Альпийский календарь. Марана

      

   Сын вернулся усталый, сильно усталый.  Вышел на балкон. Откинулся на спинку кресла. Задрал голову к небу, молчит и  постанывает от перегрузки в жаре.

   Небо темнеет и начинает жить страстями и загадками ночи, немой выразительной жизнью.

   До наступления всеобъемлющей, густой, резкой темноты, решительной и понятной, какая уже царит над восточным  горным хребтом,  на западе пока беззвёздно, молочно-бирюзово.
 
   На неустойчиво светлом  жидком фоне чернеет тупоугольный конус  Мараны. Гора зачем-то прибегает  к  неоправданной, ненужной лжи  и  выдаёт на какие-то минуты себя за  Фудзияму, гостящую в Альпах.  Притворство это, маленькая женская хитрость, подражание чужому величию, статности, красоте -  ни к чему:  Марана во все времена года, ночью и днём, в любую погоду хороша. В компании своих подруг   (вычурных,  скалисто-высокомерных, отстранённых, с холодным взглядом)  она -  самая милая, привлекательная, приветливая, тёплая. Когда въезжаешь в долину и  перед тобой неожиданно разворачивается   панорама преддверия Альпийского могущества,  первым делом бросается в глаза  обособленная фигура Мараны, спокойная, уверенная, с идеально гладкими покатыми плечами-склонами. И ею нельзя не залюбоваться и нельзя не ахнуть, как невозможно не засмотреться на летящую  навстречу  молодую счастливую  женщину, похожую от сияния и любви на ландыш или белую сирень.

   Пока на ненадёжность молочной бирюзы - на  разверзшийся провал  вверх, в космическую  бездну -  не опустится  тяжёлое и уютное  угольно-синее веко  глубокой ночи, чувствуешь себя  былинкой, бескожей, неприкрытой,  незащищённой  от уму непостижимой бесконечности пространства. 

   И вот, наконец, в ночном  соперничестве с богатствами земли,  на  небесную шаль, от каймы  до каймы,  высыпается  недосягаемая человеку роскошь мироздания:  мерцающие алмазы и алмазики звёзд, горящие чёрточки метеоритов, малиновый  металл  зарниц.

   Яркая крупная звезда опустилась  поближе к Маране и кажется двойником огонька на вершине: то ли пастушьего костра, то ли светящегося окошка единственного  дома. Дома, где, вполне возможно, в этот поздний час хозяин, подпоясанный белым фартуком, почти до пола, варит сыр, делает масло или творог и насвистывает беспечную песенку. 

   Ковш большой  медведицы черпает с соседней крыши  густую черноту утомлённого дневным зноем воздуха. 

   Высоко-высоко тихими точками плывут самолёты, в Венецию, из Венеции.   

   Летучие мыши  чуть ли не пикируют на наши головы. 
 

Конец августа. Северная Италия.