Закат...

...казалось, он уже привык к тому стойкому запаху коридоров и комнат, к своей скрипучей постели, звук которой, почему-то, никого не раздражал. Окна были без ручек, не открывались и от этого становилось душно.  На стене висела гравюра, но он её не замечал. Он даже не мог рассказать что там изображено, или не хотел.
   Простому обывателю  здесь показалось бы скучно. Казённая одежда была слегка великовата, рубашка была в пятнах, а брюки тащились по полу.  Очень скоро ему уже было достаточно тарелки остывшей каши утром и такой же тарелки супа днём. Чай на вечер. Зато, пока он размачивал сухарь в стакане с чаем, он мог продлевать вечер как угодно долго. И такими вечерами он старался вспомнить свою жизнь, но ничего кроме детства не вспоминалось. Как будто сразу, после детства, он попал сюда.  Как давно живёт здесь он не знал и даже не мог вспомнить были ли у него дети.
  Раз в месяц они приезжали, но из-за того что он плохо видел и позабыл уже их образ, он их не узнавал. И ему уже надоело притворяться, что он узнал их. И он не притворялся, а они кормили его бананами, показывали фотографии внуков и что-то  говорили. Он медленно жевал эти бананы, смотрел на  мелькающие бумажные пятнышки и сочувствовал этой странной суете этих незнакомых людей. И ещё, он хотел, чтобы они уже перестали его беспокоить своим навязанным  вниманием и показной заботой. После их визитов, он подолгу сидел у пруда и смотрел на солнечные блики - эта игра света приносила большее удовольствие чем общение с незнакомыми родными.
  Чувствовать вкус? А что это такое? Он перестал его чувствовать, этот вкус к жизни. Она его уже не так привлекала как раньше. Да и звуки окружающего мира отошли, как-то сами по себе, на задний план. Непонятно откуда пришло какое-то мерное глухое гудение. Оно прекращалось только ночью, когда он спал и видел сны, которых никогда не помнил.
  Иногда он заходил в зал, где работал телевизор, да и то скорее случайно, чем из любопытства. Всё равно, кроме мутного, чуть подрагивающего пятна, которое, к тому же иногда то вспыхивало, то затухало, он ничего не видел. Там собирались такие же как и он - пережитки прошлого. Они смотрели в телевизор  пустыми глазами и машинально перебирали, артритными пальцами, свои одежды.  Он скорее ощущал, чем видел  их присутствие, таких же беспомощных и бесполезных, брошенных доживать. И они были похожи на еле двигающиеся тёмные блики, расползающиеся по стенам.
  О, это предательское земное притяжение. Всё уже стремилось к земле, вот и уголки губ опустились книзу и всё труднее было держать спину и просто двигаться.  Могло показаться, что он стар и поэтому всем недоволен, но он так не думал; просто выражение лица, со временем, сменилось и в этом была неизбежность.
  По четвергам был рыбный день, а после обеда, на час выпускали на прогулку в парк. Но рыбы в супе небыло, её забирала домой жирная повариха с вечно грязными боками наверное для таких же как и она - жирных  детей. Для него это было злобное бело-серое пятно, которое каждый раз с грохотом ставило тарелку с кашей на раздачу. Поговаривали, что руководство хочет заменить фарфоровую посуду на металлическую, слишком уж неряшливы стали постояльцы но он думал, что причина пропажи посуды в поварихе. 
  Кстати, эти самые постояльцы  таскали из столовой что-нибудь съестное, то хлебушек, то котлету, а то и яблоки из компота.  Борясь с тараканами, руководство устраивало тотальные обыски и ему приходилось два раза в день обратно застилать свою кровать и собирать разбросанные из тумбочки вещи. Вещей было мало и среди них была старая фотокарточка молодой пары: на фоне моря и белоснежной яхты крепкий парень раскачивал качели, на которых сидела красивая девушка в голубом платье. Он слегка их подталкивал и  её волосы, развиваясь на ветру, искрились солнечными бликами.  Карточка была чёрно-белая, но цвет платья почему-то явно представлялся.  Он не помнил как она у него очутилась, но хранил её свято. Ему нравилось смотреть на этих людей, хотя видел он плохо, но само ощущение этой фотографии в руках, пробуждало в нем  давно забытые чувства. Они как-то робко, тягучим мёдом, заполняли ещё живые клеточки затухающего сознания и он погружался в сладкую полудрему от старых и приятных переживаний.
  На улице светило солнце, и было довольно тепло, но жильцы дома сидели по своим комнатам и тихо разговаривали, порой сами с собой. Раз в неделю, после прогулки, он ходил по тёмным, желтым коридорам, заглядывал в комнаты, но кроме мерного гудения в голове и смены света и тени он ничего не чувствовал. Хотя нет, он ещё мог ощущать прикосновения дверных ручек и они, словно сообщали ему о тех постояльцах, что проживали за дверью. Он давно заметил, что за дверьми с большими, холодными ручками скрывались белые тени, которые  были постоянно раздражены. И, когда он натыкался на них, те хватали его за руки и передвигали с места на место, подальше в коридор. При этом гул, в голове, менялся на противный скрип: знаете, как будто мальчишки вдруг проведут пенопластом по стеклу. Но в этом была и своя прелесть. От этих теней пахло табаком. Запах табака возвращал его в прошлое, он не мог вспомнить куда точно, но это было счастливое прошлое, наполненное смехом и любовью. Он даже не мог вспомнить: откуда он знает табачный аромат? Но натыкаться на такие двери доставляло ему поистине сказочное удовольствие.
  Удивительное дело, но он не чувствовал тоски, злобы, зависти, негодования или просто дурного настроения. Как-то всё было ровно, бесцветно и безразлично.
 Весь мир сузился до мерного глухого гула, разных движущихся пятен, ручек дверей и бананов раз в месяц.
Наверное со всеми так бывает, что в конце становится всё безразлично; весь мир с его страстями и интригами, правдой и истиной - всё безразлично. И это, ему уже было не важно.
   Он ждал чего-то другого, того, что ждут такие же как и он. Он знал что это, другое, изменит его, оно принесёт какие-то новые переживания. Какие? - он ещё не знал, но точно не такие  как были сейчас. А ещё ему казалось, что не он один ждёт этого. Вместе с ним, этого ждут его соседи, раздражённые белые тени и даже те люди, которые называли себя его детьми. Но никто в этом не сознавался...
R.A.M.