Бедняк

БЕДНЯК



Часть I

Встретились два прошлых друга.
Один другому: — Ты откуда?
И где теперича живешь?
Все ищешь счастья? Ищешь грош?

— Ты помнишь сам. Ты был со мною...
Хоть, и не виделись давно,
Но знаешь ты, что я с сумою
Скитаюсь с детства своего...
Сейчас же, здесь, случайно я.
Убита молодость моя!
Что делать дальше мне — не знаю,
Судьбу жестоко проклинаю...

C младенческих несмелых лет,
С тех пор поныне счастья нет.
И как расстались мы с тобою,
Как я из хутора ушел,
Так думаю, подчас порою
Зачем же, Боже, жить привел.

— А что случилось?! Я гадаю!..
Постой, дружище! Расскажи! —
Я, нашу младость вспоминая,
Не в силах удержать слезы...
И знаю сам — не повторится
Судьбы счастливая пора!
Беспечный день уж не родится,
Где веселится детвора...
Но где-то, в глубине сердечной,
Остался детства долгий стон,
И в сердце будет петь он вечно
Пока мы помним и живем!

Я знаю: жил ты бедно очень...
С тобою братьев и сестер
Унылый хор... А ты беспечно,
Оставив двери на запор,
Бежал со мной в луга густые...
И с нами — Шарик, верный пес...
Я помню звуки не такие
Бывали в детстве. Не вернешь...

Потом с тобой мы разлучились...
Мне интересно! Расскажи.
О том, c тобой что приключилось
От друга детства не таи.
Прошу тебя! Я знать хочу!

— Ну, что ж? Раз так — не утаю...

Так слушай же рассказ ужасный!
Оставь сомнений спор напрасный
И — сердцем трепетным внимай...

Я вспоминаю: отчий дом —
Оставил рано я. Бедою,
Тоскливой бедностью гоним
Ушел. И жизнью кочевою,
Не зная ласки, я зажил...

Тогда отец и мать родная
Рыдали молча, провожая...

Отец болезный поневоле
Работал, словно на износ.
А мать, привыкшая дотоле,
И в дождь, и в ветер, и в мороз
Косила, пряжу пряла, шила,
Копала огород, кроила.
Отец пахал, пока был дюж.
А в доме деток — восемь душ.

И старше всех был я притом,
Но вскорости покинул дом.
— Иди,— сказал отец тогда.—
Нам будет легче без тебя...

В тебе отправим восвояси
Мы лишний рот. И едока
Пусть кормят — случай и земля,
И люди добрые, покуда...
Не нам надеяться на чудо!
Тебе же лучше. И потом —
Сестер и братьев — полон дом.—

Полураздетый и голодный
Я дом покинул навсегда...
И быт безрадостный, походный:
Скотину пас. Колол дрова.
Бродяжничал. Просил копейку.
Молился, жалость наведя.
Кто корочку, кто телогрейку
Давал, порою, кто пинка.

По тропкам маясь и дорогам,
От избы к дому я ходил.
И в детстве мрачном и убогом
Я боль, и радость находил...

Трудился, не жалея силы.
Покормят — горе не беда!
И, часто-часто, до могилы
Не добирался в два шага.
Под холод, помню, пробатрачил
На пана я. Скотину пас.
Тот пан плетей потом назначил:
Избили сильно — я угас...
Болел. И со двора прогнали.
И я один. И стыла осень.
В грязи я полз... Меня пинали.
А кто-то камень даже бросил.
И, жалости к себе не зная,
Хрипел, давясь слезами, я,
Вдали от дома замерзая...
Мне снилась мама и еда...
Окоченев, свернув клубочком
Свой слабый, худый детский стан,
Как нежная весною почка
В холодном сне я расцветал...
— Зачем лежишь ты здесь? — Вдруг        слышу.
— Не спи! Вставай!
  Ты что, здесь спишь?
Открыл глаза свои и вижу
Девчонку! — Мальчик, ты дрожишь!

Потом меня и приютили...
Катюша взрослых привела:
Ее семья меня взяла...

Работал честно я по дому,
И делал много вне его.
По Кате голосу родному
Скучал. И вспоминал его,
Когда по делу отлучался.
Во сне я с Катею венчался.
Текли заботой дни полны,
В которых — повзрослели мы.

Катюшина семья — награда.
А я — у той семьи — батрак!
Семья, где я батрак, — богата.
Я ж для нее — простой бедняк...

Так, Катя девушкою стала:
Красивой. Стройной. Чуть худой.
Движеньем томность навевала.
И к ней — ходили чередой.

Не раз зелеными глазами
Кружила Катя всех парней...
Подавленные взглядом пани —
Они всё думали о ней...
Лицом румяным и красивым
И волосами, до земли,
И песнями, душой пленимы,
И этим всем удивлены —
Они пред нею извивались
И потому мне показались
Врагами лютыми, тогда.

Не вечно солнце. И беда
Судьбой злосчастною явилась:
Душа моя в нее влюбилась...

А к ней сватов и шлет, и шлет
Фортуна. Катя выбирает...
Мое же сердце замирает!
Ее я вижу. И надежда,
Хоть беден я, хоть я невежда,
Приходит ночью. Я горю.
И, как-то раз ей говорю:

— Катюша! Может, я не смею
Такие речи заводить —
Себя ж сдержать я не умею!

В моей душе лишь ты творить
Способна чудо. Мне спасенье —
Мое недолгое терпенье.

Исчахла верная душа —
Зовет и помнит лишь тебя!
Я видеть лишь тебя желаю,
В себе надежду убиваю,
Но уничтожить — не могу!..
Тебя — безумно я люблю!
Тебя — одну боготворяю...
И знай, что за тебя умру...
Я это, Катя — точно знаю.

Но видеть выборы твои
Невмоготу мне. Я страдаю...
Давлю, топчу свои мечты.
От дикой страсти замираю!
Уже ль меня не пожалеешь?
Растай! Растай своей душой!
Сказать мне — нет — еще успеешь...
Мне — нет — не говори!
— Постой! —
Она в ответ: — Я понимаю...

Не я надежду убиваю!..

Тогда... увидела тебя —
И жалость в сердце зародилась...
Потом любовь к тебе пришла!
И в ней сейчас я убедилась.

А поняла давно, что ты —
Избранник девичьей мечты!
Моей мечты! Мой нежный милый!
Хочу быть рядом, до могилы...
Хочу с тобой... Но... мне пора
Уж замуж. Скоро со двора
Меня, Ванюша, уведут...
Нам день сегодняшний — приют!

Не я! Не я всё выбираю! —
Родители... Я только знаю,
Что, бедного, тебя, они
Терпеть не станут! Погоди...
Тебя люблю я — очень крепко!..
Хочу, чтоб ты об этом  знал...
Но... Буду сломанная ветка...
А ты — мой вечный идеал!

 Прощай... Прости! Отцовой воле
Противиться не стану я...

— С благословеньем, но в неволе?
— Мне плакать хочется... но — да! —

Я повернулся и уныло
Побрел, признанием сражен.
Но в сердце страстном крепла сила,
Я был в сомненья погружен.

Ведь сколько б сильно Катя не любила,
Я, веря ей — поверить не могу!
Все мало мне! Все ревность погубила!
Я Катю... ненавижу. И люблю!

Ее я вижу каждый день. И что же?
Примет ее любви к себе ищу...
И нахожу свою любовь — дороже...
И в безысходной ревности горю!

И я сейчас не знаю, в чем спасенье:
В ее любви? Иль в жизни, без нее?
И безрассудное мое влеченье —
Давно мне заменяет вся и все!

За Катей, стройной и богатой,
За нежный взгляд ее простой
Боролись трое. Как солдаты
Все вместе. Каждый — часовой!

Один из них — сынок соседский.
И славен он своим отцом,
Происхождением: купецкий.
Имел хозяйство он и дом.

Его отец — бурдюк богатый,
На сына — денег не жалел.
И часто говорил: — Женатый
Не знает горя! — И потел.
А сын его — противный малый,
Он долговязый был и рыж.
И знаменит свою славой,
Что в прозвище его — “Дрожишь”.

Когда ребенком был, и вредным,
Он с пацанятами дружил.
Обычно, бедным или бледным —
Издевки едкие лепил.

Он понимал — своим значеньем
И не из бедных положеньем
Он выше. Стало быть, ему
На всех примеривать узду.

Но и мальчишки победнее,
Хотя и были побойчее,
А всё ж боялись одного,
Чтоб не узнал никто про то,
Что уж давно они решили
Его обидно наказать.

В лесу — из веток намостили
Не то — лежак, не то — кровать...
Нашли берлогу. Присмотрели,
Когда была она пуста...
Настлали веточек из ели.
Ребятам: горе — не беда!

Когда ушли туда далече —
Его направили с собой.
В лесу топчан из хвои. Вечер.
Мальчишки все: — Чур мой! Чур мой! —
Купецкий сын — как замахнется:
— А ну-ка, рвань, отседа — кыш! —
Схватил мальчонку. И смеется:
— Что? Не до шуточек? Дрожишь?! —
Толкнул его... И прыгнул лихо!
Оттуда с ревом, напролом,
Медведь сквозь чащу! Стало тихо...
Стирал штаны потом весь дом...

Другой — цыган! Откуда взялся
И как зовут — никто не знал...
Он неожиданно являлся.
И был, отнюдь, не идеал.

Зато упорству,— несть значенья!
Сомнений червь — не для него.
Но уговоры, танцы, пенье,
Отвергла Катя и его.
Он горячился. Катя стыла.
Украсть пытался. Ерунда!
Ему Катюша: — Мне — могила!
Сначала ей отвечу: — “Да”.
Меня коснуться не посмеешь!
Иди в свой табор от меня.
Ты счастие свое успеешь
Узнать в другой. Я не твоя!
Что романтичен — небылица:
Цыгана вид ее пугал!
Затем, чтоб вскоре объявиться,
Гоним, он снова пропадал...

А третий был — старик богатый.
Сидел на деньгах. Год прошел,
Как был сморчок еще женатый.
И сам, гляди б, в тот мир ушел,
Кабы не к жизни тяготенье.
Теперь вдовец. Его решенье:
Счастливой сделать Катю хочет
И, бедной, голову морочит...

Всё ходит, ходит еле-еле,
Волочит ноги к ней домой.
За стол, как только сесть успели,
А он уж дремлет за едой.
Как не придет старик — подарки
Ей обязательно несет.
А дома смыкает огарки,
Всему всегда ведет учет.

Его б, метлой, не деньги кабы!

— Прежалко! Не было досады!
Ему бы сбавить лет так — надцать,
А, впрочем, что греха... хоть, двадцать.
Родители между собой...
А к Кате — женихи гурьбой!

Но эти трое отличались
В отказ неверьем. Суетой
Вокруг нее. И намечались
Те встречи — каждый день. Со мной —
Творилась бешеная злоба...

За Катин взгляд я б землю ел!
Богата Катя — вот свобода!
А мне — безрадостный удел...

Но сердцу вряд ли ты прикажешь:
Люби того или того...
Одна любовь! И ей не скажешь —
Ошибка сердца моего!
Ошибка мне, что сердце бьется
Судьбе назло. Она ж смеется!
Не верить ей — как нелегко...
И с верой — тяжкое ярмо!

Не как-то жить, но — жить придется.
И это сладостное “но”
Мне душу лечит. Сердце бьется
Ради нее и для нее...

Я имя “Катя” в бесконечном
Ночном бреду произносил
И, видя в платье подвенечном,
Терзаясь стонами, молил,
Чтоб пробужденье — явью было!
Но убивался — это сон...
Моя работа — мне могила!
Моя могила — мой поклон!
И в этом — разница меж нами...
И эта разница — цунами
В разрывах сердца моего —
Коль нет ее, то нет его,
Не потревоженного снами!

Но мне же и мученье — счастье!
Хоть, говорят, разлука — боль,
Но боль сердечная — вне власти
Души, что в сердце сыплет соль...

ДУША и СЕРДЦЕ. Вы ли ВМЕСТЕ
Творите чудную любовь?
Коль нет души — то нету чести:
Она — для сердца только кровь!

И друг без друга — вряд ли смогут:
Душе без сердца не прожить!
И смерть души — биенье сердца
Навряд ли сможет пережить...
Хотя полно тому примеров,
Но уж любовь тут  ни при чем:
В ком сердца нет — любовь — химера,
И он ей служит — палачом.
Я невиновен, что по злой
По силе рока непреклонной
Обижен сумрачной судьбой,
И называться благосклонной
Она, увы, не мне пребудет,
Но счастье мне мечта добудет
И злая сила страсти вольной.
Во мне — она собой довольна:
Цедит иссякнувшие силы
И лишь доводит до могилы!

От Кати б — рад я отказаться,
Измучен ревностью. Но как
Мне сердцу пленному признаться:
Она — богата. Я — бедняк...
Рассудка доводы — не хочет
Больная воля воспринять!
Перечить сердцу кто захочет,
Когда так сладко — потакать?

Собой уж вовсе не владею,
Но знаю точно — не сумею
С достойной гордостью принять
Ни жизнь, ни смерть. И вот опять
В висках горячих кровь стучится.
И сердце потерять боится
То, чем покорное живет,
С надеждой лишь оно умрет...

Что делать? Времени немного
Устами белыми у Бога
Мне снисхождения просить...
С ней — милостыней, счастье жить!

А смерть... с любовью навсегда?
Но... нет! Я не уйду туда!
Мне лучше жизнь, чем ничего!

Раз нет надежды без нее,
То выбор свой сопоставляю:
Любовь и жизнь я выбираю!

Катюша — счастье неземное!
Но для меня оно порою
Страшнее пытки и огня,
Где рвется сердце. И бича,
Сплетенного из веток розы,
Удары. Что хранит душа,
Не знавшая любви угрозы...

Я замечал: “Дрожишь” наглеет.
Находит Катю по углам.
Катюша, бледная, робеет,
Увидя в дерзостях — обман.
Но он — усталости не знает,
Поцеловать ее желает,
Хватает за руки. И вот —
Она прислужницу зовет...

Так повторялось часто очень.
Визитом старца, неоднаж,
Был прерываем, между прочим,
Весь этот странный антураж.

Сидел старик за чашкой чая
(Дрожишь панически бежал),
И не однажды, засыпая,
Старик за чаем бабку звал,
Сквозь сон елейный забывая,
Что нет ее и к молодой
Пришел невесте. Замирая,
И неподвижной бородой
Старик пугал ее родных
И те кручинились, вздыхая
(Как бы не помер он при них),
На нем рубашку поправляя.

Оставя сувенир подарка,
Поев барашка и торта,
Он шамкал трепетно и жарко:
— Когда Катюша скажет “Да”?

Ее родные запинались,
Смотрели пристально в окно...
А он: — Хе-хе... Чего замялись?
Катюшка — девка ничего! —
И, прибавляя ненароком:
— Она мне будет, как жена...—
По-старчески и как-то боком
Спускался с лестницы крыльца.

Потом откуда-то из лесу,
Крадучись, выходил цыган...
И через зелени завесу
Глядел в окно. И словно пьян,
Рукой волосья поправляя,
Шатаясь, быстро исчезал...
На неожиданность пеняя —
За ним, никак, не успевал!

И с Катей первому знакомству,
(Ее тогда он увидал),
Его надеждам и упорству —
Коварный случай пищу дал...

У дома нашего был сторож:
Сарай с конюшней сторожил.
Работал он у нас давно уж
И всяк из нас его любил.

Цыган дождливым прошлым летом
Про лошадей гнедых прознал...
И  под луной неяркой света
Замок конюшенный взломал.

Он выждал паузу недолгу
(Никто ль момента не слыхал?)
Но сторож, повинуясь долгу,
На цыгана-вора напал.
Но сторож стар — цыган проворен,
Старик был слаб — цыган могуч.
В теченьи службы серых буден
Мелькнул ножа цыгана луч.

На шум полуночный сбежался
Весь, перепуган насмерть, дом.
Старик — уж больше не поднялся.
Конюшня настежь. Рядом лом.
Коней лишь радостное ржанье...
Да дробь застоянных копыт.
Да верного слуги признанье,
Что ночью черной был убит...
Он прослужил уж лет как тридцать,
Или, быть может, тридцать пять.
Воды, пред смертью, он напиться
Успел. И все нам рассказать...

С тех пор весь дом возненавидел
Убийцу старого слуги,
Но только я лицо увидел
Цыгана в отсветах луны.

Неся отказ, цыган уж дважды
Пытался Катю воровать...
"Что было сделано — однажды,
Не будет сделано опять..."
Решил я, ненавидя дюже
Его природную стезю:
Что нравится — цыгану,— тут же —
"Коль взять нельзя, то — украду!"

Его попыткам выкрасть Катю
Уж дважды случай помешал.
Впервые — он схватил за платье,
Но только платье разорвал.
А Катя в дом родной вбежала,
Оставив без укуса жало.

Потом спланировал решенье
И все детально рассчитал.
Ее унес он. Но спасенье!
Людей в лесу он повстречал.
Что их, догнавши, упредили
У склона берега реки.
Ее — до дома проводили,
Своим присутствием — спасли.

И проучить цыгана точно
Решился раз и навсегда.
И словно мне судьба нарочно
Под это — случай подвела...

Тогда не знал я, что ученье
Вернется мне — большой бедой!
Мое, казалось бы, спасенье
Отнимет случай роковой...


         ЧАСТЬ II

Случилось так. Ее родные
Ушли из дома гостевать —
Проведать, как живут больные
Родители — отец и мать.
Уйдя из дома, обещали
Вернуться в вечер выходной.
Прислуге строго наказали:
— Не встретили б возврат бедой!

Прислуга старая осталась:
Работник, сторож, садовод.
Собака с ними увязалась...
Решили все — сейчас придет.
На кухне барской повариха.
Девчонка. Седенький слуга.
Катюша шьет. Светло и тихо.
Так день прошел. Настала мгла...

В дому просторном воцарилась
Предполуночная возня...
Собака ль, вновь, не появилась? —
Во двор я вышел. Там луна
Играла с облачным парадом,
Пуская белый-белый свет...

В кустах, за яблоневым садом,
Услышал я собаки брех!
Узнал я Шарика... Он, взлаяв,
Вдруг заскуливши — лай прервал...
Его живым узреть не чаяв,
За сад, крадучись, побежал.
Искав недолго, я наткнулся:
В крови собака. Чуть жива.
К земле я медленно пригнулся:
У ней разбита голова...

Что делать?! На душе тревожно!
Я озираюсь. Все здесь спит...
Назад иду я осторожно.
Вдруг мне в затылок — как магнит!
Сомненья гложат, словно чувство,
Что кто-то в спину мне глядит.
Застыл я, силясь обернуться,
И нега из души бежит...

Я знаю — повернуться надо.
Вот и луна, сквозь тучи тень.
И за деревьями нарядом,
В расщелине, где старый пень,
Сверлит сверчок неугомонный,
Листву шевелит ветерок.
И соловей — ночной и вольный,
Что в переливах знает толк.

Все это слышу. Понимаю...
Но обернуться — не могу!
Я вспомнил: — Дай-ка, погадаю.—
Картинку детства вдруг одну...

Тогда я честно проработал
Все лето, помню, у людей.
Весь в мозолях я. И от пота
Не просыхал уж много дней...

Взяв плату, жалкую, в платочек,
Пошел, не ведая куда.
Иду и вижу — закуточек.
Корова там. И там — трава.

В траву зашел. Поесть наладил.
Присел на землю посидеть...

Вдруг, ни возьмись откуда: — Дядя!
Дай погадаю... Хочешь, ведь? —

Стоит цыганка молодая...
Красива. Черные глаза.
И прямо смотрит, не мигая:
— А есть копейка у тебя?

— Копейка есть...— остановиться,
Платок комкая, не могу!
Красивой ей, готов молиться
И дядей быть сейчас хочу...

Но... только мальчик я неловкий!
Мне льстил ее вниманья ток.
И в немиганьи глаз плутовки —
Не ведал я гипноза рок...

Ей протянув немую руку,
Я что-то слушал, сгоряча.
За бессердечность, голод, муку
Свою — я видел в ней врача...

Потом цыганка замахала,
Внезапно, смуглою рукой.
И, словно лезвие кинжала
Увидел я над головой...
Поникнул, потеряв сознанье —
В траве весь вечер пролежал
И, возвращая мне вниманье,
Злой бич меня полосовал!

Очнулся я: — А где корова?
Постой! Лови его! Лови!
Где получилось, значит — снова?! —
Коня угнали! Три овцы!
Да и корову?! Не посмеешь!
Ну, где скотина, говори!
Раз говорить ты не умеешь —
Работать будешь года три!

И так, никто мне не поверив,
Впрягли в тяжелый, рабский труд.
Как я бежал, слезу умерив,
Боясь, что будет самосуд —
Не расскажу. Те мысли тошны!

Но помню черные глаза,
То робкие, а то безбожны...
И в них мне чудится беда.

Запомнив, что это такое,
Я сам себя преодолел:
Усилье сделал волевое
И, повернувшись, оробел!

Кричала Катя криком стона...
Их двое — понял — вот беда:
Один ворует там, у дома,
А тут, наверное, сестра...

И к дому бросившись обратно
(Катюшин крик меня сразил),
Я чувству ненависти хладно
Дать волю полную решил...

Смотрю: Катюша, извиваясь,
(Хоть и зажат насильно рот)
Кричит, от вора отдираясь,
Бежит что быстро в огород!
Не знаю, как тут очутился
В руках поспешных острый крюк —
Его ударил я в ключицу.
Цыган упал на мокрый луг...

Катюша вырвалась из вялых,
Теперь уже не страшных рук,
И в сделках, и в боях бывалых —
Мне ж не унять сердечных мук!..

Что делать мне?! Не здесь остаться,
Бежать за сад — порыв велит!
Бегу туда. Быть может статься,
Не до смерти Шарко прибит.

Его увидев, я хватаю
Собаку бедную мою
И, озираючись, внимаю
Потокам ветра на бегу,
Что мне приносят удаленный,
Неясный топот ног босых...
Спешу я к дому, удрученный,
И вижу кучку слуг немых,
Что возле цыгана собрались.
Потом рассвета дожидались...
А утром новая беда
В наш дом, несчастливый, стучится:
Чуть стоило нам отлучиться —
Исчезло тело навсегда...

...Недолго длилась тайна эта:
Хоть, что тут — ясно, но она
Обратной стороной монеты
Селенье наше потрясла...

И я жалею, что родился
На этот черный-черный свет.
Ах, если б я тогда убился...
Но я найду ее. Нет, нет!

Не будут над холодным телом
Драчливы коршуны летать!
Не будет тело охладело
Под желтым солнцем истлевать!
И над безлюдною могилой
Под летним проливным дождем,
Не будут литься слезы милой
И крик не станет ей комком.

А если жить, то только с нею,
А коль не жить, то не судьба.
А что иначе не умею,
Так в том беда, а не вина...

Судьба мне вряд ли улыбнется.
Скорее, криво усмехнется,
Своей безжалостною дланью
По злой ошибке иль незнанью
Мою любовь и украдет,
А с ней и жизнь моя уйдет...

Но слушай дальше. Не забуду
Я долговязого иуду,
Что перепутали со мной...
Во многом он всему виной...

После того, что пережили
Ее родители, тогда —
Двойной заботой окружили,
Закрывши крепко ворота.
И Катя реже появляться
Уж стала во дворе своем.
Враждебный взгляд тогда казаться
Мне начал часто. Я на нем
Свое вниманье заостряю!
Но это только лишь чутье...
Ему навязчиво внимаю,
Исподтишка гляжу в окно...

И вот однажды, в вечер темный
“Дрожишь” калитку приоткрыл.
И в дом купеческий, просторный,
Старик-жених засеменил...

Я удивился! Что за дело?
Перемахнул через забор,
К дверям приник...
                — Мне надоело
Ходить за Катей! Что за вздор?
Пускай она за мною ходит.
Тебя я, слышь? — Озолочу!
Ведь, ты — сосед ее, выходит...
Возьми вот это... Воду ту,
Что дал тебе — отдашь ты Кате...
Заговоренная она!
Поставь, за полночь, у кровати —
Попьет — и влюбится в меня...

Дедок — "совсем" — подумал только,
А он ему: — ее тихонько
Своим вниманьем одолжи
И воду в полночь принеси.
А вот тебе и деньги эти —
Вот  на, держи! Они в пакете.

Так, бабочка — моя жена —
Да будет ей землица — пухом!
Заговорила и меня.
Ей помогла в том — повитуха...

Был молодой. Горячий. Ловкий.
Все выбирал да выбирал...
Моя ж тогда — пошла к плутовке,
Ведь, я ее — не замечал.
Она же по уши в меня...
Я — ни в какую. Ето. Да-а...
Пошла... Меня заколдовала.
И жизнь со мной прокуковала!

Хе-хе... Уж нет ее, голубки...

Ты... ето, слышь? Не через сутки...
Давай скорее! Ждать негоже...
Пускай любовь ее загложет!..
А я согласен. Взять хочу!
Что толку, лишь одну жену...
На образа — перекрещусь!
Пусть будет бабка не в обиде.
А на Катюше я женюсь!
И ето надо в лучшем виде...

Э-х! Кабы знать, что повторится
Всё так!  Но всё — наоборот...
Что быть должно — то быть случится.
Коль не пойдет, то — не пойдет.

Авось, поможет повитуха,
Как помогла ее старуха...

Теперь старухе не помочь:
Давно как нет ее. Уснула.
Колдует ныне ее дочь,
Цыганка здешняя Урзула...
Она — надежд моих причина,
И появленья у тебя.
Ну... Я пойду проведать сына —
Живет — направо от тебя...

Ушел старик. Фигуркой мерзкой
Не сразу скрылся в темноте...

Я, озаренный мыслью дерзкой,
Вошел украдкой. Там, в ведре,
Вода стояла из колодца.
И тут же, рядышком, кувшин
С водою, призванной бороться
С плешивой ветхостью седин...

Я из кувшина — в банку вылил
(Ее я тут же отыскал).
Едва сердечный стук осилил —
В пустой кувшин — с ведра набрал...

Как тень, поспешно обернулся —
Без скрипа двери отворил.
К себе немедленно вернулся.
Рассудка силы накопил,
Дождавшись молча у порога,
Любви что жаждет старика,—
Незримым крался. И дорога
За ним — домой к нему вела...

Пока старик толкался, вдоволь
Гоняя сатанелых слуг,
Ему — его же наготовил,
Хранясь снующих там и тут!

Лишь только за сиренью знойной
Укрылся, глядючи в окно,—
А уж старик, собой довольный,—
За банку — хвать! И выпил все!..

Я, пораженный, затаился,
Прогнав покой и сон — напрочь!

Под утро дом зашевелился:
— Отдал хозяин душу в ночь! —
Кричали слуги, горько маясь.
— Нас криками к себе будил!

К утру — покойной бабке каясь,
Заплакав горько,— опочил...

Опять в догадках неспокойных!
Но... что за дело мне к нему?!
Бегу оттуда, в мыслях темных:
В душе я, все-таки виню
Себя. Поступок недостойный...
Но, все же, в чем моя вина?!
Старик влюблен... И беспокойный.
Заговоренная вода...

Что думал он? Зачем скончался?
Любил сильней? Иль отравлён?
Ушел, где с бабкой обвенчался
Уж навсегда... И в свете том!
Не знаю... Месть то или козни?
Иль затаенная беда
Ошиблась адресом. И кости
Не молодой, а старика
Теперь в глухой могиле тлеют —
В земле, на глубине белеют...
Иль бабка, гневная — виной:
В порыве ревности приснилась
И, овладев его душой,
Своей, что с неба опустилась,
К себе забрала старика —
На свете том — намять бока!

Или старик, любовью томной,
Подогреваемый водой,
Страстями, гибельно смущенный
Убит безжалостной рукой
Судьбы?.. Про то, поверь, не знаю.
И никогда не угадаю...

Рассказ же свой, дружок мой детства,
Сейчас закончить я спешу!
С тобой мы жили по соседству...
Тем, ранним детством, я живу!
Все остальное — грязь и гадость...
И жизнь — сплошная череда...
Разлука где сменяет радость,
А в встрече — видится беда...

Сейчас закончу... Дурно стало...
Не ел... И тяжко мне дохнуть!
Меня одна не забывала
Дорога счастья — ЖИЗНИ суть...

Вот, все, почти. Пора настала
Нестройный, сбивчивый рассказ
Кончать. Проститься, как бывало...
И разойтись. На век? На час?

Когда же в дом к себе явился,
Нашел, искомканно, письмо...
Отец ее — в углу молился.
И двери — настежь... И окно...

Катюшу — я не видел больше:
Она похищена была.
Рыдает мать ее все горше,
И паралич разбил отца.

Но это было после вскоре.
Вот... кровью писанно письмо!
В корявом почерка узоре,
Смотри, узнал что из него:

“Мы жили двое: брат с сестрою...
И были — больше чем родня.
Под нашей ВЕЧНОЮ ЗВЕЗДОЮ,
В кой свет — цыганская судьба.

Он был во мне судьбой счастливой,
А в нем была моя судьба.
В моем пути неприхотливом
Он талисманом был всегда.

Сейчас убит он — друг сердешный,
Мой брат родной, рукою грешной!
И ты — мучительно умри,
Губитель сестриной любви!
А Катя — будет мне — сестрою:
Мой брат ее — боготворил...
Любовью светлой, роковою,
Себя, безумец, погубил.
И мне теперь она близка,
Как брат был дорог мне тогда...”

Письмо ее, верней, записка —
В комке. Под самым, под окном.
А на полу, от крови склизком —
“Дрожишь” — под солнечным лучом...
Проник с водой. И повстречался
Он с миром тем, где нету снов...
А я, как больше ни старался —
Не мог ее найти следов...

Картину трепетную, верно,
Воспроизвесть я не решусь.
Но ясно мне одно наверно —
Или найду, или убьюсь!
Сейчас — прости! Мне жизни мало!
Спешу, быть может, на беду...
Иль — сгину я! Иль — вырву жало!
Или найду, или умру!..—

Забыв пожать он другу руку,
Пошел, поникнувши челом —
А друг смотрел, забыв про скуку,
Пока тот скрылся за холмом...

                2 февраля 1994 г.