Иегуда Амихай Песни Земли Сиона и Иерусалима

      Цикл «Песни Земли Сиона и Иерусалима» написан поэтом по следам Шестидневной войны 1967г. и отражает его мироощущение в период всеобщей эйфории.
Полностью на сайте www.stihil.net

                ( 1 )

Наш младенец был отлучён от груди в первые дни
Войны. И я сразу помчался наблюдать
За страшной пустыней.
Ночью вернулся снова посмотреть на него
Спящего. Он стал забывать соски матери
И продолжит забывать до следующей войны.

Так, пока он мал, иссякнут надежды его
И потекут жалобы, чтобы уже не прекращаться.

                ( 2 )
               
Война началась на пустом пространстве
Между цитрусами и виноградом.

Небеса сини, как вены на бёдрах измученной женщины.
Пустыня – зеркало для смотрящих в неё.

Помятые мужчины несут память о семьях своих
В горбах ранцев, на ремнях , в портупеях,
В вещмешках душ и в тяжёлых пузырях глаз.

Кровь застыла в жилах его и потому не вытекла,
А раздробилась на сотни осколков.

                ( 3 )
               
Октябрьское солнце согревает нам лица.
Солдат наполняет мешки рыхлым песком,
Которым когда-то играл.

Октябрьское солнце согревает погибших,
Печаль сходна с тяжёлой деревянной доской,
Где слёзы, как гвозди.

                ( 4 )

Мне нечего сказать о войне.
Нечего добавить, хоть я и стыжусь.

Знания те, что впитал я за годы жизни своей, -
Я готов их отдать, как пустыня отдала воду.
Я стал забывать имена, о которых и не помышлял,
Что могу их забыть.

И из-за войны я готов повторить вновь
Ради сладости этой  последней простой:
Солнце вращается вкруг Земли, да.
Земля плоская, как доска, да.
Есть Бог в небесах, да.

                ( 5 )
               
Я закрыл сам себя, я похож
На шар тяжёлый яйца. Я впадаю в спячку войны,
Как в зимнюю спячку.

Я назначен командиром убитых
На Масличной горе.

Я проигрываю всегда,
Даже если я победил.

                ( 6 )
               
«Где он ранен?» Нельзя понять,
Идёт ли речь о части тела
Или о месте боя.

Иногда пуля проходит сквозь
Тело человека и ранит заодно
И землю страны.

                ( 7 )
               
Кровь, поднимающая член,
Это не сперма.
И пролитая кровь, безусловно,
Это не сперма.

И сперма, что тонет в крови, - не сперма.
И кровь без спермы – ничто,
И сперма без крови – пустое.

                ( 8 )
               
Что завещал нам этот обгорелый мертвец?
То же, что завещает вода:
Не шуметь, не мутить,
Быть очень тихими рядом с ней,
Дать ей течь.
 
               ( 11 )
               
Город, где я родился, разрушили пушки.
Корабль, что доставил меня сюда, потоплен во время войны.
Гумно в Хамадии, где я был влюблён, сожжено.
Киоск в Эйн-геди был взорван врагами,
А мост в Исмаилии, который я пересёк
В обе стороны в вечер моей любви,
Разорван в клочья.

Позади меня жизнь стирается с карты по точному плану.
Сколько ещё устоят воспоминанья?
Убита девочка из моего детства и умер отец.

Потому не выбирайте меня ни любимым, ни сыном,
Ни тем, кто пойдёт через мост, ни жильцом и ни гражданином.

                ( 12 )
               
На последних словах Трумпельдора 1)
«Хорошо умереть за отчизну» мы строили родину
Новую роями обезумевших шершней.
Говорил ли он их, те ли были слова,
Может, были, но испарились,
Но остался на месте их свод, как пещера. Цемент
Стал теперь твёрже камня. И это – отчизна моя,
Где я могу грезить, не боясь упасть,
Совершать дурные поступки, не пропадая,
Могу оставить жену и не быть одиноким,
Могу изменять, могу лгать и, не стыдясь, плакать
Без того, чтоб быть брошенным на погибель.

Эту землю покрыли мы полем и лесом,
Но нам не хватило времени, чтоб прикрыть наши лица,
Голы они и в гримасе печали и в уродстве веселья.
Это страна, где земля полна мёртвых
Вместо золота, угля, железа. Они –
Топливо для явленья мессий.

                ( 15 )
               
Даже любовь свою я измеряю днями войны,
Я говорю: «Это случилось после Второй
Мировой, мы встретились за день до Шестидневной
Войны». Никогда не скажу «до мира
45-48го» или «посредине
Мира 56-67го».

Но известие о мире
Переходит с места на место,
Как детские игры,
Что так похожи во всех местах.

                ( 21 )

Иерусалим – это место, о котором все помнят,
Что забыли там что-то,
Но не помнят, что именно.

И для того, чтобы вспомнить,
Я надеваю на лицо своё лицо моего отца.

Это мой город, здесь наполняются сосуды моих снов,
Как кислородные баллоны ныряльщиков перед  погруженьем.    
               
Святость в нём
Превращается иногда в любовь.

И вопросы, задаваемые в этих горах,
Остаются всё теми же: ты не видел моего стада?
Ты не видел моего пастуха?

И дверь моего дома открыта,
Как могила, покинутая в день воскресения мёртвых.

                ( 23 )

Девятнадцать лет город был разделён –
Время жизни юноши, павшего, может быть, на войне.
Я с тоской вспоминаю тот покой, ту тоску.
Сумасшедшие пересекали, бывало, разделявший город забор:
Он был прорван врагами.
Влюблённые до него доходили и пробовали,
Как акробаты в цирке пробуют сетку
Перед отчаянно смелым прыжком.
Ничейные полосы в городе были вроде спокойных заливов,
И плыла тоска наверху в небесах,
Как корабли, чьи якоря в нас вонзились и вызывали
Сладкую боль.

                ( 24 )

Сжигают фотоснимки разделённого Иерусалима
И любовные письма прекрасные
Тихой возлюбленной.

Вернулась - богатая, здоровая, шумная,
С золотом, медью, каменьями
К сытой законной жизни.

Но я не люблю её
И вспоминаю порою ту, тихую.
 
                ( 29 )

Люди уезжают далёко затем,
Чтобы сказать: мне это напоминает другое место…
Тут так и было… это похоже. Но я
Был знаком с человеком, который уехал в Нью-Йорк
С целью самоубийства. Он утверждал, что дом?
В Иерусалиме слишком низки и что тут его знают.

Я поминаю его добром за то, что он вызвал
Меня из класса посреди урока:
«Красивая женщина ждёт Вас снаружи, в саду»
И утихомирил шумящих детей.

Когда я думаю об этой женщине и о саде,
Я вижу его на высокой крыше –
Одиночество смерти его и его одиночества смерть.

                ( 30 )
               
Друзья мои вечером дома,
Их печаль – вечера этого аромат,
Их счастье мне увлажняет глаза.

До войны жили они вдоль границы,
Сильны, как берег крутой. Сейчас плывут,
Захваченные внезапным приливом,
Легки, как нанос, бог их – пена.

Друзья мои, нет углов у моей души,
Трудно меня ухватить и использовать в кладке.
Через щели во мне прорываются солнце и горе.

Отец, я не вышел по формам, которые ты изготовил,
Сейчас они пусты, как камни вокруг
И как другие дома.

По всему, что я вижу в окне, я провожу пальцем
Горизонтальную линию, как проводят,
Чтобы легче читать строку.

                ( 35 )
               
Летом один народ приходит к другому,
Посмотреть на нагую землю его.

Иврит и арабский, как два
Камня гортанных, как нёба песок,
Размягчились, подобно маслу, ради туристов.

Джихад и война Завета
Лопаются, будто плоды инжира.

Сеть труб выпячивается в Иерусалиме,
Как жилы и вены усталого старика.

Дома его, словно зубы в челюсти нижней:
Без толку жуют,
Потому что вверху пусты небеса.

Возможно, Иерусалим – мёртвый город,
В котором все люди
Ползают вроде червей и личинок.

Временами бывает праздник у них.

                ( 36 )
               
Каждый вечер Господь вынимает из яркой витрины
Свой чудесный товар –
Мироздания тайны, скрижали Завета, прекрасные перлы,
Блестящие колокола и кресты,
Возвращает их внутрь тёмных шкатулок,
Опускает все шторы: «Опять
Ни единый пророк не пришёл покупать».

                ( 38 )
               
И, несмотря на всё это, я должен
Любить Иерусалим и всегда помнить того,
Кто пал за него на Мосту маслобойни, 2)
Чья смерть стала водоразделом
Между одной памятью и другою и между
Надеждой одной и другой, и который
Был этой землёй и её плодом,
В котором сплелись воедино
Ангелов крылья, их трубы и пальмовый лист,
Того, кто и есть все спасенья, утешенья и смерти
Во имя небес и земли,
Кто встал и стоял, кто стоял и упал,
И чьё тело – ворота ещё одни в этой стене,
И чей голос – голос народа, как в день воскресения мёртвых,
Кто в каждом мече - как меч, как ночь -
В каждой ночи, кто слышен, как шум в тишине.
И сейчас подымается он, движим лёгким дыханьем
Тихо спящего малыша, растворяясь в небесном блаженстве,
И весь Иерусалим – смысл смерти его.

                ( 39 )

В Иерусалиме, который
Вечно стоит
В святости, в славе своей,
Двое легли в кровать –
Создать
Нового,
     Счастливого человека.
    
1) Трумпельдор Йосеф (1880,Пятигорск - 1920,Тель-Хай) –профессиональный военный,
тяжело раненный в Порт-Артуре, отмеченный высокими российскими наградами за храбрость. С детства воспитанный в духе сионизма, много сделал для организации групп переселенцев в Палестину, куда переехал сам в 1912г. Активно участвовал в создании системы самообороны еврейских поселений в Галилее. Был убит во время стычки с арабами.
    
2) Имеются в виду бойцы израильской армии, погибшие ночью на мосту у стен Старого города против иерусалимских "Ворот милосердия" между Храмовой горой и Масличной при освобождении города в июне 1967г. "О Бог, преисполненный милосердия," – написано в одном из стихотворений Амихая, найденных в вещмешке убитого солдата, - "Если бы не Бог, преисполненный милосердия,было бы милосердие в мире, а не только в нём. …Я, выносивший трупы с холмов, могу рассказать,что в мире нет милосердия"....   
Стихотворение это широко известно не только благодаря своему содержанию, но и из-за эффектной игры слов в оригинале: "эль мале" – “бог, преисполненный” пишется так же, как и "ильмале" – “если бы не”, только не слитно, а “гвийот" –“трупы” созвучно "гваот" – “холмы”.  Но, как часто бывает у Амихая, здесь есть и другой смысл: для христиан это место между Храмовой горой и Масличной горой (поток Кедрон и Гефсиманский сад) связано со смертью Иисуса.

Перевод с иврита