История одного человечества.
Я и Наицонев.
В ДВАДЦАТИ ВОСЬМИ ТОМАХ.
ТОМ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ.
2016 г.
Собрание сочинений
в 99 томах. Том 88-ой.
2054
Что будет так мне тяжело, не думал,
Когда себя я изменить надумал.
И во саду ли или в огороде
Живи себе и радуйся природе.
Ах, Русь моя! Мой мир великолепий!
Луга бескрайние, прохлада, рощи, степи!
Не надоели ли тебе чарльстоны?
Зачем все эти скрежеты и стоны?
Вот этот самый рейтинг бесполезный?
Куда тебя, скажи мне, гонит в бездны?
Теперь ты вдруг решила быть нахальной.
А долгий час была патриархальной.
О Русь, тебе и некуда спешить,
Задачу эту чтоб её решить.
2053
Задачу эту чтоб её решить,
О, Русь!.. Тебе и некуда спешить.
Дворовым девкам лишь ко мне бежать.
И я усами буду подряжать.
И я себе здесь бороду побрею.
И вот моя и будет тут столица.
Ну, а жена пусть в бридж и в лотерею
Играет там, и в Венах веселится.
И вот туда её и будет тропа.
И всё чтоб было как у нувориша.
И чтоб видна была для солнца крыша.
Такая, мол, беседка, вроде шопа.
И, засыпая, приказать мычаньем:
«Веноциания здесь будет окончаньем».
2050
«Веноциания здесь будет окончаньем».
Позвать слугу, да и сказать мычаньем.
А за окном дожди. Дождлива осень.
А вот жена моя давно на сносях.
И вспоминай, что ты уже женатый.
Потом езжай из города в пенаты.
И нежных чувств урок ей преподай.
На тур ты с дамой уж не опоздай,
В часах заморских проследив за стрелкой,
Аль под лисою, аль с ежом и белкой.
Рядясь под маской волка в карнавале,
Уж разомлей на светском шумном бале.
Сих дел положим времени венец.
Сонет, венок, Веноция и, наконец.
2049
Сонет, венок, Веноция и, наконец,
Мы всё запишем в царственный венец.
Да и ударим по скопленьям вражьим.
За стогом ляжем. Слово божье скажем.
Подготовлялись. Больше не застогнем.
С мечом и огнем нонче мы не дрогнем.
Не идет ли уж к нам их кнехт гулять.
И влево вправо зорко глядь-поглять.
И орльих глав герба сего вороны,
Апроч российской царственной короны
Уж вот никто тут боле не бывал.
Я шведов бил. Сибирь я воевал.
Ермак я. Пётр. Я угрожаю Даньям.
Всему конец приходит, и страданьям.
2048
Всему конец приходит, и страданьям.
Ермак я. Пётр. Я угрожаю Даньям.
Пороть всех вас. Без имени скотов.
Пужайся уж ты сабель и прутов.
Кто не со мной, иди сюда и плачь.
Дрожи, Европа. Варвар я. Пугач.
Не раб уж я. И я жесток и грозен.
Я струги снарядил. Я Стенька Розин.
И оставаться с бабой на бабах
Не гоже мне, всю жизнь прожив в рабах.
Уж я чужой земельки прихватил.
И я свою Отчизну защитил.
Да и из сердца вытравил свинец.
Пришёл моим скитаниям конец.
2047
Пришёл моим скитаниям конец.
И вот из сердца я изгнал свинец.
Салфетку только за ухо засуну.
Перекрещусь и даже и не сплюну.
Попасть во щи оно довольно просто.
«Э, э. О, о. Я, я. Нах ост. Нах остен».
И по-заморски что-то говорят.
Обворожат и, - глядь, и суп сварят.
Облепит вас заморская короста.
А вылезть из неё куда не просто.
Как мы попали в луковый омлет,
Четыреста прошло уж с лишним лет.
И оттого ль об этом мы молчали
Воображеньем страждущей печали?
2046
Воображеньем страждущей печали
Встречали ль вы такое? Не встречали?
Я б, подоспев, выглядывал с туману.
Не сдался я тогда бы басурману.
Похлёбку ешь от луковой травы
Из свежей ранней сладкой крапивы.
Уж как услышишь турков голоса,
Хватай манатки и беги в леса.
Садись-ка, рус, ты на конь и на кол,
Узнав о том, что идет к нам монгол.
Я придавался жарким разговорам,
Следя тебя по дремлющим просторам,
Когда меня ещё животный страх
Не пронизал на утренних ветрах.
2043
Не пронизал на утренних ветрах
Тогда ещё меня животный страх.
Неси её среди гармоний мира.
Любовь дана, и с ней дана и лира.
Твои я помню милые черты.
Не ты ли, Русь? О, нет. Не ты, не ты
Уже с совсем-совсем погасшим взглядом.
И кто-то стонет тут же. Стонет рядом.
И я гляжу в отверстие в виске.
Лежу я в окровавленном песке.
И жизнь свою я миру посвятил.
И я себе всё прошлое простил.
Разящий сердце нестерпимый страх
О красоту твою разбился в прах.
2042
О красоту твою разбился в прах
Разящий сердце нестерпимый страх.
Когда стреляли, я навстречу вышел.
Ну, а отец меня тогда не слышал.
Печаль моя, шептал я, ты светла!
Ещё душа моя тогда жила.
Ещё я весь пока не умирал.
И я запел. О нет, я заорал.
Я пел о том, что грусть моя светла!..
Рука моя была ещё тепла.
И мысли от меня ещё не скрыты.
Отец молчал. Глаза его открыты.
И разнеслась во времени ветрах
Та красота, что зиждется в мирах.
2041
Та красота, что зиждется в мирах,
Уж разнеслась на времени ветрах.
Исполнились мы трепетными снами
И видим мы: вот так случилось с нами.
Был месяц май. А время шло к печали.
Но мы прохлады там не замечали.
И зашумели ночи ветерки.
Касалась я рукой твоей руки.
И мы лежали друг пред другом косо.
Столкнули нас с высокого откоса.
Да, нас без гроба в яму опустили.
И нам гробы тогда не сколотили.
И мы с отцом до гроба были милы.
И дай Господь тебе отцовской силы.
2040
И дай Господь тебе отцовской силы.
И с ним уж мы до гроба были милы.
И я в восторге радостно запела.
Смутившись, я совсем оторопела.
И посмотрел он прямо мне в лицо,
Чуть не разбив пасхальное яйцо.
Когда зашёл, я помню, к нам он в гости,
А был отец твой пролетарской кости,
То мы мечтали о счастливой доле.
Бывали мы и в праздности, и в холе.
И жили мы светло и не голодно.
Но вот теперь сочувствие не модно.
Нельзя о прошлом слишком сожалеть.
Здоровым будь. Старайся не болеть.
2039
Здоровым будь. Старайся не болеть.
О том, что надо прошлое жалеть,
Уж прекратятся споры-разговоры.
И небеса, и земли, да и горы
Тогда воспрянут сразу ото сна.
Пройдёт зима, и подойдёт весна.
И ты меня, мой нежный друг, пойми.
Уж ты закон незыблемый прими.
А в мире есть и прочие народы.
И таковы капризы у природы.
И не грустим мы более о том,
Что не легли в гробы мы там потом.
О чём-нибудь жалеть, потратив силы,
Мне не хотелось, друг. Товарищ милый.
2038
Мне не хотелось, друг. Товарищ милый,
О чём-нибудь жалеть, потратив силы.
Но сварен был уже зажжённой спичкой
Тот, кто хотел быть гордой смелой птичкой.
Лежит пускай. Он голосом потух.
Да, это перепившийся петух.
Оракул просветлённой головы
Уж вызреть может явью из молвы,
Где нет судьбы, чтоб не на человека
Наглядной для придуманного века.
Сажать в тюрьму. Уж то ли образец
Достаточный за сломанный резец.
Неужто страх тебе не надоел?
Не надо есть, уж если ты поел.
2037
Не надо есть, уж если ты поел.
Неужто страх тебе не надоел?
А лечь под пулю с верою в отца?
И довести всё в мире до конца?
Опохмеляться, а потом трудиться?
Или от пут московских лжетрадиций
Уйти, и снова в жизни укрепиться?
И почему нам хочется напиться?
Цепей любви, погрязших в алкоголе,
Не знать бы нам уж с вами в нашей доле.
Но жизнь нас к краю бездны привела.
Присущи нам недобрые дела.
И ты живи достойно и серьёзно.
И не стремись ты жить официозно.
2036
И не стремись ты жить официозно.
Нет, ты живи достойно и серьёзно.
Заняться б блох соблазном вечной ловли.
И предпочесть торгашество торговле.
И вот тогда уж и спасти себя.
Да и начать работать на себя.
Ну, а культуру? Слой ты подними!
А колокольный звон! Его возьми.
Или возьми ты дух земли на Сретенье.
Возьми ты и науки изобретенья.
Возьми хотя бы наши голоса.
Возьми хотя бы наши небеса.
Среди могил мне близких и других
Тут много мест до боли дорогих.
2035
Тут много мест до боли дорогих
Среди могил мне близких и других.
Да и какой ценой досталась ты?
Я не хочу средь гнусной слепоты
Любви к нему и к ближним недоверия
Заложником явиться для неверия.
Уж, видимо, сегодня не струя
Из к двум стволам прибитого ружья.
А нам с вождём, стрелявшим по оленям,
И не пробиться к новым поколеньям.
Из «Моссельпрома», видимо, не нам
Опять иметь доверие к штанам.
Проходит время, я б сказал, беспечно.
Ах, время! Ты уж слишком быстротечно.
2034
Ах, время! Ты уж слишком быстротечно.
Не массой тухлой закисавшей вечно,
Да и не кислый в баночках творог,
Как испытанье между двух дорог.
Но это лишь сначала. Лишь со старта.
Конечно, есть у них и два стандарта.
Как там, в Москве, чьим верил я словам,
Здесь нет трусливой преданности вам.
У каждой тут прожжённой юной девы
Свобода и раскованность во взгляде.
И кое-где знакомые напевы.
И всюду бродят нелюди и яди.
И в турах этих очень дорогих
Мы не одни. Мы здесь среди других.
2033
Мы не одни. Мы здесь среди других.
Не киснет сыр уж в шопах дорогих.
Разбила флот немецкий возле Терека,
Вот именно, не кто иной, Америка.
Взрывчатки старой нету и в помине.
И в каждой новой для пехоты мине
Не всё, что там ветра поберегут.
Не всюду будет с нами вэри гут.
От лжи соплей и взятки шуры-муры
Поедем в туры и обсушим шкуры.
Тот, кто борьбой с собою увлечён,
Пускай проснётся с утренним лучом.
А вот и жизнь себя уже раскрыла.
И прежних бед судьба не кажет рыло.
2032
И прежних бед судьба не кажет рыло.
Настали дни, и жизнь себя раскрыла.
Пусть он сидит в тюрьме среди сатрапов.
Уж если вор, то, как сказал Шарапов,
Он и взирает в грань весенних лун.
И наслаждаясь дребезжаньем струн,
Он выйдет где-то хоть в десятый тур,
Не увлекаясь роскошью натур.
Но есть надежда стать хотя б земным.
Конечно, ты не сделался иным.
И будем ли свободны мы в тот час?
Освободим ли мы себя сейчас?
Не ждёт там нас и изобилье стран,
И тот, кто душу иссушил, тиран.
2031
И тот, кто душу иссушил, тиран,
Не ждёт там нас их изобилье стран.
На праздник мира, дружбы и труда
Без чрезвычайки быстрого суда
Уж на всеобщий саммит приглашает
Тот, кто на пальме криком оглашает.
За дирижёрским пультом баобаб.
И даже раб, вчерашний жалкий раб,
Прожить не может нынче без кумира.
Взгляни, и две седьмых увидишь мира.
Снаружи греет крошка Моргенфри.
Душа светлеет радостью внутри.
И от неё я нежности не скрыл.
И одеялом я её укрыл.
2030
И одеялом я её укрыл.
И от неё я нежности не скрыл.
Нас греет жарче крошки Моргенфри
Освобожденье от цепей внутри.
По излечённой временем земле
Бывал я в белокаменном Кремле.
И я взглянул на жизнь счастливым взглядом.
И не пугай меня змеиным ядом.
И ей моя в упрёк большая дуля.
И не нужна мне снайперская пуля.
И в мирной жизни я себя нашёл.
Учиться стал я. В школу я пошёл.
И боль сомнений, да и в сердце страх,
О красоту твою разбились в прах.
2029
О красоту твою разбились в прах
И боль сомнений, да и в сердце страх.
Я говорю ей в ожиданье: «Ну?»
И взял тут я красавицу жену.
Без церемоний можешь быть с любой.
Войне конец. Уже окончен бой.
Они сказали: «Дело тут простое».
Я встретил их с почтением и стоя.
И я на всякий случай сдвинул брови.
И Веры тут, и Любы, и свекрови.
А мне пришла на память крошка Фри,
Когда я стал свободным изнутри.
Весной любви повеяло в ветрах.
А в сердце, как и прежде, боль и страх.
2028
А в сердце, как и прежде, боль и страх.
И снова идеалам нашим крах.
Отодвигает в нас рассвет утра
Архитектура рабского нутра.
Покорно служим шефу своему.
А там уж, за порогом, никому.
Но только до начальника порога.
И вот опять мы будто верим в Бога.
Но в нас не изменилось ничего.
Страх не исчез. Не излечить его.
Не верилось, что старая культура
Так это наша рабская натура.
И не признали мы в идее крах.
И грусть осталась, и остался страх.
2027
И грусть осталась, и остался страх.
И не признали мы в идее крах.
Попробуй объяснить ты нам толково,
Что нет у нас уж ничего такого.
Притом ещё в эпохах и в веках
Непросто оставаться в дураках.
Такие вот случаются тефтели.
Мы верили. Не верить не хотели.
Не сняли мы с портретного гвоздя
Наш светлый образ мудрого вождя.
Потом и смерть его, и кутерьма.
Потом железный занавес. Тюрьма.
За мир мы заплатили пацанами,
Свободу им отдав, рискуя нами.
2026
Свободу им отдав, рискуя нами,
За мир мы расплатились пацанами.
И мы в ней столько пролили крови!
Да и лишила нас она любви.
И на Москву зачем-то обозлилась.
Да уж и гневом бешеным излилась.
И век был страшный. Век был непростой.
И под его лежали мы пятой.
Об этом знают в грёбаной Европе.
Он не ударит мальчика по попе.
И нету оправданья подлецу.
Судьба подвигла ирода к концу.
Осталась в нас глубокая печаль.
И в этом смысле всех на свете жаль.
2025
И в этом смысле всех на свете жаль.
И так вот и осталась в нас печаль.
Когда народ он наш оговорил,
То, видно, Геббельс тут перемудрил.
А утро ночи всё же мудренее.
Назад идти пришлось куда труднее.
Они пошли всей сворой на восток.
Поторопились тут они чуток.
И их на нас позарилась культура.
Немецкая она колоратура.
Но автомат во рту, уж это готика.
Эротика, ты хороша у ротика.
Остолбенев, я пребывал в печали,
Хотя они мне что-то и кричали.
2022
Хотя они мне что-то и кричали,
Остолбенев, я пребывал в печали.
Мир потемнел, и солнце вдруг погасло.
А бутерброд был весь пропитан маслом.
Смеясь, дают с сосиской бутерброд,
И целятся мне в мой открытый рот.
И автоматы вздёрнуты у плеч.
Совсем другая лающая речь.
И гопца дрица гопца гопцаца.
Смеются. Взгляды с радостью лица.
И я пошёл, я помню, искупаться и…
Весь мир вокруг тогда был в оккупации.
И я пишу о чём-нибудь в стихах.
И всё я забываю впопыхах.
2021
И всё я забываю впопыхах,
Когда пишу о чём-нибудь в стихах.
И в этом я достаточный примат.
А на войне всех старше русский мат.
Ты хоть стреляй в меня из автомата,
Но воевать я не могу без мата.
И вот в итоге кем мы получились?
Мы в ПТУ тогда с тобой учились.
Нет, вру, тогда учились мы в РэУ.
Кино крутили деткам в ПТУ.
Пред тем, как и отправиться к работам,
Его нам предлагали по субботам.
И нам концерт однажды обещали.
Встречал я их. Они меня встречали.
2020
Встречал я их. Они меня встречали.
Второго фронта в той войны начале
Мы на ничейной пали полосе.
Те, кто убиты. Многие, не все.
Кому в сухую жить, без друга пить,
Да и кому печальных баб любить?
Нам обещали чая, да и водок.
А дома жёны ожидали сводок.
Таков войны извечный паралич.
Ну, а, наевшись, мы лежали взничь.
И ели кашу, мясо надкусали,
Да и смеялись, пели и плясали.
Из сводок с фронта, в общем, боевых
Узнал я всё про мёртвых и живых.
2019
Узнал я всё про мёртвых и живых
Из сводок с фронта, в общем, боевых.
И гопца дрица гопца гопцаца,
Геракла ждали в образе жреца.
Порой мы согрешали у дороги,
Там, где молились греческие боги,
Уж проникая в наше естество.
Случайно. И вот в месиво его
Вмешался Бог, пролив на землю тесто.
И нет того, что там имело место.
И я к любимой теме возвращусь.
А может, я на землю опущусь.
А люди уж почти открыли атом.
И понял я, что в чём-то я анатом.
2018
И понял я, что в чём-то я анатом.
И вот уже открыли люди атом,
Разверзнув створку форточки окна.
Когда и где, и с кем, и как она?
То старая подпольщица забыла.
А как там было? Да вот так и было.
«А как? А так вот было. И вот так.
Всё было так, но было и не так.
А тот его обпишет за пятак.
Иносказанье. Этот скажет так.
А поглядишь, иная аудитория.
История. И просто консистория.
И всё тут как бы на семи ветрах.
И вот пишу на свой я риск и страх.
2017
И вот пишу на свой я риск и страх.
История, ты на семи ветрах.
К чему ведёт нас в творчестве дорога?
Так там трудов уже и старых много.
Куда тогда мне эти книжки класть?
А что как вновь переменится власть?
Да вот перо с трудом в чернила мочится.
Переписать всё тут порою хочется.
И уж на всех история одна.
И те, и эти наши времена.
С тобою я. И мир собой чреват.
Пенат, сенат, женат, не виноват.
И нависают гордо над Сенатом
Те, что ведут меня к моим пенатам.
2016
Те, что ведут меня к моим пенатам,
Уж нависают гордо над Сенатом.
И вот уже несутся голоса.
Оттенки боли. То бишь, словеса.
Чтоб отличить оттенки тут и краски,
Не глубоко, а только для острастки,
Всего касаясь, чтоб кулак кусать,
Я так же буду далее писать.
И заявлю я образно и внятно.
Ну, а кому? Оно уж тут понятно.
Тому понятно творчество моё,
Кто, изучив эпоху, вник в неё.
А гастроном в пяти-семи верстах.
И тут мечта с мольбами на устах.
2015
И тут мечта с мольбами на устах.
А выпить хочешь водки, в двух верстах.
Когда мы сможем пряники жевать,
То нужно ль станет Зимний штурмовать?
И будет нам и дом, и в нём меню.
И он созреет нами на корню.
Над смыслом становленья и мужанья,
До полного победы содержанья,
Ни дать, ни взять, подумать коль серьёзно,
То лучше не мечтать официозно.
А вот когда в желудке пустота,
Мечта тогда ложится на уста.
Такая мысль трепещет на перстах.
А мы остались с вами в тех местах.
2013
А мы остались с вами в тех местах.
А мысль она трепещет на перстах.
И я здоровый буду и живой.
Не буду лезть я в драку с головой.
Ой, лучше я поеду сразу к маме.
В сраженьях за умы, да и с умами,
В борьбе за эту нашу с вами власть
Уже и жизнь как будто извелась.
И только так. И только. Не иначе.
В общественном сознании тем паче.
В природе цикл. Иного в мире нет.
Сперва закат, потом за ним рассвет.
А там, вдали, уже совсем светло.
И всё, что было, всё уже прошло.
2012
Но всё, что было, всё уже прошло.
И впереди всё мирно и светло.
Да и сведут тебя они с ума.
Для вдохновенья смерть придёт сама.
А девушку целуй в её уста.
И не дерись за лучшие места.
А главное, что совесть в нас чиста.
И замечай, что белка без хвоста.
Тобою в даль бескрайнюю влекомых,
Да и совсем чужих и незнакомых,
Тебе до боли в сердце дорогих,
Не лучше ли оставить для других.
Старайся быть и первым, и последним.
Ты наш потомок. Ты и наш наследник.
2011
Ты наш потомок. Ты и наш наследник.
Тут ты и первый. Тут ты и последний.
Тебя и позвала в такую даль
Твоя неумолимая печаль.
Желательно чтоб пища там была
Из общего обильного котла.
Особенно, когда ты хочешь есть,
Надежда всё ж на будущее есть.
Но нету ни двора и ни кола.
Печаль, она уж в чём-то и светла.
А чтоб осилить светлую печаль,
Особенно не устремляйся в даль.
И не робей. Всё в эту жизнь вошло.
Судьба твоя сложилась тяжело.
2010
Судьба твоя сложилась тяжело.
Чего наделал? Стало ли светло?
И делай дело. Завтра поглядим.
Не осуждай, не будешь сам судим.
Не избежать нам тюрем и беды.
Ах, виноваты ль в чём-нибудь деды!
Туда, куда не ходят поезда,
Куда-то в даль уйдёшь и ты. Туда.
Североморск. Дубно. И магистраль.
Целиноград. Каховка. Уралсталь.
Остались вспышки бывших городов.
И назиданья слышатся дедов.
И думай сам. Один ты наш наследник.
Ты сын наш первый. Сын ты наш последний.
2009
Ты сын наш первый. Сын ты наш последний.
Деды спросили: «Кто из вас наследник?»
И тут я обратился к истицу.
И встала личность равная лицу.
И чтоб во щи, как кур, не угодить,
Нам остаётся только победить.
И тут уже нельзя нам ошибиться.
Борьба она борьбой в борьбе борбится.
Усилиями рвенья и борьбы
Мы все изъяны выправим судьбы.
Да и подставим ближнему плечо.
И надо б что-то выдумать ещё.
Так думал внук, и думал так мой дед,
Когда им было по семнадцать лет.
2006
Когда им было по семнадцать лет,
Так думал внук, и думал так мой дед.
Нам нашу власть над вашей возвышать.
А вот они не смогут помешать.
И мы своё усилие утроим.
И мир наш новый. Мы его построим.
Из Сиракуз распахнуты штаны
И с той, и с этой внешней стороны.
Как в той двуликой времени монете,
Уж так сложилось в этом вот сонете.
А потому что гопца дри ца ца.
А почему подростка и отца?
Литературы школьные программы.
Слова шепчу я из известной драмы.
2005
Слова шепчу я из известной драмы.
Конечно, помним. Школьные программы.
Или Сальери из Моцарта пуль
За тот укол дантесовых пилюль.
Перед его величьем извиняюсь.
Читали. Знаем. Падая, склоняюсь.
Я вас любил, чем более задвигну.
У Лукоморья, помнится, воздвигну.
Открыть мне грань своей к нему души.
Да, Пушкин! Пушкин. Вижу. Не спеши.
Он не растёт в нас перезревшей вишней.
И корифея милостью излишней.
Да и льстеца, ответчика-истца,
Я тут увидел в облике Отца.
2004
Я тут увидел в облике Отца.
Упрямы мы. И гопца дри ца ца.
Мы безнадёжно в истине прямы.
Мы для иной задачи. Мы умы.
О нет, не мы, не думайте, не мы.
Нашлись-таки здоровые умы.
И наказали этих наглецов.
Ах, не сбылось! И вот, в конце концов,
Нам возместят убытки фигурально.
Мол, вы сумейте вырасти морально.
И нас ведут на всенародный суд.
А вот тебя убитого несут.
Но есть возможность в роли быть поэта.
Хотя порой и невозможно это.
2003
Хотя порой и невозможно это.
Такая есть возможность у поэта.
И чтобы просто написать непросто.
Дурачусь я. Обычный признак роста.
Когда пишу я в стиле рококо,
То почему-то мне писать легко.
О двух желтках куриное яйцо.
И там, и там совсем одно лицо.
Как два герба на спаренной монете,
Замкнулся круг на этом вот сонете.
Как я пишу в манере рококо,
Увидеть вам достаточно легко.
То рококо, как стиль лица лица,
Если забыть о юности отца.
2002
Если забыть о юности отца,
То в смысле том, что стиль его лица.
По-своему работать не легко
В манере под названьем рококо.
И вот такой незначимый тут факт.
Певица уж сольётся с ритмом в такт.
Ну, и ещё открыть осталось рот
Под фонограмму, что сама орёт.
Что называют с неких пор фанерой.
Да и под тою творческой манерой
Особенно от мысли далеко.
А складывать двустишия легко.
Если не быть довольным мне при этом,
И есть не быть влюблённым и поэтом.
2001
И есть не быть влюблённым и поэтом,
Если не быть довольным мне при этом.
И тут, к тому ж, парное молоко.
В уединенье пишется легко.
И счастливо порою служит мне
Фантазия со мной наедине.
Так я хочу пожить, и не иначе.
И я живу давно. Живу на даче.
А улица длиннее километра.
Скрипит перо в порывах лёгких ветра.
Пора бы мне хоть на часок уснуть.
Да уж и вам неплохо б отдохнуть.
И если не поставить знак на этом,
И есть не быть влюблённым и поэтом.
2000
И есть не быть влюблённым и поэтом,
Уж если не поставить знак на этом.
А он и выпил смело и бодро
Всё, что случайно вылили в ведро.
Упившись там помоев кислым квасом,
Он стал безвольным слабым ловеласом,
Оставив шум и бойкий торг столиц
В семье большой на выданье ослиц.
И был осёл единственный мужчина.
И думал он: «Так в чём же и причина?
И жить с душой исполненною злом,
Так нужно быть беспамятным ослом».
Что с ними приключилось этим летом,
Забыть нам тут придётся и об этом.
1999
Забыть нам тут придётся и об этом,
Что и случилось с ним запрошлым летом.
Они тогда ходили в зоосад.
И каждый был тому безумно рад.
Но глазки выдают весёлым ядом
И то, что я увидел за фасадом
Курносое лицо его, хотя
Родился мальчик. Чудное дитя.
Они вдруг в доме стали не одне.
Так как позднее, к грянувшей весне,
Уж, видно, всё же где-то засадили.
Потом они туда весь год ходили.
Вот эти двое, оставаясь сзади,
Сажали. И ещё традиций ради.
1998
Сажали. И ещё традиций ради.
Вот эти двое, оставаясь сзади.
Не видя, как домой ведёт дорога
Осла с ослицей, поблуждав немного,
Готовясь к той минуте неизбежной,
Они друг к другу жались грудью нежной.
Поцеловались, сознавая цель.
Но не спешил он юную газель
Использовать в нахлынувшей весне.
И я об этом думал в тишине.
И с этими влюблёнными двоими
Вздыхал. И любовался долго ими.
Они зарыли косточку одну
На счастье в землю, помня про весну.
1997
На счастье в землю, помня про весну,
Они зарыли косточку одну.
В моей груди зажглась желанья кровь.
Видавшему и муку, и любовь,
Доступно это опытному глазу.
А вот у них он был заметен сразу.
Ну, а его порою в людях нет.
Во взглядах их я видел юный свет.
Он гнал ослицу. А она осла
Туда, куда их встреча привела.
Она и он. К отроческим летам
Я оглянулся, вижу: двое там.
Ещё там кто-то в праздничном наряде
За ними шёл к темнеющей ограде.
1995
За ними шёл в темнеющей ограде
Ещё там кто-то в праздничном наряде.
На первых рассчитайся и вторых.
Такое вот явление живое
Всегда прочнее в чувствах пятерых.
Слеза прошибла. Потому что двое
Глаза старались тайно утереть.
На двух зверей счастливых и влюблённых
Мне было любо издали смотреть.
Они встречались у кустов зелёных.
За этими свою подругу вёл
Тот, кто смотрел на небо молчаливо.
Но это уж совсем другой осёл.
И он сказал: «Смотри, упала слива!»
1994
И он сказал: «Смотри, упала слива!»
А эти двое прожили счастливо.
Такие вот истории бывают.
Стоят и горько грусть переживают.
И у обеих в крупных слёзах лицы.
Потом вернулись. Видят: две ослицы.
Что им достался из туристских рук,
Они потом и скушали, урюк.
А это было место водопоя.
И там они резвились до опоя.
Забыв совсем про первую свою,
Он, полюбив, повёл её к ручью.
И вот осёл тут стал её любить.
А лучше уж никак не может быть.
1993
А лучше уж никак не может быть.
И тут осёл и стал её любить.
Освободив от всех работ ослиц,
Осёл решил изведать шум столиц.
Когда хозяин, воз отдав коню,
От дел свободных выпавших на дню,
И потому, что зря часов не губит,
Так поступает, значит, очень любит.
Благоустройством сёл в эксперименте
Он увлечён. Он думал о моменте,
Как тем урок двум курвам преподать.
И он не стал такое обсуждать.
Ну, а она ответила смешливо:
«С тобой, мой друг, и просто, и счастливо».
1992
«С тобой, мой друг, и просто, и счастливо».
Она ему ответила смешливо.
И он упёрся тут в неё на слом.
Бесспорно, он не глупым был ослом.
Да и подумал: «Сразу три? Накладно».
А вот с любовью было тут неладно.
«Слыхала я, что ты из дальних сёл.
О чём же ты печалишься, осёл?»
И, посмотрев на парня снизу кротко,
Тут подошла ещё одна красотка.
И обижаться стала та ослица.
И снова начал наш любовник злиться.
«И, видно, долго с нею он дружил, -
Подумал я. - И он беспечно жил».
1991
Подумал я: «И он беспечно жил.
И он не зря с обеими дружил».
Да, он познал желание в основе.
А вот такое для животных внове.
И он красавцем был обоих сёл.
И близок к ней был и второй осёл.
«Она ведь не расскажет той, подруге, -
Подумал он, не сомневаясь в друге. -
Так и о чём же я ещё горюю?»
Так думал он и целовал вторую.
А та подруга всё ж отбила друга,
Чтоб излечить в себе тоску недуга.
Тем более что оставалась рада
Всему тому, что и ослице надо.
1990
Всему тому, что и ослице надо,
Она, конечно, оставалась рада.
И от лица он губ не отрывал.
Осёл был грустен. Даже горевал.
И тут ему подставила лицо
Та, что писала парню письмецо,
Не сомневаясь, видя по всему,
Что и взяла и отдалась ему
Приятною на вид и круглолицей,
Такой же юной радостной ослицей,
Решив и обменяться тайно мненьем,
Не мучаясь двусмысленным сомненьем.
И поняла, как ей тут дальше жить.
Да и сказала: «Будем мы дружить».
1989
Да и сказала: «Будем мы дружить».
И акт свершился. Так тому и быть.
Мы различаем травы по цветам,
Имея знатных родственников там.
Она пошла по улицам двух сёл
На всякий случай. Ну, а вдруг осёл
С ней между делом просто согрешит.
И дать ему ответ она спешит.
Она с его упорным сватовством,
Гордясь своим недюжинным родством
С ослами главной улицы села,
Сама была племянницей осла,
Что норовил пролезть через ограду.
И я увидел взгляд склонённый к взгляду.
1988
И я увидел взгляд склонённый к взгляду.
Он к ней спешил, преодолев ограду.
И кто на наш язык переводил
Всё то, что он вот там нагородил?
Ведь он осёл. Он просто молча шёл.
И за собою ту ослицу вёл.
Вы скажете, что это всё враньё?
Не целовал тогда осёл её?
Нет, он её согнул почти на слом.
И дева наклонилась пред ослом.
Тем более что там была весна.
И не смутясь, ответила она:
«Люби, Осёл. Всё в жизни может быть».
И я подумал: «Так тому и быть».
1987
И я подумал: «Так тому и быть».
И, изложив всё то, что может быть,
Той цели важной благородной ради,
Я записал тут всё в свои тетради.
И на простом обыденном листе,
И в живописном изложив холсте,
Заставил пахнуть в грядке огурец,
И доказал, что только он, Творец,
С барахты-бухты в этот самый час
Напоминает нам, что только в нас
Огонь любви в миг сотворенья был.
Но мир не замер. Нас Творец любил.
Так вот чему, казалось бы, не быть,
То существует. Надо всех любить.
1986
То существует. Надо всех любить.
Ах, жизнь! Могла ли ты иною быть?
Кто сам не может сделать ничего,
Других он судит грозно оттого.
И на судьбу взглянуть боится смело.
Он не решится просто делать дело.
И всюду ходит грустный и унылый.
Но ощутил опять в себе он силы.
И гордецу, и трусу, и бродяге,
И подлецу, и старцу, и сутяге
Душа болит. И даже злому вору,
Что и попал в тюрьму в такую пору.
Да, он о славе родины забыл.
И мир добытый этим погубил.
1985
И мир добытый этим погубил.
И он о славе родины забыл.
И оттого он угодил в тюрьму.
А это всё не нравилось ему.
Познал он жизнь счастливую с второю.
Да и с войны пришёл ночной порою.
Достойно в лихолетье отслужившим,
Он жить остался горе пережившим.
Мечта не гасла в девичьей крови,
И запылала в сердце от любви.
Но речь ведь тут совсем и не об этом.
Весной ли это было или летом.
Я рассказал вам и о той весне,
О нас, о них, a также о войне.
1984
О нас, о них, a также о войне
Я рассказал, да и о той весне.
Потом цветы он выбросил в кусты.
И ждал её до полной темноты.
Накидку на двуспальную кровать
Она осталась дома вышивать.
Да и себе занятие нашла,
Когда к нему на встречу не пришла.
Тем вечером палящим, даже душным,
Ей показался парень очень скучным.
И чувство вдруг из девушки ушло.
Вот этим летом так произошло.
Иначе будет, но не этим летом.
И всё мне тут напомнило об этом.
1983
И всё мне тут напомнило об этом.
Так будет. Но, увы, не этим летом.
Но не срамись-ка ты перед историей.
Гордись своей безмерной территорией.
Французу то упрёк и укоризна.
Вставай, вставай, огромная отчизна!
Боролись мы с пришельцем. И недаром.
Москва ведь характерна не пожаром.
Была в тот год германцу отдана,
Вы помните, огромная страна.
И эта тема тронула поэта.
Всех расстреляли. Так случилось это.
Их всех тогда, в той памятной весне,
Собрали в школе, и ведут к сосне.
1982
Собрали в школе, и ведут к сосне.
И расстреляли, чтоб нагадить мне.
А вот душа без времени жива.
И где любовь, там и о ней молва.
И вечер тает медленно и внятно.
И так уж всё без лишних слов понятно.
И ничего чтоб зря тут не сказать,
Могу я узел в петлю зазвязать.
И сердце бьётся прежнее, живое.
Теперь стоят там в пьедестале двое.
Мы эти дни счастливые ваяли.
Кто мы? Да мы. Все те, что там стояли.
Тогда ещё не знали мы об этом,
Что их потом казнят перед рассветом.
1981
Что их потом казнят перед рассветом,
Тогда ещё не знали мы об этом.
Всё дымкою лугов озарено.
Смотреть мы будем времени кино.
И так же будем вечер весь стоять.
Она придёт, как прежде, ровно в пять.
Опять придёт. И вновь взойдёт звезда.
И каждый знает: он придёт сюда.
И завтра всё сначала повторится.
И мир желаний прежних сотворится.
Они могли весь день друг друга ждать
И ни о чём не думать, не гадать.
С далёкой той не нашей стороны
Они пришли и стали у сосны.
1980
Они пришли и стали у сосны.
Возможно, так. Но не было б войны.
И не было б ни ночи, ни рассвета.
Придумки это глупого поэта.
А может, всё, что я пишу, враньё?
И у него лицо как у неё?
И градусник показывал в окне
Другой накал, когда весь мир в огне.
И солнце в воду луч спускало жарко.
Вода в реке текла, сверкая ярко.
А к ночи в небе вспыхнула луна.
И видит он всё то, что и она,
Что с каждым новым в августе рассветом
Всё тут им снова говорит об этом.
1979
Всё тут им снова говорит об этом
Уж с каждым новым в августе рассветом.
Всё повторилось, как тогда, сейчас,
Во взглядах их, и в блеске юных глаз.
И прикасаясь ваших нежных рук,
Пришла любовь, как прежде, разом, вдруг.
Огни небес, что в них решенья ждут,
Их приведут на времени редут.
Она молчит. И он молчит притом.
И вот они заходят вместе в дом.
В трубе над домом серебристый дым.
И хорошо, да и спокойно им.
Запахло вкусно. Лавка у стены.
Ещё три года до разлуки и войны.
1978
Ещё три года до разлуки и войны.
Запахло вкусно. Лавка у стены.
И воет в роще одинокий зверь.
Вошла хозяйка и закрыла дверь.
Закрыла дверь, да и ввалилась в хату.
Луна бежит наперекор закату,
Подвешенная прямо на дубок,
Да и блестит как праздничный лубок.
Светило ночи на небо взошло.
А молоко в ведре хранит тепло.
Вдали слышно мычание коров.
Их гонят по этапу в тьму дворов.
И тут уместно вам сказать об этом.
Луга залиты предвечерним светом.
1977
Луга залиты предвечерним светом.
Мне кажется, он мог бы быть поэтом.
А он ей что-то тихо говорит.
Заря побагровела и горит.
Уж вечер близок. Ночь за ним идёт.
Серьёзен он. Она молчит и ждёт.
Расчёты, видно, долго проверяет.
Опять попишет. Что-то измеряет.
Попишет снова, пошевелит ртом.
И снова строчку чёркает притом.
А вот линейка. И стоит скамейка.
Скамейка эта парню дорога.
Я не сказал, что там была скамейка.
Скамейка та же. Те же и стога.
1976
Скамейка та же. Те же и стога.
А парень в плавках. Прочная нога.
Уж парень тот разденется. Докуда?
А мир молчит до праздничного гуда.
Чего бы вам ещё, казалось, надо?
И он поёт: «Испания!Гренада!»
Она поёт: «Испания! Испания!»
На теле двойка. Двойка для купания.
И всё. В причёске только две булавки.
Оголена. Бюстгальтер, да и плавки.
В щеках румянец. Девичья головка.
Но не настолько, чтобы ей неловко
Подумать было про себя и это.
Пора счастливая. Дыхание рассвета.
1975
Пора счастливая. Дыхание рассвета.
И парень тоже думает про это.
Природа отражает в ней себя.
Обрамлена. И, небо голубя,
Стоит вверху. И девичья улыбка.
И всё вокруг и жизненно, и зыбко.
Обычный вид. Но в небе некий гнёт.
И дева сверху. Дева сено мнёт.
Да и глазами смотрит в небо милыми.
Ещё одну я вижу деву с вилами,
Лучами солнца нежно опалённую.
Ну не совсем. Но всё же воспалённую.
И возле них зелёные стога.
Река вдали, синеют берега.
1974
Река вдали, синеют берега.
Передо мною свежие стога.
Река в стога испуганно глядит.
И быль она нездешнюю родит
Про чью-нибудь чужую территорию,
Рассказывая некую историю,
Чтоб натянуть всетворческую нить
Художника, что может суд чинить.
Пусть поиграет с непокорной долей
Фантазия, что обладает волей,
Желанья ваши выразив словами.
Так сможет ли она сдружиться с вами?
И вот уж он становится поэтом.
И всё вокруг нам говорит об этом.
1973
И всё вокруг нам говорит об этом.
И вот уж он становится поэтом.
Грустит, ликует, плачет и смеётся.
Творит, желает, верит, не сдаётся.
В сиянье утра и в кромешной мгле
Живёт художник вечный на земле,
Себя природе бережно являя.
Да всё равно! Мечту осуществляя.
Какую? Эту? Или, может, ту?
Осуществляет он свою мечту.
Рисуешь, пишешь, хлеб ли ты жуёшь,
На полотне ли, или где живёшь,
И в образе ещё, увы, не спетом,
Уж всё вокруг нам говорит об этом.
1972
Уж всё вокруг нам говорит об этом.
Суть песни дальше в мной ещё не спетом.
Ну, а кого-то, может, задевает
Всё то, что в нас как образ оживает.
И характерна внешней простотою
Мысль, что сияет вечной красотою.
И потому проходит время впрок,
Строкой одной вплетаясь в уйму строк.
Я говорю о чём-нибудь об этом.
И с каждым новым повторяясь летом,
Я средь других, увы, не одинок.
И завершу я этот мой венок
Уж вот таким невиннейшим куплетом,
Зарю встречая осенью и летом.
1971
Зарю встречая осенью и летом,
В миру тогда не думал я об этом.
Играя в прятки в обществе убогом,
Я и ни в чём нигде не спорил с Богом.
И вытащил я там счастливый фант.
И думал я: «Так в чём же мой талант?»
Хоть рифмовать, конечно, я умею,
Но я за то судить себя не смею.
В какой-нибудь случайный лист бумаги
Я и впишусь в стоической отваге.
Поднять себя тут нужно до него,
И проследить природы естество.
Уж был бы повод. Повод был бы веский.
И волн с реки мне доносились всплески.
1970
И волн с реки мне доносились всплески.
Ну, а творить, оно ведь повод веский.
Слывя среди соседей за всеведа,
Уж можно петь об этом до обеда.
А может спорить, сетуя и злясь,
Когда умеет он не плюхнуть в грязь,
Где не возьмёт художника чесот
Из тех далёких радостных высот.
И уж о том он всюду говорил.
И встал над ней. Сказал бы я, вспарил.
И не погряз он в жизненной проблеме.
Художник строг и расположен к теме.
Так он обязан деву понимать,
Как поняла б её родная мать.
1969
Как поняла б её родная мать,
Так он обязан деву понимать.
И ты готов за лик его отдать
Хоть сто цалковых. И готов страдать.
Да и его ты нежно уважаешь.
И ты сей дивный образ обожаешь
Пусть в плане даже где-то и втором,
Изобразив его своим пером.
Избрав себе, как портретистку, Лушу,
Ты и в её тогда вникаешь душу.
Но вот чего ему ты не простишь,
Об этом знать творцу не запретишь.
Писать легко, лишь был бы повод веский.
Висели там на окнах занавески.
1968
Висели там, на окнах занавески.
Писать легко, лишь был бы повод веский.
Хотя и с безнадёжною врождённостью
С великою такой предубеждённостью
Довольно ловким писано пером
В отделе том и первом, и втором.
Вот сколько здесь прочтут, когда обедают.
Особо те, кто в этом мало ведают.
Друзья, подруги, Валики и Толики,
Искусствоведы, бомжи, алкоголики,
Профессора, доценты и политики,
И всё они и подвергают критике.
И я тогда и стал переживать,
Что не могу в её упасть кровать.
1967
Что не могу в её упасть кровать,
Уж я тогда и стал переживать.
Мою решила в будущем судьбу
Боль сожаленья, что звала в борьбу.
И стал писать я с рвением про чувства.
И изучил я, в чём секрет искусства.
Всё это я со временем узнал.
Хоть до сих пор французский я не знал.
В искусствах средь иных не оглашённый,
Как родственник на праздник приглашённый,
На это всё я искренно глядел.
Знаток я вольных мыслей, нужных дел.
Но слаб я был, скажу вам, в алкоголе.
В вечерней я тогда учился школе.
1966
В вечерней я тогда учился в школе.
Там пол в салате, лица в алкоголе.
Я слышал голос: «Всех прошу к столу!»
Еда стояла прямо на полу.
Стирать халат ещё не отдавали,
Но в нём еду обычно подавали.
Там был на всех всего один халат.
Из помидоров там стоял салат.
Вот такова была любви напасть,
Где негде было яблоку упасть.
Там не было и места для страстей.
А ночью столько было там гостей,
Что ночевал обычно Сеня днём.
И очень часто думал я о нём.
1965
И очень часто думал я о нём.
По твёрдой кружке утром или днём
Он каждый раз стучал концом начал.
Потом он их совсем не замечал.
Он брал их утром. Такова в нём странность.
Он женщин принимал легко, как данность.
И не считал он близость за грехи.
К тому ж ещё он им читал стихи.
И женщины с охотой уступали
Ему себя. Картин не покупали
Его тогда. Хватало их на всех.
А вот у женщин он имел успех.
Но Сеня не силён был в алкоголе.
Мне всё знакомо было там до боли.
1964
Мне всё знакомо было там до боли.
И хоть искусств не изучал я в школе,
Но Еву воспалённую Адаму
Он брал легко, как женщину и даму.
Или я Берту недопонимал,
Или Арсэн был в творчестве не мал.
И я подумал: «Тут из двух одно».
Её легко кладя на полотно,
К тому ж ещё в чаду полураздетом,
Да и ещё при всём при том и этом,
Следя за этой подлою скотиной,
Её я там и сравнивал с картиной.
И в том я был Арсением ведом.
И заходил в его я шумный дом.
1963
И заходил в его я шумный дом.
И тут уже, примером сим ведом,
Арсэн был с удивительным концом.
И был ещё со строгим он лицом.
Ну, дальше то же, снова, до конца,
Светясь улыбкой умного лица.
Я вспоминал как на её колени
Садиться я учился там у Сени.
И ощутил я времени конец.
И вот теперь я вырос, наконец.
И всё учёл с начала до конца.
И от нужды. К тому ж и от лица.
Увы, ещё отнюдь и не от лени
Учился я тогда всему у Сени.
1962
Учился я тогда всему у Сени.
Увы, ещё отнюдь и не от лени.
Его пытаясь чем-нибудь унять,
Я вдохновлялся, силясь сочинять.
Вжимал его я медленно в трусы
Уж в эти необычные часы.
Осуществив томительную связь
Его жена, раздевшись, и резвязь,
Пред ним сидела строго в креслах. Берта.
А он стоял у старого мольберта.
Да, Сеня с думой мудрого лица
Предстал пред нею в образе творца.
Любил и я к вершинам восходить.
Сюда любил я часто приходить.
1961
Сюда любил я часто приходить.
Любил и я к вершинам восходить.
Тут с головами женскими скотины.
И вот тогда возникли те картины
Арсения. Да и наоборот.
А вдруг возьмёт и, поумнев, народ
Мечтой начнёт прохожим души греть.
Ах, не беда! Картинам не гореть.
Но, правда, в это время он не модный.
Художник он. Художник превосходный.
Когда пред ним и публика, и сцена,
Арсения, а иногда Арсэна,
В дом захожу я часто к брату Сене.
Дверь отворяю. Захожу я в сени.
1960
Дверь отворяю. Захожу я в сени.
Порою и от глупости и лени
Такая нам рисуется картина.
«Неси, неси. Не надо. Прочь, скотина!
Ах, ту возьми! Нет, жизнь зачем скоту!
Вот-вот. Возьми вот эту. Нет! Вот ту.
Неси сюда! Да не туда! Оттуда.
Ну что за дурь! За что мне это чудо.
Туда нельзя. Сиди вот здесь. Ступай.
Не делай так. И так не поступай».
Воспитывая, мы вещаем внятно.
Оно порою даже и понятно.
Её, конечно, я не стану бить.
Нет, уж другой такой не может быть.
1959
Нет, уж другой такой не может быть.
По задней части надо б деву бить.
Снимай штаны, уж размочу я дубчик.
Попался, супчик, баловень, голубчик.
И гопца дрица гопца гоп ца ца.
Она уж бродит, ищет молодца,
Не дожидаясь ужина, обеда,
Соседа деда. Жадность непоседа.
И шёпот чьих-то там я слышу слов.
Да и чужой я отворил засов,
Туда уйдя, где прочная ограда.
Любить пытаюсь. Сердце сердцу радо.
И эту землю надо нам любить
А вот другой такой не может быть.
1958
А вот другой такой не может быть.
Слова, что землю надо бы любить!
Ты человек. Ах, велика потеря.
Всё ж понимаю. Ты страшнее зверя.
И на людей с опаской ты глядишь.
И там уже не попадь где сидишь.
Они их лапой сходу выбивают.
Так звери двери в доме открывают.
Я человек. А не из леса зверь.
И дело в том, что не открыть мне дверь.
И у меня огромная семья.
Я дверь открою. Это дверь моя!
О чём же я тут буду матом крыть?
А вот и дверь. И как её открыть?
1957
А вот и дверь. И как её открыть?
Я захожу. И буду матом крыть.
И, в общем, песня эта ни о чём.
А тут и тот, кто спросит: «Что почём?»
О чём же степь шумит, не унывая?
Да и погода за окном, взвывая.
Ещё о чём-то с вами мы поём.
Живём мы так и хлебушек жуём.
А важно суть, что в том проблемы нет.
Не важно суть, где и какой сонет.
Когда и где, и что, да и почём?
Уж не о чём. И в рожу кирпичом.
О чём я думаю? О чём пою?
Опешил. И растерянный стою.
1956
Опешил. И растерянный стою.
О чём я думаю? О чём пою?
Остался вместо этой самой цепи
Моих желаний дух великолепий.
Глядишь, зевнул, цепи уж нет, как нет.
И косит взгляд на эту цепь поэт.
Да и Кощей на цепь ту взгляд косит.
А цепь златая вдоль ствола висит.
А где-то там, где дуб у Лукоморья,
И в ожиданье, и в стремленье скор я.
Иной порыв порою даже груб.
Мы ощущаем влагу тёплых губ.
Рефлекс знакомый. Я сижу тоскуя.
Но я проснулся, нежностью рискуя.
1955
Но я проснулся, нежностью рискуя,
С подругой сердца о любви тоскуя.
Ты без еды не выдержишь и часа,
В душе хоть трижды будь ты ловеласом.
Черпали чувства нежные в воде
И те монашки юные. Но где?
Еды поешь, и заблестят уж глазки.
Основа тела, соль земли закваски.
Она, скажу я, жизненный костяк.
Еда она, конечно, не пустяк.
В реке мечты и в трепетной воде
Что рассказать ещё вам о еде?
И я сижу и яблоки жую.
Костёр я вижу и тетрадь свою.
1954
Костёр я вижу и тетрадь свою.
Вот я сижу. Я яблоки жую.
Но и живут ведь люди не в воде.
Страсть подражанья. Правда, лишь в еде.
И это свойство даже в рыбах есть.
За ради цели чтоб чего поесть.
Плывя так близко и идя на риски,
Съедят их рыбы, эти вот огрызки.
Огрызки яблок, тех, что я съедаю.
Бросаю в воду их я. Нет, кидаю.
И вот на воду эту я гляжу.
Нет, не сижу. Я у воды лежу.
Да и о чём я с вами тут жужжую.
Я вижу лодку. Не мою. Чужую.
1953
Я вижу лодку. Не мою. Чужую.
Повествованья я свои жужжую.
Всё дело в личном образе. В образе
Существованья. Так вот в этом разе
За выраженье понятое им
Я поручаюсь образом своим.
Ну, разве только вдохновеньем роста!
А развязать его потом не просто.
И узел ты прочнее завязал.
Чуть-чуть иначе что-нибудь сказал,
Оно тебе ответит на вопрос.
Слезой, вернее. Только, если слёз.
Нас иногда пронизывает слёз
Осуществленьем наших с вами грёз.
1952
Осуществленьем наших с вами грёз
Нас иногда пронизывает слёз.
Она со мною до сих пор счастлива.
Ей поклонюсь я. Жизнь не прихотлива.
Идёт ко мне. И я, душой страдая,
Несу себя. А дева молодая.
И на лугу я слышу шум стогов.
И я доплыл до ближних берегов.
Уж мне потом и худо даже стало.
Я дрейфовал не много и не мало.
И я поплыл, куда волна плывёт.
Мне удалось из бочек сделать плот.
Ну, а вокруг меня стихия свищет.
Мечта моя духовной пищи ищет.
1951
Мечта моя духовной пищи ищет.
Богат я духом. И душой не нищий.
Со мной сундук не бедной чьей-то дочки.
Погибли все. Но я связал три бочки.
И время было где-то к Покровам.
Уж плыл я, помню, к дальним островам.
Я не богат был за чертой ограды.
И не богат я почестью награды.
Ведь часто жадность дружбу убивает.
Хоть в жизни всяк, не только так, бывает.
И ни пред кем уж я не виноват.
Но вот настал мой час. А час чреват.
Пока я крест свой в этой жизни нёс,
О, сколько я кошмаров перенёс!
1950
О, сколько я кошмаров перенёс!
Вот так я жил, ручьи роняя слёз.
Мне иногда бывало страшновато.
Идея - цель. Она бедой чревата.
И вот она и к мысли привела:
Служить, творя достойные дела.
И так вот мы обречены идеям.
Иначе сам становишься злодеем.
Да и обиду надо бы прощать.
Вниманья на неё не обращать.
Не исключают целей убежденья
Того, что я до смерти от рожденья,
И в детстве, не любил скоромной пищи.
А без друзей я был, по сути, нищий.
1949
А без друзей я был, по сути, нищий.
И рос я в детстве без здоровой пищи.
И был причиной я интимных мер.
Я показал гуманности пример.
Уж такова моя судьба, прости.
Туда я плыл, чтоб тонущих спасти.
И я спасён был тоже в счёт награды.
Утихла буря. Люди были рады.
А в небе предвечерняя звезда.
На выручку я кинулся туда.
И я помог. И был я в юной силе.
Они меня о помощи просили.
Я понял тут из дальних голосов,
Что плыл я и без брюк, и без трусов.
1948
Что плыл я и без брюк, и без трусов,
Я понял там из дальних голосов.
Потом меня на лодке увидали.
И я плыву всё дале и всё дале.
И плоть моя перед судьбой пасует.
И створ волны мне образы рисует,
Чтоб ни с того сего, вот так во мраке,
Себя увидеть в грёбаном бараке.
Ну и не ради просто глупой дури
В пучине неуёмной этой бури
Я растворился в сумраке теней.
Не ради этих брезжащих огней.
Чего я плыл? Ведь дело не в награде.
Волной меня прибило вдруг к ограде.
1947
Волной меня прибило вдруг к ограде.
И тут вот я подумал о награде.
Когда лишь мгла ночная впереди,
То где любовь? Поди, её найди.
Чтоб умирать без цели и вины,
Не так уж мы судьбой закалены.
Мечты моей и рыбы свежей ради,
В безвестность и в пучину водной глади
Я был готов идти во тьме похода.
Уж десять, видно, градусов погода.
Но всё равно душа едва живая.
Температура, правда, плюсовая.
Средь этих грозных гор и небесов
Тут я провёл достаточно часов.
1946
Тут я провёл достаточно часов
В тумане вод и в шуме голосов.
Из-под меня, где мачта корабля,
Ещё минута и уйдёт земля.
Всё небо мраком ночи обложило.
Уж свищет ветер. Уши заложило.
Порыв волны несдержан и жесток.
И время к буре. Пенится поток.
И мрак вокруг, и блеск высоководный.
Один я в лодке. Я как буй надводный.
А впереди я вижу два огня.
И я кричу: «Спаси, спаси меня!»
Да и с хвостом, и с радостью во взгляде
Я вижу ночь в естественном наряде.
1945
Я вижу ночь в естественном наряде.
Я порываюсь. Дикий смех во взгляде.
Да и твоя мне пригодится палка.
Возьми меня. Уж я ли не русалка.
Мечта я и надежда неземная.
Я грусть твоя дневная и ночная.
И говорит она: «Я не русалка».
Русалка прыг. И мимо девы палка.
В плечах широк. Я гривой потрясаю.
Беру я палку, и в неё бросаю.
Я озадачен. Где же, где же палка?
Смотрю вперёд. А там она, русалка.
И вижу ширь и глубь, и грусть во взгляде.
И только я в естественном наряде.
1944
И только я в естественном наряде.
И я широк в плечах. И ширь во взгляде.
Проснулся... И в руке, не веришь, палка.
Она тепла. Увы, и не русалка.
Не чудная ли, думал я, ты Ева?
Смотрю, хвоста не вижу. Всё ж ты дева.
Любой исход, я думал, тут возможен.
Шуршит волна, а я, к тому ж, встревожен.
И плавником по мне спокойно водит.
И тут меня берёт и в волны вводит.
Такой наряд ты купишь за гроши.
Я обнажён. А в море ни души.
Ты понял, друг, в каком я был наряде?
Пришла мечта с надеждою во взгляде.
1943
Пришла мечта с надеждою во взгляде.
А я-то был в естественном наряде.
И вдруг русалка! И молчит, ни слова.
Поставил сеть я. Да и жду улова.
«Однажды я по берегу бежал.
Мы плыли, - так рассказчик продолжал. -
Медведь, возможно, дикий это был.
Выглядывал, скрывался, долго выл.
И в чаще кто-то ветки раздвигал.
Там зверь сквозь лес пугливо пробегал.
Дубы грядой вокруг теснились стройной.
Весна была то бурной, то спокойной.
А плыли мы меж горными стенами.
И что же дальше приключилось с нами?
1942
И что же дальше приключилось с нами?
И плыли мы меж горными стенами.
Мы поспешим и лодке ход дадим.
И этот корч мы тут освободим.
До талеров и звонких марок прусских
В купюрах разных и в червонцах русских
Получим мзду. И есть у нас бумага.
Да и всё это где-то даже благо.
Там мы познаем и плоды культуры.
И поменяем мелочь на купюры.
И до заветной цели доплывём.
И уж тогда мы дальше поплывём.
И этот корч уж я переверну.
И я сказал: «Сейчас я поднырну».
1941
И я сказал: «Сейчас я поднырну».
И лодка наклонилась в глубину
Характеру в угоду моему.
За что сидел? Не знаю. Почему?
Так думал я, когда сидел в тюрьме.
Кто знает, что у юных на уме.
Она была ребёнком. Но хотя.
Я плакал как безвинное дитя.
На третий день естественной и милой,
С немыслимою в ней, казалось, силой,
Она вдруг без причины умерла.
Да и с души мне камень убрала.
Под камнем я. И тонкими руками
Она тогда разворотила камень.
1940
Она тогда разворотила камень.
И вдруг с небес на нас пролился пламень.
Любили бегать в лес мы по дорожке
Тогда нередко с нею по утрам.
Глаза и нос, и две куриных ножки.
Мне за неё давали двести грамм
Спиртного с соком. Девушка прелестна.
Я помню, дружбу с ней я завязал.
Всё в жизни нашей было интересно.
Я сделал паузу. Потом я ей сказал:
«С брильянтами ты принеси мне ящик,
Не ставя мне рассеянность в вину».
Так кончил речь взволнованно рассказчик.
Весло концом торчало в глубину.
1939
Весло концом торчало в глубину.
И поперёк. То было в старину.
Её я стал с восторгом целовать,
Сложив одежду тут же, на кровать.
Звала она к желанию и счастью.
И уж своё переполненье страстью
Тут с лёгкостью мне отдавала ты
Живым движеньем чудной красоты.
«Ах, как прекрасно! Ах, как мне прекрасно!»
Так я шептал таинственно и страстно.
Во мне рождались нежные слова.
И крутизна живого естества.
Она тогда взволнованно взгрустнула.
Лес погибал от пламени и гула.
1938
Лес погибал от пламени и гула.
Я действовал спонтанно. Ты заснула.
Вполне уже себя легализуя,
С желаньем путь свой тем сообразуя,
Не мог обнять я, помнится, её.
И, повторяя действие своё,
Была она достаточно умна.
И это было истиной сполна.
Тебя пытаясь с нежностью обнять,
Я не умел стремления унять.
Любовь, она с обратной стороны.
А чувства нам для памяти даны.
И вспомнил я вот эти вечера
Ещё вчера. Конечно же, вчера.
1937
Ещё вчера. Конечно же, вчера.
Ах, как прекрасны были вечера!
Туда не ходят даже поезда.
И говоришь ты мне: «Согласна, да».
И я туда рукою запускаю.
И вот уж я тебя везде ласкаю.
И рассудил я: «Где ж я? Ну, так где ж?»
А как подплыл, увидел я рубеж.
Ну, а она опять взошла высоко.
И я сошёл на берег одиноко.
Она качнулась, да и вглубь ушла.
В реке волна тревожною была.
И слышу шум я ветреного гула.
И говорю: «Моя ведь утонула».
1936
И говорю: «Моя ведь утонула».
И слышу шум я ветреного гула.
Преодоленье времени торосов
Уж остаётся с нами тьмой вопросов.
И думал я: «Всё будет впереди».
И я водил рукою по груди.
Дни заскользили вольностью часов,
Туда внедряясь нежностью усов.
Замок раскрыв на юбке, сдвинув стрелки,
Не вместе, нет, я ел в своей тарелке.
Войдя в квартиру, взял я суп с котом.
Природа прелесть. Ну, а смерть потом.
Вот так и я в такие вечера
Сушу одежду около костра.
1935
Сушу одежду около костра.
Вот так и я в такие вечера.
И чтобы вам в постели не потелось,
Мне вас раскрыть тогда вот захотелось.
Вы печь теплее тщательней топите,
Да и минуту счастья торопите.
Уста друг к другу вдохновенно льнут.
И первых десять, двадцать ли минут,
Уж вы её во здравии находите.
В прохладу дня вы с нею там заходите.
Желание оно себя несущее.
Вот так, друзья, проходит время сущее.
Из ощущений времени причала
Всё повторяется. И всё начни сначала.
1934
Всё повторяется. И всё начни сначала.
И вот в мои ты двери постучала.
Туда, ступая ножкой незаметною,
Ты и идёшь дорожкою заветною.
И неспроста есть райские сады.
Но чаще всё же отсветы беды.
Порою, правда, в чём-то даже странная
Любовь меж нами где-то иностранная.
А красота есть вечное узорчество.
Но не беда. Ведь остаётся творчество.
Хотя уж это и преувеличено.
Да и добро в размере ограничено
И сроками, и взорами Христа.
И вот мечта диктуется с листа.
1933
И вот мечта диктуется с листа.
И уж начнут стихи шептать уста.
И выпьем вместе, залпом, выпьем сразу.
И скажем мы: «Да возгорится разум!»
Бокалы взняв, их дружно вместе сдвинем.
Пройдут года, и чувством поостынем.
Для недруга ль, иль друга своего,
Писать, не зная что, и для чего.
И я сказал: «Ну и пускай. И чудно!
Писать такое буду беспробудно».
И поднялась же у тебя рука
Валять мне Ваньку. Или дурака.
Мне отвечают: «Многие валяли».
И я проснулся. Лодка-то моя ли?
1932
И я проснулся. Лодка-то моя ли?
«Ах, - отвечают, - многие валяли!»
За то он и свободу заслужил.
Он баловень судьбы. Он праздно жил.
Он божий человек. И он безбожник.
Нарисовал его мой друг художник.
Картина, хоть и на стену повесь.
И там ты смотришь через занавесь.
Ах, уж собой ты покоришь меня!
И ты полна желанья и огня.
А над губой восторженный пушок.
А на лице таинственный смешок.
И снова вижу я твои уста.
И я подумал: «Может, ты не та?»
1931
И я подумал: «Может, ты не та?»
Неповторима детская мечта.
Передают мечты тебе приветы.
Везде она. Везде её приметы.
Она и в звуке песни не пустом.
Она во взгляде нежном, не простом.
Она и в дружбы преданном позыве.
Она и в скрипки огненном призыве.
Мечты приметы чудо хороши!
И подари мне жар её души.
И будь невестой. Можешь и супругой.
Приди монашкой с юною подругой.
О, я зову тебя, зову, мечта!
И я подумал: «Может, ты не та?»
1930
И я подумал: «Может, ты не та?»
Такая вот проказница мечта.
И там, где след её, ты пребываешь.
И ты, идя за нею, оживаешь.
Она сулит вечерние огни.
И в том она, что в пасмурные дни
Ты ярче видишь свет её огней.
И в том мечта, что, приближаясь к ней,
С укором ли, с надеждой ли, с позором,
И с вознесённым и печальным взором,
Не в набожном ли пенье аллилуйя,
Везде там суть её. До поцелуя.
Так где же ты, проказница-мечта?
Куда стремишься?.. Всюду пустота.
1929
Куда стремишься?.. Всюду пустота.
Смотрю туда. И там моя мечта.
О чём писать? Вот главный мой вопрос.
Корабль готов. Садись. Берись за трос.
И долго я об этом и не думал,
Когда я написать о том задумал.
В сто раз мне больше надо написать,
И тысячу тетрадей исписать.
Я написал об этом в общей мере.
И тут уж я засомневался в вере.
В какой? Да в этой! В той, где я управлюсь.
И если я с задачей этой справлюсь.
И это будет именно тогда,
Когда возникнет на небе звезда.
1928
Когда возникнет на небе звезда,
Вздохну легко я и скажу тогда:
«Ах, я уже и завершил ремонт.
А что пишу, войдёт в всемирный фонд».
И я б сказал, задача золотая.
Задача, я скажу вам, не простая.
Пью чай с малиной, а потом тружусь.
А будет ветер, то и простужусь.
Зимой её с простудой получаю.
Малина прелесть! И особо к чаю.
Не ставя этот случай вам в вину,
Сорву я ягод горсточку одну.
Малины куст сорву потехи ради.
Доска намокла от дождя в ограде.
1927
Доска намокла от дождя в ограде.
Куда спешил! Какой там цели ради!
И с этих пор совсем писатель я.
Сейчас легко. Уж полнится струя.
Пока писал, едва не обосцался.
А тот сонет непросто мне достался.
Фу ты, нашёл. Достал. Отлично. Вот.
В конвульсии трясётся мой живот.
И этот миг всё ж посвящу стиху я,
Уже танцую, плоть сжимая ***.
А в туалете дел неспешных нет.
Вы догадались? Шёл я в туалет.
Куда не ходят даже поезда,
Я порываюсь именно туда.
1926
Я порываюсь именно туда,
Куда не ходят даже поезда.
По-русски то не выглядит паршиво,
Что по-японски призрачно и вшиво.
А над Россией трепет светлых туч.
Плов получился. Вкусен он и жгуч.
Но мы его за то не бьём коленом.
Баран ведь тоже с яйцами и членом.
Когда едите вы горячий плов,
Не оскорбит вас суть пикантность слов.
Прольются ль вам тогда цензуры яды?
Предстанут ли пред вами все Наяды?
Одна Галина, а другая Ядя.
Они молчат, в простор печально глядя.
1925
Они молчат, в простор печально глядя.
Была бы плоть. А уж в каком наряде!
О, публика! Не ты ли просто дура.
Такое можно ль. Где была цензура!
Опять услышим: «Караул! Скандал!»
Зачем я всё редактору отдал?
А напиши я откровенно строки,
То скажут: «Всё известные уроки».
Но ведь бараний был от члена плов!
И выкинуть нельзя из речи слов.
Изображая эти вот виденья,
Уж примем мы такие сновиденья.
И думал я: «Цензура бы нужна».
А вот и дочь. За окнами весна.
1924
А вот и дочь. За окнами весна.
Проснулся я. Отпрянул ото сна.
И уж на этой полу-грустной ноте,
И без одежд, как тут вот, и без плоти,
Со скорбью неги светлой и глубокой
Я наблюдал за оргией высокой.
Уж хоть живи, а хочешь умирай,
Ступени шли туда. В небесный рай.
Не преисподней ли тут створки врат?
Монашество ль? А может, лишь разврат?
И что он нам в итоге обещает?
Вот этот сон, что души очищает.
Не сон ли это вымышленный, вещий?
Но что я вижу? Чьи я вижу вещи?
1923
Но что я вижу? Чьи я вижу вещи?
Не сон ли это вымышленный, вещий?
Зачем же ты, сначала мной влеком,
Меня держал как снега хладный ком?
Не ранее, чем в понедельник. Раньше
Я не могу являться к кастелянше.
Когда ещё с тобою я была,
Не я ль тебя первее завлекла?
Зачем не мне вся эта бездна власти?
Зачем ты ей излил потоки страсти?
Вдруг чувствую, как кровь во мне кипит.
И, вижу, что уже подруга спит.
А что вторая? Где теперь она?..
Ах, в небе звёзды! Льнёт к волне луна.
1922
Ах, в небе звёзды! Льнёт к волне луна.
В любви и дружбе рай и тишина.
И ничего. Живут ведь на планете.
И секс есть секс. А после будут дети.
И ради просто к наслажденью вкуса,
И ради чувств особого искуса,
Чтоб сладость неги чистым сердцем внять,
Вот тут он стал хотеть её обнять.
Потом она с ним в речке искупалась.
Потом вторая к нам в кустах попалась.
В предельно скором и желанном беге
Он умирал в неумолимой неге.
А всё вокруг вздыхает и трепещет.
И уж волна о берег тихо плещет.
1921
И уж волна о берег тихо плещет.
И всё вокруг вздыхает и трепещет.
А скромность в ней наивысшая награда.
Да и всему она на свете рада.
Как будто вызвать состоянье хочет.
Ласкает, крутит, пальчиком щекочет.
Да и молва об этом мне трезвонит.
А он всё стонет и никак не тонет.
И ухом чутким всё он будто слышит.
Душою пышет, грудь предельно дышит.
Как Ева, что с Адамом на ковчеге,
Одновременно он в труде и неге.
Ну, а вторая думает в тоске,
Что уж и жизнь её на волоске.
1920
Что уж и жизнь моя на волоске,
О том вторая думает в тоске.
И вот и я, свой побеждая страх,
К ней телом льну на времени ветрах.
Ну, а она как юная Венера.
Лицом она ствола коснулась... сквера.
Ко мне уже приблизилась она.
И неподвижна, страстна и нежна.
Так славно было, что писать мне вроде
Тут неудобно о её природе.
Да и о нём. Кто воин и сатрап.
Хозяин, господин ли, жалкий раб?
Подумал я совсем как на эстраде:
«Чего я столько лет потратил ради!»
1919
«Чего я столько лет потратил ради!»
Так думал я, как будто на эстраде.
Осталось насладиться лишь ему
Картиной превосходной посему.
И вот уж я почти в начале лета
В лесистой дымке розового цвета.
У той, что смотрит без печали в дуб,
Я вдруг удачно выскользнул из губ.
И гопца дрица гопца гоп ца ца!
И тут слились в едино два лица.
И мы всё ближе, ближе, ближе, ближе.
Она губами лижет. Нежно лижет.
Лежу меж двух. У этой он в руке.
Реальность. Ты прекрасна на реке.
1918
Реальность. Ты прекрасна на реке.
Журавль ли в небе, утка ли в руке.
Так первая обидится притом.
Ну, а оставь её я на потом,
Имей я эту в возжеланном виде?..
Да вот и как?.. Та будет ведь в обиде.
Во взглядах их, какую предпочесть,
Я до сих пор не смог ещё прочесть
В глазах обеих, прямо в очи глядя.
Одна из них добрее. Это Ядя.
Та, что грустна и с мушкой на носу,
Моложе этой, что плетёт косу.
Я их любил обеих в нежном теле.
И был в раю я с ними, в самом деле.
1917
И был в раю я с ними, в самом деле.
Я их любил обеих так и в теле.
И каждый день их к брачеству водил.
И им обеим тем и угодил.
За шерсти клок и за клочок земли
Мы с ними лето вместе провели.
И брат ещё не шёл тогда на брата.
Россия! Ты не ведала разврата!
Такой была дремучей старина.
И муж был муж, жена была жена.
Мы там с восторгом девушек скребли.
Те дни ушли, как в море корабли.
Всё, что меня прельщало в чудной Яде,
Всё растворилось нежностью во взгляде.
1916
Всё растворилось нежностью во взгляде.
Всё то, что вот тогда прельщало в Яде.
Сказать себе: «Уж ты за пивом сбегай».
Вот так порою, источаясь негой,
И ничего туда нам не пихать,
И можно было тайно воздыхать.
Сжигало грудь, как жжёт шедевр искусства,
Когда ещё не чувственность, но чувство
Стоит вопросом, что довольно прост.
Ты уходила утром в полный рост.
А, помнишь, как ты бегала по рынкам?
По кузовам, по лавкам и по кринкам?
Теперь лежишь, как памятник на складе.
А было всё в узорчатом окладе.
1915
А было всё в узорчатом окладе.
Теперь лежишь, как памятник на складе.
Моменту море крестишься крестом.
И с новым мужем, думаешь о том.
Да, ты познала и меня, и мужа.
И вот ты знаешь, где огонь, где стужа.
Глазами смотришь опытной жены.
А ты взгляни на нас со стороны
И равнозначно, да и равноценно,
Попеременно, будто Авиценна,
Увидев, как они безумно льнут
В глаза по истечению минут.
Давайте взглянем той, что больше рада
Среди лесов и рощ, в кустах ли сада.
1914
Среди лесов и рощ, в кустах ли сада,
Давайте взглянем той, что больше рада.
Пьянящие малиной в алкоголе,
И трепет душ, и проявленье воли.
Переживая вдохновенья стресс,
Мы повышаем к деве интерес.
И вот уже в сожжённой кем-то чаще
Мы и считаем плод запретный слаще.
В нас поднимает гордость на парах
Разоблаченье в жизненных ветрах.
Мы крепче любим женщину из страха,
Чтоб было всё почтина грани краха.
Запретный плод, потаенный роман,
Души неизлечимейший обман.
1913
Души неизлечимейший обман.
Запретный плод. Потаенный роман.
Одновременно и надев пальто,
Вы бросили мне томное: «О то!»
Пришёл он звать супругу к чашке чая.
И сделал вид, что, нас не замечая,
Берёт очки и тут же и выходит.
И никогда без стука не заходит.
И всё у вас без казусов случалось.
Но из рассказов ваших получалось,
Что уж порой и вы впадали в луж.
Но что же это? Перед вами муж!
А вы в окно ушли сквозь крону сада.
И вас ждала там тихая прохлада.
1912
И вас ждала там тихая прохлада.
Вы у окна. Вошли в тенета сада.
Чтоб воплотить в действительность обман,
Вы и шагнули в дремлющий туман.
«Сюда, сюда! Я делаю уборку».
И вот она взглянула через шторку.
Кто не мечтал со вздохами в окне,
Когда уж был в лирическом огне!
Как будто ты и не потратил часа.
То всё уже придумки ловеласа.
И возвращенье к прежним временам
Воображений, что рисуют нам
Тех чудных дней лирический обман.
И по воде струящийся туман.
1911
И по воде струящийся туман.
Мечты единой радостный обман.
Достаточны для страстного стенанья
Тех прежних дней часы воспоминанья.
Когда ты слышишь стоны за стеной,
То и неплохо быть тебе одной.
И одному, конечно, тоже можно.
Да и вдвоём при случае возможно.
И я смирился. Можно и втроём.
Н много проще думать о своём.
Святош с лица, а в сущности безбожниц,
Я видел там, как цезаря наложниц.
И вспомнил я и запах терпкий дыма,
И времена воинственного Рима.
1910
И времена воинственного Рима
Я вспомнил там. И запах терпкий дыма.
А в небе заливались соловьи,
Деля тот скудный хлеб большой семьи.
Таясь в весёлом радостном кокетстве,
Попеременно, будто где-то в детстве,
Вдвоём уже его совали в рот
Наперебой, как свежий бутерброд.
Восприняв это с грустью изначально,
Та, что живее, с той, что не печальна,
Вдруг обнялись: «Ах, как приятно тело!»
И, посмотрев на нас оттуда смело,
Луч солнца приобрёл особый вес.
А за кустами, кто б ты думал? Бес.
1909
А за кустами, кто б ты думал? Бес.
И зашумел суровый Брянский лес.
И погибали юные тела.
И истина нас к радости вела.
И вот такие чудные дела.
А лодка по реке неспешно шла.
В обеих расцветала красота.
И полюбили обе, та и та.
И замолчали, от желанья млея,
И грустная, и та, что веселее.
И засмеялись в лодке рыбаки.
Любовь познал в четыре я руки.
Через стволы мелькали леса мимо
И лодка, и река, и струйки дыма.
1908
И лодка, и река, и струйки дыма
Через стволы мелькали леса мимо.
День завершался. Близок час к ночным.
Но только воздух стал уже иным.
Я отвергать, конечно, не хотел
Всю эту блажь, всю эту радость тел.
Сродни проделкам мужа и жены
Мы пребывали в лапах Сатаны.
Мы в тёмном царстве обретали связь.
И без причины буйно веселясь,
Мы в лес вошли от засухи сгоревший.
Случилось так, что чувств не разогревши,
Я вдруг сказал: «Воистину воскрес!»
И посмотрел с надеждою окрест.
1907
И посмотрел с надеждою окрест.
И повторил: «Воистину воскрес!»
Да и вторую в том оповещаю.
Ту, что со мною. И почти кончаю.
Мы Богу кажем юные тела.
Обнажены мы были до бела.
Объединяясь утомленным раем,
Мы в неге стонем. Сердцем замираем.
И, зацепляясь ножкой за дубок,
Я повернул её на левый бок.
За грудь её решительно беру,
Как перуанец деву брал в Перу.
А та, что посмотрела не печально,
Была умна, мудра и изначальна.
1906
Была умна, мудра и изначальна
Та, что и смотрела не печально.
И бездною лесной весна зияла,
Нас увлекая, будто в одеяло.
И что у них там в каждой голове?
И падают на землю сразу две.
Та эту под меня не пропускает.
А первая меня не отпускает,
И тащит прямо кверху на себя,
Целуя и решительно любя.
Пускает и вторую, только позже,
Меня схватив за уши, как за вожжи.
И нежно погружает под уста
Реальностью. Святая простота!
1905
Реальностью. Святая простота!
И радость погружённая в уста.
А первая безудержно хохочет.
Но ни одна тут уступить не хочет.
И всё, что было, будет снова в нас.
Ты не дели на части ананас.
Если любить и долго, и сердечно,
То это чувство в вас пребудет вечно.
Мгновение и ссориться начнут.
Ну а пока ко мне в восторге льнут.
И было всё вокруг первоначально
Берёзовых ещё без крон голов.
Лилась мечта из скрежета стволов.
А музыка звучала так печально!
1904
А музыка звучала так печально!
А вот любовь была первоначальна.
Одна была в хорошем смысле стервой.
Не та. А та, что мне явилась первой.
И обе девы замерли и ждут.
Мгновенья растревожено идут.
И мозг мой возбудился мыслью скорой.
С чего начать? Когда? Да и с которой?
И я мрачнею. Небо в грозной туче.
Одна другой и радостней, и круче.
И вот они в намереньях своих.
А я один. Один я на двоих.
Ну, а моя задача тут простая.
Явилась радость. И обжёг уста я.
1903
Явилась радость. И обжёг уста я.
И говорю тут девам как с листа я.
И лёгкость мыслей с ветром в голове.
Один я на обеих. Их же две.
Хранит природа таинства свои.
И не поют мне больше соловьи.
Стоит, задумчив, почерневший лес.
Идёт весна. И снег с пригорка слез.
Я взял такси. И мы уж едем в лес.
И повторил я тут: «Христос воскрес!»
И этот день как будто день рожденья.
За что же мне такие награжденья?
И дума мной владела неспроста.
Явилась ты. И обожгла уста.
1902
Явилась ты. И обожгла уста.
И дума мной владела неспроста.
В тебе ликует воспалённый разум,
Когда к тебе с душою обе сразу,
И ты достигнешь глубочайших зон.
Ты будешь счастлив. Счастлив как Кобзон.
Но это и зачтётся мне во гробе.
И тяжко мне придётся, знают обе.
Преобразую я в желанья жар
Во мне кипящий трепетный пожар.
И одеянья я с неё сниму.
И склонность в ней заранее к тому,
Что дарит мне она свои уста.
Да и улыбка в девушке чиста!
1901
Да и улыбка в девушке чиста!
И нежные наивные уста.
И вся к томленью расположена.
И зад крутой. Да и в глазах умна.
Смотрю и вижу. Выпуклость. Гора.
Анита. Анна. Аннушка. Сестра.
«Ну что ж. Знакомься. Вот моя подруга.
Ты не привёл моей подруге друга?»
Монашенка о чём-то говорит.
Звезда над башней весело горит.
На небе туч свисающий гардин.
Явился к мосту я тогда один.
Провёл я дня неспешные часы,
Следы увидев зайца и лисы.
1900
Следы увидев зайца и лисы,
Провёл я дня неспешные часы.
И мы вздыхаем с грустью. Еле-еле
Душа трепещет. Мы в сырой постели.
И сплетнями, короче говоря,
Мы занялись. И, видимо, не зря.
Когда его заполнить больше нечем,
Вот и проходит этот тихий вечер.
В годах уж он. Жена при нём, и дети.
Да и не любит он амуры эти.
На сорок семь монашенок один.
И он им и судья, и господин.
«К шести у моста. Там увидишь Веру.
И ты свою и ублажишь химеру».
1898
«И ты свою осуществишь химеру.
С шести у моста. Там увидишь Веру.
Шприцов не надо. Сникерсов не надо.
Возьми вина и плитку шоколада.
Там капитан весёлый на посту.
У Спасской башни. Слева на мосту.
И запиши: «В субботу ровно в шесть».
Бумага есть?» Я отвечаю: «Есть».
И на руках желаний тайных влага.
И получил взамен я эти блага!
Пожертвовал какой-то там пятак.
И всё. А остальное просто так!
Я погружаюсь. И гоню химеру.
Надежду и любовь. Мечту и в веру.
1897
Надежду и любовь. Мечту и в веру.
Я погружаюсь. Я гоню химеру.
Она, смеясь, мне нравится в ответ.
В её очах желанья чистый свет.
И я прошу у Бога извиненья.
Она зовёт меня в уединенье.
А грудь, волнуя, нежно привлекает.
Огонь в глазах на что-то намекает.
И взлёт бровей густых, как зимний лес.
«Иисус воскрес! Воистину воскрес!»
«Христос воскрес?» Сам думаю - нажива.
И подхожу и спрашиваю живо.
Бурлящих жаром, бьющим до костей,
Я ожидал изнеженных страстей.
1896
Я ожидал изнеженных страстей,
Бурлящих жаром, бьющим до костей.
А уж томленье в них стучит ключом.
И эта мысль как будто ни о чём.
Меланхоличны, трепетны и страстны
Две девы в трансе. В помыслах прекрасны.
С мужчиной? Или, может, без мужчины?
Но как? И где? Когда? С какой причины?
Ишь, ты чего, голубчик, захотел.
Живого чувства и весёлых тел?
Пусть мысленно, она сидит у вод,
И незаметно трогает живот.
А тело? Тело ищет. Ищет порно.
Душа её перед тобой покорна.
1895
Душа её перед тобой покорна.
Такое тело слишком плодотворно.
И поперёк язвительный зачёс.
Приглаженность её прямых волос.
И в них горят несдержанно сердца.
И нету тут препостного лица.
Она бедром и скромностью наряда
Себя выводит выгодно из ряда.
И будет всё исполнено чудес.
И брови у неё как зимний лес.
И, видно, ночь у нас пройдёт недаром.
Глаза блестят неповторимым жаром.
Вернулась к телу низменная страсть.
И хочется проникнуть и украсть.
1894
И хочется проникнуть и украсть.
Вернулась к телу низменная страсть.
И что я смог, ложась в постель? Терпеть?
Я не спешу до времени успеть.
Любви подобной прежде не хотело
Моё тоской измученное тело.
И не спешу её я раздевать.
Да и она не хочет отдавать
Себя поспешно, поделив на части
Свою любовь притворную отчасти.
А там её какой-то здешний зам
И привлечёт по трепетным глазам.
Любовь её ко мне всегда бесспорна.
И на меня влияет благотворно.
1893
И на меня влияет благотворно
Любовь её. Да и она бесспорна.
Она пришла ко мне за ради Бога!
И вот стоит безмолвно у порога.
И хоть гаси ты свет небесный днём.
Глаза горят всепламенным огнём.
И это уж совсем обыкновенно!
Не верите? Проверьте внутривенно.
И веры в нас по сути больше нет.
И оттого погас желанья свет.
Но лишь для вида. А в душе мы чисты.
Хотя мы где-то сложны и речисты.
Ах, и себя мне тоже очень жаль!
О, ты религиозная печаль!
1892
О, ты религиозная печаль!
И мне уж всех тут по-простецки жаль.
И ничего другого ты не смог,
Когда вокруг затеплился дымок.
Сознание, что был и ты не прав,
Чернее ночи, горче горьких трав?
Во славу тьмы, и ей же и в укор,
Ты и плеснул на вечер коленкор.
И нас встречали там во время оно,
Как кислый сок из спелого лимона.
Нектар любви, да и её исток.
Страстей терзавших запад и восток,
А мы - продукт весеннего потока.
И он рождён религией Востока.
1891
И он рождён религией Востока.
Гремит Перун, вздымая гладь потока.
Да и манит узором красоты.
И виноград созрел до темноты.
А та, что в соке осени, в вине,
Стучит капелью где-то там, в окне.
И пригубила времени глоток.
Вишнёвый сок. Он той же тьмы поток.
И зреет вишня радостным вином.
Нет, вру. Не осень. Август за окном.
И я уеду вечером на дачу.
Уж август. Время праздновать удачу.
А надомною туч заката сталь.
Широкий Нил. А мне Онегу жаль.
1890
Широкий Нил. А мне Онегу жаль.
Так сохранись и ты, моя печаль.
Согнулся я и неспроста, не вдруг.
Да что там я! И ты, товарищ, друг.
Или возьми блоху, что на столе.
Возьми червяк, он под корой во мгле.
Она путями разными идёт.
Случайность встречи. Ну, а жизнь пройдёт.
И мир погибнет. Сгинет всё в момент.
Нил видел вечность. В нём эксперимент.
Та, что не вздыбит грудь из пустяка,
Река-кормилица, идущая в века.
Да, Нил один. Великий Нил Востока.
Печаль хранил он радостней потока.
1889
Печаль хранил он радостней потока.
И есть присловье: «Нил, что шёл с Востока».
Другого Нила век не сохранил.
Вот так от Нила отличался Нил.
Я натянул снаружи на фуфайку,
Когда бежал с тюрьмы, цветную майку.
Был и другой, что скорбь в душе хранил,
В колонне той, тот отстающий Нил.
Водили нас тех бурных лет оказии
С Балтийских вод и до цветастой Азии.
Тогда бросал нас с Юга на Восток
Неугомонный времени поток.
А почему он, Нил, что шёл с Востока,
Печаль хранил? Но горячей потока.
1888
Печаль хранил, но горячей потока,
Тот древний Нил, что двигался с Востока.
Вот потому мы это наблюдаем,
И о другом совсем не рассуждаем.
И тут уж мы и не о нём поём.
И был там Нил в сонете том моём.
Я начинаю свой куплет такой
Лишь потому, что первою строкой
Я говорю: «Туда пути вели.
Зачем с Востока? С Запада ведь шли».
И, как и Тит, среди других идёт
Не тот, конечно, что река, а тот,
Что заполнял собой струи потока.
Тот гордый Нил, стремящийся с Востока.
1887
Тот гордый Нил, стремящийся с Востока,
Черты хранил великого потока
Для тех, кто строит город до небес.
И тут рубить в тайге мы стали лес.
И вот уж он ведёт сюда людей.
И верит он в пророчество идей.
Начальник добр, хотя порой и груб.
Пусть подзамёрзнет, твёрже будет труп.
И уходить начальник не спешит.
Висишь на ветке, снег внизу шуршит.
Сжимает горло и стучит в виски
От холода, болезни и тоски.
Ну, а судьба возьмёт тебя как девка.
И ты сжимаешь трепетное древко.
1886
И ты сжимаешь трепетное древко.
Судьба тебя берёт за грудь как девка.
Так и не надо тут переживать,
Не будет корка в горле застревать.
Построишь ты из пепла города.
И льдом не будет в чайнике вода.
А час придет, и ты не унывай.
И за меня ты не переживай.
Но верил всё ж, что так оно и надо,
Я, умирая с голоду и хлада.
Ах, мы горды. Мы не просты, мы сложны.
И посох мой с собой при мне дорожный.
И мы мечты несём извечный флаг.
Да и каких тебе тут прочих благ.
1885
Да и каких тебе тут прочих благ.
И ты неси судьбы пурпурный флаг.
Пока не вынул меч ты из ножён,
Ты не поймёшь, с чего сей мир сложён.
Да, он не прост. И я б сказал, он сложный.
И он такой. Он будто знак дорожный.
Не подаёт он, где не попадь виду.
Прост славянин, да только прост он с виду.
И молодое не погибло племя,
Где до конца не выпестано время.
Где всё и так, и всё наоборот,
Штандартом грёз непобедим народ.
И собралась страна твоя под древко.
Ну, а она не вздорнейшая девка.
1884
Ну, а она не вздорнейшая девка.
И собралась страна твоя под древко.
Хотя и был, конечно, и гулаг.
И всё вот так. И всех вам мирных благ.
Не победив ходульную страну,
Всё ж проиграл он с нами ту войну.
Что не читал никто ему Му-Му,
Не знал вот нас ещё он потому.
И наш народ могуч, хотя и гол.
И этого вот Гитлер не учёл.
Народ пошёл всем скопом на войну
Уж в этот миг за герб и за страну.
Страна, где и свобода, и гулаг,
Она надёжней всех житейских благ.
1883
Она надёжней всех житейских благ.
Страна мечтаний и страна гулаг.
Дешевше станут вобла, лук и хрен.
И вновь весной грядёт сниженье цен.
Всё дешевеет. Скоро будет даром.
Гори оно всё беспощадным гаром.
Для тех настал желаниям предел,
Кто закипел в пучине общих дел.
И всё ещё чего-то каждый ждал.
Творил, горел, надеялся, страдал.
Поди, спроси теперь меня, невежду,
Что между строк там прочитал я. Между.
У тех, кто прожил жизнь, его листая,
Всё истина рождается святая.
1882
Всё истина рождается святая
У тех, кто прожил жизнь, его листая.
Его вперёд протянута рука.
И с ним мы вместе. С ним мы на века.
Свершённых дел под пролетарским вымем
Итог мы наш над новым миром вздымем.
Детей, угля и взгляд весёлый глазу
Давай, страна. Поболее и сразу.
Давать, давать, давать, давать, давать.
И как нам быть? Давать ли, не давать?
Беременеть до общего указа
Товарищ Сталин не давал указа.
Не забывай, что лагерные мы.
И пред тобою тёмный мрак тюрьмы.
1881
И пред тобою тёмный мрак тюрьмы.
Сошлись стеною. Цели в нас прямы.
Уже в огне Гренада и Испания.
Не поглядай сквозь щёлку, если в бане я.
Стремления. Ну, а пока - ни-ни.
Дай трудодни, и мы зажжём огни.
Любовь - так всенародный гуманизм.
Ну, а построить - вечный коммунизм.
И это, значит, сделано с душою,
Казалось нам, что если всё большое.
Уже тогда цвели в гигантомании
Мы, как потом, при Гитлере, в Германии.
И мы росли, о будущем мечтая.
Века вздымались, в вечность улетая.
1880
Века вздымались, в вечность улетая.
Вот так жила страна моя, мечтая.
До пояса она обнажена.
А у него законная жена.
Его жена. И в ней его природа.
Такая вот особая порода.
Навешиванье в женсовете ЖИН
За сбор дружин, и на дверях пружин,
За урожай, за собиранье смол,
Вступил ли, записался ль в комсомол?
И он, она, оно, они и ты.
И винтики, и шайбы, и болты.
Там, где они и ты, и я, и мы,
Теснились тьмы, ютились в мгле умы.
1879
Теснились тьмы, ютились в мгле умы
Там, где немы и ты, и я, и мы.
Чтоб не хотелось вас туда послать,
Нам должно по различному желать.
Как будто угнетённые приказом,
Желают все вокруг и как-то разом.
Но жаль вот что оно ажиотажно.
Да и тебе, и мне оно не чуждо.
И, я б сказал, оно, к тому ж, и важно.
Желание, оно, конечно, нужно.
Иначе нас не правильно прочтут,
Желания умерив там и тут.
Не плохо б не остаться без одежд
С учением достойным лишь невежд.
1878
С учением достойным лишь невежд
Гарантией несбыточных надежд,
Блуждая по уже заросшим тропам,
Шёл призрак по исхоженным Европам.
Да и глухой пред нами встал стеной
Период, что и был переходной.
Так долго посещавших первый класс,
Рождающихся пролетарских масс,
Мир был уже беременен яйцом.
Один - он с человеческим лицом.
Такие вот последствия харизмов.
Частично, правда, в форме афоризмов.
Соавтором и в теме, и в мечтах
Я буду и по сути, и в чертах.
1877
Я буду и по сути, и в чертах
Соавтором и в теме, и в мечтах.
И рассуди об этом ты неспешно.
Прав авторских, конечно же, конечно.
И разве я тут в чём-нибудь не прав?
Я обладаю частью этих прав.
Но с темой я уже совсем сроднился.
О, друг мой старый! В чём ты провинился?
А напишу я всё, что и прочтут
Там. В том грядущем. Где они. И тут.
Ты место поточнее укажи
И ты мне тему мельком подскажи.
Чтобы коснуться этих общих тем,
Готов идти я сквозь огни проблем.
1876
Готов идти я сквозь огни проблем,
Чтоб и коснуться этих общих тем.
И я продолжу далее враньё.
И эту вещь я допишу её.
И от иных правителей с приветом
Пошлю я факс с вопросом и с ответом.
И окрылённый вечной глубиною,
Изображённый с вдохновеньем мною,
Ты и увидишь светлый блеск высот.
И доведи ты дело до красот.
И мне уже о результате врут,
Что я закончил беспримерный труд.
И я с пером в натруженных перстах
Стою с любовью тайной на устах.
1875
Стою с любовью тайной на устах
Я тут с пером в натруженных перстах.
Плоха мечта, когда и мы все плохи.
Ты был при ней. Сложился при эпохе.
Труслив тут тот, кто ранее был смел.
Да и хорош настолько, как сумел.
И каждый вдруг там стал безумно плох,
Переступив безвременье эпох.
Я написал об этом много глав.
Теперь иду я в жизни переплав.
Всё обращая не моё в моё,
Я плавлю сталь. И пенится литьё.
Да и везде, да и во всех местах,
И я с любовью тайной на устах.
1874
И я с любовью тайной на устах.
И всюду люди, и во всех местах.
Уж погуляем мы буржуя всласть.
«Давай, - кричат, - нам ноне нашу власть!»
И воблу жрут. Сухарь грызут при этом.
Залёг народ. «Вся власть, - кричат, - Советам!»
И вопиет скопившийся народ.
И уж сошлись у Зимнего ворот.
Да вот его-то сокрушила дыба.
Казалось бы, была такая глыба!
Опять тебя ломает, да и гнёт
Уж этот совершенно новый гнёт.
И жизнь свою продолжил ты в Крестах.
И грудь твоя в крови. И ты в кустах.
1873
И грудь твоя в крови. И ты в кустах.
Слова вождя застыли на устах.
И что захочешь, то ты и скажи.
Дорогу к звёздам смело укажи.
Горит звезда. Зажёг её народ.
Тебя туда. Того наоборот.
Они уже по коридорам ждут.
Сейчас и люди новые придут.
Казалось, всё подвластно лишь тебе.
Был тот момент, когда в твоей судьбе
Ещё совсем не выпестан второй.
Просвет явился, рухнул старый строй.
Просвет всё ж был во времени ветрах
И в наших с вами душах и мирах.
1872
И в наших с вами душах и мирах
Был всё ж просвет на жизненных ветрах.
И начиналось время не барачно.
И не всегда всё так уж было мрачно.
Всё в мире наше. Вместо своего.
И оттого, что всё вокруг его.
И всё свершилось думами вождя.
Зависит всё от солнца и дождя.
И сотворим мы мир и чудеса.
И серп, и молот взвились в небеса.
И не страшны нам буржуазов классы,
Когда идеей овладели массы.
Идея массам чуть ли не телесна.
Она нужна. Она везде уместна.
1871
Она нужна. Она везде уместна.
Идея массам чуть ли не телесна.
И молодое выпестано племя.
Всё в честь его. Им характерно время.
И над Москвою пух весенних лип.
И Беломор построен, и Турксиб.
В ботанике растут плоды по-Сталину.
Трудом его едим мы рыбу вялену.
И нет важнее в жизни ничего.
Опубликован славный труд его.
Да, Сталин вождь народов, стран и публик.
Шестнадцать приснопамятных республик.
Россия! Не развейся на ветрах.
Да и забудь ты этот рабский страх.
1870
Да и забудь ты этот рабский страх.
Россия! Не развейся на ветрах!
«Позвольте вам тут застегнуть рубаш-ш-шик.
У вас, Сан Санч, упали карандаш-ш-шик».
Своё уж ты сгибаешь естество.
А к кабинету подошёл его,
Наоборот: бесправен ты и раб.
Начальник ты - тогда уж он сатрап.
Одно у всех достоинство - нахальство.
Да и везде воинствует начальство.
Проснись, Россия! Но когда то будет!
Придёт мессия и от сна разбудит.
И хорошо всё то, что так прелестно.
Тьма ждёт ума. Ей быть собою лестно.
1869
Тьма ждёт ума. Ей быть собою лестно.
Страна тюрьма. Тут убивать уместно.
Да и по морде ей сильнее вдарь!
Бери вот эту гнуснейшую тварь.
И вам твердят об этом всюду внятно.
Причина есть. Убить оно приятно.
И сами же себя, свои народы.
Не касты, не бурбоны, не уроды.
Под корень вырубать себя резон.
Гераневый покрасили вазон.
И где ещё кому случалось так?
Тюрьма народов это не пятак.
Мгновения в классической тюрьме
Проходят в бесконечной кутерьме.
1868
Проходят в бесконечной кутерьме
Мгновения в классической тюрьме.
Ты подожди. Лет двадцать подожди.
А что ещё там будет впереди?
И всё тебе тут ягодки-цветочки.
Да и ни строчки ни жене, ни дочке.
Котомку в зубы, там и сухари.
И ты уж мигом - раз два. Раз два три.
А это хуже и чумы, и мора.
Но вот уже подъехал чёрный ворон.
То перед этим дождики кропят,
Когда сбирают мужа с ног до пят.
А сухари твои ещё не сушат?
И годы в нас огонь желаний тушат.
1867
И годы в нас огонь желаний тушат.
А сухари твои ещё не сушат?
Ловчей меня ты, горячее в теле?
И ты желаннее. А он уж еле-еле
Соображает, что ему нужнее.
Первее ты? Ты что, других умнее?
Ишь, ты чего, голубчик, захотел.
Зазнался. Глядь - и в бездну полетел.
Расти. Мужай. И уж не зазнавайся.
А подрастёшь, учись и развивайся.
Когда средь тьмы вдруг светлый луч возник,
Не прозевай удачи светлый миг.
Ах, всё прекрасно! Счастлив будь в тюрьме.
Но в нас живёт желанье и во тьме.
1866
Но в нас живёт желанье и во тьме.
Идя вперёд, себе будь на уме.
Смотри вокруг. Не мешкай, не зевай.
Плеснётся масло, ляжешь под трамвай.
Молчал бы. И спокойно б жил и спал.
Чуть зазевался, глядь - и в суп попал.
Остановился и читает: «Бойня».
Кричит в восторге: «Двойня! Будет двойня!»
Петух несёт куриное яйцо.
Во тьме пожар. И жжёт огонь лицо.
Хлеб в поле зреет. А в пруду вода.
Пловцы плывут неведомо куда.
Когда умы теориями сушат,
Явленья тьмы желанья наши рушат.
1865
Явленья тьмы желанья наши рушат,
Когда умы теориями сушат.
Кого учить? Как избегать проблемы?
И не пройдёт и он уж мимо схемы.
И подаёт он младшему пример,
Освобождаясь от особых мер.
Их посылал он сам туда как раз,
Лишая жизни в муках. И не раз.
К тому же и другие в этом стуле
Постигли глубину проблемы в пуле.
Ты сам себе и выписал свинец.
И вот начальник он. А ты юнец.
И уж такой случился ананас,
Что и поддержит, и направит нас.
1864
Что и поддержит, и направит нас,
Уж вот такой случился ананас.
Ведёт вперёд нас сам товарищ Сталин.
Ты не робей. И станешь крепче стали.
А жизнь тебя направила в полёт.
Ты пролетарий, то бишь самолёт.
Ты отыщи заветные пути.
Лети, сынок! Счастливым будь, лети!
И у меня застрянет в горле ком.
И он крутил меня под потолком.
Меня отец когда приподнимал,
То что тогда я в жизни понимал?!
Нам не дано узнать о том до срока,
Что всё, что нами ценится, высоко.
1863
Что всё, что нами ценится, высоко,
Нам с вами не дано узнать до срока.
Сидишь как бессловесный истукан,
Порою выпив водочки стакан.
Детей рожаешь. Хлебушек жуёшь.
Сперва живёшь. Как можем, так живёшь.
Потом, прожив, ложишься прямо в гроб.
С горы летишь на саночках в сугроб.
А в детстве мы из снега лепим ком.
И ударяем в пузо кулаком,
И возникаем в ветре голосами,
Себе дорогу выбирая сами.
О детях думать нужно. И о нас
Необходимо помнить каждый раз.
1862
Необходимо помнить каждый раз
О детях. И, конечно, и о нас.
Что он имел, не знаю, на уме.
И мой отец тогда служил тюрьме.
И вот такая вышла ерунда.
Его мне взгляд остался навсегда.
Не виноваты. Ох, не виноваты.
И он пошёл, не дожидаясь даты.
И этим мне, младенцу, карапузу,
Всё объяснил. И дважды дал по пузу.
Когда папаша пьяный в дом пришёл,
Седьмой уж месяц у мамаши шёл.
Меня судьба, тогда ещё до срока,
Терзала долго, нудно и жестоко.
1861
Терзала долго, нудно и жестоко
Судьба моя меня ещё до срока.
Искать причину нестерпимой боли?
Уже теперь, погибнув в алкоголе?
Потом она внезапно умерла.
Под глазом синь. Причёска как метла.
Она спилась. По шраму на колене.
Я отсидел. И вот иду я к Лене.
Не Ленина, себя я рисовал,
В медали Брежнева переменив овал.
И мне за то, что я в одной медали
Нарисовал себя, три года дали.
Судьба такая. Подождём до срока.
Храни нас жизнь и долго, и высоко.
1860
Храни нас жизнь и долго, и высоко.
Судьба такая. Подождём до срока.
На тротуаре там увидишь ты
Как продаю я свежине холсты.
И два стакана спирта влил я в грелку.
Вот я рисую ложку и тарелку.
Ну а она нездешней красоты!
А я её срисовывал в холсты.
И вспомнил я о правдолюбце Мене.
И отголоском дрожь в моём колене.
К моей груди прижалась и дрожит
Бездомная собака. И визжит.
Жизнь такова. А псина возле бока.
Судьба моя, храни меня до срока!
1859
Судьба моя, храни меня до срока!
Так я шептал, вздохнув во сне глубоко.
Вот я такой. Я в убежденьях стойкий.
В канаве, правда, около помойки,
Да и без страха и спокойно сплю.
А я ведь гордый. И себя люблю.
Но ни за что не поклонюсь я в мире
Тому, кто ходит молча по квартире.
Сражаться с этой жизни наважденьем,
Кому какое выпало с рожденьем.
Но так гораздо легче выживать.
Конечно, грех любовью торговать.
И не резон поссориться с судьбой.
С ней ты борись. Да и гордись собой.
Я и Наицонев. Том восемнадцатый
© Copyright: Марк Орлис, 2017
Свидетельство о публикации №117090107728
Свидетельство о публикации №117090107728
Рецензии