2. Забрать красотку самовывозом. Сёстры-антиподы

   (предыдущий фрагмент "1. Культ женской красоты мир иль мирок?"
        http://www.stihi.ru/2017/08/23/7930)   

...Да, женский монастырь тут не трущобы,
но граф бы предпочёл… на небе суд.
Беата – образец крутой особы.
Не зря от настоятельниц бегут!..
…При тяжести наполненной утробы,
имей граф крылья, ринулся на     взлёт     бы,
но граф напрягся, горбясь, как верблюд.
Пусть речь и не достигла тона злобы,
однако как подметил зорко люд,
сердит у настоятельницы     взор     был.
А даже после трёх на завтрак блюд
такие взоры несколько гнетут.
– …Не мне пред Вами, граф, смотреться бледно!
   Я в службе кардиналу беззаветна.
   Для нас двоих служить ему – не труд.
   Пусть болью изнурит душа мне грудь,
   с отъездом     примирюсь     я как-нибудь.
   Но в душу мне не плюйте против ветра!
   Послушницу собрать я в дальний путь
   хочу как настоятельница щедро!
– Нам будущего всем не преминуть.
   Решили напоследок лакернуть
   то, что от глаз мужских сокрыть ей тщетно?
– Меня понять уместно – я бездетна.

– Прославятся и низ, и верх молвой.
  Мужской практичен принцип вековой:
  красивых женщин красит не одежда,
  а зримая нехватка таковой…
  Задержка неизбежного отъезда
  соблазнами смущает мой конвой.
  Соблазнов для моих гвардейцев бездна!
  Всяк женский    взор    тут, даже боковой –
  шаг к смерти дисциплины. Роковой!
  В подъёме дисциплины я не бездарь,
  пусть даже в части рвения смешон.
  Назначив Афродите час отъезда,
  чего мы от продленья с вами ждём?
  Горюет? Не Христова, чай, невеста.
– А вон как жадно дышит. Даже ртом!

– Зачем ей горевать о прожитом?
   Уйдёт, как есть. Ей    что   тут? Мажут мёдом?!
   Прислуживает в келье мажордом?!
   Смолчу об этом, как о непригодном, –
 
попавший в монастырь не мимоходом,
а прямо к настоятельнице в дом,
не дурень, не простак, не тормоз родом,
высокий гость казался сумасбродом,
бестактность проявлявшим под крестом. –
   Напутствием я вашим так заболтан,
   что думаю о нём, как о пустом.
   Умерьте, мать Беата, пыл заботы
   о вашей фаворитке. Всё путём.

   Надеюсь, так сказав, вас не обидел…
   ...В глазах её не встану как грабитель.
   Об этих шмотках с ней мы не взгрустнём.
   В дальнейшем, может даже, их ругнём.
   Всё то, что ваша скромная обитель
   приветствует, не сыщешь днём с огнём.
   Другой у Афродиты будет зритель –
   немодного и ветхого  хулитель…
   Мы     все     к нему, коль денег вдосталь, льнём…
   Ей есть, чем утеплиться. В остальном
   резону нет для нашего вояжа.
   Блистательна она, как я вальяжен.
   На кой ей всё убогое старьё,
   что вырвал из её я саквояжа?!
   Запрячьте! Иль сейчас всё просто рвём!

– Вы, граф – кровопускатель, костолом!
– При этом я прелату верен свято…
  Я слышал, сидя с вами за столом: 
  за мать ей, за отца вы и за свата?

– Я б к ней пошла  дуэньей.             – Поздновато.
  Ухватки исчерпав все до одной,
  о ней сам позабочусь как новатор.
– Мне жаль её, как розу жаль зимой…
– Да, путь нам предстоит не на экватор.
  Начался мой отъезд шероховато…
– Препятствия лишь в вас  самих,  сын мой.
– Обычно, независимо от фарта,

  в нарядах не стою я за ценой,
  в моей натуре что-то есть от фата,
  но всё же, по сравнению со мной,
  багаж у Афродиты недурной.

– Для девушки-то что-то маловато.
– Жизнь модного не вечна под луной.
  Обноскам предпочту груз сервелата.
  Одежда не нужнее провианта. 

  Срамиться в устаревшем пред страной,
  смеша одеждой даже дилетантов?!
  Пусть в малой, но в отборной, чем в дрянной.
  При виде… без оправ, но бриллиантов,
  взлечу, коль засверкают надо мной.
– Оправдываясь столь витиевато,
  подходите с насмешкой ледяной.
  Уж так бы не унизил кто иной.

  Гореть вам, граф, за всё в утробе ада!
– Повязан с ней в тоске, как пёс с луной.
  Не фыркайте, не брызгайте слюной…
  Итак, я    отбываю,    мать Беата.
  Я вижу взор ваш строгий и смурной,
  но девушка последует за мной.
  С ней лишь бельё?                – Куда уж без белья-то!

  Иль выбросите тоже, как ковёр?
– Ждут даму априори роскошь, двор
  и много нужных ей приобретений.
  А нынешнее – прочь без глупых трений!

  Каков в уме у вас мне приговор?
  По-вашему я что? Хапуга?! Вор,
  в пути лишивший дамочку дарений,
  предметов багажа и прочей хрени?..
– Чтоб тайный соблюсти наш уговор,
  забыть про многолетний к ней фавор,

  не взять при Афродите роль дуэньи,
  согласье на отъезд дать без мигрени,
  а вас  благословить,  граф де Рошфор,
  себе возьму я  шоры  вместо шпор.
– Украсила обитель Афродита,
  затмив собой послушниц и сестёр.
  Присутствие её вам не  вредит, а?
– Какой ещё на ум пришёл вам вздор?!

  Бег мыслей ваших так, видать, разбросан,
  что, в пику всем реалиям вовне,
  встать с вами не даёт мне наравне.
  Бог знает, что таится под вопросом

  и что у вас блуждает в голове!
– О, Боже правый! Я ли полевел?!
  Цветущий возраст ставит вас к тем розам,
  что щедро    поливать    бы я велел.

  Я вот о чём    задумался    блаженно.
  Не  ради  одного лишь услуженья
  живя  тут, и на вид не холодна,
  вам год от года и день ото дня

  в общине добавляет напряженья
  красой     девица? Если не родня,
  то чем же вам обязана она
  издержкой своего тут положенья?

– Для нас обитель наша не тесна –
  приемлемо любое окруженье.
– Не вашего ли ради естества
  и вашего, мадам, омоложенья,
  годами блещет рядом не бесцельно
  послушница, а вовсе не сестра!..

  Достойная верёвки иль костра,
  у вашей Афродиты разбитная,
  по крайней мере, есть сестра родная…
– В ней всё и дело! Что ж вы до сих пор,
   не молвили о     ней,     мой прокурор? –

улыбчиво взбодрилась мать Беата. –
   Из мира звёзд, балов и ассамблей
   вот, думаю, послал Бог кобеля-то,
   что мерит всех монашек по себе
   и хочет навязать как комбинатор
   всё острое монашеской стряпне!

  Ужель в глазах я ваших несуразна?
  Не надо представлять меня столь грязно,
  хоть возраст и не близок мой к старью.
  Так    вот.    С её сестрою я негласно
  годами в     переписке     состою.

  Оплачивалось денежным вливаньем
  тут щедро Афродите пребыванье.
  К тому же не настаивал никто
  на постриге. Не гнать же в сан кнутом!

  Я    первая    была к тому несклонна,
  хотя держу вакантных пару мест
  среди христовых тутошних невест.
  Коль роза Афродита для салона,
  иль замка родового, там свой крест
  она и понесёт. Была бы честь.
  Поэтому краса её и лоно
  свободны до сих пор. Вы удивлённо
  с присущей вам иронией, как есть,

  взглянули на меня, но я правдиво,
  поведала, какая перспектива
  была и есть для чьей-то там сестры.
  От той сестры, богатой и ретивой,
  мне деньги слались щедро года три.
  Без всяких там расписок. Как дары.

  Меня вполне  устраивало  это.
  Пусть без излишеств, но и без причуд,
  послушница сыта и не раздета.
  И пусть меня осудит Божий суд.
– Красавица у вас без марафета,
  без общества мужчин! Какой абсурд!

  Краса любая без мужской подпитки
  поблекнуть тут у вас обречена.
  Не Божьему ли замыслу убытки?
  Иль красота ничья величина?

– Вы вправе говорить, что вам угодно.
  Однако, монастырь     привычен     ей!
  В обители душе её вольготно.
  Ей может показаться мир черней,
  чем ночью монастырские ворота.
  Семья иль     кобелей     налево рота?

  Что    ждёт    её? Страшит нас ваша прыть.
– Излишни впредь вопросы, даже с плачем!
  Ей прошлое своё от нас не скрыть,
  но будущность её мы сами прячем
  от вас и от неё. А как иначе?!

  Ей хуже бы пришлось, вели я злых
  найти ей провожатых. Псов-грязнулей.
– Вы общий с ней найдёте ли язык?
– Мы с ней, чтоб знать заведомо  цену ей,
  найдём его… в глубоком поцелуе.

  Напутствие озвучит ей не лис.
  «Не слушай лицемерок и подлиз,
  кто скажет, будто выглядишь ты сносно.
  Вглядись в себя как в женщину. Вглядись»! –

  даст зеркало ей рано или поздно
  подсказку эту страстно, а не постно.
  И станет мир похож на Парадиз.
– Вы это говорите так серьёзно…
  но молвит языком коварно лис.
– Речей не повторить мне вам на бис.

  Фривольностью своей я близок блефу.
  Меня вы поспешили осудить.
  Шучу, как позволительно шутить
  тому, кто повезёт девицу к шефу.

  Лишь сам он к ней подход найдёт. Как к сейфу.
  А свой вклад уподоблю я не шлейфу:
  я попросту… не трушу ей польстить,
  порой в ней возбуждая лёгкий стыд…
                .             .             .
От статуса послушницы со стажем
нежданно Афродита (веря старшим,
не ведала, где веры глубина)
была насильно освобождена.
Ужели, оттенявшие блеск лика,
отныне монастырская стена,
ворота в ней, и каждая калитка,
и келья, что была не холодна,
предметами став памяти (и только),
забыть заставят повод для восторга?

– …Дворцы?! Милей мне келья и шалаш, –
послушница дошла до откровений. –
   Мне в     отрочестве     дорог стал кров келий.
   Простите. Мой отъезд, граф, ваша блажь?
– Нет. У меня есть шеф – учитель, гений.
   Моё вверх восхожденье – лишь мираж.
– Вы раб земных основоположений?
– Я их опора. Прямо-таки, кряж.
   Своею волей… рост умерю краж,
   но…  я – адепт сердечных похищений,
    знаток любых подсобных ухищрений, –
словесной демагогии трюкаж
сменил граф на гламур любовной роли,
склонившись пред красавицей в поклоне. –

    Меня хоть дьявол сам навек уважь,
    слуга я полубожий, полу – ваш…
    И уксус, и духи в одном флаконе…
    Плюющий на обитель волк в законе
    разглаживал над шляпою плюмаж.

В хозяйский не вникая ералаш,
всхрапнули застоявшиеся кони –
в людских интригах ни бельмеса, кроме
забот, как над овсом взять патронаж
и в торбы влезть друг к другу (баш на баш)…

Готовый к отправленью экипаж
стал местом для беседы с нарочитым
в ней флёром, несмотря на антураж.
Тон слов был иронично-ядовитым.

– …Пусть вы адептом стали плодовитым,
   всё ж не одно и то ж, впадая в раж,
   участливым предстать иль деловитым.
– Доверья не снискав, ещё не ваш,
   о, как бы всё ж хотел я взять реванш!

– В душе моей, как прежде, холод  –    вы     там.
– Я разве стал похож на троглодита,
который умыкнёт вас за Ла-Манш?
Позвольте, наконец-то, Афродита,

я сяду и команду дам марш-марш.
Отнюдь я не враждебный вам бог Марс
и даже не дорожный ваш враг быта.
– Считают тут вас лисом, молью битым…

В свой адрес чую я подхалимаж.
Не вздумайте меня водить, лис,  за нос!
Уж коль за мой     обман     боролись, сжальтесь!
Не к радости мне ваш далёкий марш.

Ну, что мне  уготовили?  Признайтесь!
Куда укатит нас ваш экипаж?
– Я прям-таки смущён. Вот это натиск!
Нелеп и агрессивен ваш форсаж…
– Моё на это   ПРАВО,   а не блажь!
– Во мне шеф ценит сталь, а не повидло.
– Ещё скажите: вы – его купаж.
– Я – ваш гарант! Тем более, не быдло.
  Неважно вам, что граф я, а не паж?!
  Ко мне, как будто подлый я типаж,
  не слишком ли  предвзяты  вы?! Обидно!

  Мне, к вам неравнодушному, вдвойне!..
  У вас сознанье – блеск. Не первобытно.
  Пример понятен станет вам вполне:
  никто не знает, кто чей    фаворит,    но
  на противень льют масло и     шкварчит    дно,
  не жалуясь, что это  боль  в огне –
  с претензиями к подлой поварнЕ…

– Скреплённый вашей подписью… вчерне…
  ваш взор гарантий мне не  настрочит, но…
  во всём переменились нарочито
  вы, как-то став     внимать     иначе мне.

  Вся сущность ваша мной сполна разрыта,
  но я вас не сочла за паразита.
– Вы зрите третьим глазом. На челе!..
– Невозмутимость ваша, граф, пробита?
– Кому     страсть     чаще – до пьяна – чем мне,

  дана в неделю? Аж все восемь дней!
  Имел ли повод верить, Афродита,
  я в ангелов небесных на земле?
  За краткий срок знакомства с вами млел

  от обретенья веры в вас столь часто,
  что мой цинизм пасует безучастно.
– Поскольку мы в обители, то гласно
  сказать так вправе вы лишь о святом.

   Коль лжёте, то играете с огнём!
– Скажу вам от души, но вы проверьте
   и мы друг другу в чувствах присягнём, –
вонзил граф в Афродиту взор, как вертел.

(Взор, словно снизу вверх.  Не борзый гном). –
   Теряетесь в догадках, что за крендель,
   мол, вас увозит чуть ли ни силком?
– Да кто б ещё каким обиняком
   ваш план так иль иначе оконкретил?!
– А я с другим решеньем не знаком.
   Не гнать же экипаж порожняком!

  Друг с дружкой ваши пыл и добродетель
  в натуре уживаются легко.
  Задумываюсь я, а не продеть ли
  мою судьбу сквозь вашу с далеко

  идущими последствиями? Наспех
  не стоит начинать, как ни взгляну.
  Для будущего всё вам даст не аспид.
  Успех ваш, Афродита, на кону.

  Не злитесь, коль невольно хохотну.
  Не оттого лишь, что мой юмор развит,
  а просто ошарашенный у  вас вид…
  Доставлю вас отсюда к сроку, дню,
  когда шеф, отболев, встаёт с постели
  и даже не третирует меню.
– Но  я-то  для чего ему в миру?
  «Куда, – он спросит, – с дурой! Оборзели»?!
– Насколько добр он к мадемуазели…

– Поскольку знает он мою сестру?
– …поймёте, коль не верите доселе, –
граф сел в карету к спутнице. – К утру,
   возможно, доберёмся мы до цели…

– Я горько – видно, это не к добру–
   по брошенной обители скорблю.
От этой скорби нет мне панацеи…
– Несомый крест побольше  драгоценный…
– Чем тот, что здесь? Но я  любой  стерплю…
Не будучи оратором на сцене,
граф просто уподобился треплу.

Пока взор различал цветов игру,
и ночь не превратила тьму в кромешность,
граф внёс в общенье пылкость и поспешность:
– Как сильно вы похожи на сестру!
   Не гнётесь, как  тростинка на ветру
   и к  плебсу  утаили принадлежность.
   В речах     своих     вы, как я ни хитрю,

  блюдёте скрытность, в логике – небрежность.
  По виду –  тоже  ангельская внешность,
  но…  Вдруг вы –  ведьма,  если дать метлу?!
– Сестрицу     приобщите к их числу!

– Лишь по коварству. К чёрту небылицы!
  Не  Францию  чтут родиной слоны.
  И  ведьм  тут ни одной я не словил.
– Иссох ручей     общенья    с ней. Пылится…

  Та пыль – не только     времени     слои.
  Шарлота – смерч! Ей путь лишь заслони!..
  С сестрицей внешне  схожи  мы, но лица –
  лишь лица, ибо в душу ей взгляни –
  безбожный дух сестры моей и дни
  служенья злу – не только небылицы.
  Сноровистая! Дьявол-кобылица!
  Верёвки из  менЯ  вить, а ремни…
  и то, кто б смог  нарезать  из сестрицы?!
  Такая фору дать могла бы львице.

  Какие уж мужчины не кремни,
  но, будь её врагами, огребли
  по полной все в Париже бы иль в Ницце.
  Сама  б из них бы резала ремни!
  Сбежав, не докромсав де Колиньи,
  сиделкой  б объявилась с ним в больнице!..

– Вот так мы грешниц-родственниц  клеймим.
  Своя же скромность ждёт в руке синицей?
  Ни в чём не даст хозяйке исхитриться.
– Грехи… Мне разве путь  приемлем  к ним?!
  Я б не могла душой так оскверниться.
И всё ж я – кровь  родная  для сестрицы.
– В своих оценках Лоты вы скромны.
– Пусть смысл сближенья и утерян, мы
  родство хранить умеем, как честь рыцарь.
– А мы, мужчины, головы склоним
  пред женской красотой, что аж искрится!..
  Притом, что поражает схожесть в лицах,
  в своих оценках явно вы скромны:
  вы слишком с ней по духу неравны.

  Но каждый своему верны мы долгу.
  И в службе всяк оттачивал свой стиль…
– Стилетом нас взбодрит, коль загрустим,
  и в суп, чуть что, влить может не карболку…
  «Любовь к себе до ненависти к Богу», –
  так вычленить блаженный Августин

  сестру мою бы мог  клеймом простым.
– Нужна Шарлоте гигиена правды.
– Да, ангелом её не окрестим.
  К лицу ей лицемерие, наряды…

  Ряды аристократов сплошь ей рады
  как знатной и красивой госпоже.
  Бойцы спешат на блеск, найдут – прохладу.
  Резон примкнуть к бойцам     иного     складу,
  без комплексов обманутых пажей.

  А вам доверюсь я по сто раз кряду…
  И в     жёны     вас бы взял, хоть по обряду,
  хоть в меньших бы правах, как ППЖ.
  Пока же вы придали блеск уже
  сегодняшнему нашему отряду…

                (продолжение в http://www.stihi.ru/2017/08/22/6258)