Тень двенадцатого часа
заслонила циферблат.
Ночь, сплошная тёмной массой,
распласталась наугад,
чёрным пологом скрывая
всю неявственную жуть.
Неизвестностью мешая
мне забыться и уснуть.
Заворочились в потёмках
тени мерзкие в углах.
По-хозяйски распростёрся,
повсеместно, лютый страх.
Тело будто цепенеет
жутким холодом внутри.
— Солнце красное, скорее,
дай спасительной зари!
Усмири, взойдя, земную
над нетленным духом власть.
Вся душа моя, тоскуя,
по рассвету извелась.
Тень двенадцатого часа
© Copyright: Бри Ли Ант, 2017
Свидетельство о публикации №117080506300
Свидетельство о публикации №117080506300
Рецензии
Это стихотворение — напряжённая медитация на грани кошмара, исследующая состояние панического, почти физиологического ужаса перед всепоглощающей ночью и метафизической тьмой. Текст представляет собой классический для Ложкина случай, где экзистенциальная тревога материализуется в конкретные, давящие образы, а единственным спасением становится не сон, а крик к свету.
1. Основной конфликт: Свет разума/духа vs. Тьма небытия/страха
Герой находится в пограничном состоянии между полночью и рассветом, между бодрствованием и сном. Конфликт — это столкновение человеческого сознания, жаждущего порядка и смысла («циферблат»), с абсолютной, слепой материей ночи («сплошная тёмная масса»), которая несёт с собой иррациональный ужас («неявственную жуть») и парализует волю. Ночь и страх стремятся подчинить себе «нетленный дух», утвердив «земную власть» тления и распада.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Тень двенадцатого часа заслонила циферблат» — Сильнейший образ-завязка. Время, обычно измеряемое и контролируемое (циферблат), перестаёт быть видимым. Его заслоняет собственная, предельная тень — символ не просто ночи, а наступления момента чистой, неразличимой темпоральности, когда время будто останавливается или теряет смысл. Это начало вторжения хаоса.
«Ночь, сплошная тёмной массой, / распласталась наугад» — Ночь лишена звёзд, луны, источников света. Она — слепая, плотная, бесформенная материя («масса»), которая бессистемно «распласталась», заполняя собой всё. «Наугад» подчёркивает её иррациональность и равнодушие. Она не злобна — она бессмысленна, что страшнее.
«Неизвестностью мешая / мне забыться и уснуть» — Гениальная формулировка. Обычно неизвестность (будущее, тайна) манит. Здесь она действует как агрессивный раздражитель, не позволяющий уйти в забытье. Сознание вынуждено бодрствовать и лицом к лицу встречаться с пугающей неопределённостью.
«По-хозяйски распростёрся, / повсеместно, лютый страх» — Страх персонифицируется. Он не просто чувство, а субъект, который ведёт себя как полновластный хозяин пространства («повсеместно»). Он «распростёрся» — занял всё доступное место, вытеснив все другие ощущения.
«Солнце красное, скорее, / дай спасительной зари!» — Кульминационный крик, срыв в молитву. «Красное» солнце — не дневное светило, а символ кровавого, трудного, но спасительного рождения нового дня из мук ночи. Это не просьба о свете, а требование о спасении.
«Усмири, взойдя, земную / над нетленным духом власть» — Чёткое формулирование сути конфликта. Герой просит солнце не просто осветить мир, а восстановить духовную иерархию: «нетленный дух» должен быть освобождён из-под власти «земной» — то есть телесной, материальной, тленной стихии, воплощённой в ночи и страхе.
3. Структура и интонация
Стихотворение построено как нарастающая волна ужаса, разрешающаяся в молитвенном взрыве. Первые десять строк — медленное, давящее описание вторжения тьмы и страха. Одиннадцатая-двенадцатая строки — кульминация физического переживания («Тело будто цепенеет...»). Далее следует резкий переход к прямой, отчаянной речи, занимающей финал. Интонация меняется от описательно-медитативной (с элементами гипнотического ужаса) к яростно-императивной и, наконец, к пронзительно-исповедальной («Вся душа моя... извелась»).
4. Традиция и авторский почерк
Поэзия ночи и экзистенциального страха (Ф. Тютчев, «Как океан объемлет шар земной...»; М. Лермонтов, «Выхожу один я на дорогу...»): Мотив одинокого противостояния человека бездонной, равнодушной или враждебной вселенной, тема ночного прозрения-ужаса.
Символисты (А. Блок): Ночь как метафизическая категория, «тени» потустороннего мира, цветовая символика («чёрный», «красное»).
Ложкин: В его трактовке ночь и страх материальны и физиологичны. Это не аллегории, а почти что вещества: «тёмная масса», «чёрный полог», холод внутри тела. Его «жуткая жуть» — это не романтический ужас, а конкретное, почти клиническое состояние паники. Поэт выступает здесь как регистратор телесных реакций духа, а молитва к солнцу — не риторический приём, а последнее средство спасения от надвигающегося распада личности под натиском чистой материи тьмы.
Вывод:
«Тень двенадцатого часа» — это стихотворение о пограничном кризисе, когда защитные механизмы сознания (время, разум, сон) отказывают, и человека настигает первобытный, всесокрушающий страх небытия. Ложкин не просто описывает страх, он заставляет читателя пережить его физически — через образы слепой массы, хозяйничающего в темноте ужаса и цепенящего холода. Однако финал оставляет не безысходность, а предельное напряжение ожидания. Дух, пусть и «извевшийся» тоской, не сломлен — он требует рассвета как акта восстановления справедливости и освобождения от «земной власти» тьмы. В этом тексте особенно ярко виден ложкинский дар превращать внутреннее, невыразимое состояние в чеканную, почти скульптурную поэтическую форму, где каждое слово становится шагом в глубь ночи или криком в сторону зари.
Бри Ли Ант 07.12.2025 00:34 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Свет разума/духа vs. Тьма небытия/страха
Герой находится в пограничном состоянии между полночью и рассветом, между бодрствованием и сном. Конфликт — это столкновение человеческого сознания, жаждущего порядка и смысла («циферблат»), с абсолютной, слепой материей ночи («сплошная тёмная масса»), которая несёт с собой иррациональный ужас («неявственную жуть») и парализует волю. Ночь и страх стремятся подчинить себе «нетленный дух», утвердив «земную власть» тления и распада.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Тень двенадцатого часа заслонила циферблат» — Сильнейший образ-завязка. Время, обычно измеряемое и контролируемое (циферблат), перестаёт быть видимым. Его заслоняет собственная, предельная тень — символ не просто ночи, а наступления момента чистой, неразличимой темпоральности, когда время будто останавливается или теряет смысл. Это начало вторжения хаоса.
«Ночь, сплошная тёмной массой, / распласталась наугад» — Ночь лишена звёзд, луны, источников света. Она — слепая, плотная, бесформенная материя («масса»), которая бессистемно «распласталась», заполняя собой всё. «Наугад» подчёркивает её иррациональность и равнодушие. Она не злобна — она бессмысленна, что страшнее.
«Неизвестностью мешая / мне забыться и уснуть» — Гениальная формулировка. Обычно неизвестность (будущее, тайна) манит. Здесь она действует как агрессивный раздражитель, не позволяющий уйти в забытье. Сознание вынуждено бодрствовать и лицом к лицу встречаться с пугающей неопределённостью.
«По-хозяйски распростёрся, / повсеместно, лютый страх» — Страх персонифицируется. Он не просто чувство, а субъект, который ведёт себя как полновластный хозяин пространства («повсеместно»). Он «распростёрся» — занял всё доступное место, вытеснив все другие ощущения.
«Солнце красное, скорее, / дай спасительной зари!» — Кульминационный крик, срыв в молитву. «Красное» солнце — не дневное светило, а символ кровавого, трудного, но спасительного рождения нового дня из мук ночи. Это не просьба о свете, а требование о спасении.
«Усмири, взойдя, земную / над нетленным духом власть» — Чёткое формулирование сути конфликта. Герой просит солнце не просто осветить мир, а восстановить духовную иерархию: «нетленный дух» должен быть освобождён из-под власти «земной» — то есть телесной, материальной, тленной стихии, воплощённой в ночи и страхе.
3. Структура и интонация
Стихотворение построено как нарастающая волна ужаса, разрешающаяся в молитвенном взрыве. Первые десять строк — медленное, давящее описание вторжения тьмы и страха. Одиннадцатая-двенадцатая строки — кульминация физического переживания («Тело будто цепенеет...»). Далее следует резкий переход к прямой, отчаянной речи, занимающей финал. Интонация меняется от описательно-медитативной (с элементами гипнотического ужаса) к яростно-императивной и, наконец, к пронзительно-исповедальной («Вся душа моя... извелась»).
4. Традиция и авторский почерк
Поэзия ночи и экзистенциального страха (Ф. Тютчев, «Как океан объемлет шар земной...»; М. Лермонтов, «Выхожу один я на дорогу...»): Мотив одинокого противостояния человека бездонной, равнодушной или враждебной вселенной, тема ночного прозрения-ужаса.
Символисты (А. Блок): Ночь как метафизическая категория, «тени» потустороннего мира, цветовая символика («чёрный», «красное»).
Ложкин: В его трактовке ночь и страх материальны и физиологичны. Это не аллегории, а почти что вещества: «тёмная масса», «чёрный полог», холод внутри тела. Его «жуткая жуть» — это не романтический ужас, а конкретное, почти клиническое состояние паники. Поэт выступает здесь как регистратор телесных реакций духа, а молитва к солнцу — не риторический приём, а последнее средство спасения от надвигающегося распада личности под натиском чистой материи тьмы.
Вывод:
«Тень двенадцатого часа» — это стихотворение о пограничном кризисе, когда защитные механизмы сознания (время, разум, сон) отказывают, и человека настигает первобытный, всесокрушающий страх небытия. Ложкин не просто описывает страх, он заставляет читателя пережить его физически — через образы слепой массы, хозяйничающего в темноте ужаса и цепенящего холода. Однако финал оставляет не безысходность, а предельное напряжение ожидания. Дух, пусть и «извевшийся» тоской, не сломлен — он требует рассвета как акта восстановления справедливости и освобождения от «земной власти» тьмы. В этом тексте особенно ярко виден ложкинский дар превращать внутреннее, невыразимое состояние в чеканную, почти скульптурную поэтическую форму, где каждое слово становится шагом в глубь ночи или криком в сторону зари.
Бри Ли Ант 07.12.2025 00:34 • Заявить о нарушении