По следам моей памяти

/сыновьям посвящаю/

…Я просыпаюсь оттого, что мягкая кошачья лапка прикасается к щеке. Мне не нужен будильник. Каждое утро, ровно в 5.45 меня будит кошка. Не знаю, как она определяет время, но еще не было дня, чтобы она ошиблась. Её имя «Флеки» - на розовом ободке нижней губы у нее черное пятнышко, потому так и назвали – «Пятнышко». Умница Флеки не знает, что сегодня суббота, и я никуда не тороплюсь. Когда я накрываюсь с головой, кошка запрыгивает на кровать и ложится возле моей подушки; она умиротворяюще поёт и, под эту прекрасную музыку, я снова засыпаю.
Окончательно проснувшись в восемь и открыв глаза, вижу, как легкий ветерок раскачивает висящий над кроватью подарок – индейский «ловец снов». Мои сны…
Долгими ночами я бреду в них по лунным дорожкам, посыпанным мелким звездным песком и меня со всех сторон окружают попутчики – те, кого я любил, в кого верил, от близости с кем черпал силы и вдохновение.
Вот я, потихоньку, словно боясь потревожить Время, открываю дверь и робко переступаю через порог. Как давно я не был здесь! Большая комната с «итальянскими» окнами в половину стены, старая мебель в парусиновых чехлах, лампа на пять рожков и мутное бабушкино зеркало во весь рост, в котором отражается чье-то забытое, и такое родное, лицо. Кто это там, в зеркале? Кто смотрит на меня из прошлого? Не дает старое зеркало ответа, молчит. Много чего повидало оно на своем веку, запомнило, а может быть и сохранило, сотни лиц. Если бы можно было, слой за слоем, снять с его поверхности бесчисленное множество отражений, накопившихся за вековую жизнь! Как много лиц и событий, а может быть - и чьих-то трагедий, - прошло бы тогда перед изумленным зрителем!
…Вот, вертится перед зеркалом девушка-гимназистка в белом платье: рукава «фонариком» и долгий ряд мелких пуговичек от локтя до запястья. Черные волосы гладко зачесаны и собраны в тяжёлый узел – это она, моя будущая бабушка, Сима – Серафима.
А вот юноша в офицерском кителе и фуражке с кокардой – это тоже она, семнадцатилетняя Симочка Бродовская, а на календаре –1914 год.
Перед отправкой на фронт соседского мальчишки-прапорщика упросила-таки кокетливая Симочка примерить его кителёк, ещё не зная, что видятся они в последний раз.
...Смотрится в зеркало лихой кавалерист в фуражке набекрень. Это мой будущий дед приехал свататься к черноглазой Серафиме и ещё никто не знает, что почти семьдесят лет будут они идти рука об руку по долгой дороге жизни.
Вот промелькнула стайка мальчишек, состроила смешные рожицы и пропала – мои друзья, мальчишки пятидесятых, где вы теперь? Лица ваши и сейчас стоят перед моими глазами, но только в снах вы приходите ко мне и, как когда-то давно, ждете меня под окнми дома, вызывая меня на улицу.
-Юрка-а-а! - кричите вы хором. Я стрелой мчусь по длинному коридору коммуналки, с грохотом распахиваю дверь на лестничную площадку, потом – кубарем вниз, перепрыгивая через две ступеньки, на ходу набрасывая на плечи рубашку с разноцветными «турецкими огурцами», недавно пошитую мамой. Сколько раз вот так, во сне, выбегал я из парадного, ни разу вас не застав на привычном месте. Лишь чьи-то тени мелькали в конце двора, но я всё бежал и бежал им вдогонку, пока не начинали заплетаться ноги...
Когда появились «пластинки на костях», как назывались в обиходе грампластинки, записанные на использованных рентгеновских снимках, мне было примерно двенадцать. Их привозил из Одессы сосед- фарцовщик. Родители тогда купили рижский проигрыватель и, по вечерам, раскрыв окно и пристроив его на подоконнике, я начинал «концерт по заявкам». «Джамай-ка, джамай-ка»! – чистым, звонким голосом выводил Робертино Лоретти. «Ай лав ю» - пел король рок-н-рола Элвис Пресли, звонко хлопали в ладоши оркестранты Поля Мориа. А под окном, под этот акомпанимент, устраивали дикие пляски местные «гавроши». Мальчишки, мои ровесники, видевшие танцплощадку только издали, в эти вечера устраивали танцы. Конечно, они больше дурачились, чем танцевали, а девчонки стояли группкой в стороне и стеснялись.
Кто помнит об этом? Наверное, те тополя, что росли под окнами нашего дома. По вечерам, когда солнце быстро катилось к горизонту и последние лучи все еще касались их верхушек, в ветвях, изредка потревоженных слабым ветерком, шевелилось, прыгало, пищало что-то живое, пернатое. Тополя были гордостью нашей улицы и нашим бедствием. Каждое лето засыпали они округу белым пухом. Ближе к вечеру, когда спадала жара, мальчишки приносили спички и, оглядываясь на окна, поджигали толстый пуховый ковер. Вспыхнув, как порох, он моментально сгорал, не оставляя после себя ни золы, ни сожаления. А рядом рос посаженный неизвестно кем маленький вишневый сад и по старым, глянцевым стволам, текла янтарная, липкая смола.
...Запах пыли, прибитой мелким, летним дождем. Вечерний, одурманивающий запах фиалки. Ожидание чего-то необычного, чудесного. Ощущение счастья оттого, что ты живешь. Все ещё впереди и глаза мальчишек распахнуты широко и наивно: им кажется, что жизнь, мир и покой – бесконечны.
-Мы будем счастливы и любимы, мы будем жить вечно! – восторженно кричали их души.
-Посмотрим, посмотрим... – снисходительно отвечала на это равнодушная жизнь.