велосипедистое

как некоторые знают, я недавно завела железного жеребца.
канешна, не арабского скакуна, а самого раздешёвого и распростого, который только нашёлся в предлагаемой вселенной. у меня гнедой.

гнедой ощутимо расширил географию прогулок. и не только расширил, но и изменил. и восприятие города изменил.
восприятие стало, я бы сказала, более анатомическим. как если бы раньше я этой географией только любовалась, а теперь ощупываю.
ощущаю собственной задницей, какая эта география неровная.
округлая, угловатая, морщинистая, складчатая, ребристая, кочкастая, колдобистая, поворотистая.

раньше я любила фурштатскую в обе стороны. она просторная и пустынная, за что про себя я прозвала её техас. голая архитектура: внизу многоэтажные дома, а вверху чем-то повторяющие (если приглядеться достаточно долго) земную архитектуру многоярусные тучи. два петербурга.
теперь я люблю только одну сторону, ту, что ближе к неве. потому что на второй стороне через каждые пару метров противные канавки для слива дождевой воды. 

жеребец и на образ мыслей повлиял.
раньше улица текла под ногами, в ритм течению депрессивных мыслей.
раньше, не замечая, перешагивал, не отвлекаясь.
и от этой лёгкости пешеходной можно было во время прогулки вылететь из тела. тело шагает себе, а то, что типа душа, летит как воздушный шарик.
и нет тебя на земле, а весь ты в небесных сферах, ангел-пешеход.

потому то, думаю, ангелы и крылаты. с крыльями можно пренебрегать всеми канавками. а вместе с ними потом, раздражением, синяками.
с крыльями быть совершенным проще, чем с велосипедом.

то, что  раньше, не замечая, перешагивал, не отвлекаясь, теперь вырастает в препятствие. от которого надо слезать с велосипеда и тащить эти четырнадцать килограмм на себе.
и эти поребрики и колдобины и четырнадцать килограмм железа замечательно возвращают в тело.
не дают забыть, что ты телесный.
здесь поставил синяк, там вспотел, здесь устал, тут замёрз.
телесный. уязвимый. смертный. живой.