Watch us burn!

Дрожащие руки нащупывают ствол,
я смотрю тебе прямо в рот,
что за чёрт попутал меня и что я в тебе нашёл,
что убить мне тебя сложнее, чем предать свой дикий народ.

Я любил тебя, детка, чего уж душой кривить,
я любил тебя до тех пор, пока ты
не свела с ума запахом своих плеч покатых
и мне не захотелось так рьяно и смело тебя убить.

Я убью тебя, детка, как убил тех ребят, что глядели на тебя косовато,
рвано, грязно, я слышал, что у них на уме.

Детка, если кто-то раньше убить тебя посмеет или посмел,
они лягут костьми так же непринуждённо, незамысловато,

как ладошки твои в мою руку в том июле или грёбаном ноябре,
как поленья зашкворчат на твоём погребальном костре,
и никто - слышишь? - никто не посмеет принудить тебя гореть.

Я сожгу тебя, детка, жаром ладоней и языков,
пеплом голову твою посыпая,
я убью тебя, моя милая, моя дорогая,
я сожгу тебя и останки твоих оков,

и все слезы твои,
любое и каждое из стенаний,
лишь сладкий пепел на твоих светлых губах оставляя.

Я так долго ждал, столько вех, лун и ночей,
я смогу подождать и ещё одну.
И никто не спасёт тебя, и попытки тщетны,
я заставлю тебя проснуться и сам проснусь.
Я сыграю в тебя, перебирая каждую боль, как в четки,
отопру каждый ставень любой церкви, любой мечети,

ибо сжечь я хочу
лишь тебя,

лишь
тебя
одну.