уснуть на веки хочет он уже.
И пить ему, и есть ему охота.
И не зовут к уюту Дон-Кихота.
В окне горят три тонкие свечи.
Крутясь, скрипят две мельницы в ночи.
В своём тряпичном крошечном седле
Заснул уж Санчо тихо на осле.
Блестящий месяц, покровитель ночи,
И тычет тем, чем и когда захочет.
965
И тычет тем, чем и когда захочет,
Блестящий месяц, покровитель ночи.
Коварные ведёт он разговоры.
И каждый там хихикает в затворы.
И уж собрался праздничный народ,
Да и предстал покорным у ворот.
Пройдя эфир и зыбких далей сушу,
Изранив плоть, да и спасая душу,
Он в лик врага в сраженье улыбнётся,
И губ он тут красавицы коснётся.
И уж любить и жить ему охота.
Там ждут его. Скитальца Дон-Кихота.
И колокольчик времени звенит.
Да и мороз уколами манит.
964
Да и мороз уколами манит,
И колокольчик времени звенит.
И в чувстве он своём неколебим.
Звезда любви над ним встаёт сквозь дым.
И пятаков он всем дарует медных.
И вот в пути он защищает бедных.
Не зря он шёл в решительный поход.
Таков он, рыцарь. То бишь Дон-Кихот,
Поверил он из книжек старым сказкам.
И он, бедняга, тут поверил ласкам.
Он видит вас, зари вздымая щит.
И всё, что там в дремоте трепещит,
Ему сулит улыбчивые очи
Во мраке синей и бездонной ночи.
963
Во мраке синей и бездонной ночи
Судьба ему сулит живые очи.
И слабое его сознанье мутит
Испанка, что над бедным старцем шутит.
А у костра пылает жар ланит.
Заря его тревожит и манит.
Быка пекут под небом быстротечным,
Под звёзд мельканьем траурным и вечным.
И видит сон он, как на вертеле
Уснули горы в предрассветной мгле.
Глаза его небесных средоточий
Горят как будто ярких два огня.
Во мраке ночи мгла терзает очи.
О, чудный мир, уж ты возьми меня!
962
О, чудный мир, уж ты возьми меня!
Вот там, вдали, он видит два огня.
Свалял уж он, как видно, дурака.
Ах, жалко всё же стало старика!
И пожелаем мы ему удачу.
На нём доспехи. И берёт он клячу.
И видит он тревожный мир оттуда.
А что там здраво, да и что там худо,
Про прежних битв жестокие уроки
Он изучает брезжащие строки.
Взяла роман дремавшая рука.
И началось всё, впрочем, с пустяка.
Занудою и букой смотрит мир
Сквозь груду невозможных тёмных дыр.
961
Сквозь груду невозможных тёмных дыр
Занудою и букой смотрит мир.
И так живём мы в створках государства.
И из коварства возрастали царства.
И изменить такое невозможно.
И всё, что правда, для кого-то ложно.
И честь в нём оживляет нежный взор.
На голову его падёт позор.
А вот доспехи. И надел он блюдо.
Да и встаёт. Вот старая посуда.
И чести тут пора и околеть.
А клевета плетёт измены плеть.
Кому-то встреча чести с клеветою
Покажется, быть может, пустотою.
960
Покажется, быть может, пустотою
Кому-то встреча чести с клеветою.
Он был не фат, не плут, не фон барон.
Помочь ему хочу, уж если он
И изгнан был из общества и света.
И был осмеян он и оклеветан.
А кто-то был не выписан на бал.
И в это время кто-то погибал.
Обидеть он, конечно, не хотел
Того, с кем пил, с кем спал, того, с кем ел.
Он и не ждал от времени прощений.
Он не сидел во мраке помещений.
Он наблюдал свой мир не из квартир.
И был не мил ему угрюмый этот мир.
959
И был не мил ему угрюмый этот мир.
И он взирал на всё не из квартир.
Там, в лунном свете озера свечи,
Он и скрестил с обидчиком мечи.
И отведу я от него беду.
Иду у всех к нему я на виду.
Я выхожу в решительный поход.
Ах, как печален славный Дон-Кихот!
И не живёт он нехристью продажною.
Живёт он жизнью рыцарской, отважною.
И тем себя от гибели спасёт.
И свет он свой с собою унесёт.
Он обречён всю жизнь прожить мечтою.
И мир познал он вкупе с красотою.
958
И мир познал он вкупе с красотою.
И он там выпьет истины настою.
И озадачит линию планет
Во времени, которого и нет.
Кочует жизнь, меж звёздами гуляя.
А, в самом деле, мир осуществляя,
Рождая плод космических забот,
Недвижность сфер, непостижимость вод,
Своё несёт незыблемое бремя,
В нас постоянно поглощая время.
А время бьёт по клавише пустой.
О, мир! Не ты ль поставлен на постой.
И уж, пригубив истины настою,
Я всё познал в единстве с красотою.
957
Я всё познал в единстве с красотою.
И я пригубил истины настою.
Да, я стремился к нетерпенью плазм.
Ты веришь в это?.. Это был оргазм.
И здесь прочёл я целый ворох книг.
И вдруг подумал: «Жизнь, ты мой дневник».
Я цепенел, взирая удивлённо
В небесный свод довольно утомлённо.
Достичь того, что было мной желанно,
Стремился я, стремился неустанно.
Да и запел старинный я романс.
И тем приблизил невозможный шанс.
Сообразив, что я тебя не стою,
Я выпил рюмку терпкого настою.
956
Я выпил рюмку терпкого настою,
Сообразив, что я тебя не стою.
И ты со мной тогда не стала жить.
А я тебе готов был услужить.
Я принесу всем людям напоказ
О том желанье устный мой рассказ.
Перемешав всё с вымыслом и ложью,
Я и развею даль по бездорожью.
А что я вижу, я приму на слух,
Витающее как вселенский дух.
Конечно, кроме тела моего.
И ничего. И больше ничего.
Да и твоя модель там сути мира,
Где и моя угрюмая квартира.
955
Где и моя угрюмая квартира,
Там и твоя модель строенья мира.
Не в состоянье мы мешать друг другу,
Вот так оно идёт у нас по кругу.
Перенося по воздуху пыльцу,
Шарообразность близится к лицу.
Потом её в вазон интерпретируют.
А там уже частично имитируют.
Там, где земную почву продают,
Нам на экране радость подают.
И что ещё там вкусного на блюде?
Не знаю я. Спаслись бы только люди.
И я подумал: «Продолжатель рек».
А он сказал: «А кто такой Бурек?»
954
А он сказал: «А кто такой Бурек?»
А я спросил: «Он продолжатель рек?»
И не нужна мне рюмочка без тоста.
Ведь всё так просто. Я такого роста.
И я мешать ей в деле том не буду.
Заря, блеснув, уже течёт повсюду.
Он был печален, наг и без имён
Первоначальной радостью времён.
Свои открыв восходу утра очи,
Пространством ночи из последней мочи
Пирог вселенский пожелал он печь.
И вздумал лечь, и выбросил картечь.
Во мне увидев друга и кумира,
Он мне сказал: «А хочешь в бездну мира?»
953
Он мне сказал: «А хочешь в бездну мира?»
Во мне увидев друга и кумира.
Причин, созвучий, чувств и умозрений,
Минут, влияний, догм, мировоззрений,
Надёжд, сомнений и погоды ленной
Он жаждал видеть и во всей вселенной.
И понимал он: это всё не в счёт.
То, что течёт, не сохранит учёт.
Всесущим, многотрудным и высоким,
Неведомым, непонятым, далёким,
Нездешним и, притом, необычайным
Сигналил нам он вымышлено тайным.
И заключил: «Пошёл холодный снег».
А я тут предложил ему ночлег.
952
А я тут предложил ему ночлег.
Да и увидел, как кружился снег.
Грозящих истин разгрызая кость,
Напротив, прямо или наискось,
Свои скрывая явные черты,
Я обхватил бездонность пустоты.
Помыслив, выползая из себя,
Я принимал грядущее в себя.
И тут упал я с этой высоты.
Или совсем не прав был там и ты?
Ты духом смел, и опытом уверен?
О том шептал я. Путь мой был проверен.
Кто нам играл об этом тут над ухом,
Тот обладал неповторимым слухом.
951
Тот обладал неповторимым слухом,
Кто нам играл об этом тут над ухом.
Пружиной вечной времени истории
Ты захватил моря и территории.
Того, что ты постиг до Ольги Бриг,
Не отдадут тебе за сердца крик.
Да, он не Цезарь! Он и не Нерон.
И вот теперь он в облаке корон.
И в нём всего важнее было порно.
Шептал о том он долго и упорно.
Да и судьбе он будто покорялся.
Он не варился. И не испарялся.
Войдя в камин, где сразу он сгорел,
Он улыбался и на нас смотрел.
950
Он улыбался и на нас смотрел.
Тот, кто, как я, в борьбе поднаторел.
А в космосе незыблема спираль.
О! Не она ль надумана  -  мораль!
Альтернативой будет только порно
Всему, что основательно и спорно.
И этому нетрудно научить.
Легко без мелкоскопа отличить
Вино от водки, выпивку от пьянки,
И колбасу от хрена и овсянки.
Я отличу, взирая в камыши,
Черты поющей радостью души.
Я обращаюсь к пролетавшим мухам,
И в пустоту прислушиваюсь ухом.
949
И в пустоту прислушиваюсь ухом,
И обращаюсь я к летящим мухам.
А жизнь моя и розная, и цельная.
Понятие, что и бельё нательное,
Во мне сидит, как мысль феноменальная,
Рождая чувство боли номинальное.
И некая пред ней аргументация.
И там опять земная гравитация
Меня ведёт туда, через боры,
Где все моей фантазии пары.
Хотя всё это было и не срочно.
Ах, вымыслом я так поднаторел!
И я подумал: «Всё ли в мире прочно?»
И, улыбаясь, тьму я сердцем грел.
948
И, улыбаясь, тьму я сердцем грел.
Я просыпаюсь. Каин пригорел.
И я кричу. И чувствую во сне:
Моя рука тут тянется к стене.
К твоей стене. И страхи, и химеры.
Идёт борьба за сферы. Нету меры.
И тут ладонью дрогнувшей руки
Я заменяю плоским кругляки.
И будто ем урюк и мандарины.
Мир угодил желаньем под фибрины
Сквозь пролетевший мимо ананас,
Закладывая основанье в нас.
Они опять спешат в ночную вазу,
Размноженные оптикою глазу.
947
Размноженные оптикою глазу,
Они опять спешат в ночную вазу
У основанья маковки ушей,
Выдавливая паузу из шей.
И на носок спокойно наступают.
И нам четыре секи уступают.
Или вот так. Нет, лучше всё же так.
Иначе тотчас всех через косяк.
Не нарушают ли они авмбросим?
Нет, не по восемь. Вот мы их и спросим,
Чем у верблюда, кошки и ужей
Затылок шире, а спина ужей?
Пришельцем не оценено и в грош
То, что ты взял, и чем ты был хорош.
946
То, что ты взял, и чем ты был хорош,
Пришельцем не оценено и в грош.
Такая вот сплошная анимация.
И думал я: «Уж мне ли информация!»
Я слушал эту глупость и робел.
И, исправляя времени пробел,
Там познавал я мудрость за обедом.
И там я и назначен был всеведом.
А изуверность брезжила, летая.
И нас касалась внешность, расцветая.
И вспыхнул в свете меркнущих лучей
И я дизайном радости свечей.
И пригубил я горькую заразу.
Потом я им и объяснил всё сразу.
944
Потом я им и объяснил всё сразу.
И пригубил я горькую заразу.
Я всё тут и расставил по местам.
И это вот тебе зачтётся там.
Касанием своих пытливых рук,
Не много ль я сумел вернуть на круг?
В просторе этом мыслимом и хрупком
Я гордость испытал таким поступком.
И пожелал я всё в себе замкнуть,
Определив дальнейший в жизни путь.
Пофилософствуем и тему сфабрикуем.
Ну, а потом о том и затоскуем.
Тот, кто судьбу оценивал ни в грош,
Был и лицом, да и умом хорош.
943
Был и лицом, да и умом хорош
Тот, кто судьбу оценивал ни в грош.
Мы истины правдивые робяты.
Мы победим. И наши цели святы.
Все будем там. И все умрём в итоге.
Погибнем мы на чьём-нибудь пороге.
Нет, мы лежим у собственных ворот.
И охраняем сад и огород.
И кто стоял недвижимый как слон,
Тот уж серьёзно строил вам заслон.
Себе во благо и другим в угоду
Всяк был силён, кто дрался за свободу.
И всё равно ты не избегнешь лжи.
Ты жизнью от рожденья дорожи.
942
Ты жизнью от рожденья дорожи.
И всё равно ты не избегнешь лжи.
Быть съеденным, но не другого съесть,
О том вот и рассказ решил я весть.
Уж натощак давайте и рассудим.
Куда спешить? Все съеденными будем.
Ах, бесполезен этот вечный бой!
А я желаю ужинать тобой.
И съесть того ты за обедом хочешь,
Уж на кого с утра ты зубы точишь.
И этот ты одновременно тот.
Ты так устроен временем пустот.
И ты про жизнь не беспокойся эту.
Такое не приснится и поэту.
940
Такое не приснится и поэту.
За вечную почти тираду эту,
Пока не стукнут в рожу кирпичом,
Лежи себе и думай ни о чём.
Всё то, что и внимания не стоит,
Уж много ли всё это в жизни стоит?
И совершал я все дела любя.
А вечность мне назначила тебя.
И думал я: «В какой мне впрыгнуть ящик
Из достижений целей предстоящих?»
И отрешенье от ненужных дум
Рождало мой во мне пытливый ум.
Он зиждился на шуме пустоты.
Но есть ещё и символ красоты.
939
Но есть ещё и символ красоты.
Так и замкнулась жизнь на он и ты.
Он призывал постигнуть естество.
И создавал в природе вещество.
Тот, кто и создал эти все созданья,
Он и познал все цели мирозданья.
Отгородившись всяк себе соврёт.
Ну а потом и задом наперёд.
И, побужденья цели презирая,
Всю эту бездну молча попирая,
Фантазия в грядущее летит.
И вот уж обострился аппетит.
И силы нет для творчества поэту,
Где ни тебя и ни другого нету.
938
Где ни тебя и ни другого нету,
Там силы нет для творчества поэту.
В конце концов, нам очень повезло.
Я вижу тех, кому судьба во зло.
Миг восхищенья! И мечты умрут.
Не поменяю я досуг на труд.
Я верю в святость вечных ощущений.
Вникаю в суть я всех предназначений.
Но где-то там давно уж я рождён.
Хотя ещё я сроком обойдён.
Тот, кто уже сумел и умереть,
Он не грешит и в прощлом, да и впредь.
Где не рождённый беспробудно спит,
Вот там вода и в магме не кипит.
937
Вот там вода и в магме не кипит,
Где не рождённый беспробудно спит.
Там дурака за умного сочтут.
Да, там, где там и там, и там, и тут.
И только там все признаки мечты.
И только там и я, и он, и ты.
Чтоб послужить восторженным мечтам,
Там, расставаясь, остаёшься там.
И там твои желания учтут.
И всё, что там, уже оно и тут.
Несут в носилках гнома-короля
И позади шестого и ноля.
Там, где седьмое истинно сырое,
Там дважды два одиннадцать и трое.
936
Там дважды два одиннадцать и трое.
Там, где седьмое истинно сырое.
И, опустивши землю к уголькам,
Под фотографией оставленной векам,
Ты завяжи на память синий бант,
Закончив свой телесный вариант.
Для простоты останемся на ты
С реальностью желаемой мечты.
Для тех, в кого ты истинно влюблён,
Шло время, источая громкий стон.
Ты мёрзнешь как осенний первый снег,
Заснув на век, не замечая бег.
Извне во мне грядущее кипит.
И рот во рту скрежещет и скрипит.
935
И рот во рту скрежещет и скрипит.
Мир двух чудес в одной постели спит.
Тебе моих осознанных сомнений
Достаточно. А мне твоих волнений.
Спеши негодование известь.
И чтоб приблизить к нам такую весть,
Будь не лишён желания его.
Да и любое в мире естество
Дороже нам восторга номинального.
Реальное в ручье феноменального
Сумеет лишь тобою обладать.
Существовать я буду. Буду ждать.
И я дворец из воздуха построю
Там, где гора является дырою.
934
Там, где гора является дырою,
Я там дворец из воздуха построю.
Все ждут моё пожатия руки.
Моя забота это пустяки.
Поют всему живому пасторали
В Европе, в Аргентине. И морали
От Атлантиды и до Средней Азии
Цветут в пылу безвременной оказии.
Так и зачем тогда на свете ты,
Уж если жизнь лишилась красоты?
Мечта и вера. Я любви лишён.
Где сон не сон, там и не властен он.
Где явь не явь, и сон уже не сон,
Там не увидишь радость в унисон.
933
Там не увидишь радость в унисон,
Где явь не явь, и сон уже не сон.
Преображённый в золото сердец
Творец вонзил в безбрежие резец.
Там дышим мы прекрасным существом.
А неживое чувствуем в живом.
И я любви не знал без красоты.
И в пустоте я не достиг мечты.
И жизнь моя проходит в суете.
В пустой мечте нет тяги к красоте.
Не тронет нас земная пустота.
И вечности претит нам суета.
И понял я явление простое.
Ты всё забудь наносное, пустое.
932
Ты всё забудь наносное, пустое.
Мир оживился. Дело не простое.
Что за окном, ромашками звеня,
То это всё и тронуло меня.
Меня земные помыслы гнетут.
В раю я был два раза. Там и тут.
Я в рай попал. И там разбил я вазу.
И вот иду уже я к унитазу.
И оказался там я как в раю.
Я поощрял неопытность свою.
Тот потрясён величием впервые,
Кто вновь увидел ночи заревые.
И верю я в бодрящий душу сон.
И знаю я величие имён.
931
И знаю я величие имён.
И верю я в бодрящий душу сон.
Ах, уж какая ширь, какая гладь!
А время просит лошадь оседлать.
А может, там в конце тоннеля нет?
И там горит непротивленья свет?
А млечных бурь дожди не утихают?
Просторы там, во мгле, не затухают?
И беспредельна ль мира высота?
И широка ли в мире пустота?
Она ль мгновенье в дремлющем эфире?
Ах, красота нужна ли в этом мире?!
Тот не боится встречи с красотой,
Кто с юных лет отмечен был мечтой.
930
Кто с юных лет отмечен был мечтой,
Тот не боится встречи с красотой.
Я на распутье времени стою,
И вижу предков гибнущих в бою.
Или рецепт уже готовых мнений?
Что мне важней? Волненье ли сомнений?
Но надо же и внука искупать!
Я просыпаюсь. Сколько можно спать.
Да и, как прежде, я не высыпаюсь.
Вот снова я, как прежде, просыпаюсь.
Я глубину творения постиг.
И, значит, я желанного достиг.
Тот очарован дивной красотою,
Кто с юных лет отмечен был мечтою.
929
Кто с юных лет отмечен был мечтою,
Тот очарован дивной красотою.
Его люблю я. Это так прекрасно!
Есть что-то то, что мысли неподвластно.
Всё в этом мире утра изначальней,
Покуда ты не стал себя печальней.
И я иду, чтоб внука искупать.
А, выспавшись, я снова буду спать.
Как прежде сплю, как прежде высыпаюсь,
Как прежде ем, как прежде просыпаюсь.
Во сне я голоден и, просыпаясь, ем.
И дружен я с земным небытием.
Так, пообщавшись мельком с пустотою,
Я избегаю вечного застою.
928
Я избегаю вечного застою,
Уж пообщавшись мельком с пустотою.
И к нашим только сразу возвращайтесь.
Растаяли? Не выжили? Прощайтесь.
Спускаетесь? Пожалуйста, спускайтесь.
Ласкаетесь? Ну что ж себе, ласкайтесь.
И прочие моталки и дрыгалки,
Мычалки, керосинки, зажигалки,
Межзвёздные светилки и горелки.
И вижу я далёкие тарелки.
Встречая их, я и возьму чернила.
Любуюсь я лишь тем, что сердцу мило.
Поверишь ты ли долгому молчанью,
Предавшихся тревожному мычанью?
927
Предавшихся тревожному мычанью,
Поверишь ты ли долгому молчанью?
Я много пью, да и не меньше ем.
Я рисовал картину калькой схем.
И неземных, и не небесных тем.
В решеньи их не вижу я проблем.
Подумал я о Лёвушке Толстом.
Да и о том, что будет там потом.
Читатель мой, ты слышишь соловья?
И там, вдали, где будущность моя,
Я слышу шум невидимых былин.
И из глубин я вижу блеск долин.
Я не предался стону и мычанию
И не по цвету, и не по звучанию.
926
И не по цвету, и не по звучанию
Я не предался стону и мычанию.
А остальное как-нибудь приложится.
И нарастёт на голом теле кожица.
Корову можно молча подоить.
Я  -  вот оно, кого не раздвоить.
Я  -  вот оно, кого не разлюбить.
Я  -  вот оно, кого не погубить.
И всё же здесь бывал когда-то я.
Тут мир совсем иного бытия.
И нереально встретить мне химер.
Да и не жду я превентивных мер.
Там, где я слышу, как поёт енот,
Там мрак чернее самых светлых нот.
925
Там мрак чернее самых светлых нот,
Там, где я слышу, как поёт енот.
Совсем нельзя во внешних нечистотах
Терять себя в её земных пустотах.
И я уже последний в мире лох.
И нет меня во времени эпох.
И с головой я врос в сустав предплечный.
И начинался ливень бесконечный.
Я вижу всё в желании благом
Над очагом, куда стремлюсь бегом.
И без небес, без крова и навеса,
Без признаков, температуры, веса,
Мой антипод, переболев эфиром,
В душе уже давно простился с миром.
924
В душе уже давно простился с миром.
Мой антипод, переболев эфиром.
И ничего я больше не читаю.
Летаю я, витаю и мечтаю.
И ем какой-то межпланетный корм.
И чувствую себя в пылу реформ.
Собой я и являю изначально
Всё то, что так трагично и печально.
Ну, а потом я громко закричал
Маразмом незначительных начал.
Их принимаю я душой по-русски
Небесный свет, как пуговицы блузки.
Да и лежу я в полной наготе.
И дыры затыкаю в пустоте.
923
И дыры затыкаю в пустоте.
Да и лежу я в полной наготе.
И мне открылся тут волшебный ящик
В том состоянье, в бред переходящий.
Я вечности дремоты зачерпнул.
И был я пьян. И в тот же миг уснул.
А также и, бесспорно, в идеальном
Влиянье я томился нереальном.
Меж мной реальным и познавшим муз
Одновременно был двойной союз.
Я вечностью безмерно изначален.
В реальности я строен и печален.
Пытался я и подружиться с миром.
И был прощён и принят я кумиром.
922
И был прощён и принят я кумиром.
Да и пытался я сдружиться с миром.
И ничего иного мне не надо.
Пары и звуки, влага и прохлада.
Ещё готов я чувствовать экстаз.
И лишь вложив причёску в медный таз,
Сквозь высоту ответственных сгибаний
В себя вобрал я вечность колебаний.
Мне давит грудь сажень земных пустот
За этой внешней близостью частот.
А там меня и ждёт входная дверь.
И всё я вижу. Чувствую как зверь.
Я вижу вас в нездешней красоте
В предельно зачернённой черноте.
921
В предельно зачернённой черноте
Я вижу вас в нездешней красоте.
И мне явился в это время Бес,
Рождающий волнение небес.
Я отыскал на кончике рогов
Черты далёких южных берегов.
И тут вот я попался на уду.
Да и поверил в радость и нужду.
За бесконечным поиском врагов
Там протекало время вдоль стогов.
Там запрягал я двух кобыл ременно.
И на земле я был одновременно.
Всё это, что земное и родное,
Уж только сон и ничего иное.
920
Уж только сон и ничего иное
Всё то, что там земное и родное.
Посредством связи мира и искусств
Я и влиял на превентивность чувств.
Мой мир души переродился в сгусток
Искусством бороздящихся лангусток.
И понимал я, что люблю тебя.
И долго жил я прошлое любя.
Не ожидай особых перемен.
И наблюдай чередованье сцен.
Не говори об этом факте мне.
Мир появился, видимо, во сне.
Всё поглощал плывущий небосвод,
Упав с телеги даме на живот.
919
Упав с телеги даме на живот,
Всё поглощал плывущий небосвод.
И всё сошлось в единый жизни миг.
И пролилось из мудрых старых книг.
Во внутренний и, вместе с тем, во внешний
Мир потекло всё сквозь простор нездешний.
И получился праздничный пирог.
И выбрал я одну из трёх дорог.
Так не пойти ли мне в ночную смену,
Где красотой я оправдаю сцену?
Мне вас увидеть хоть через окно
Гораздо легче, чем пролить вино.
Меня приводит к мысли всё родное.
И козерог. И ничего иное.
918
И козерог. И ничего иное.
Меня приводит к мысли всё родное.
Вливания в себя креплёных вод
Для нас с тобой естественный исход.
И, как итог, иду я этим полем,
Едва не отравившись алкоголем.
И я отдался радостям еды.
Хотя не ждал уже иной беды.
И с ужином обед мой вдруг и слился.
Беспечно я вчера повеселился.
Не знать бы нам войны и сигарет.
Но это бред! Так в чём же тут секрет?
Я этим вот событием польщён.
И был любим я, понят и прощён.
917
И был любим я, понят и прощён.
И этим я событием польщён.
Средь нас резвились трезвые умы
Всех тех, кто составляют сущность мы.
И я попал снарядом прямо в дот,
И превращён был тут же в анекдот.
Мечты нездешней мной любимый быт
Моим желаньем был слегка забыт.
Меж тем сознаньем и сознаньем этим
Был беспредметен поиск общих метин.
Моей болезни странной в унисон
Проснулся я. А был мне дорог сон.
Тот, кто прощён, был бездной поглощён,
И был любим, и был и отомщён.
916
И был любим, и был и отомщён,
Тот, кто смущён, и тот, кто поглощён.
Покажет проходящий мимо час,
В чём разница меж «нами» и «без нас».
Понятие незыблемое: «мы»
Тут и проникло в души и умы.
И как мне быть, вот так и быть тому,
Что непонятно здравому уму.
Но знал я точно: так тому и быть,
Ему и быть, ему же и не быть.
Уж нам решать насущную проблему.
Так рассуждал я вот на эту тему.
И покраснел я, да и был смущён.
И видел тех я, кем я был польщён.
915
И видел тех я, кем я был польщён.
И покраснел я. Да и был смущён.
Я антипод в парламентах столиц
В сравнении с расплывчатостью лиц.
Меня встречают души населения,
Где по углам округлостей мышления
Я многодетных неженатых Мейджеров
Совсем не хуже. Даже лучше пейджеров.
И я тебя отправлю к туалетику.
Ты всё узнаешь там и про эклектику.
Об этом ты в программе посмотри,
Где есть такое сверху и внутри.
И, изменив наклон и градус форм,
Я ел пирог. А птицам дали корм.
914
Я ел пирог. А птицам дали корм.
Уж изменив наклон и градус форм.
И пусть меня накормит мглою Бес.
Красавец не зашторенных небес.
Если не стану я к рассвету синий.
И пусть меня сожрёт летящий иней
Под небосводом микро городов.
И нет следов от вытравленных вдов,
Где не ходили даже козероги,
Когда я сам бежал по вдоль дороги.
И не хотел я шеи поднимать,
Чтоб понимать, что мне кричала мать.
И я подумал: «Идиот я круглый».
Ну, а ещё я был довольно смуглый.
913
Ну, а ещё я был довольно смуглый.
Жорес времён был трижды многоуглый.
Спасенью душ томление несущая,
Вокруг вода чернела вездесущая.
Брела начинка зверя-калача
Вослед меня, чуть ноги волоча.
И там текла горючая слеза.
Трава вползала в уши и в глаза.
В зелёном соке мёдовой травы
Ещё вращались спины головы.
И, заменяя двадцать тысяч торб,
Там и торчал пятиметровый горб.
Он источал зелёный хлороформ
И ел какой-то мелко тёртый корм.
912
И ел какой-то мелко тёртый корм.
И источал он жёлтый хлороформ.
Благоухала вырезка парами.
А Арарат стремился к Тарарами.
Торчали ноги кверху подолами,
Облокотившись тучными стволами.
И, ударяя в спины телефона,
Надув себя, стояло два плафона.
Печалясь зноем радостного слуха,
Росли в ноге часы и четверть уха.
А в голове ещё цвела телега.
Она стремилась в резвый образ бега.
Вокруг квадратный, по бокам двууглый,
Мир был безмерен. Даже был он круглый.
911
Мир был безмерен. Даже был он круглый.
Квадратом шерсти граней полусмуглый.
Звал он к здоровью сквозь мечты надрез.
Температура образа Жорес.
Дышало время зноем воскресений,
Томясь извечной радугой спросений.
Вертелись вкруг светящихся конвульсий
Сигналы тонких медленных вервульсий.
И на кого-то громко я кричал,
И излучал безвременье начал.
А вдоль стены воздвигнулся топчан.
Внутри его висел безмерный чан.
Там я увидел обречённость дрог,
Где жил безногий синерогий козерог.
910
Где жил безногий синерогий козерог,
Там я увидел обречённость дрог.
Когда ещё нигде я не бывал,
То я носки на плечи надевал.
Под медным цинком зверя-человека
Второго ранга третьего парсека
Жемчужину на крыльях корабля
Несло на верхний вывертыш рубля.
Хвоста ноги тройного бегемота
От пота в ухе кровь текла енота.
Прошу тебя, так сильно не потей.
Тут родились с тобой мы без детей.
Слон говорил, что пусть узнают дети
Всё то, что приключится на рассвете.
909
Всё то, что приключится на рассвете,
Слон обещал: оно возникнет в лете.
А я сказал: «Судьбы не миновать».
И млечный путь шептал: «Ложись в кровать».
Течёт по трубам талая вода.
Куда течёт? Туда или сюда?
Неплохо бы узнать, с каких мы мест?
Хвостом на запад. Шеями на вест.
Один сказал: «Ты задом покрути».
Искали мы извечные пути.
Слоны рогами по небу водили.
Дороги в бесконечность уходили.
И все стояли вдоль кривых дорог.
И мы. И с нами пьяный козерог.
908
И мы. И с нами пьяный козерог.
И все стояли около дорог.
 «Что я таможник, что ли, там какой!»
О, Господи! Мне душу упокой.
А он живёт как рэкет на Таганке.
А кто с валютой, тот в швейцарском банке,
И заправляет промыслами теми.
И всё идёт и мирно, и по схеме.
Две порции хватает на три дня.
Как будешь там, то вспомни про меня.
Кто обратится с этим к Самому,
Сгорит в огне, задушится в дыму.
За деньги облегчение тебе
С самим собою в трепетной борьбе.
906
С самим собою в трепетной борьбе
За деньги облегчение тебе.
Он застонал: «Облей водой меня».
И в скороварке был почти два дня.
Везде кричали: «Аба. Краба. Драбли».
И наступил он тут ногой на грабли.
И чувствовал себя как Моцарт в Вене
В огне, в дыму, и в закипевшей пене.
Он никогда вконец не умирал.
И тут вот он на домре заиграл.
Я узнавал об этом не из басен.
И в этом смысле не был я опасен.
Крутился там я в бесконечном круге.
Терзал себя я, будто ветер в луге.
905
Терзал себя я, будто ветер в луге.
И сам я был тогда в чертячьем круге.
Мне б только вот немного подсушиться.
Я за копейку склонен удушиться.
Я пребывал как гвоздь с доской на стыке.
И с ней я был в непостижимом тике.
По голове, чтоб обрести покой,
Я застучал взволнованной рукой.
За уикенд с Какошей и Татошей
Уж всякому я всыплю сорок грошей.
Бес сам с собою на рапирах бился.
Взлетели ведьмы. Пар вокруг клубился.
И думал я в то время о тебе.
Ты антипод и друг в моей судьбе.
904
Ты антипод и друг в моей судьбе.
И думал я в то время о тебе.
Торгую всем я. Пресвятая Мекка!
С трудом храню я облик человека.
И, конъюнктуру рынка угадав,
Не уступлю я тем, кто всё продав,
Меня воспел в сатирике и оде.
Так не отстань и ты от тех, кто в моде.
И все мои желанья угадай.
И всё своё повыгодней продай.
Да и места запретные, и груди
На плоском блюде поднесут вам люди.
За сорок сребреников эти вам услуги.
Вас отыщу я там. В девятом круге.
903
Вас отыщу я там. В девятом круге,
За сорок сребреников все тебе услуги.
Я раздвигал нежнейшие колены
У Магдалены и святой Елены.
Втридорога с высокого моста
Христа окровавленные уста
Тогда и продал римлянам Иуда.
И это, я скажу вам, было чудо!
Я б вам отдался с рвением уши
Воображеньем, ласкою души,
Уж если б вы меня к себе позвали.
И, вместе с тем, лежу я в сеновале.
И вот теперь я погибаю в струге.
И гну его я молча. На досуге.
902
И гну его я молча. На досуге.
О, я люблю подобные услуги!
И я в конце отчаянно молюсь.
И, воспаляясь, долго я томлюсь.
За организма к жизни возрождение
Я принимаю это наваждение.
Ведь я совсем особенно дрочу.
А хочешь, и тебя я научу?
Прекрасно как! Как скользко. Ах, как гладко!
И зашептал я: «Невозможно сладко».
Потом и рукава я засучил.
Свои ладони я опять смочил.
На этой вот, на старой-старой струге,
Я плыл туда, где ветра гнулись дуги.
901
Я плыл туда, где ветра гнулись дуги,
Играя тенью задрожавшей струги.
Поверят мне ли на слово как раз,
Когда издам вот этот я рассказ?
Подумал я, перекрестив свой рот.
Что принесёт мне этот поворот?
Обросшей шерстью вздрогнула нога.
Чернели зубы, крючились рога
Из глубины, скрываясь под волною.
То чёрт смешной заигрывал со мною.
И стал я в воду вдумчиво глядеть.
Он завизжал. Пора в дуду гудеть.
И, изгибаясь головешкой тлевшей,
Ногою я размахивал сомлевшей.
900
Ногою я размахивал сомлевшей
И изгибался головешкой тлевшей.
А он манил меня в далёкие края.
Ему претила вдумчивость моя.
Излил очей нежнейший поворот
Он на меня. И вырвался вперёд.
Умишко твой гордыней кто вознёс?
Куда тебя твой дерзкий нрав занёс?
Размахивал он и ногой другой.
Пораненной трясущейся ногой.
Да и кричал, танцуя:  «Ё-ё-ёй!»
Туман стелился низко над ладьёй.
Там гвоздь был в доске. Я ногой нажал
И дико-дико-дико завизжал.
899
И дико-дико-дико завизжал.
А он на доску, улыбаясь, жал.
А я собрал разбросанные вещи.
Тут я проснулся. Сон, подумал, вещий.
И пусть судачат недруги о том,
Что я увидел чёрта за бортом.
Не лучше ль просто мне заняться спортом.
И не хочу я препираться с чёртом.
И лучше жизнь на плаху положить.
Уж если так, то незачем и жить.
Ах, боже мой, подайте мне отравы!
Ну, времена, ну времена, ну нравы!
Он далее пылающий бежал,
И по дороге кашлял и дрожал.
898
И по дороге кашлял и дрожал.
И дальше он пылающий бежал.
И ты поверь уж в этом, милый, мне.
Вот так мы с вами, друг мой, поступали.
Кто угнетал, сегодня сам в опале.
Кто печи грел, тому гореть в огне.
Забыты все. И ты меня прости.
И те, что были ранее в чести.
В чести другие нынче имена.
Пришли на смену срокам времена.
То ягодки тебе. А где цветочки?
И он от боли крепко зубы сжал.
Пытаясь вырвать ногу из-под бочки,
Он бегал и неудержно визжал.
897
Он бегал и неудержно визжал.
И плакал, и смеялся, и дрожал.
«А вот мой дом. Вот здесь мой отчий дом.
Да, я не трус, не слаб я, не калека.
И я посильным занят был трудом.
Нет, только тут любил я человека.
Огнём любви на звёздном небеси,
О, Господи, помилуй и спаси!
Исполнись духом истины небесной.
Счастливой будь. Будь юной и прелестной.
И не вольно всего предусмотреть.
Упорствуя, старайся не сгореть.
И сердце у тебя уходит в пятки.
И тут мы с ним и заигрались в прятки.
896
И тут мы с ним и заигрались в прятки.
И сердце у тебя уходит в пятки.
И умирать нам страшно в одиночку.
И есть у нас, как и у вас, враги.
Когда на них направишь с нефтью бочку,
То потекут сквозь волосы мозги.
И, как и мы, они дела творят.
И, как и мы, они в огне горят.
И, как и нам, мучительно и им.
Под шерстью их видны людские груди.
И, как и нам, глаза им режет дым.
И я подумал: черти это люди.
Расплавленное, я б сказал, стекло.
И всё вокруг дымилось и текло.
895
И всё вокруг дымилось и текло.
Расплавленное, я б сказал, стекло.
И уж на этом мы поставим точку.
И я тут на него направил бочку.
И шерсть он рвал на собственной груди.
Да и кричал: «О, друг, не навреди!»
И на меня испуганно смотрел.
И пять минут, ну может, шесть горел.
Сочилась кровь. И он сказал: «Зарраза!»
И у него из вытекшего глаза
Лилось дерьмо как будто напоказ.
И понял я, что кончен мой рассказ.
И он по кругу бегал без оглядки.
И всё хватался ноздрями за пятки.
893
И всё хватался ноздрями за пятки.
Да и по кругу бегал без оглядки.
Хотя он в том не смыслит ни шиша.
И не нужна теперь ему душа.
А о душе подумаем потом,
Что и висит там где-то под хвостом.
На главную его в межножье точку
Я тут же и направил с нефтью бочку.
«Иди же! Ну, иди! Иди, иди!
И то ли будет, друг мой, впереди».
А он лежал у воспалённой кочки.
Смола текла из раскалённой бочки.
И грудь ему, и щёки обожгло.
И две ноги рогатому свело.
892
И две ноги рогатому свело.
И грудь ему, и щёки обожгло.
Сомненьями со мною поделись.
И я сказал: «Прости меня, не злись»
Он засмеялся, взвизгнул и пропал.
А я на дно расщелины упал.
И вот себя я стукнул кулаком
По голове: «Не будь я дураком!»
Спасая душу, не забудь про тело.
Вот так-то. Так. И только в этом дело.
Он разразился мирриадой брызг.
Да и издал невыносимый визг.
И повторял всё без конца: «Зараза!»
И не боялся он беды и сглаза.
891
И не боялся он беды и сглаза.
Да и визжал безудержно: «Заррраза!»
То ягодки. А будут и цветочки.
Не убегай ты от калёной бочки.
И все грехи в единое сольются.
А там уж и мозги твои прольются.
Ты искр из глаз увидишь яркий блеск.
И испытаешь мягкий рёбер треск.
Мгновенье, и на собственной груди.
«Куда же ты,  -  сказал я,  -  подожди!»
И стал я тут в испуге отходить.
И стал руками я пред ним водить.
А он был жалок, зол и удручён.
Хотя и был он где-то увлечён.
890
Хотя и был он где-то увлечён,
Но он был жалок, зол и удручён.
Таков закон, что торжествует в нас.
И бьём мы и наотмашь в бровь и в глаз.
Кто опорочил, тот не опорочен.
Приём проверен. Прост приём и прочен.
От оппонентов и коллег своих
Ты защитись нападками на них.
Кто так поступит, хвори избегает.
И от простуды это помогает.
А на меня ты косо не смотри.
Ты эту фразу громче повтори.
Потом ещё сказал он мне; «Зарраза!»
И так он повторил четыре раза.
889
И так он повторил четыре раза.
«Ну и дела! Зараза! Ах, зараза!
Уж кровь во мне бушует и кипит.
И шерсти тут лишишься и копыт.
Останешься безрукий и безногий,
И даже если все вернёшь налоги.
И где они наличные берут?
С налогами, конечно, вечно врут.
Валютой этой дрёбаной заплатят.
Мне нужен битум. Миг  -  и перехватят.
А кто мне денег в этом разе ссудит?
Мир был, он есть, и дальше тоже будет.
Не суетись, и будешь ты прощён.
И экономикой я этою польщён.
888
И экономикой я этою польщён.
А прежде был я рынку не учён.
Мы понесём молитву на уста.
Христос воскрес! Восславим мы Христа.
Но праздный, незначительный, воскресный
Вопрос, конечно, очень интересный.
И, видимо, и мне пришёл копец.
И уж не рыночник я. Видно, не купец.
Возможно, в чём-то я и реалист.
И слово уж какое, словно свист.
А эта фьючерсность меня и доканала.
Бараки строил я. И русло вёл канала.
Я был всегда делами увлечён.
А экономике я не был обучён.
887
А экономике я не был обучён.
А рынку я был тоже не учён.
Бывало, что захочешь, то попросишь.
А ты им сотню смертников подбросишь.
Глядишь  -  и уж заполнен перегон.
И свечек стеариновых вагон.
Алло! Смолы мне шлите два вагона.
Бывало так. Взял трубку телефона,
И не нужны наличные рубли.
Не одного они с ума свели.
Хотя б купить в сельмаге просто спичку.
За всё плати! А где возьмёшь наличку?
И думал я: «А может, это сон?»
И почесал я нижний шов кальсон.
886
И почесал я нижний шов кальсон.
Кошмар, кошмар! Беда! Какой же сон!
Комар, бывало, не подточит носа.
За миг решали хоть и три вопроса.
И всё. И вся в том смысле перестройка.
Вот раньше так. Садилась просто тройка.
Решали всё, не раздувая вены.
К чему нужны все эти перемены.
Они меня размажут по стене.
Ах, не прожить уж в этом веке мне.
Меж глаз нахальных и обвислых ух
Тут я ему отмерил оплеух.
И он мне предложил пятьсот тычков,
Зажав в ладонь двенадцать пятачков.
885
Зажав в ладонь двенадцать пятачков,
Он мне подсунул тысячу тычков.
И каждый занят был каким-то делом.
Единство цели. Чёрное на белом.
Верховных прав союзное скрещенье.
Двух сфер влиянья через всепрощенье.
И тут, и там я сохраняю вес.
А падший ангел, он, по сути, бес.
Субординацию я всё же соблюдал.
Да и Иисуса я не осуждал.
Я крыл безбожно греческих богов.
Но в грудь не наставлял я им рогов.
Да, я схватил летящий мимо камень.
И кто-то чёрный там махал руками.
884
И кто-то чёрный там махал руками.
В меня летел огромный серый камень.
«Не соблазняйся ты чертячьим духом».
И вздрогнул я. И слышу я над ухом.
И, любопытством к истине хранимый,
Я тут проснулся, трепетом гонимый.
И услыхал я: «Не спеши, сынок!»
Не чуял я и под собою ног.
Да и ещё дрожали в нём уста.
Лишь гвозди отлетали от креста.
И шёл Христос походкою степенной.
И острова дымились звёздной пеной.
Мир, устремляясь в дальний путь веков,
В нём отражался в отблеске зрачков.
883
В нём отражался в отблеске зрачков
Мир, устремляясь в дальний путь веков.
И я увидел предвечерний свет.
«В вопросе силы силы большей нет».
Сказал мне он. И зажужжала муха.
Шла неземной природы сила духа.
И я молчал грядущему в ответ,
Воспринимая предтуманный свет.
Весёлый свет от звёздных дальних точек.
И находил я трепет ярких строчек.
Таилось время блеском на камнях.
И в брезжащих мерцающих тенях,
Взлетая ввысь, уж расплавлялся камень.
И небеса мелькали мотыльками.
882
И небеса мелькали мотыльками.
Летели искры, расплавлялся камень.
И пахарь грустный потный от трудов
Пахал поля вдали от городов.
Дивился я распятием Христа,
Чьи исторгались радостью уста,
Мой перекрыв негромкий ропот слов
И нараставший звон колоколов.
И тут зажал я пальцами виски.
Пролился дождь в прибрежные пески.
Я помолился. И покой щемящий
Стоял вокруг. И, на колени встав,
В неопалимом пламени горящий,
Стоял Господь, вширь руки распластав.
881
Стоял Господь, вширь руки распластав.
И думал я, метаться перестав,
Что большей силы в этом мире нет,
Чем та, которой ты владеешь силой.
Зачем тебе на твой вопрос ответ.
А истину узнаешь за могилой.
И ты дорогою идёшь с улыбкой милой.
И не стыдись ты дум реальных, милый.
Спасенья нет. Но в том и наша сила.
Над силой сила власть провозгласила.
Уж не пришла ль последняя пора?
Крепчает мир под силой топора.
Так в чём же я, и каждый, был не прав?
Таков был мой упрямый дерзкий нрав.
879
Таков был мой упрямый, дерзкий нрав.
Идеи, догмы времени поправ,
Я и стою вот тут, возле весла.
Инфляция всю прибыль сожрала.
Там и Иуда служит за гроши.
Там «не убий» звучит как «не дыши».
И мой поступок следствием чреват.
Что делать? Да и кто тут виноват?
И я ему и задал свой вопрос:
«Кем был распят ты, праведник Христос?»
А в середине возвышался крест.
То остров незнакомых дальних мест.
Ну что ж, причалил. Тем и озадачен.
Ах, вижу остров я. Он пуст и мрачен.
878
Ах, вижу остров я. Он пуст и мрачен.
Пусть будет путь твой весел и удачен!
Такой, как я, но с денежной сумой,
Читатель мой, и критик строгий мой.
Возможно, он когда-то был и ваш,
На косогоре хилый тот шалаш.
А кстати, тут я вижу косогор.
На берег выйду, разожгу костёр.
Да и прервать придётся мне свой путь.
Придётся на ночь выпить и уснуть.
Ну, хорошо, подумал я, есть водка.
И с новой силой в сердце вспыхнет жар.
И у меня уже болела глотка.
Проснулся я. Ах, это был кошмар!
877
Проснулся я. Ах, это был кошмар!
О, я опять почувствовал удар.
Иной, глядишь, не замечает порч,
Хотя он сам уже трухлявый корч.
Стволы берёз, и так бывает с нами,
Везде торчат, как пики над волнами.
К прибрежью той ли, этой стороны
Воды струёй усиленной волны
Их прибивает трепетом потока.
И дремлют там они потом без срока.
И думал я: «Уж в мире столько порч».
Пробито дно. Торчит огромный корч.
И вновь удар. Я снова в той же струге.
Слетев с скамьи, поджал я ноги-дуги.