войд

старт-

Таиска просыпается по утрам с мыслью, что смерть — это не худшее решение в жизни. Её настроение успевает сделать несколько скачков в день — долбанные американские горки, и чаще всего, ощущение «лечь и умереть» меняется на «вполне счастлива».

Таисия вполне счастлива, в забитом до отказа транспорте, в очереди, в застрявшем лифте, Таисия вполне счастлива и очень охотно делится счастьем с окружающими. Она открывает дверь своим ключом, сбрасывает обувь у двери и проходит в комнату.

Матвей и счастье — несовместимы.

Как человек, которому в какой-то степени открыто будущее, он слишком бледен и тонок: Вей видит каждую ссору, каждую катастрофу, каждую смерть. У него уже слишком давно дрожат руки, чтобы делать себе чай, у него слишком напряжены нервы, чтобы выталкивать из горла какие-то слова. Вей устал быть доброжелательным и счастливым.

Это начало происходить почти полтора года назад, ему во снах явились первые смерти, и уже полтора года, Матвей не знает как жить.

Судьбы можно менять. Он пробовал, находил этих людей, у него получалось, правда это чертовски, невыносимо сложно. На одну спасенную жизнь возвращается определенное количество ушедших, в какой-то совсем неясной пропорции. Спасая кого-то, обрекаешь многих на его участь, и это гложет, пожирает изнутри.

Тая забрасывает пакет с продуктами в холодильник, Матвей слишком давно перестал выходить из дома, и открывает дверь в спальню, где её личное несчастье сидит за столом и просматривает сводки новостей. Они не врут, и даже немножко недоговаривают.

— Привет, — доброжелательно здоровается она, когда Вей поворачивает голову. Он шепчет что-то в ответ, но в целом ведет себя как обычно: опускает голову, ищет на столе сигареты, прикуривает прямо в доме. Матвей — самый трагичный герой, которого Тая когда-либо знала, но это не делает его менее любимым.

— Что в мире? — Вей встает, бросает недокуренную сигарету в пепельницу и делает шаг к Таисии, кладя свою голову ей на плечо. Она целует в шею и ерошит отросшие волосы на затылке — нежно, ласково, успокаивающе. Матвей прикрывает глаза и выдыхает — ему кажется, на самую секундочку, что всё это просто жуткий кошмар, и скоро придет утро.

Утро не приходит.

— Инфо-поводы, криптовалюта, много музыки, — они падают на диван и замирают. Время течет медленно, откуда-то из коридора тикают часы и это — набатом по ушам. Тая вздыхает, настроение падает. — А дальше ты сам знаешь.

— Англичанин, — они больше не говорят об этом. Всё и так понятно. Таиска гладит Вея по волосам, чувствуя мерное, спокойное дыхание — всё проходит на удивление ненапряжно, и она очень рада, что он не реагирует резко. Всё кажется подозрительным, но у Таи нет причин не верить в искренность.

По правде, Матвей не кричит снаружи только потому, что кричит внутри.

Они проводят вместе несколько часов: лениво целуются, Таиска готовит еду, Матвей даже начинает слабо улыбаться. У неё сердце кровью обливается, когда она видит эту улыбку и она корит себя за то, что ничего не может сделать, чтобы стало лучше, но улыбается в ответ. Сегодня она опять счастлива.

Когда приходит вечер, а Таисии пора уходить, и она, уже обутая в кроссовки стоит у двери, Матвей дергает её за куртку не выпуская из квартиры.

— Останься сегодня, пожалуйста.

Тая никогда не отказывает.

Они смотрят какой-то фильм, она засыпает на диване под звуки на экране, а Вей тихо выскальзывает из объятий и с трудом добирается до ванной, буквально падая лицом к крану с холодной водой.

Он смотрит на свое отражение, и видит там страх. Страх того, что человек, спящий сейчас на диване в комнате, должен был умереть сегодня.

Завтра, за чертой города упадёт самолет. Это страшно, это всегда было страшным, но сейчас, страшнее всего звучит то, что это был осознанно сделанный выбор.

Матвей  улыбается: криво, безумно, больно. Матвей улыбается, и больше не чувствует вину — ему, пока что, есть кого спасать. Муки совести никогда не были его коньком.

Чертова судьба со своими злыми панчлайнами заставляет расставлять приоритеты.

1-


Матвей снисходительно улыбается и затягивается:

— На самом деле, это иллюзия выбора, — пустым, ничего не обещающим взглядом он смотрит в глаза, и от этого по телу бегут мурашки. — Иллюзия выбора, которая позволяет мне поверить, что я спасаю дорогих мне людей.

Матвей кривит лицо в улыбке и у Таи кружится голова. Она продолжает смотреть на Вея, как на пророка, хотя перед ним всего лишь уставший от жизни торчок, знающий слишком много.

Таисия не хочет знать, сколько раз Матвей видел её смерть. Иногда она просыпается по ночам, не чувствуя тепла худого тела рядом, но слыша, как человека-мессию крючит и рвёт где-то за стенкой. Таисия и в этом видит что-то волшебное — что-то такое, чего другие не достойны. Возможно, она и сам просто больна, возможно, в квартире слишком сильно воняет травой, но она действительно получает удовольствие от того, что помогает Вею умыться и вернуться в постель. Матвей умеет благодарить, поэтому у неё не хватает сил сопротивляться.

— Ты — бесконечность, — однажды, она не может сдержать себя и поток слов — месиво работы для логопеда и класса коррекции. — Ты бесконечность и солёное море, как можно быть таким?

Тая думает: «идеальным», но не говорит это.

Они с Матвеем на улице, вдали от людей. Вей прикармливает ворон: чёрные птицы совсем его не боятся. Он поднимает глаза на Таю, и воспаленный мозг выдает: «если он не скажет мне что-то, в чём будет знак — умру».

Матвей не разочаровывает.

— Ты смотришь глубже чем требуется, — он бросает очередной птице кусок мяса, наблюдая как она заглатывает его целиком. Вей ухмыляется, в этот раз по злому, устало. — Хватит искать во всем глубинный смысл.
Тая видит в этом тысячу теорий и десять заговоров.

На самом деле, она очень хочет знать, сколькими людьми Матвей пожертвовал, чтобы спасти её одну. Она очень хочет знать, сколько терактов, сколько катастроф случилось только потому, что кто-то посчитал, что жизнь одного человека важнее многих.

Матвей живет с чувством вины уже три года, а Тая с ним — два из трёх. В целом, Вей приятный сожитель: не мусорит, не курит дома, отлично уживается с котом и ему нравятся скетчи Таи, ну и в принципе сама Тая. Иногда, он кричит по ночам, у него проблемы с завтраками, обедами, ужинами и чем-то около-анорексией, он немногословен и периодически торчит.

Матвей кажется усталым, и да, господи, он чертовски устал. Он держится за счет родных глаз и тёплых рук, и ему всё время кажется, что придет утро, наконец-то придет чертово утро, и он проснётся окончательно, и поймет, что всё это был лишь кошмар, но
утро не приходит, а Тая смотрит на него, как на бога.

Возможно в этом что-то есть, Матвей никогда не думал об этом. Единственное о чём он может думать, когда смотрит на Таю, так это о том, что за неё он уже убил больше тысячи человек, и убьет еще. Иногда, когда она спит, а Матвей опять мучается бессонницей, он смотрит на такого тёплого, и такого хрупкого человека, а Матвей не понаслышке знает, какие люди хрупкие, и боится того, что Тая подумает, что он совсем сумасшедший.

В этом мире ведь всё может быть.

В какой-нибудь совершенно случайный день, она поймёт, что Вей неадекватен, и они попрощаются навеки. Матвей криво улыбается и ласково проводит рукой по чужой щеке.

Их отношения похожи на пороховую бочку: дело не в том, что они ссорятся, дело в том, что Матвей — сам по себе одна большая пороховая бочка, а Тая — сидит на его коленях и они целуются, с легкой подачки последней. Вей хмыкает сквозь поцелуй: человек, которого он любит, похоже самоубийца.

В один момент, Вей и сам думает, что он сумасшедший. Он бы очень хотел в этом убедиться, если бы сам не видел и не смотрел новости, сам не предугадывал катастрофы и сам не кричал ночами от того, что ч ь и т о к о с т и р а з д р о б и л о о б а с ф а л ь т.

И много всего другого.
Таисия улыбается. Она понятия не имеет, что творится внутри у Матвея, но улыбается: всегда по-детски, наивно и солнечно. Тогда ему кажется, что он делает всё не зря, и что три года проведенные в аду — стоят того.

Матвей неправильный, и он долбит себя этой мыслью: неправильный, неправильный, неправильный, и тут появляется Тая — его любимая Тая, и эта мысль стучится еще больше НЕПРАВИЛЬНЫЙ НЕПРАВИЛЬНЫЙ НЕПРА

Или нет? Матвей задает себе вопрос, кто из них больше болен, и понимает что очень близок к краю. Тая держит его за руку, он уже где-то за гранью, и когда-то — в один момент, будь это завтра или послезавтра — теплые руки исчезнут и он упадет, а еще, возможно проснется, и где-то глубоко в душе он мечтает об этом.

— Сон — это психоз, — объясняет он ей, когда они, завтракают, точнее завтракает Тая, а Матвей старается не выблевать.

— Ты не чувствуешь себя особенно адекватным, — Таисия убирает волосы с лица, и резко дергается: в окно их квартиры стучится очередная черная ворона. Матвей смотрит на неё и выдыхает.

— Я им и не был.

Разговор не становится осмысленнее, но она в восторге. Вей смотрит на неё, восхищенную, почти что религиозную в этот момент и старается отвести взгляд. Он ведет плечами и открывает холодильник, пока Таисия смотрит на его худые лопатки. День не заканчивается.

2-

Матвей просыпается утром с ощущением непоправимого. Голова кружится от недоедания, но он упорно встает, умывается холодной водой, чтобы хоть как-то прийти в себя и осмыслить дальнейший путь. Когда Таисия открывает глаза, он уже одет, как всегда в черное, и готов уйти. Она хоть и выглядит больной и глупой — не дурочка.

— Кто? — вопрос виснет в воздухе, и Матвей смотрит на неё так затравленно и больно, что она, как и была, в одних трусах и майке, поднимается с кровати и прижимает его к себе, беспорядочно целуя в висок, в бровь, в нос, в капюшон куртки, куда угодно, только бы хоть как-то облегчить боль. Теперь во взгляде Вея благодарность. Напоследок он крепко сжимает руку Таи, и исчезает за дверью.

На улице морозно, поэтому Матвей  кутается в ворот куртки и не ощущая ни капли спокойствия, роется в её карманах. Находя заветный блистер, от выжимает на ладонь и после закатывает к себе в рот таблетку ксанакса, чтобы все его панические расстройства не решили проявить себя на чужом пороге, как когда-то уже было.

Над головой мелькает тень, и большая ворона приземляется прямо перед ним, преграждая путь. Матвей смотрит в черные глаза и кажется видит в них своё бледное отражение.

— Я не собираюсь с тобой говорить.

Ворона каркает, расправляет черные крылья и опять взмывает в воздух, исчезая за домами расплывчатой точкой. Матвей грустно хмыкает, но не останавливается — у него действительно нет времени.

«Пропорция будет меньше, конечно, но ощутима, предел Таи около двухсот, значит рассчитывать можно на человек сто двадцать…»

Его опять мутит, и он оставляет попытки высчитать количество, которым нужно будет пожертвовать для спасения одной жизни.

Он толком не помнит, как добирается до нужного дома, как поднимается на этаж и как звонит в квартиру. Одетый в черное, он больше напоминает сотрудника ритуальных услуг, чем гостя, друга и старшего брата.

Она открывает не сразу, всегда смотрит в глазок, проверяет, что пришел не незнакомец. Вею кажется, что она вообще не откроет, и он уже готов стучать в дверь кулаками и говорить, не кричать, ведь таблетки уже действуют. Он действительно гробовщик, разве что не в саване и не с лопатой.

Щелкает замок и дверь открывается. Матвей позволяет себе закрыть глаза на секунду, его лицо искривляется в мученической, скорбной гримасе. Это помогает справиться с эмоциями и он снова пуст.

— Здравствуй, Лиза.

Она смотрит на него, прижав одну руку к груди. Лизу всегда выдавали глаза: сейчас в них плескался страх, потому что когда к тебе стучится Матвей, который уже два года как не общается ни с кем кроме Таи, значит должно произойти что-то ужасное.

Страх сменяется облегчением и она пропускает его в квартиру. С другой стороны, раз Вейка здесь, значит, непосредственно ужасное уже не произойдет, точнее произойдет не с тобой. Становится чуть легче, поэтому Лиза находит в себе силы, чтобы улыбнуться и обнять его, когда он справляется с обувью. Несколько минут, она прижимается к его телу, а после хмурится:

— Господи, Тая что, совсем тебя не кормит?

— Я не особо голоден, — врёт Матвей, постоянно чувствуя это тянущее ощущение, которое почти не мешает ему жить. Квартира Лизы совсем не изменилась, да и сама она такая же, как и два года назад. Матвей соблюдает вежливость, прогоняя этот нелепый разговор как прелюдию, перед чем-то более значительным. Он скучает по Тае, хотя ушел от неё всего лишь час назад.

— Что же, — Лиза решительно ведет его на кухню. — Я совсем не ждала гостей сегодня, но на такой случай у меня припасён прекрасный коньяк…

Вей останавливается. Вот оно.

— Лиза, — осторожно зовёт он, встречаясь с ней глазами. — Мы не будем пить сегодня. Мы вообще не будем пить. Ты не будешь.

Эти слова звучат неожиданно мягко, и он готов просить и умолять — он никогда не рассказывает, что именно ему снится, только просит, но Лиза, кажется, всё понимает и кивает головой:

— Всегда мечтала пожить трезвенником, — отшучивается она, и убирает бутылку обратно в шкаф, другой рукой нажимая кнопку на чайнике. Лиза не понаслышке знает, что значит отказаться от слов и советов Матвея.

Он неожиданно расслабляется и они заводят разговор: Вей жил и живёт в вакууме, у него буквально не хватает сил на что-то еще, поэтому Лиза рассказывает ему про что-то, что не связано с нуаром и стилистикой Тима Бёртона.

— Выглядишь дерьмово, — тут же замечает она, делая бутерброды и заливая кипятком пакеты с чаем. Матвей хмыкает, помогая ей накрыть импровизированный стол, но ничего не отвечает. — На что это похоже?

Вопрос ни разу не внезапен, а ожидаем, поэтому он ждёт, когда она усядется напротив, и говорит:

— Я бы мог сказать, что это интеграция между мной и пустотой.

Он жмёт плечами. Сидящая рядом Лиза пододвигает к нему бутерброд, и ему внезапно очень хочется есть. Некоторое время, они задумчиво жуют.

— Мы так переживали, когда ты пропал, — Лиза сжимает руками кружку с надписью «ля, шо бы попит?». Вей видит в этом отголосок того ужасного, которое он предотвратил ценой чего-то еще более ужасного. Но он не мог, не. — Стучали в двери, вызванивали, да ты наверное помнишь.

Матвей помнил очень хорошо. Помнил, и у него разрывалось сердце.

— Я поначалу думала, что это шутка. Андрей… Андрюха рассказывал, что ты приходил, и что он обещал. Он сказал, что это было очень страшно, а теперь ты тут…

Вей отвёл глаза в сторону, сжимая пальцы в кулак.

— И мне страшно за тебя, — заканчивает Лиза, совсем не тем, чем он ожидал. — Мне было страшно тогда, и страшно сейчас, пожалуйста, не отдаляйся больше.

Матвей удивленно поднимает глаза. Лиза хмуро смотрит на него, а во взгляде он видит тех, кого сегодня обрёк на смерть. Он думал, что он сильнее чем кажется, но не проходит и минута, а он уже говорит.

— Со мной соглашаются, потому что чувствуют это в воздухе, а кто отказался — ты знаешь где находится. Я предлагаю выбор, потому что это дает мне смутную надежду, что я смогу избежать того, что последует за спасением. Почти никто не отказывает, потому что они знают, что я бы не пришел, если бы не любил их.

Лиза слушает молча, не перебивая.

— Тая уже стоит тысячу человек, и будет стоить еще больше, потому что я слежу за этим. Мои друзья, мои враги, ты ведь слышала, что я приходил к Игорю? — она кивает, крепче сжимая его ладонь, он совсем не заметил, как это произошло. — Я не знаю как объяснить тебе, как точнее рассказать про этот вакуум, в котором только я и выбор, который кажется, или есть равноценным?

Матвей срывается на шепот и замолкает, его колотит, и всё что он чувствует, как Лиза целует его в лоб. Где-то отдаленно, он чувствует облегчение — почему-то эта встреча делает его спокойнее.

— Проще вообще ни к кому не привязываться, — он заглядывает ей в глаза, и опять вспоминает Таю, как единственную константу, за которую он держится.

Лиза мотает головой:

— Чем больше ты не привязываешься, тем слабее ты на самом деле, — она заботливо подливает ему еще чая, и пихает кружку в холодные руки. — Человек сам по себе ничего не стоит, его творят вещи и поступки, а твоя мораль позволяет тебе выбрать кем быть — спасителем, или бессердечным.

Вею очень хочется быть мёртвым, но он это конечно не говорит, чтобы не пугать Лизу. Они разговаривают долго, до самого вечера. Лиза держит своё обещание, а Матвей как-то спокойнее выдыхает.

Легче не стало, но сегодня он позволит себе не думать о страшных вещах, хоть и не может отказаться от сновидений.

3-

Матвей вертит в руках череп и сжимает губы. Вся паршивость ситуации упирается в её неразрешимость, поэтому он снова читает Шекспира и шутит про мёртвых отцов — некоторые вещи прикипают к текстам.

Таиска сидит рядом, и они вдвоем наблюдают за тем, как парит за окном, во дворе, воронья стая. Не смотря на хаотичную веру и почти раболепие, Тая понимает, что ничем хорошим вся эта история не закончится. Она старается не думать об этом, но страх — липкий, парализующий, бежит по венам, когда она смотрит на Вея — тонкого, почти сломанного, но всё еще живого. Череп в его руках — отождествление с пустотой, и Тая очень хочет заполнить эту пустоту.

— Давай чем-то займёмся, — предлагает она. Хочет сказать: «давай останемся живы, пожалуйста», но не осмеливается, к тому же это всё равно прозвучит глупо.

Таиска думает, что в один прекрасный момент Вей не успеет. Не успеет, или не захочет, или будут пробки на дорогах, или они разбегутся еще раньше и тогда, ей будет уже совсем всё равно, что там за Матвей, откуда берется смерть, как она умр…

Нет, этого не произойдет.

Точнее, произойти-то может совсем всё что угодно, кроме того, что они расстанутся и что Вей не успеет. Все время успевал.

Он наблюдает за Таей, касаясь тонкими пальцами пустых глазниц. Вечер на удивление спокоен, по сравнению с пережитым на прошлой неделе эмоциональном коллапсом, поэтому сейчас он может себе позволить несколько часов передышки. Он чувствует как напряжена Тая, как она нервно ведет плечами, как разминает руки, до хруста, и почти вывернутых конечностей.

— Давай, — он жмёт плечами и откладывает череп в сторону. Мимо окна проносится черная, каркающая тень и скрывается за оконной рамой. Матвей заметил, ему совсем немного страшно, но он усиленно игнорирует птицу, поднимаясь с широкого подоконника и делая шаг в комнату. Она поднимается следом. — Хочешь, гомункулов приготовим?

Наигранная храбрость в голосе чувствуется одной большой ложью (то ли себе, то ли ей), но Тая улыбается:

— Дичь, — она тянется руками к Матвею и обнимает его, чувствуя как тонкие руки обхватывают её плечи. Время становится уютным, а вранье — почти незаметным, когда они целуются, стараясь успокоить друг друга. В комнату пробирается Анубис, и вертится в ногах, недовольно поглядывая на оконную раму — птицы его пугают. Тая отстраняется от Матвея и берёт кота на руки.

— Ты можешь поиграть во что-то, я посмотрю, — Вей жмёт плечами. Не смотря на то, что у них было два компьютера, он практически перестал использовать свой, лишь изредка вычитывая новостные сводки и проглядывая некрологи. Мрак.

— Как думаешь, если бы это был кто-то другой? — Тая выбирает весьма навязчивую, на первый взгляд, игру: бороться за выживание против маньяка. Матвей клятвенно заверяет её, что всё в порядке, и они болтают, изредка отвлекаясь на происходящее на экране. Вей отрывается от листика, на котором что-то старательно выводит, и закусывает кончик карандаша. У Таи сердце слетает куда-то вниз, когда она видит эти губы, сжимающие металл, но она старается не отвлекаться от игры — девушка по имени Мэгги, за которую она играет, как раз попалась на крюк.

— Другой человек? — Матвей задумчиво хмурит брови. — Не знаю. Мне кажется, это в человечестве. Мы все, абсолютно неосознанно желаем помогать — вне зависимости от логики и морали. Одно большое чувство.

— Сострадание?

— Возможно и сострадание, но скорее еще что-то больше. Абсолютная любовь, может быть.

Она проигрывает и опять переводит глаза на Матвея. Он всё еще идеально худ, идеально бледен и идеально её. Таисия тянется за поцелуем, а потом они вдвоем смотрят на листочек, на котором неумелой рукой нарисована девочка, с косичками и боевой улыбочкой на лице.

— Кто это? — Тая рассматривает рисунок, пока руки Матвея опять её обнимают. Вей переводит взгляд на лист, и удивленно жмёт плечами, как будто не он это нарисовал, и вообще видит это впервые в жизни:

— Мэгги.

Тая опять улыбается, на этот раз подольше затягивая поцелуй. Она чувствует, как Матвей старается быть ближе и позволяет ему в итоге стащить с себя футболку. Она очень рада, что у Вея неожиданно хорошее настроение, поэтому она позволяет несколько раз чувственно поцеловать его в шею, прежде чем спросить:

— Которая не боится ворон?

Вей уже тяжело дышит, и готов сбросить с себя пару элементов ненужной одежды. Ему нужно это продолжение как свежий воздух, чтобы он мог сказать — да, я человек, мне двадцать два, я готов и хочу жить, ну, хотя бы на минуточку. Он смотрит на листочек и видит там себя, окруженного черным, страшным лесом.

— Мэгги, которая больше не боится ворон, — он делает акцент на слове «больше», хотя ничуть не уверен в том, что он сам не боится. Тая не слышит этого в голосе.

После, усталые, они лежат на кровати, и разомлевший Матвей прикрывает глаза, всё еще надеясь провалиться в сон без сновидений.

Тая не задает вопрос, который вертится у неё на языке только потому, что чувствует умиротворение Вея. Она старательно сжимает губы, чтобы не выдать: «бедный мой, человечный, высокоморальный… как мне тебя спасти?», и понимает, что не знает где выход.

Ей хочется верить в то, что она сейчас закроет глаза, а проснется утром, со счастливым человеком рядом, который не сгорает из-за чужих смертей, принятый на свой счет, но утро не приходит, и ей остается только крепче прижать к себе случайного пророка.

Тая закрывает глаза.

С той стороны окна на подоконник, приземляется ворона, одна из многих гнездившихся во дворе. В комнате нет никого, кроме белого, гипсового черепа, равнодушно разглядывающего действительность и реальность.

Птица вновь улетает, оставляя его в абсолютной тишине.

4-

Матвей открывает глаза и задыхается. Вот оно.

Воздуха предательски не хватает, и он абсолютно не знает, что ему делать: то ли плакать, то ли смеяться, то ли начать дышать. Он торопливо встает, стараясь не потревожить Таю (удивительно, что не проснулась), бредет в ванную, под собственные хрипы, чуть ли не падает, легонько ударяясь лбом о раковину. Он поднимается, ищет свое отражение в мутной пелене перед глазами и находит что-то, отдаленно напоминающее лицо.

Спокойно, Вей, дыши.

Холодная вода помогает, и он обессиленно опускается на пол, сжимая руками голову. На секунду, на его лице мелькает сумасшедшая, натянутая улыбка, снова сменяющаяся маской удивления и истины.

Абсолютная истина, вот она.

Вей возвращается в комнату и долгое время смотрит на Таиску, стараясь упорядочить свои мысли и свои шаги.

— Дело в выборе, Тая, — он ласково проводит рукой по щеке человека, который был для него спасением, и целомудренно целует её в лоб. — Дело в выборе.

Таиска громко зевает и открывает глаза, обнимая Матвея за плечи и подтягивая к себе. Последний послушно ложится рядом, утыкаясь носом ей в шею, целует ласково, ненастойчиво, заставляя её вздрагивать и улыбаться, по-домашнему, спокойно.

— Как ты? — спрашивает Тая, гладя его по волосам. Тая чувствует это в воздухе, но она никогда не задаст самый главный вопрос. Она касается волос Вея, чувствуя холод его кожи.

— Помнишь «Титаник»? — он еле сдерживает улыбку: улыбаться нельзя, иначе Таисия что-то заподозрит.

— Помню конечно.

— Иду ко дну с этой дурацкой жизнью, — Матвей подставляет щеку, под очередной поцелуй, и продолжает, — если бы у этого дна было своё дно, то на том дне была бы глубокая яма. Вот я где-то там сейчас.

Таиска глупо хихикает, и откидывается на подушку. Поразительно хороший день, и Матвей решается:

— Мне нужно будет уйти сегодня, — Тая тут же сжимает губы, потому что Вей обычно не выходит из дома один. Она смотрит в глаза своему пророку и видит в них что-то сумасшедшее, но ничего не говорит, и не задает вопросов, только кивает один раз, и расцепляет руки. Тая верная, она знает, что вещи происходят не просто так, и…

Вей носит только черное, потому что черный цвет обезличивает. Это хорошо, когда хочешь отлучиться от человечества на улицах, поэтому он накидывает капюшон и на прощание ерошит волосы Таи: не скучай.

Ворон во дворе становится больше, и он останавливается, ища на земле ориентиры и подсказки. Делает пару шагов, и тело прошивает дрожью — он опускается на корточки и проводит рукой по земле. Тут.

Над головой раздается карканье, и большая птица, та самая, садится напротив него. Матвей сжимает губы и пристально смотрит в глаза.

— Ты заколебала уже.

Ворона каркает в ответ, и вальяжной походной приближается к Матвею. Он осознает всю абсурдность этого диалога, но позволяет ей усесться на своем плече, попутно получая ощутимый клевок в ухо.

— Да понял я, понял.

Он достает телефон, и набирает номер Андрея. На самом деле это смешно: страшно, когда смерть приходит в гости и стоит под дверью, еще страшнее — когда она звонит по телефону. Андрей поднимает трубку сразу же, без долгих прелюдий:

— Опять?

— Не совсем, — Вей почёсывает птицу по клюву свободной рукой. Решения даются легко и правильно, с ощущением, что всё идет по своему пути. — Позвони Лизе, мне нужна будет ваша помощь.

Андрей молчит несколько секунд, а затем соглашается. Матвей поворачивает голову к вороне, чувствуя как когти впиваются в плечо через толстовку:

— Увидимся позже, — птица каркает еще раз, отталкивается, вынуждая качнуться, и сливается с другими. Он поднимается, отряхивает колени от налипшего, сырого песка и выходит из двора, собираясь, кажется, провернуть самую главную афёру в его жизни.

У Лизы опять напряженное лицо, и Вей знает, что она догадалась. Лиза не могла не догадаться, когда только увидела его на кухне у Андрея: почти смеющегося, даже не напряженного. Андрюха курит в вытяжку прямо на кухне и отчаянно пытается накормить Вея хоть чем-то, пока Лиза изучающе ведет взглядом по его лицу: неожиданно светящимся глазам, дрожащей улыбке. Минут через тридцать они все затихают, и Матвей набирает воздух в легкие:

— Сегодня я видел во сне себя. Впервые за три года, — он ведет рукой по лицу. Утро уже близко, потерпи. — Я не смогу это игнорировать.

Он поднимает глаза. Лиза задумчиво накручивает на палец прядь волос.

— Почему не сможешь? Просто останови это, как делал много раз, — Андрей жмёт плечами и его взгляд скачет от сигарет к вытяжке, от вытяжки к сигаретам. Он напряжен.

— Нужна жертва, — Лиза складывает руки в замок. Вей благодарен ей, неимоверно благодарен.

— Такое ведь уже было, он ведь кучу раз спасал Таю, — не успокаивается Андрей.

— Учитывай, что Таиска не одна, — возражает Лиза. — Матвей как минимум был у нас с тобой, а людей вокруг куча. Если Тая стоил тысячу в сумме, то сколько будет стоить он сам, с учётом всего этого груза?

Они замолчали.

— Больше миллиарда, — Матвей заглядывает в чашку, на дне которой плавают чайные листья. — Это не точно, больше похоже на ощущения, но я держу на себе ответственность за все смерти, вытекающие из спасений. Я… Не знаю, что это будет, наверное война, или конец света, но это просто не должно произойти, понимаете?

Он ищет поддержку в их глазах, находит, и продолжает:

— Это выше меня и выше нас всех. Три года, я отчаянно пытаюсь понять, существует ли бог, и если да, то что это было — наказание или благодать? Много думал, пытался перекручивать события, перекраивать реальность — дело в выборе, дело в самопожертвовании, может быть в ответственности, не знаю. Абсурдно, поэтично, но чёрт возьми кроваво и неправильно. Похоже на то, будто я блуждаю в сплошной темноте, стараясь не слиться с окружающими предметами, а утро — вот оно, за горизонтом, уже совсем близко.

— Это страшно? — Лиза смотрит в глаза, а заглядывает в душу. Матвей неуверенно улыбается:

— Нет, это легче всего, что я прожил за эти три года.

Андрей не выдерживает и вновь мечется между столом и вытяжкой:

— В чем состоит наша помощь?

— Присматривать за Таей, — Вей переходит к самому тяжелому. — Отвлечь её, пока… Пока всё будет происходить, и потом, когда всё закончится — не оставлять.

Лиза кивает в ответ. Матвей уже знает, что у неё не получится до конца её отвлечь, и она будет лететь домой, в этот злосчастный двор, а Лиза, будет бежать за ней — бледная, запыхавшаяся, и звать её по имени. Он знает, но всё равно просит её, потому что это — время, это надёжность и уверенность в плане.

— Еще? — Андрей тоже это ощущает. Вей смотрит на него, и тянет руку:

— Пистолет.

Лиза замирает. Андрюха хмурится:

— Какой? У меня нет.

— Мы говорили, ты обещал, — Матвей не хочет напоминать ситуацию годичной давности. Он обходит щекотливые моменты стороной, и просит еще раз. — Дай, он мне нужен.

Андрей вздыхает и открывает полку, вытаскивая оттуда банку для сахара. Как в «Бриллиантовой руке» — пистолет гладкий, таящий в себе опасность. Вей сует его в карман:

— Две?

— Две.

Андрюха бледен и опустошен морально, они оба, с Лизой — невольные свидетели происходящего замолкают, и будут молчать навеки.

— Я не помню, будет ли полиция, всё такое. Не растеряйтесь, скажете, что я был сумасшедшим, — Матвей ерошит волосы на голове, стараясь уложить мысли в кучу. — Главное только одно, позаботьтесь о Тае. Она из тех немногих, кто дорог мне.

Они прощаются. Лиза не плачет, Андрей еще бледнее, чем обычного, но они готовы, и они выполнят всё, что Вей у них просит. Напоследок, он касается лба Лизы губами, как она когда-то и шепчет:

— Ты была права, ты была всегда права. Спасибо.

Лиза закрывает рот руками, чтобы сдержать всхлипы. Они прощаются.

Этим же вечером, Лиза приглашает Таю к себе, и она соглашается — Матвей совсем не против, он молчалив и замкнут, и ей кажется что-то непоправимое. Она уже полностью одета, стоит на пороге, Анубис вертится в ногах, развязывая крепко завязанные шнурки, а Матвей напротив — смотрит влюблённо-влюблённо, с нежностью. Они целуются, на самом деле в последний раз, и Таиска собирается уходить.

— Я люблю тебя, — говорит Матвей, и сердце Таи начинает биться быстрее. Она улыбается, опять солнечно, опять ласково. Ведет по щеке Вея, её пророка, её худощавого солнца, с мешками под глазами, и отвечает:

— Тоже тебя люблю.

Она исчезает за дверью, и Матвей остается один. В каждом движении, в каждом вздохе был смысл, становящийся настоящей истиной — он чувствует это очень чётко, особенно сейчас. Вей возвращается в комнату, и достает пистолет из куртки.

Он снова в черном, в цвете, в котором не видно ни проблем, ни намерений. Спустя пару часов, он выходит на улицу, дыша полной грудью, и снова находит то место, на котором утром стоял на коленях. Случайных наблюдателей нет, дворик словно вымер, ожидая развязки.

Первый выстрел — в небо. Стая ворон, взмывает вверх, и кружит над Матвеем. Это для прикрытия, это для отвода глаз, чтобы никто не подумал смотреть вниз, где заканчивает своё существование человек, принявший слишком много.

Он не закрывает глаза, он знает что делает, поэтому для него не становится откровением, или неожиданностью то, что сквозь карканье и шелест перьев, где-то в соседнем дворе он слышит топот ног его родного человека, торопящегося обратно, чтобы предотвратить, казалось, непостижимое.

Матвей приставляет пистолет к виску и отрешенно думает — бедные люди, бедные мы несчастные люди, обремененные выбором, моралью и совестью. Вынужденные оправдывать человечность поступками, вещами, делать вид, что мы все — спасители, поголовно спасители и собственные боги. Матвей улыбается.

Звучит выстрел.