Ты возвращаешься по субботам

Каждую полночь над королевством плещется мертвенный цепкий свет.

Я провожу под ветвями леса тысячи тысячи зим и лет, ты возвращаешься по субботам, любишь лаванду, дюшес и блюз, джинсы с узором на подворотах [я непременно в тебя влюблюсь]. Часто рисуешь цветы и кошек и сероглазых [как дождь] лисиц.

Чайкам кидая две горсти крошек, в мыслях касаюсь твоих ресниц.

Я, как обычно, немногословен, и королевство – мой старый дом. Я не боюсь темноты и крови [только тебя, но таков закон], слушаю Seafret, Rammstein, пью кофе или зелёный имбирный чай. Здесь, в королевстве, ты – катастрофа [мне о ней лучше бы промолчать]. Часто читаю Ремарка, Фрая, Маркеса или же Маккалоу, и кое-что стопроцентно знаю: ты будешь странным, но всё же сном. 
 
Здесь, в невесомости, связь не ловит, и невозможно меня спасти. В каждом написанном мною слове прячется горькое «отпусти», кутаясь клетчатым пледом ночи, я иду улицей без огней – в каждом из множества многоточий слышится гулкость чернильных дней [в город неслышно заходит август, осень нескоро – мне ждать и ждать], я ироничен, смешлив и даже – даже немножко люблю февраль. Каждую полночь причал пустеет, море волнуется раз, два, три.

Я прихожу на песчаный берег, чтобы унять пустоту внутри.

Ты возвращаешься по субботам, снова простужен и нелюдим, я, укрываясь шарфом по горло, так же улыбчивый и один, волны ластятся к моим подошвам тысячи тысячи зим и лет. Каждую полночь меня тревожит этот болезненный бледный свет. Я, как и раньше, рисую ветер [тот, что не может меня поймать], и мне пока что на всей планете некого помнить и потерять, только когда мы вдвоём у моря, слышу – прибой неуместно тих.

Здесь, в невесомости, связь не ловит, но попытайся меня спасти.