День профессора Самогонова

... и он снимал очки, и протирая линзы,
пускал язык с трудом в прошедшие века:
"... империя была настолько велика,
что мир дрожал вовсю, дрожал как лист бумаги..." -
и тут же умолкал, с улыбкой Моны Лизы,
и чувствовал себя невольником в ГУЛаге,
которому, увы, средь слушателей тесно.
Но вопреки всему, он вглядывался  в лица,
и выдыхал с тоской от чтомого в них текста.


И после, словно гром, звучал знакомый треск:
ломая карандаш профессор жалил губы.
Казалось, что распад на глубину и глупость
закончился осадком второй в мирке материй.
И он шипел, как змей: "Останутся лишь те с
которыми я строг, но вперемешку с теми,
кто сам себя способен искусству предложить и...
Останьтесь, вы, в очках, перепечатать текст
на пиш.машинке".


И пальцы на манер сиамских малышей
стучали два часа, прося себе отсрочки.
В глазах темнело от: от запятых, от точек.
Профессор нависал как туча над предместьем,
но чувствовал, что он бессилен как мишень.
Звонок звучал как смерть, как траурный предвестник.
Он думал про себя : "Ну, кто о них поплачет?" -
и выходил во двор, к шуршанию мышей,
выкуривать за раз практически полпачки:


"Сегодня всё не так. И я прошу, о, кесарь!*
всели в меня терпимость... Нет, лучше, римский дух;
причисли меня к тем, кто сможет институт
безнравственности высечь одним движеньем глаза.
Или движеньем пальцев (его же!) перерезать..." -
профессор вдруг осел, и ослабляя галстук,
шепнул в полузабвеньи: "... империя, инфанта..." -
не различив ни ноты из малого оркестра
инфаркта.



* императорский титул римских императоров