Русская сказка

РУССКАЯ СКАЗКА
       
         Моей Марине посвящаю.

Я, эту сказку, начиная,
Что будет в ней — еще не знал...
И шепот ветреный внимая,
Я шел, быть может, на провал...
Но не его хочу оставить
После себя. А — добрый след!
И, сердцем, действия направить...
И радость чувствовать в ответ...
В душе — пусть не оставит раны
Чистейший вымысел забавы.
Всегда где злость — не знает лик...
ЛЮБОЙ народ ее бежит!
Искать в названьях и народах
Не надо гибельной обиды!
Любое зло — в его свободах,
Но и добро — имеет виды!
А если что-нибудь не ясно,
Читатель! Не попомни зла!
Писать, конечно же — опасно,
Когда не только для себя.
Так, не ищите ж мне отравы —
Ведь сказка — только для забавы...



ЧАСТЬ I

Яркий свет горит над лесом.
Светит круглая луна...
Но... внезапною завесой,
Наплывают облака.
Враз, над лесом — злое небо.
Млечный путь едва-едва
Глазом зорким кто приметит...

Прогоняет облака
Ветер, что с полей уносит
Пыль и данность вешних дней.
В небо черное заносит
Храп, и стук копыт, коней,
Что с размаху — резво скачут,
Перезвоном разодрав,
(Где-то, вдалеке, маяча)
Ветра вой и шелест трав:

По дороге, по опушкам,
По-над ясным хрусталем
Озера, где крик лягушкам
Лунным светом разрешен,
Мчится тройка, напевая,
Где карета, блеском спиц,
Молнией, как есть, сверкает,
Что сквозь чащу ворвались;

Колокольчик серебрЯный
Весь зашелся, не ропча,
Словно гость неприкаЯнный
Нервы тем рвет, хохоча,
Кто в карете быстрой едет.
Им бы — ехать веселей.
Взгляд тоскливый заприметит:
За любым кустом — злодей!..

Ветер мерами разносит
Перезвон, и стук копыт;
Облака по небу носит,
И за ним — луна следит...

Есть где ветру разгуляться!
Крутит жухлую листву,
И за волосы цепляться,
И за пиджака полу
Любит ветер, налетая —
Песню вечную поет;
В песне, странной, вспоминая
Тех — кого к себе зовет...
И они, немея, слышат
Ветра — ниспослАнный стон:
Кто в домах — стучит по крышам,
Тех, кто в поле — бьет кнутом...

Ну, а те, в лесу дремучем,
Случаем, по воле зла,
Чувствуют, как неминуче —
Подбирается беда...

На козлах краснеет кучер
В мерклом свете — (пиджаком?..)
Оседлав счастливый случай
Окривившись серым ртом,
Вожжи выпустил, на милость —
Сдался хитрым лошадям.
Чтоб беды не совершилось
Сам себя он за - кафтан
Обхватил одной рукою,
Дико исказив лицо,
Кнут зажав рукой другою
Подгоняет: — Цо-цо-цо!

Приоткрыв слегка завесу,
Смотрит кто-то в три окна:
Не покажется ль из лесу
Волк, злодей, иль сатана...

Но, пока что, вроде, тихо,
Хоть и эта тишина
Предвещает смерти лихо!
В окнах белых — три лица...

В то окно, что влево смотрит —
Виден парень молодой.
Хоть лицо немного портит
Бледность, — это наш герой...

Кто, при виде неизвестном,
Оказавшись в воле свыше
При исчадьи, повсеместном —
Сам себя уже не слышит?
Кто глядел в окно, что справа,
Тот сполна испил отравы
Злого страха, наяву,
Словно побывал в аду...

Был лицом румянен он
И огромный — точно слон!
Ехал он по городам
По купеческим делам...

В то окно, что, ровно с тылу
Открывает даль унылу —
Смотрит третий человек
Это иностранец. Грек.

И приехал он в Россию
Не затем, чтоб чашу сию,
Думал грек испить до дна...
А привез сей грек — вина!

Он давно весь свет объехал,
Перевидел, переехал.
И, подумав, понял он:
Надо ехать на поклон —
К россиянам надо ехать,
Им похвастаться успехом:
Чтобы в Греции вино
Не скисало, всем на зло,
А лилось оно довольно
По российскому приволью...

Греет сердце кошелек,—
Грек уже большой залог
Получил от россиян
Под задумчивый баян...

Он залог держал в суме,
Что подмышкой на ремне,
Но его лютует страх:
Не остаться б на бобах!
Ведь негаданные силы
На чужбине до могилы
Могут, запросто, свести
И следов не замести...

Он спросить, конечно, мог,
Где же Запад, где — Восток.
— Счас уж — поздно,— думал он.
— Здесь... в лесу — лесной закон!

И поэтому — молчал,
Крепче к ребрам прижимал
Он заветный куль с деньгами,
Стали что родней с годами...

Вся повозка, изначально
Ехала... Плелась печально...
Мчалась, в резвой суете...
Путь держала по версте,
Чрез речушки и мосты,
Чрез каменистые равнины,
Минуя топкие трясины,
Через степи и поля...
С Урала, цель была — Москва.

А погода, между тем,
Стала портиться совсем!

Словно бесов диких стая,
Лошадей гнедых пугая,
Жутким боем — бьет гроза —
В ней — мерцают облака,
Грозными, что прут, рядами.

Обратясь водою, сами
Опускаются так близко,
Что становится вдруг склизко!

Вот они уж над древами,
Рваной поступью своей
Вихреватыми штрихами,
Подгоняемые...— Пей!
Пей! — кричат они. И ветер
Воздух влагой оросил.
Он ретив сейчас и светел,
В нем туман — носимый дым...

Наплывают незаметно
В лунном свете — фонарем
Капельки росинок бледно!

Ветер — небу бьет челом:
Извиваясь, проклиная,
Воя, спешно хохоча,
Про повозку вспоминая,
Выбранив ее бока,
Треском спелым-надоелым,
Под ноги иль в стороне,
Громом тихим иль дебелым,
Молния сверкает где;

Лунный блеск — исчез как будто:
Поясом и навсегда,
До рассвета и до утра
Свет затянут — облака!

Кто по чьей-то воле злобной
Или — наговорам дней,
Выкрал роль луны свободной,
Небо затянув под ней?

Вдруг нависла тишина...
Но дорога — не видна.

В чаще леса — зреет вишня,
Манит путников неслышно...

Кони трепетно храпят
И, дорог не разбирая,
Незаметно — наугад
Путь до вишни коротают,
Интуицей своей
Обнадежа тех, кто в ней —
В той карете едет спешно.

Кучер щурится небрежно,
Но не видя ничего,
Зря лишь вытянул чело...

Возле вишни — ходит дед
В бедное тряпье одет.
Волосы висят клоками.
Нос крючком. и, словно пьяный,
Он слабеющей рукой
Лоскуты свои щипает.
Взгляд блуждает. Бородой
Ветер треплется, играет.
Очень яркие глаза
Светятся у старика...
В кулаке — зажата ложка...
На ногах его — сапожки,
Цветом красные... на вид —
Перстень ядрами манит.

А у ног его — собачка!
Шерсткой серою горит...
В непрерывной, соснах, качке
Мелко бегая, скулит.

Злому ветру вторит звонко
Жалобный, протяжный стон,
Отзывается что тонко,
Старец этим удручен.

Воротник он поправляет,
Разбросавши волоса.
Седина в них то вплетает,
Что означат небеса...

Вот собачка — встрепенулась,
Лижет деда сапоги.

Старца тень, вдруг, обернулась:
Горб означен В ДВЕ ДУГИ...
Первый горб — у самой шеи,
Виден он едва-едва:
Словно призрака навеи
Горб — напротив кадыка!

Голова его — пригнулась,
Смотрит изподлобья он...
Тень еще чуть повернулась
(Где-то слышен перезвон)
А у самой поясницы,
Скрючив худый деда стан,—
Горб второй. Он, как возницу
Старца клонит!.. Но... обман!
Клочья рваных облаков
Скрыли свет луны кровавый:
Глядь на старца — статен он,
Словно призрак небывалый...
Снова свет луны небесный —
Ветер дует в волоса —
Вновь — горбун! Как будто в бездну,
Смотрят яркие глаза!

В них — тревога и обида,
Месть кровавая — война!
От собачкиного вида
Помутило старика.
Слезы появились капать,
Затряслись его горбы,
Руки воздух стали сватать,
Зажимаясь в кулаки...

В небо он поднял недвижно
Болью сотканно лицо:
— Созревай, скорее, вишня!
Нужно мне твое вино...
Слышу я, что колокольчик
Где-то рядом. Посмотри!
Сбоку сосны. В них — мысочек.
Там — карета. в ней — они!
Первые, что в ночь глухую,
В сети вишни завернут...
В час, когда покой верну я —
Соловьи мне пропоют!

Успел подумать он о том,
А уж карета напролом
Сквозь чащу леса и пробилась...
И перед ним — остановилась...

Кони топчутся на месте.
Старца взгляд наполнен местью!
Красный свой кафтан раскинув,
Кучер, напряженный, спину
Согнув, таращился, пока
Не встретил взглядом старика...
Лицо возницы исказилось,
И тишина ему явилась.
Не зная, что себя тем спас —
С подножки кубарем тотчас
Скатился он в сырую землю,
Уж больше ничего не внемля!
К нему собачка подбежала,
Его обнюхала сначала.
И взглядом молит старика!
Старик прибрал ее пока...

Кареты дверь приотворилась,—
Поляна путникам открылась.

Раздался голос злой купца:
— Эй! Кучер! Взяли б небеса
Твою загубленную душу!
Зачем мы здесь?! Я что-то трушу...
Последние, дрожа, слова
Купец подумал про себя —
Лишь ветер свистом спиц колес
На кожу навевал мороз!..

Пронзив покорные сердца
Раздался голос их ловца:
— Ну вот — приехали... Придите!
Ко мне все трое, выходите...
Я ждал вас долго. И, пока,
Не бойтесь видеть старика!..

— Кто здесь?! Какого... Где возница?
Что здесь такое? Что творится?! —
Купец и грек — наперебой!
Молчал лишь парень молодой...

И все на свете проклиная,
Купчишка двери закрывает
И грек кричит ему: — Постой!
Я дверь припрать еще ногой.

А парень двери отворяя,
Идет на голос старика.
Собачка прыгает и лает,
Мелькает полная луна...

И видит горб он безобразный...
Второй бросается в глаза!
И взор — мучительный и ясный,
Горит огнем у старика...
Берет старик его за руку —
(Рука у парня чуть дрожит),
Собачка бегает по кругу
И, лая, на него глядит...
Старик сжимает крепко пальцы:

— Послушай исповедь мою!
Когда-то жили здесь китайцы
Для них, в неведомом краю...

И как судьбы своей начало,
Господь — к народу их велил!
Держались скромно-величаво,
Любой из них — достойно жил!

Однако, мой рассказ неполным
Враз будет — если утаю
Я и от них его. Наполню
Я чашу! И я вас — зову! —
Сказал он, чуть возвысив голос,
Лицо к карете повернув.
И грек с купцом — их дыбом волос —
На землю пали, соскользнув
С кареты темного пристоя —
Не держат ноги от застоя,
И страх сковал их. А пока
Ползут на голос старика.

Грек куль с деньгами прижимает,
Купец — рубашку заправляет,
Руками белыми тряся.
Глядят и думают — беда!

Старик срывает алы вишни
В бокал, из них — наводит сок...
Бормочет что-то, и неслышно,
И всем дает его глоток:
— Не бойтесь! Это вас подкрепит —
Рубиновый, из вишни, сок...
Все трое — всяк из вас — заметит
Неведомый доселе ток!

И правда! Страх исчез куда-то:
Смеется грек. Купец молчит.
Враз стали — бравые ребята!
И всяк из них — вперед глядит!

— Всё так и есть...— старик довольный
Тряхнул белеющей главой.
— Большой купец... И чужеродный...
И с ними — парень молодой...

Итак, послушайте рассказ,
Быть может, путанный довольно.

Но — заклинаю Богом вас —
Старик задумался невольно:
— Я долго ждал минуты этой
В минувших днях моей глуши!
И мести злой, в душе воспетой
Приходит время — поспешим!

Уж времени нам не осталось!
Уж скоро свистнут соловьи...
Чтоб нам — надежда повстречалась
И чары пали сатаны!

— Начну рассказ сейчас я свой —
Сказал старик, на парня глядя.
— Я был когда-то молодой...
Мою невесту звали — Надя.

А жили мы в долине теплой,
В подножии Уральских гор,
Для жизни рождены свободной!
Нам чужд был голод и позор!

Селенье наше небольшое
Всевышний помнил. И давал
Ему и пастбище густое,
И дождь, и шумный рой отар...

Селенье наше процветало
И жители — не знали зла...
И кров, и пища — все хватало
Тому, кто не жалел труда!
На праздники — столы ломились.
И люди, шумною гурьбой,
И песни пели! Веселились!
Удел благословляя свой.

Удачу если, вдруг, бывало
Сосед постигнет наяву,
Иль градом огород примяло
Иль забижает кто вдову —
Здесь не было ни безразличья,
Ни черствости и ни угроз:
Беда здесь — в маске обезличья,
Здесь не любили горьких слез!

В реке — водилось рыбы вдоволь,
Пшеница зрела на полях.
Зимой соседствовал здесь соболь,
Покой и нега были в снах...

На теплых склонах, у долины,
Зрел скороспелый виноград.
А у реки, что у низины,
Раскинул ветви — дивный сад.

Здесь лес густой, своей опушкой
Дары природы означал...
У каждого — своя избушка,
Где гостя всякий привечал.

Я пас овец отары часто.
Ходил за рыбой. На покос.
И в сердце — трепетно и властно,
Врывался запах диких роз...

Я был тогда душою молод —
Мне было восемнадцать лет,
Не ведая, что значит — холод,
Во всем я чувствовал лишь свет.

Моя невеста по соседству
Со мной — и спела, и жила...
Ее красе, ее кокетству
Могла б завидовать заря!
С утра — хозяйка молодая
Мелькала здесь и там — везде,
И юный стан ее, играя,
Купался в утренней росе...

Когда же солнце заходило,
Спуская покрывало сна —
Она к дороге выходила,
Встречая с пастбища меня...
Еще задолго — на закате
Бреду устало я домой
И имя повторяю Нади...
И вижу взгляд ее простой...

Ее глаза боготворил я!
В них — робость, нега и огонь.
Как незаметно ощутил я
В моей руке — ее ладонь...
Как чувственно ее касанье!
Как светел взгляд, несмелый, глаз...

Ее неровное дыханье
Простой души ее алмаз —
Всё-всё её меня пленило;
Я знал, что не разлучат нас.
И мы поклялись: — До могилы —
Мы будем вместе, как сейчас!

Недалеко, под синим небом,
Гудя нестройною молвой,
Цыгане, правленные дедом,
Остановились на постой...

Там старый дед — барон цыганский,
Над всеми чинно заправлял,
Осанкой гордою и панской,
Умом и сердцем покорял.

Он был всегда в одной рубахе,
Где красный выделялся шелк;
На черной, на его папахе
Нашит был — лилии цветок.
А на лице его суровом
Огромный выражался шрам...
А под рубахи, под покровом,
Скрывались — финка и наган.

За всё, всегда, во всем в ответе,
Он на вопросы отвечал.
Будь то — мужчина, или — дети,
Он всех спокойно привечал.

Там были женщины и дети,
Старухи, старцы и мужи.
Но всех прекраснее на свете
Считалась внучка деда Ли...
Ли — так барона величали.
Он жил отдельно. Внучка с ним.
Пред нею шапки все снимали.
А звали внучку ту Нани.

Старик в Нани души не чаял...
Она ж ходила — только с ним!
Ее глаза светились Маем,
Власа ее — как черный дым...

Нани красы и не скрывала:
Плясала, пела — лучше всех!
В руках — то плакала гитара,
А то — звенел веселый смех!

Цыгане жили осторожно:
Гадали, в окруженьи сел,
Играли песни, там, где можно.
По вечерам — кипел котел.
В котле варился ужин скудный,
В одном, для всех. Таков закон...
И до утра, до боли нудный
Калеки раздавался стон.

Отужинав, цыгане мирно
Плясали, пели под горой.
Но, всех приятней, голос лирный
Нани — цыганки молодой...
Вот голос дрогнет. И затихнет...
В нем слезы и печаль Нани!
И всяк, услышав его — гибнет
В восторгах пламенной любви!
Вот голос резвый и высокий...
В нем — смех! Полет небесных птиц...
И вдохновенный, и глубокий,
Где страсть и ревность — без границ!

Ее восторженно встречают.
Ей дан везде-всегда приют.
Нани ничто не замечает,
Мечты ее, увы, не тут:
Ее привязанность — одна,
Свободно сердце и не тает —
Любовь родного старика
Ее лишь душу согревает...

Меж тем долина не одни
Селенья наши приютила:
Меж них — китайские огни,
Где завелася злая сила.

Китайцы как тут появились,
Рассказывали старики:
Проездом были. Повозились.
И уж — избушки у реки.

НАРОД — ВЕЛИКИЙ, БЛАГОРОДНЫЙ,
Трудился, не жалея сил!

Но с той поры, поры негодной
Сам бес, как будто, посетил
Наш край свободный и красивый,
Не знавший горя и невзгод.

Но захирели ветви ивы,
Шиповник больше не цветет...
То сад замерз, то много снега,
То — небывалый здесь мороз,
То речка потопила брега,
То неудачным был покос...
Короче, жизни,— как не стало:
Не знают, где еще — беда...
В народе говорят недаром:
Она не бегает одна.

Среди цыган, что у селенья
Костры разводят из ветвей,
Случились те, кто вдохновенья
Находят в краже лошадей.

Бывали раньше эти кражи,
Но вора не могли найти,
Хоть выставлялися на страже
Замки и псы, и мужики.

Однажды, очень темной ночью,
Когда бежали облака
(Ее так выбрали нарочно,
Чтоб не мешала им луна),
Цыгане молча, незаметно
Прошли в китайский городок.
И тихой ночью этой летней,
Взломали чей-то там замок...

Потом цыгане оживленно
Смеялись в таборе в ночи,
Уснув под утро, опьяненны,
Оставив догорать костры...

Я отклонюсь. Затем продолжу
Поспешный, путаный рассказ,
Оставя тем на волю божью
Цыган, китайцев и всех нас.

Среди китайского народа —
Алика жил: колдун, шаман...
Не знал я большего урода:
Горбы его венчали стан!
Один — согнув его дугою —
Как месть лихого сатаны,
(Его поглаживал рукою,
Лелея словно) у спины.
Другой же — довершал изъян!
Его увидя, все, робея,
Склонялись молча; словно пан
Ходил Алика с ним на шее.

Поспешною своей походкой
Он появлялся там всегда —
Где после баловались водкой
Или случалася беда...

Везде, колдун  где объявлялся,
Бывало горе иль — напасть!
Хозяйства не было. Справлялся
Колдун, свою увидя власть:
Он скажет — всяк к нему с сумою,
Иль с дичью, иль с иным спешит.
Как не зайдут к нему, порою —
Колдун у очага сидит...
В огонь бросает. Варит зелье.
Колдует, ужас наводя.
В народе создалось поверье:
Алика этот — САТАНА...

Он дом имел, конюшню, двор,
Где постоянно появлялся.
Коня имел он. На запор
Замок конюшни закрывался.

И слава про его коня
Шумела по всему раздолью!
Летел на нем под небеса
Алика, им всегда довольный.

И как-то раз Алика этот
В селенье наше прискакал.
А дело было — знойным летом.
Он видом ужас навевал!

Зачем нас посетил — не знаю...
Но в том и есть печаль моя!
Прошел по полю он. К сараю.
Украдкой глянул за дрова,
Что во дворе моем лежали...
Потрогал дверь. Потом — замок.
Его увидя я, едва ли,
Главой чуть не дал об полог!

Я за окном — за занавеской,
За ним внимательно следил;
Взглянув на дом моей невесты,
Горбун пошел. А я — за ним...

Вот он проходит по подворью,
Где мается ее коза...
Невеста с братом в доме. Корью
Болел мальчоночка тогда.

Горбун подходит тихо к дому,
Потом — на цыпочки стает,
Глядит в окно... Ведь по-другому
Он до окна не достает.

Его фигурка вдруг напряглась:
Зашлися круглые бока!
Мне горбуна, я помню, наглость
Пришлась не по сердцу тогда!

Через кусты я продираюсь.
Упал. Хватаю за сапог...
И я теперь до гроба каюсь,
Что не убил его, чем мог!

Горбун, как прыткий жеребенок,
Подпрыгнул резво. Засопел.
И вдруг — заплакал, как ребенок!
Да так, что я оторопел...
А он, почуявши слабину,
Как леший вдруг захохотал
И, показав с горбами спину,
Исчезнул, словно не бывал!

Я долго случай этот помнил,
Но память — вешняя вода!
Его б забыл я, не напомни
О нем мне новая беда...
Вздохнул старик, прервав рассказ свой,
Потухли грустные глаза...
Какой-то тягостной, ненастной
Нависла злая тишина:
Купец с ноги на ногу мнется,
Над чем-то, про себя, смеется
Собой довольный, важный грек,
Лицо у парня — точно снег...

Старик задумался невольно,
Он неподвижен, словно спит...
Но вот, мучительно и больно
Вновь взгляд огнем его горит!

— Итак, я снова продолжая
И, жизнь свою воспоминая,
Вам расскажу... Мне не забыть!

Скулит собачка. Хочет пить.
Он с дряблых рук ее спускает,
Зверушка скрылась в темноте...
Старик задумчиво рекает,
Неясность разрешив вполне.

— Вы поняли, друзья мои,
Что лошадь эту удалую
Той ночью черной увели
У колдуна, собой рискуя,
Цыгане, спутники удачи...
Трофей разглядывая свой,
Они не ожидали сдачи,
Уснув и обретя покой.

Лишь только свет зари пробился,
Осветя полные луга,
У табора вдруг появился
Зловещий призрак колдуна!

Походкой спешной, семенящей
Он табор быстро оббежал,
Раздался крик его свистящий,
Что все селенья напугал:
— Отдайте моего Орленка!
(Так звали лошадь колдуна).
Не то — останется воронка
От места вашего. А я
Сожгу в огне окрестны села!
Сварю вас заживо в котле!
И вместо дивного простора,
Любуетесь которым где,
Я вас закину в даль морскую!
Сгною в бездонной глубине!
Отдайте лошадь мне живую,
Иначе — пожалеют все!!

Визжит и вертится на месте
Колдун, от злобы вне себя,
Как курица, что на насесте,
Горбом нахохлив сам себя.

На нем горит кафтан червоный,
Светятся узкие глаза!

Зашевелился табор сонный
От звуков крика и бича...
В одной руке своей сжимает
Колдун довольно длинный кнут!
Другой он цыганят хватает,
Что дружно все к нему бегут...
Он треплет их. Толкает в траву.
Они кричат. Бегут назад.
И эту шумную ораву
Колдун бичем бьет наугад.

Меж тем с окрестных со селений
На крик и шум лихой толпы
Сбегаться стали. И злой гений
Устроил так, что здесь и мы
С невестушкой моей остались:
Не зная, что в засаде мы,
Внезапно видим — оказались
В объятьях липкой тишины...
Барон цыганский быстро вышел,
Палатки позабыв приют:
— Я крик и плач сейчас услышал!
И знать хочу — зачем ты тут? —

Вот пальцем длинным указует
И смотрит он на колдуна.

— Я знать хочу, кто здесь ворует!
Мне дайте вора! И коня! —

Колдун позеленел от злости,
Внури его — досады хрип:
— А нет — останутся лишь кости
От всех, кто здесь сейчас стоит!
Я здесь живого не оставлю!
Не будет и расти трава.
Враз все узнаете вы саблю
И чары силы колдуна!

Раздался треск бича проворный,
И краской на щеке горит
Барона, след его позорный!
Нани заплакала навзрыд...
Взахлеб, собака злобно лает
На колдуна, что месть вершит.
Нани барона обнимает:
Ее берет за деда стыд.
Цыгане охнули. Тревожно!
Лишь лай да потреск от костра...
(Селяне смотрят осторожно),
Вокруг нависла тишина.

Барон потупил долу очи,
До крови закусив губу,
И прыгнул он, что было мочи
На плечи ветхие ему!
В руке, шальной блеснул мгновенно
На солнце утреннем клинок!
Его направил в горб и верно
Вонзил его, как только мог!
Колдун под ним елозит, пляшет
И извернуться норовит,
Бичом своим впустую машет,
Под ловким всадником хрипит...

Цыган клинок свой вынимает
Из обветшалого горба
И вновь, и вновь его втыкает —
Остановить порыв нельзя!
Причина гнева-нетерпенья
Барона, хохот САТАНЫ.
Злодей зашелся от волненья:
— Ой! Защекочешь! Прекрати!

Потом он все же изловчился,
Тряхнув горбатою спиной:
Барон цыганский очутился
Под ним, с разбитой головой.

Теперь колдун на нем сидит,
Кнутом взнуздать барона хочет.
Прилип, как будто бы магнит,
И смехом злым сознанье точит...
— Отдайте мне коня лихого,
А то — от вас не утаю:
Решу я — каждого второго
И на бароне ускачу!—

Остаток силы собирает
Барон, хватая пистолет
И в горбуна живот стреляет!
Но смех лишь слышится в ответ...

Бессильно рухнув на колени,
Увидя, что не победит
(Они как будто на арене,
Где всяк на них сейчас глядит),
Потом и вовсе распластался,
Седы рассыпав волоса,
И на лице его остался
Кровавый отслед у виска...

Вскочил горбун, взмахнув рукою:
— Я все ж не зря здесь побывал!
Метнулся быстрою иглою
Меж нами. Табор запылал!
Схватив невесту, самозванец
Губами вдруг зашевелил
И, запищав, как будто заяц,
Исчезнул, словно и не был!

От табора всего осталось
Лишь пепелище, где зола...
Нани над дедом разметалась,
В немом отчайньи бегал я...

Но где колдун? Куда он скрылся,
Я знать хотел, решив тогда.
И прямо к хатам устремился
Китайцев мирных городка...
К нему привел меня путь торный.
И хоть бежал издалека,
Но очень скоро дом просторный
Средь хат увидел колдуна.
Огорожён забором чинным
И дом, конюшня и сарай.
К нему приник я, и овчиной
Пахнуло мне. Раздался лай.
Огромный пес, меня учуяв,
Надрывно лая, цепи рвет...
Колдун, недоброе почуяв,
Из дома вышел. И идет...
Прошел от дома он к сараю...
Глазами в сторону ведет...
В сопровожденьи злого лая
В него зашел. Кого-то бьет!

Сквозь блеянье, что из сарая,
И гнев, и трепет, не тая,
Невесты глас напоминая,
Послышались ее слова:

— Я не позволю! Карла темный!
Алика... подлый!.. Уходи! —
Затем пощечин звук проворный:
— Не трогай... Больно! Отпусти...
Я весь зашелся от волненья!
И кровь моя тотчас бурлит
В предверьи быстрого решенья:
Пусть лучше буду я убит,
Но честь спасу ее! Вдруг вижу —
Судьбы счастливый поворот:
Алика вышел. Гладит грыжу
И на замок сарай берет...

Потом опять, поозиравшись
И руки заложив в бока,
Исчезнул, на крыльцо поднявшись,
Прикрикнув на большого пса.

Благословенны летни ночи...
Их свежесть, запах — так манят!
И звезд сверкающие очи,
Что в Землю устремляют взгляд!
Когда луна, с собой играя,
Мелькая, небо золотит,
От тучи к туче пробегая,
На каждой веточке горит...
И волны, что сонливо тянут
По лунной глади черный плот...
И звуки те, что ночью вянут...
И безмятежный небосвод! —
Всё! Всё волненья распыляет.
Ночная свежесть — плоть бодрит.
Душа надеждой отдыхает —
Надежда душу исцелит...



ЧАСТЬ II

Дождавшись ночи у забора
Под травами и лопухом
Я дважды зрел Алику злого,
Что с чашей покидал свой дом.
Горбун походкой семенящей
Ходил в сарай, там, где — она.
И дважды треск стекла звенящий
Мне пел — отвергнута еда...
Потом все стихло... Вечерело,
Ввергая мир во царство сна.
В мозгу моем — картина зрела,
Как Надя будет спасена...

Я все решительно обдумал.
(Боялся лишь большого пса).
Но только я о том подумал,
Как вижу: лентою змея
Ползет, проворно извиваясь...
Увидев пред собой меня,—
Она воспряла, подаваясь,
Мне смертью лютою грозя!

Узнавши в том — судьбы веленье,
Остался нем и недвижим,
И, сделав, быстрое движенье,
Одно, другое — вслед за ним,
Ее схватил я осторожно.
(Змея испуганно свилась)
Глазами шарю, сколько можно,
Пока не смерклось — второпясь...

Вот вижу: мышка полевая!
Другой рукой ее ловлю,
К зубам змеиным подставляю,
И ядовитую слюну
Змея, кусая, выпускает.
Мышь, конвульсируя, дрожит...
Остаток яда вытекает
На шерсть ее. Собака спит.
Ее я свистом подзываю.
Свирепо лая, та бежит.
Ей мышь, несчастную, кидаю —
Над ней расправу довершит...

Вот жизни нить уж в мышке тает —
Лишь сучит лапками пока...
Ее с ворчанием хватает
Собака, позабыв меня.
Еще побегала немного,
Полаяв злобно в темноту...
Внезапно подвернула ногу
И... рухнула, возясь, в траву!

Еще с минуту подождал я.
Лампадка колдуна горит...
Уж теплота уходит камня,
Сверчок, недалеко, сверлит.

Взошла луна, рисуя вихри
(Собака больше не страшна).
Мои волнения — утихли —
Душа решимостью полна!

Засаду спешно покидаю,
Раздвинув траву, лопухи,
Забор усиленный седлаю —
Преград не вижу на пути.
Перебегаю через дворик...
Затем к сараю подхожу!

А колдуна, тем разом, домик
Ввергается в немую тьму...
Лампадка, видно — погасилась,
Лишь под луной блестит окно...

Вдруг за окном зашевелилось...
И в нем — горбатого лицо!
Я замер. Сердце оборвалось...
Но... не бежит ночной покой:
Быть может — это показалось
В неясном свете, под луной...

— Любимый! — Ты ли это, Надя?
— Открой же! Выйти помоги!
Бежим отсюда! Бога ради
Меня скорее уведи! —
За дверь дубовую хватаю:
Она крепка — замок хранит!
Нашарив лом, его ломаю,
И треск двери во тьме гудит.
Ему вторит многоголосо
Испуганных баранов хор...
Мы мчимся с Надей вдоль утесов,
Цепляя башмаками сор.

— Скорее, милый — заклинаю!
Мне без тебя никак не жить!
Когда я карлу вспоминаю...
Себя хотела я убить...
Знай: только ты со мной, до гроба
В любви и ласке будешь жить.
А если нет — со мной свобода!
Меня ты будешь хоронить...
— Не надо, милая! Родная,
Со мной — навек, как навсегда
Останется, я это знаю,
Твоя ко мне любовь чиста! —

Потом опять бежим по лесу...
Уже недолго — вон, река!
Но, словно демоны и бесы
Нагнали тучи-облака.
Они ночи чернее черной.
Не видно. Выдери глаза!
И продолжительно-упорной
Нависла темень... Где луна?

— Родная, что же делать будем
В объятьях тьмы и шабаша?
— Вон там река, где мы добудем
Приют из веток шалаша...

Сквозь чащу леса мы пробрались:
Дождь лепит, словно из ведра!
Мы на лугу с ней оказались...
Затем опять пошли луга.
Потом опять мысок лесистый —
Бредем мы с Надей наугад...
Но где же берег? Берег мглистый...
Вот нам навстречу — дивный сад.
Вот сад проходим стороною,
Идем еще. И зрим — кресты,
Что кладбища ночной порою
Нам повстречались впереди...
Обходим кладбища ограду —
Бредем как будто наугад:
Деревьев черному наряду
Конца не видно. Дождь и град!

Мы ночью страстно и свободно,
Петляя, ищем берега,
Но вместо глади полноводной
Мы вновь у дома колдуна!

Вот он стоит, раскинув руки.
Встречает: — Вы издалека?
Не переносите разлуки?
А может, часом, и меня?! —
И липкий смех его — мочалкой
Раскаты грома заглушил!
Я кинулся к нему. Но палкой,
Меня Алика оглушил...

...В сыром сарае мы томились
Уж много-много длинных дней...

Ночами мне кошмары снились,
Что карла вдруг — зашел за ней!..

Мою невесту он уводит,
Что в белом платье и в фате...
С нее влюбленных глаз не сводит,
И с ней — идут они к реке.
Подходят. Всяк на них взирает:
Собралась шумная толпа.
И свадьбу эту вдохновляет,
Заняв крутые берега...
Все пьяны вмиг... Горланят песни.
Горбун невесте руку жмёт.
Он, словно квочка на насесте...
Ее, прижав к себе, ведет.

Пришли... И вот горбун не знает,
Как к стройной Наде подойти.
Поцеловать ее желает...
В глазах у Нади две слезы!
А он косит нетерпеливо:
Ему — скамеечку несут...
Колдун, прищурившись игриво,
Решив, как будто, взять редут,
На табуретку наползает,
Потом он на нее стает —
Фату невесте поднимает —
Слюнявит алый ее рот...

И с страшным смехом, воедино,
Смешав его и рев толпы,
Толкает Надю торопливо
С крутого берега реки.

И часто я, проснувшись — ночью,
Слезою землю орошал!
И Наденьку мою, нарочно
Я, плача, горько целовал...
И вздрагивал от шума ночи.
Во сне — и плакал, и робел...
И в Надины простые очи
Я наглядеться не умел.

Так дни за днями протекали.
Сквозь щели, что почти в полу,
Хоть иногда и забывали,
Но всё ж давали нам еду.

У стен бревенчатых сарая
Мы слышим топот резвых ног.
Ловитвой уши занимая —
Живет китайский городок...

Однажды — это в полночь было,
Не спали мы; в кругу тиши
Шаги раздались торопливо
И голос трепетный Нани:
— Я вас искала! Отзовитесь!

— Нани! Откуда?! Ты одна?
— Одна... А вы — поберегитесь —
Я нагадала: вам беда
Грозит. И завтра вам прощанье
Друг с другом, спешно, надлежит...
И с карлой Надино венчанье
Селенья, вскоре, удивит!

— Колдун задумал обвенчаться?! —
Чужого счастья лютый вор...
— Не дам над вами надругаться!
И есть к злодею разговор...

Но коль со мною приключится
Неразрешимая беда,—
Из вас кто может поручиться,
Что с дедом встретитесь тогда?
Его, еще полуживого
Оставив, волею небес,
Сейчас у вас. И вы, больного,
Его найдете там, где лес
Смыкается с рекою пенной...
Под ним увидите узор:
То в окруженьи стражи верной
Цыган раскинулся шатер.

В шатре он. И что здесь я,— знает.
Связал нас мести договор!
Мой дед меня благословляет
Измерить чести уговор...
Ему с любовью обещала
Исполнить волю. А пока
Я потревожу, для начала,
Секреты вашего замка.

Цыганка тихо завозилась.
Притихли мы под мерный шум...
Нани на землю опустилась.
Ничто не лезет нам на ум —
Лишь сердца трепетное пенье...
Свобода близко! Вот луна
Взглянула... Прочь-навек сомненье:
Ведь дверь уже и — отперта!
С Нани — сердечно мы — обнялись:
— Мы не забудем никогда!
— Я знаю, что такое радость
Коня, простора и костра!


И я — рожденная свободной —
Я ненавижу кабалу!
И в жизни вольной и походной
Отдохновенья нахожу!

И я — видала все! И, зная,
Как злой колдун тебя унес,
И, жаждой мщения пылая,
За деда, что позор понес,
Я к вам на помощь прибежала.
И, если надо — помогу!
И сталью хладного кинжала
Обиду кровью утолю!

А вы — бегите до рассвета,
В кругу поверенных цыган
Найдите милого мне деда!
Но не идите на обман...
В вас верю я. И вы — поверьте!
Ведь мы — для счастья рождены!
И, стоя, может быть, пред смертью:
Не знала я еще любви...
Скажу вам честно и открыто:
Моя любовь: и деда стан...
И травы, чем поля укрыты,
И звук гитары. Хор цыган...—
Нани задумалась, мечтая,
Луною вся освещена...
Цветка листочки орошая,
ее скатилася,  слеза...

Но Надя — все уже решила —
Сказала: — Мы с тобой идем!
И коль не ждет нас всех могила,
То колдуна тогда убьем!
И вот мы к горбуну пробрались,
(Дверь дома отперла Нани...)
В опочивальне оказались...
Кровать белеет впереди!
К кровати тихо приближились,
Нани уж занесла кинжал...
Но... стены светом осветились,
Надменно голос прозвучал:
— Пришли за мной?! Тогда — падите!..
Сначала — гордая Нани...
Затем и вы... Но погодите!
Мученья ваши — впереди!..

Смотрю и вижу: ты красавец!
Красива Надя у тебя...
Сейчас ты будешь оборванец...—
Отдам тебе я два горба!
А Надя — верною собачкой,
Вертеться станет за тобой.
И жизнь покажется вам спячкой...
Нани же — обрети покой!

Подкравшись, карла вырывает
Внезапно, у Нани, кинжал
И прямо в сердце ей втыкает —
Рычаньем воздух разодрал!
И к нам затем уж обернулся:
На коврик уронив кинжал,
Одной рукой меня каснулся
И два горба своих отдал...
Вдруг свет, что тут горел — погаснул!
Осталась — полная луна.
И, будто гром при небе ясном —
Собачка лает у окна...

Расхохотавшись громким смехом,
Что, отозвавшись погодя,
Тревожным покатился эхом,
Колдун исчезнул. Навсегда...

И всё... Как будто не бывало
Китайцев вовсе, городка:
Стоим на поле. Горько стало.
Упал на два своих горба.

Упав и потеряв сознанье,
Не знаю, сколько пролежал:
Собачки быстрое дыханье
Сквозь сон я еле различал...
Очнулся утром я. Зарница.
Ушла, исчезнула луна.
Передо мной мелькали лица...
Вновь ощутил я два горба.

И слезы хлынули внезапно!
Собачку к сердцу я прижал,
Лицо что лижет безотрадно,
К цыганам молча побежал.

Довольно быстро я добрался
К барона светлому шатру.
В него зашед, я задыхался.
— Старик, тебя не узнаю,—
Раздался мне знакомый голос.
Барон лежал, прикрыв глаза...

Я помню — рвал от горя волос,
Ему всю правду говоря.
Барон прослушал терпеливо.
Потом надолго замолчал,
Промолвив только торопливо:
— Нани, родная... Так и знал...—

Затем поведал мне, мигая
Глазами, полными от слез,
Рассказ свой о Нани, рыдая,
И погрузившись в царство грез:
— Когда-то был и я так молод,
Что память поглощает дым...
Не знал я ран душевных холод
И был я весел и раним.

Мы жили жизнью кочевою —
Что день грядущий нам сулил,
Мы под цыганскою звездою
Не знали. Всяк из нас делил
Друг с другом завтрак необильный,
И луг, и поле, и шатер,
И песни, и морозец сильный,
В ночи — негаснущий костер...

Так жили предки осторожно
И так сейчас живем и мы.
Так будут жить, вполне возможно,
И наши внуки, и сыны...

В то время дальнее — влюбился...
И не мечтал я о другой.
Но словно бес в нее вселился:
Она то ссорилась со мной,
То снова жаждой наслаждалась
Любви моей, волнуя кровь!
Такой мучительной казалась
Цыгана первая любовь.

От страсти бешеной, коварной —
Моя дочурка родилась...
Бедой всегда такой нежданной,
Мне эта весть отозвалась!

При родах мать ее погибла,
Оставив целый рой забот...
Но дочка выросла. и видно —
Вложил я в это кровь и пот.

Она ж была вся в мать. Рискуя,
Непостоянство жило в ней.
И в ночь цыганскую, глухую
Парнишка полюбился ей...
Он был из табора большого.
Я знал еще его отца.
Но дочь влюбила и второго,
На ревность лютую, в себя!
Цыган о девочки влеченьях
Горячим сердцем не знавал.
В любви свободной, наслажденьях,
В неведении пребывал...
Потом родилась внучка эта.
В честь первой — той, моей любви,
В честь песни этой недопетой,
Ее назвали мы — Нани.
(Так бабку внучки моей звали).
Она — как солнце и мороз.
Глаза ее напоминали
Вечерний свет пушистых роз...

Отец ее тогда случайно
Застал в объятьях мою дочь.
Того, кто с ней — убил он тайно.
Ей тоже не смогли помочь.

Нани — единственной отрадой
Была навеки у меня.
Она была моей наградой
За все, что пережил здесь я,—
Ли повернул ко мне смиренно,
Убито горестью, лицо.
Оно осветилось мгновенно
И старика вдруг затрясло...

— Я ей до гроба... благодарен...—
Рыданьем он прервал себя.—
Ей светлый путь был сверху дарен!
Чуть... пир волков... спасла меня —
Цыгана голос прерывался:
Неясный лепет — словно бред.
Но вот он с мужеством собрался,
Целуя скромный амулет:

— Тогда — а дело было летом —
Нани минуло ...надцать лет.
Мы в лес собрались. И с рассветом,
Едва явился зорьки след,
В него ушли мы. Там дубравы
Сменяли пастбища реки.
В лесу — замытые канавы
Дождем. И в них — росли грибы.
Я лесом любовался дивным.
Нани возилась у земли.
Каким загадочно-картинным
Все существо ее, шаги,
Казались мне тогда, я знаю.
И ветер — волосы ласкал...

Волков безжалостную стаю
Внезапно холм нам показал!

Они затихли, нас увидя.
Обнюхав воздух, замерли.
Я помню, любовался сидя,
Нани у берега реки.

Со мной наган. И нож холодный...
(Хотя тогда он согревал).
Схватив Нани рукой свободной,
Другой наган я вынимал...

Вдруг стая ринулась навстречу,
Отбросив страх и суету.
О бегстве не было и речи!
А дело было на мысу.

Лесистый холм уж покидает
Волков незваных пестрый рой.

Нани лесину подбирает,
Вожак уже передо мной...

В зверей негаданную стаю
Я всю обойму разрядил,
А после — финку вынимаю
И бьюся из последних сил...
Потом, не помню... А очнулся
В шатре. Тепло. Нани со мной.
И на щеке бугром надулся,
Лечебною прикрыт травой,
Зияющий огромной раной,
Вот этот самый, видишь, шрам.
И болью дикой, нежеланной,
Горит все тело. Но я сам
Позвал Нани. И от признаний
Ее не мог сдержать слезу.

Она без ропота, стенаний
Спасла тогда меня в лесу.

Я всех волков решил наганом.
Лишь только оставались три...
Они вертелись ураганом!
Я с финкой. Силы истекли...
Нани ударом оглушила
И, сбросив с кручины реки,
Хромого волка утопила,
Чтоб смерть от деда увести.
Другие, мешкая, подались.
Нани толкает и меня.
И вот мы вместе оказались
В реке, что нас и приняла...

Меня, еще полуживого,
Нани спасает из воды.
И без сознания — такого,
Тащила трудных три версты!..
А там нас люди подобрали
И в табор верный принесли.
Коль не она бы, то едва ли,
Меня б, бездвижного, нашли...

Барон в лице переменился —
Сковал его незапный сон.
Я ключевой воды напился
И вышел, в думы погружен...

Пошел к реке. И там, склонившись,
Ласкал собачку у воды
В оцепененьи. Пробудившись
Я шум услышал назади:
Цыгане то бежали дружно!
Я видел в лицах их — испуг...
Не зная, что им было нужно,
Покуда оглядел я луг.
И вижу точно: вечереет...
(Не знаю, сколько просидел)
У горизонта — багровеет.
Гляжу на воду... Поседел!
Ах, вот причина, что при встрече
Барон назвал меня — старик...
Затрепетали мои плечи:
В слезах, я головой поник.

Собачка тявкает. Тоскует.
И вид ее меня сразил.
Я молча встал. Что рок дарует?
И взор к цыганам обратил...



ЧАСТЬ III

Цыгане дружно приближались —
Их было восемь человек.
Они от ужаса дрожали.
Я их спросил: — Что за набег? —
— С бароном человек остался!
Сейчас шатер он стережет...
Уйти оттуда — отказался,
Боясь, что смерть произойдет.

Забывшись сном, барон тревожно
Во сне и плакал, и стонал...
Нани — он имя осторожно
Устами белыми шептал!
И, может быть... невероятно! —
Он внучку мертвую видал...
Ведь, кто иначе — непонятно,
Ему вещицы те отдал?! —

У Ли на пальце оказался
Бесценный перстень камневой...
Ему ж, уснувшему, достался
Бумажный сверток небольшой...
В нем желтым светом, в виде ложки
Блеснула золотом искра.
Потом червоные сапожки
Ему послали небеса...

Барон открыл глаза устало
И нас к тебе послал сюда...
Еще здесь духов не хватало!..—
Рассказчик закатил глаза.

И вот мы — у шатра цветного!
Зашли. Остатки сил собрав,
Барон, увидя меня снова,
Невнятно что-то прошептав,
Всех удалил. А я — остался...
Дрожит собачка на руках.
— С Нани во сне я повидался!

Скажи цыганам: пусть мой прах
И гордый, и вовек свободный —
Земля увидит у реки...
И бег реки той, полноводный,
И снег, и ветер, и дожди,
Пускай, себя напоминая,
Останутся со мной всегда.

Душевный пламень охлаждая —
Вода мне спутником была.
И я хочу остаться с нею...—
Барон прикрыл рукой глаза.
— Я дрожь унять свою не смею,
Очнувшись от глухого сна!

Послушай, что скажу тебе!
Ты вспомнишь это, слово в слово.
Нани явилась мне во сне.
Ее слова я слышу снова:

"Когда луна на небо взыйдет
И будет круглая она,
Когда тебя она обидит,
Осветя два твоих горба,
Когда в лесу дремучем вишни
Той ночью пустят первый плод,
И буря сделает неслышным
Свист соловьев в паденьи вод,—
Под старой вишней жди удачи!
И верь — она к тебе придет.
Тогда и будет все иначе —
Власть колдуна навек падет!

Свист соловьев всего три раза
Опушку трелью поразит,
И после этого ты сразу
Узнаешь, кто же — победит.

Их будет трое, в час желанный
(Они случайно забредут).
И в миг ненастный и туманный
Пусть вишни сок они попьют.

Тогда же смогут эти трое
Над колдуном иметь лишь власть.
И — тот из них, кто — чист душою—
Развеет чары и напасть...

А ты им предложи вот это" —
Старик придвинул сапоги
И ложку, золотом одету,
И перстень снял с своей руки...

Пусть всяк возьмет, что только хочет,
И в путь неведомый идет.
Нани победу им пророчит!
Меня к себе она зовет...

— Кто в час ненастный и холодный,
Кто забредет в тот час ночной?

— Большой купец и чужеродный,
И с ними парень молодой...

А от тебя уж не зависит
Поверь мне, больше ничего...—
Барон почти уже не дышит
И неподвижно уж лицо...
— Нани...— шепнул губами тихо.
— Прости, родная!.. Вот и все...
Иду к тебе. Не помни лиха...—
Я вышел из шатра его,
Сказав цыганам удрученно
Последнее желанье Ли...

Вдруг все застыли напряженно:
В лесу запели соловьи!

Старик сказал: — теперь идите!
Но прежде выберите то,
Что дам вам. И чего хотите:

Купец взял ложку у него...

А перстень грек схватил поспешно:
На палец тонкий навертел
Движеньем ловким и небрежным —
От быстрой жадности вспотел.

А парень взял сапожки. Тихо
Он их прижал к своей груди...

— Так пусть падет пред вами лихо!
Пусть ждет удача. Да храни...

Старик отправил их. Собачка
Смотрела молча, а пока
Как будто тягостная спячка
Сковала члены старика...
И взгляд его пустой погас.
И он, присев, закрыл глаза.
И было видно, что рассказ
Лишил его и сил, и сна...

...Недолго, вроде, пробирались —
В ночи и сыро и темно!
И вдруг пред камнем оказались
И три дороги от него...
Купец изрек: — Вот это чудо!
Что тут такое — посмотри...—
Толкнул он грека, а покуда
Надел парнишка сапоги.
Наш грек, прищурившись, пригнулся:
— Когда бы нам сейчас идти?
Хотя бы в море окунулся!
В Россия здесь у вас — дожди...
О, Боже! Надо мне такое...
Сюда приехал торговать,
Открыть коммерция большое,
А вместо это — пропадать?!

— Тьфу! Дьяволы б тебя забрали,—
Купец тряхнул своей брадой.
— Сейчас поесть бы... Но, едва ли
Себя уважу я едой...

Уж парень дальше присмотрелся:
Нельзя ли как-то обойти?
И вдруг надеждой загорелся:
— На камне надписи видны!

— Читать по-русски не умею,
Давай, прочти его, сынок.
В Россия — вечно я болею...
В Россия я уж — занемог!

— Пойдешь направо по дороге —
Узришь заботы иль покой.
Налево — что прикажут Боги.
А прямо — миг поймаешь свой.

— Э-э!! Что за чушь?! Я знать желаю!
Что это? Кто здесь написал?

— Я очень плохо понимая —
Зачем в Россия я попал?!

— Но делать нечего... Придется
Нам выбирать, куда идти!
И, если счастье улыбнется,
То старца вынем из беды.

И разошлись... Купец — налево
Побрел. Другого не дано...
Упал, переломивши древо,
Замазав грязью все лицо...
А по дороге, той что — прямо,
Пошел парнишка молодой,
Сказав спокойно и упрямо:
— Ну что ж, он скоро будет мой!

Направо грек пошел дорогой
— Спаси, Отец! — пробормотал...
И отошед еще немного,
Сел на пенек: — Я буду — ждал!
Пускай свистят дрозды, сороки...
Я не идти уже вперед!
Пусть те идут! Настанут сроки,
Кто надо, пусть тогда поет!
А я здесь ждать, решить вопросы...
Решаться все само собой.
Двугорбый распустился слёсы —
А я— теряйся свой покой?! —

Потом он взял рукой дрожащей
Заветный, что с деньгами, куль.
Навел расчетец надлежащий
И улыбнулся: —  Лишний нуль!
Откуда взяться? Непонятно!..—
Затем полез в карманы брюк.
Достал своей рукою ватной
Оттуда фляжку: — Да... Испуг
Сейчас залить вином я буду!
И это надо сделать мне —
Тогда о время я забуду
И вспомню Греция.. Кхе-хе.—

Сказал и отхлебнул из фляги:
— О! Это вкусное вино!
Собачки, старики и маги —
Ничто не сменит мне оно...—

И вот, по жилам кровь играет
И грек устроился вполне.
Посмотрим, как купец страдает,
Покрыт дождем, и налегке...
Бредет он по глухой дороге,
Вода струится в бороде:
— Гляди ты! Что прикажут Боги...
Пускай прикажут о еде...
О ней пускай распорядится
Хотя б один из них, сейчас!
Ведь в животе, как будто спицы.
Хороший ужин меня б спас.

Идет и сам не замечает —
Зачем движение ему...
Воображенье распаляет
Ему лишь голод наяву.

Увидя древо вдоль дороги,
Что распласталось по земле,
Приволочил к нему он ноги,
Мечтая вяло сам себе.

Сидел он долго. Лишь уныло
Звук раздавался новый где.
В нем крепла бешеная сила!
Источник силы — в животе...

— Ведь это у меня... О, Боже! —
Очнулся, вздрогнувши, купец.
— Бурчит живот. Сейчас, похоже,
Приходит оному конец!
А заодно и мне. Зароюсь
В карманы брюк и пиджака,
Быть может в них сейчас освоюсь
И там отыщется еда...

Но... ничего! Лишь только ложка
В руке безжалостно блестит...

Он, подержав ее немножко,
Со злостью стукнул о гранит,
Из мокрой что травы поднялся,
Сказав: — Да где же ты, еда?! —
И в ложке тут же оказался
Кусочек мяса и лапша.

Купец застыл. Ему ли верить?
Но тут же, зарычав, как лев,
Не в силах сам себя умерить,
Опять ударил, быстро съев!

И долго-долго раздавался
В ночи упорный этот стук...
Купца оставим, где остался.
И с парнем встретимся, не вдруг.

По берегу речушки шумной
Дорога вьется средь кустов.
Река блестит дорожкой лунной,
Украв ее у облаков...

Разряды молнии, мигая,
Тревожно отражают луг.
Дорога тянется, виляя,
К нему. — К чему теперь испуг? —
Подумал паренек сторожко.—
Я знаю сам, на что иду!
Устав, присел... Пред ним — сторожка...
Мелькает свет! — Ага, свечу...
Свечу поставили недавно!
Не заглянуть я не могу!

Не знаю — плохо или славно,—
В домишко этот я зайду.

Он в дверь стучит. Ему открыла
Хромая, старая карга.
"Она, как древняя могила",—
Подумал парень про себя.

— Бабуся, можно мне погреться?
Я весь промок! Пусти меня!
— Ну да! Пусти! Потом — одеться,
Потом — поесть, потом — огня...—
Старуха резко дверь закрыла
И паренька отогнала...


Но голос, внутренняя сила
Тихонько так произнесла:

"Стучи! Она тебе поможет.
Ты разговор с ней — заведи.
И все, что гложет и тревожит,
Узнай у ней. И затверди!"

Парнишка сразу встрепенулся —
Вокруг себя пооглядел,
Обратно к домику вернулся
И громко в дверь затарахтел.

— Опять стучишь? Ну сколько можно?
Уже устала от тебя! —
Старуха двери осторожно
Приотворила на себя...

А парень дверь ногой толкает —
Уперлась старая карга
И свистом волка подзывает,
Что греет тело у огня:
— Возьми! Возьми его, Журила!
Его тебе я подарю...
Но осеклась вдруг и застыла:
— Ужели это наяву...

Что вижу? Красные сапожки!
Точь-в-точь такие... У тебя!
Ты где их взял? А нет ли ложки?
Сейчас добавлю я огня...—

Огонь нарушил тайны клочья.
Но стало вдруг не по себе:
Внезапно быстро морда волчья
Возникла рядом! Быть беде!

Вот пасть багровая раздалась,
Освобождая острый ряд!

У парня сердце оборвалось...
Но... чудо! Волк как будто — рад!

— Тебя в сторожку приглашаю!
Коль так — с тобой поговорим.
Я расспросить тебя желаю,
Рассеяв недоверья дым...

Зашли. И парень ей поведал
Куда, зачем и почему...
Сказав: — Дальнейший путь — неведом...
И не спешить я не могу!

Опоенным ленивой славой,
Ее, как опий, не презреть.
Отмерив суть — моих терзаний,
Иду, быть может, я на смерть.

Старуха медленно сказала,
Хватая блики огонька:
— Алике скоро вырвем жало!
Еще не знает он меня...

— Ну а тебе, мой друг, немного
Еще придется посидеть:
Тебе скажу я на дорогу,
Как лиходея одолеть.

Послушай то, что раньше было...
Не помню, шел который год,
И наша колдовская сила
Жила, не трогая народ...

Мы были дружно, осторожно.
И редко кто нас замечал.
Хоть даже и вполне возможно,
Что кто-то нас и наблюдал...
Нам смысла не было и надо
Невинный вмешивать народ
В свои дела. Тревожить стада,
Сушить иль портить огород.
Или напасти направляя,
Холить и тешить гордый пыл:
В лесах мы жили, навевая
В их гущу страх немых могил...

Так лучше было и народам,
Живущим племенем одним:
Им к волкам иль к иным в угоду
Мешал попасть сомнений дым...

Свои владенья охраняя,
Мы занимали те края,
Друг в друге честность понимая,
Не знали подлости врага.

Потом мгновенья исказились —
Сюда явились силы зла!
И с нами не на жизнь сцепились...
И дали всходы семена...

Средь них — Алика выделялся.
Он главный. Согнута спина.
На ней огромный горб казался,
Другой — напротив кадыка.

Алика — небольшого роста.
Исчадье ада. Сатана.
Ничто нам не казалось просто,
Когда сидел он у огня...

Смешались две немые силы!
Они и мы. Кто победит?
Но лишь болезни и могилы...
Селян все меньше. Хуже быт.

Я знаю точно — ты оттуда...—
Старуха веско замерла.—
Счас доскажу... А ты покуда
Узнаешь новость от меня:
Отец твой не пропал, я знаю,
Когда за лесом он пошел.
Алика, плача и стеная,
Вслед за собой его увел...

И превратил в седого волка.
Сейчас он здесь. Перед тобой...
И только смотрит втихомолку!

— Отец! Родимый! Боже мой...—
Не может быть! Ужели верно?
Что делать дальше? Как мне быть?!
— Умей выслушивать смиренно.
Ты карлу должен погубить!

Ведь в схватке бурной он победно
Долину нашу огласил...
Уж многих нет. В живых наверно
Он дух свободы истребил!

Но... были у него — сапожки!
Без них Алика — никуда.

И позолоченная ложка...

Бесценный перстень в три ядра.

Раз сапоги к тебе попали,
То их секрет раскрою я:
Ты молвишь им едва-едва ли,
Как полетишь под облака!

С тех пор, как нет на нем сапожек,
Алика ходит по земле:
Сомнений червь его тревожит,
Ведь ты — найдешь его везде,
Как только сапогам прикажешь,
Они снесут тебя к нему.
Себе услугу тем окажешь,
Погибель верную — ему...

Такое свойство перстень тоже
Имеет. С ним — короче путь:
Преодолеть  его поможет —
На пальце б трижды обернуть...

Как только колдуна погубишь —
Исчезнут чары сатаны!
Ты свой поступок не забудешь!..

Но... что я слышу! Соловьи!
Вторично выпускают трели...

Тебе пора... Уже — пора!

Парнишка встал, сказал: — На деле
Хочу к владеньям колдуна!

Исчез бесшумно и бесследно...
За ним старуха заперла,
Сказав: — Он там уже, наверно!
Пришла проклятому пора...

Оставим парня... Понемногу
Пускай летит он в темноте!
Заглянем к греку на дорогу,
Что ищет истину в вине.

А грек — немало уж набрался.
Вино бурлит. Волнует кровь.
— Зачем в Россия я остался?! —
Он повторяет вновь и вновь...
Затем — случайно, без покою,
Он перстень крутит на руке:
— Моя желания простою —
Хочу быть в Греция!.. Кхе-хе...—
И голову склонил на руки,
Не в силах слез сдержать поток:
— Но... Что такое?! Эти звуки...
Совсем я бедный, занемог! —

Но видит грек родные дали...
Глядит — таращатся глаза!
А на ногах его... сандали!
А рядом — крутится жена!
Вот дом родной! Вот плещет море!
Вот дочь и сын к нему бегут...
Соседки в споре и раздоре
Друг дружке скалкой ребра бьют...

И грек, не веря, изумленный,
Глаза руками протирает,
И от забот лихих спасенный,
Про нас он — быстро забывает...

Забудем же и мы навеки
И про него. И то, что с ним.
Уж нам неинтересны греки,
К парнишке смелому спешим!

Совсем один бредет по лесу,
Блистает мокрая земля...
Он сквозь дождливую завесу
Домишко видит в три окна.
Подходит ближе... Но болотом
Алики остров окружен.
Покрытый плотным небосводом,
Мерцает матовым дождем.

Кричат неведомые силы,
Им вторит бешеный буран.
Сквозь темноту видны могилы
Тех, кто здесь раньше побывал.

Зашел вокруг, тревожа траву,
Что бьет поклоны — шелестит.

И видит: ядную отраву
Ограда домика таит.
Свитая из живого тела,
Змеи огромной — словно плеть
Весь остров под кольцо успела
Змея, как сторож, запереть!

— Тебе, видать, не надо много...
Куда бы черт тебя унес!
Преграда — прямо недотрога...
Спасибо, случай перенес
Меня чрез ядную преграду...
Не то б — беда! Однако ж, мне,
Раз не попробовал я яду
И в когти не попал беде —
Мне надо зреть Алику злого!
Ведь я для этого пришел.
И я найду его любого...

— Считай, что ты меня нашел!
Зачем любого?! Вот такого! —
Сейчас сожгу тебя в огне...
Раз алчешь случая лихого —
Иди ко мне! Иди ко мне!!

— Дрожишь, злодей, раз не посмеешь
Ты выдать сам себя сейчас?!
А ну! Яви мне, что умеешь!
Тебе и случай вот как раз!

— Мне все равно, что ты руками
Задумал предо мной махать...
Быть может, бранными словами
Со мной пришел ты воевать?!
Но я тебя не пожалею!
Меня решил ты напугать?!
Дрожу! Дышать уже не смею!..
Ужели можно пропадать?! —

И смех Алики громогласный
Звучит в неясной темноте.
— Но ты — соперник неопасный...

— Я удавлю тебя в гнезде! —

Кричит парнишка. Но смеется
Колдун, над ним увидя власть.

На мрачном небе — отсвет бьется.
Мелькает молнии напасть...

Но вот, неясности наруша,
Колдун себя вдруг показал:
Как в море злом внезапно суша —
Он зверя-невидаль венчал!
И управлял, как только мог он,
Полускрываясь в облаках.

Благословенный черным роком,
Посеяв боль, вражду и страх,
Он за парнишкой устремился!
Бежит за ним — земля дрожит.

Вдруг случай парню объявился:
Алику он опередит!

Приказ он отдает сапожкам:
— Хочу наверх! Скорей! Летим!
Но вверх хочу совсем немножко...
Хочу лететь я — перед ним!

Алика злобный управляет,
К парнишке, яростный, спешит.
Огонь из пальцев посылает
И лес вокруг болот горит!
Вот тын сплошной. И где ворота?
Во тьме — пожар. И дождь. И дым.
Летит тот парень на болото...
Алика правит вслед за ним...

Огромной тушей давит змея,
Что составляет тын живой.
Хрипя, зловонием потея,
Она покрылася водой...
С нее Алика прыгнул в землю
И гордый пыл его остыл.
Бежит он, ничего не внемля,
Меж тем, как зверя мрак сокрыл
И поглотило все болото...

Алика молвит: — Нелегко...—
Злодей в огне. Блестит от пота.
И чары всё сильны его!
На тучу — тучу насылает.
Колдует. Небо ворошит.
И небо — молнии кидает!
— Пусть будет враг — убит! Убит!
Кричит колдун, кляняся честью...

Под ним горит уже трава...

Змея, пылающая местью,
К Алике сзади подползла...
И кинувшись, его схватила
И трижды быстро укусила...

Мелькнула полная луна,
Завыл, слабея, сатана!

Хоть яд ему и не был страшен
Змеи обычной, но змея
Что укусила — случай важен —
Обычною и не была...
Ее учил колдун упорный:
Над нею ночью ворожил...
Вплетя ее он в тын просторный,
Готовил долго для могил
Тем духам, что к нему являлись
Забрать Алики злую власть...

Усилья против оказались —
Отрада вылилась в напасть...

И небо сразу прояснилось:
Сияют звезды, как огни!
И словно сверху чья-то милость —
В лесу запели соловьи!

— Уж в третий раз они запели!
Пора обратно! Мне пора...
Как будто дивные свирели
Поют они — цветет земля!

— Хочу назад, мои сапожки —
Увидеть моего отца...
Скорей! Вперед! — и у сторожки
Вдруг оказались, где карга...
И с ней отец! Они обнялись...
И слезы душат — немота!
Какими жалкими казались
Сейчас никчёмные слова...

Затем сапожкам приказанье
Летит: — К седому старику!
Где с Надей скорое венчанье
Я обнаружить так хочу!

Сказав, у вишни оказался,
Где юноша во цвете лет
С прекрасной девою остался...
В глазах влюбленных — ясный свет.

И ничего уже не надо —
Наказан ужас на земле.
И свадьбы праздного обряда
Гудит молва и в нашем дне!
     И я там был,
     И был купец.
     Я пил чаёк,
     Он - холодец.
"Русская сказка" написана в 1993 году.
Первая часть начата 19 июля, окончена 27 июля.
Вторая часть начата 27 июля, окончена 12 августа.
Третья часть начата 12 августа, окончена 27 августа.
Окончательно доработана к 1996 году.
С. Ш.

С дальнейшей незначительной правкой по пунктуации.