Перекрёсток

                ПЕРЕКРЁСТОК
В последнее время ему казалось, что он совершил ошибку. Ещё учась в школе, он совершил её сознательно, но, не осознавая, тяжести всех последствий. Сейчас изменить что – либо было уже нельзя. Он был похож на человека, который давно курит и страстно желает бросить. Зная, что курение губит его.
Было ясное солнечное утро. Он сидел в ресторане  в аэропорту. За столом у окна. Почти у входа. Кроме него в зале ещё двое Парень и девушка, тоже у окна, но в противоположном конце зала. Они вели неторопливый разговор. Слышался мягкий баритон и, изредка, приглушённое контральто.
Он пил портвейн. Ему нравилось пить в ресторане, именно портвейн. Который чуть – чуть горчил. В провинции, где он жил, хорошего вина не продавали. Но когда он попадал в ресторан, он всегда брал портвейн.
Входная дверь резко распахнулась. В зал вошёл молодой человек. Задержался у входа. Прокинув зал глазами, на мгновение остановил свой взгляд  на одиноко сидящем парне, и подошёл к его столику. Парень узнал вошедшего. Это был известный актёр театра и кино.
          - Можно, – подойдя, спросил тот.
-Да, пожалуйста, – ответил парень.
- Актёр сел напротив. Повернулся, чтобы позвать официантку. Но та и сама уже шла к их столику.
- Я вас слушаю, – подойдя, сказала она.
- Сто пятьдесят водки, салатик и кофейку.
Официантка записала заказ в блокнотик и ушла.
Вчера свой юбилей отмечал – сказал актёр. Часов до трёх сидели. А сегодня (назвал город), на съёмку. Утром проспал. На «перекладных». Опаздываю. Взял «мотор». Прилетел, а тут, рейс задерживается. «Миша», привстав и протянув руку через стол, представился он.
- Сергей, – ответил парень.
Они пожали друг другу руки. Сели. Сергей злился на своё смущение. И, чтобы скрыть его, спросил: «Сколько же тебе стукнуло»? Своим «ты», он старался сократить дистанцию между собой и знаменитым собеседником.
- О – о! Возраст у меня знаменитый! Тридцать три.
Пришла официантка. Принесла заказ. Поставила на столе перед Мишей.
- Ух, ты моя спасительница! Ещё бы минутку, и ничего этого было бы не нужно.  Спасибо тебе, радость моя!
- Пожалуйста, – ответила с горечью в голосе, девушка. - Торе вы наше. Кофе нести, или попозже?
- Да, чуть позже, – ответил Миша.
Официантка сокрушённо вздохнула и ушла.
- Некрасовская женщина – произнёс Миша, беря графин с водкой. «Страдания в глазах много». Он налил из графина в рюмку. - «Ну, за них! За страдалиц наших!» Он выпил. Отпил из своего фужера и Сергей.
Миша ткнул несколько раз вилкой в тарелку с салатом. Достал спички, сигареты. Предложил Сергею
- Нет, – ответил тот. Я не курю.
- Бросил?
- Нет. С детства не курил. Не понравилось ещё в школе.
- А я всё бросить собираюсь.
Он закурил. Откинулся на спинку кресла. Расслабился. Помолчал.
В противоположном конце зала теперь звучало контральто. Лишь изредка вступал баритон.
- Хорошо. Тихо, спокойно – сказал Миша. Но в сказанном было немного грусти и сожаления. – Плохо только, что всё это быстро кончается. А между этими мгновениями ты становишься похож на не красивую клячу, которую бьют по глазам, заставляя тянуть, не давая ни минуты отдыха.
- Ты в который раз Некрасова вспоминаешь, - сказал Серёжа. – А ведь сейчас и корма больше. И возниц, гораздо поубавилось. Сейчас всё больше норовистые пошли. Не каждый на возницу и согласится.
Говоря это, он глядел на стол. На рубиновый солнечный зайчик от портвейна.
Миша стряхнул пепел в пепельницу.
- Он в корень глядел. Мудрый вопрос поставил: «Кому на Руси жить хорошо»?  Я на свою жизнь не жалуюсь. Но за это я сам для себя возницей стал. Вот в «С», съёмка горит. Через неделю, в «Б», во Дворце культуры, встреча с рабочими комбината. А потом, начинаются генеральные репетиции в театре. Детей, у меня двое - мальчик и девочка, вижу только во сне. Жена, как на квартиранта смотрит. Недавно книжку интересную достал. Вожу в чемодане. Раскрыть некогда. Вот так – то, старик.
- Остановись.
- Остановись!? А зачем!
- Детей увидишь. С женой поближе познакомишься. По воскресеньям книжку свою читать будешь.
Миша улыбнулся краем губ. Задавил окурок в пепельнице. Взял рюмку. Но не налил, а зачем – то повертел её в пальцах.
- Нет, старик. Ничего не выходит.
- А ты пробовал?
- Нет. Сам – нет. Но однажды было. Есть у нас такие «мёртвые» зоны. Ты, вдруг, становишься, никому не нужен. Нет на тебя спросу. Ни в театре. Ни в кино. Ну, в общем, не нужен ты и всё. С Сашкой и Катюшкой в зоопарк сходил. С женой, в театр. Хема всего перечитал. И – пустой. Чувствую только оболочку. Ем, пью, разговариваю. Ну, словом, выполняю функцию. А внутри,- ничего. В это время, почему – то, в охотничий магазин тянет. Я тогда, всё больше с детьми вожусь. Они только и спасают.
Он взял графин. Вылил, оставшуюся в нём водку в рюмку. Выпил. Ткнул вилкой в салат. Позвал официантку. Та принесла кофе и ушла. Миша отпил небольшой глоток.
- Горячий.
Они сидели молча.
- А мне тоже тридцать три,- Серёжа отпил из фужера – сегодня стукнуло.
- Да, ну! Слушай, старик, так может ради такого совпадения… Он повернулся, чтобы позвать официантку.
- Нет. Не надо, остановил его Сергей.
- Почему!
- Да, так. Не надо и всё.
- Ну, как знаешь. Поздравляю. Миша протянул через стол руку.
- И дети у меня есть,- продолжал Серёжа, играя рубиновым зайчиком на белой скатерти. – Трое. Сын и две дочери. Ну, и коллеги мы с тобой, в общем – то. Он криво улыбнулся.
Миша наклонился к столу, чтобы задать вопрос, но промолчал.
- Режиссёр я – сказал Серёжа. Но сказал так, как будто тяжёлый мешок с плеч свалил. А потом добавил медленно: «народного театра». Сказав это, он пристально посмотрел в глаза актёру. При этом выражение лица его было такое, как будто он заранее ждал, хотя бы тени пренебрежения или снисхождения к себе.
Миша понял, чего ждали от него эти глаза. Он выдержал этот провокационный взгляд. Смотрел спокойно. Ждал, что будет дальше.
Серёжа опустил глаза. Допил, оставшийся в фужере портвейн.
- Мечтал стать артистом – сказал после паузы Серёжа. – Вот так, чтобы на весь мир. После школы в театральное училище поступал. Не прошёл. Пошёл в «кулёк» - Культурно – просветительное училище. Там было театральное отделение. Это только и прельстило. Многие, не прошедшие в театральное училище, пришли вместе со мной. На выпускном, мой преподаватель и «крестил» меня в режиссёры. Поехал по распределению в один из районов области. Театр, сразу, мне не дали. Заочно окончил институт культуры в Москве. Не знаю, как театр без меня, а я без театра не мог. В конце – концов, я получил театр. В районе, куда я приехал по распределению, а позже, уехал из-за «разногласий» с руководством, появилось вакантное место режиссёра народного театра.
Я оставил всё. Работу, жену, детей. Их уже было трое. Временно, конечно. И уехал. Позже, перевёз и семью. Поставил дюжину спектаклей и всё. Не могу. 
- Почему?
- Почему! Потому что не могу сказать спектаклем всё, чего хочу. И не потому, что не знаю как, или не умею выразить это театральными средствами. А потому что они не могут. Ни не хотят, а не могут. Не тянут.
- «Они», - это твои артисты? – Улыбнувшись, и откинувшись на спинку кресла, спросил Миша.
- Чему ты улыбаешься?
- Да просто я об этом постоянно слышу и в профессиональном театре.
- Профессиональный актёр. Самодеятельный актёр, - взорвался Серёжа!
Театр  - один! Есть только люди, постоянно работающие в театре. Или приходящие в него работать после работы. И зритель – один. Он приходит смотреть спектакль. И его не волнует, кто в это время на сцене: «профессионал» или «любитель»! Если профессионал играет плохо, зритель сокрушается: «А ещё, профессионал». А, если «любитель» играет хорошо, зритель восхищается: «А ведь, «любитель»!
Так вот, чтобы зритель восхищался, нужно работать! Вкалывать! И всё это они должны делать после основной работы. А вот это не всегда и возможно. Чаще всего невозможно вообще.
Серёжа замолчал. Миша допил свой кофе. Поставил чашку на стол.
- М – да… - произнёс Миша. – Актёр, режиссёр… Это, наверное, и есть то самое единство противоположностей в театре. Это замкнутый, заколдованный круг, который не разгадать, не разложить  ни с помощью логики, ни с помощью математики нельзя.
- Если бы, только это – с досадой сказал Серёжа. – По моему, всё это вообще никому не нужно!
- Не понял – вопросительно посмотрел на него Миша.
- А что тут понимать. Я, как проклятый ношусь по городу. Уговариваю прийти в театр. Одних играть. Других смотреть. Половина сезона собираю «артистов». Вторую, делаю спектакль. Играю один, много – два раза. В зале на шестьсот мест, человек тридцать – сорок. И всё. Сезон кончается. Труппа, разбегается. Осенью начинаю всё сначала. И снова всё в песок. Не идут они в театр. Мне иногда хочется встать на площади и крикнуть: «Люди! Что же вы с собой делаете»!
Он взял свой графин. Хотел налить портвейна. Графин был пустой.
- А, чёрт! Ну, да ладно.
- Может заказать – предложил Миша.
- Да нет. Не надо. Всё равно скоро уходить. – Искусство, Миша, тоже религия. Вся беда в том, что все мы атеисты – с горечью констатировал Серёжа.
Он замолчал. Молчал и Миша. Говорить что – либо, убеждать, оспаривать, не хотелось. Не потому, что всё сказанное сейчас Сергеем, было справедливо. Нет. Скорее потому, что чувствовался человеческий надрыв. А в этом случае слова могли стать солью, падающей на открытую рану.
В общем, бросил я всё это – сказал Серёжа. Лицо его преобразилось. От недавней досады не осталось и следа. – И, знаешь, не жалею. Работаю в одном авторемонтном заведении. Полтораста «рэ»! Два выходных. Скажут: «Сиди», - сижу. Скажут: «Иди», - иду. Главное, думать не надо. Уговаривать. Ни за кого и не за что не в ответе!
Глаза его повеселели, заискрились.
Мише хотелось увидеть натяжку, неискренность в его глазах, но её не было.
- А, может здесь ирония судьбы? – глядя в весёлые, с прищуром глаза Сергея, спросил Миша.
- Что! – не понял Серёжа.
- Ну, помнишь фильм Рязанова! «Ирония судьбы или с лёгким паром»!
- Конечно. Помню. А причём здесь  баня – то! – насторожился Серёжа.
- Баня – то здесь, действительно не причём. А «ирония» в том, что ты, должно быть, не в тот «самолёт» сел, - сказал с сожалением Миша. Когда – то, давно, посадку объявили, ты – сел. А самолёт – то, не твой…
Серёжа нахмурился.
- Перед тем, как мне получить театр, я полгода в связи работал. Представляешь, я в связи! Да я связистов до этого только на столбах – то и видел. А тут, проволока. Когти. Сумка с инструментом. И шесть метров над землёй. Я до последнего не мог одну руку от столба оторвать. Боялся свалиться. Так и делал скрутки одной рукой. И вот иду я проволокой и когтями обвешанный, а сам себе говорю: «Я – режиссёр»! – выпалил всю тираду Серёжа. И поник, словно воздух из него выпустили.
По радио объявили посадку на очередной рейс. Миша подозвал официантку. Расплатился.
- Мне пора.- Встал, протянул руку Сергею.
- Это – твой?
- Да. Это – мой! Пока.
- А почему ты именно ко мне подсел?
- А у тебя в глазах мировая скорбь была. И я не ошибся.
Он повернулся и быстро, так же как вошёл, пошёл к выходу.
Серёжа остался один за столиком. Рядом стояла официантка.
- Вы тоже летите? - спросила она.
- Нет. Это не мой самолёт. Сколько с меня?
Официантка назвала сумму. Серёжа расплатился и пошёл к выходу.
               
Прошло довольно много времени, в которое для Сергея ничего не изменилось. Был тихий осенний вечер. Угасал один из последних дней золотого Бабьего лета. Этим воскресным вечером, он, его жена, его дети сидели у телевизора. Показывали премьеру телевизионного фильма.
В главной роли был Миша. Сергей сразу узнал его. Но никому из домашних не сказал про своё знакомство с ним. Жена, о чём – то спросила его. Он не ответил. Она хотела повторить вопрос, но посмотрев на Сергея, увидев, что он очень внимательно и, как – то сосредоточенно, смотрит на экран, оставила его в покое.
Фильм закончился. Они поужинали. Жена вымыла посуду. И они легли спать.
«А ведь он так и не спросил меня тогда, когда объявят посадку на мой самолёт. Никогда. Моего самолёта не было. Просто я пришёл в ресторан выпить портвейна. Как делал это раньше, ожидая свой самолёт на Москву, на очередную сессию в институте».
Сергей сразу уснул. В эту ночь ему ничего не снилось. /1984 год  Калининск/