Морозная пятница

***

Морозной пятница была.
И всё вещало миг удачи.
Я, по прошествии, не плачу.
Но жизнь была, и боль была...

Она тянула, возбуждала,
она хотела уберечь,
она желала спрянуть с плеч.
Да окольцованность мешала.

И ум глумной, и злые духи –
всё прижимало в полынью,
душа склонялась ко вранью.
А на стихи садились мухи.

Потом их цепью оплетут,
а может, как и те, сожгут.

Но была пятница. В отцветьи
склонили головы цветы
и баснетворные мечты,
как озаренье на рассвете.

С любимой час – какое диво!
Какую сказочную новь
дарил Господь! Вскипала кровь,
перо летало так игриво,

что мыслям поспевать пришлось
лишь погодя; в тиши убогой.
Судьбу я связывал с дорогой,
с которой всё и началось.

Гремит железная дорога,
трагедия и каламбур,
где коридорный перекур
раскрыть глаза мог от тревоги.

Но возвращаюсь в утро неги,
когда сверкающие снеги
меня тянули на мороз,
когда по небу, полосами
как будто, след примяли сани
наш неожиданный курьёз.

Я шел, углы срезая, мыслил,
и мне казалось, завтра я
начну с забвенья бытия.
И улечу куда-то ввысь,

туда, где Бог в своих правах,
где огнедышащие чаны,
где ад, как колыбель для пьяных.
Аскет – он тоже вертопрах.

Я умирал. Иль мне казалось?
А мысли, не трудясь ни малость,
мелькая, словно на смотринах,
ехидно прятались в сединах.

Быть может, встать на лыжи ранью,
скользнув по ласковой лыжне,
и отразиться в серебре
далёкой быстроногой ланью?

Вспорхнуть и крылья обрести,
и очутиться в жарких странах,
где жизнь создала икебану?..
Опять увлёк себя, прости.

Итак, морозная пятнИца.
Как куль завёрнутые лица,
пунцовость щёк и бель носов,
и серебро густых усов.

Что ж будет завтра? День прозренья?
День дум, день конкурсов, смотрин,
Или родняных именин?
Иль театрального бессилья?

Но был уверен, что улыбка,
как очарованная скрипка,
вольётся в душу с Паганини,
забыв театры и смотрины.

Ты, словно добрый талисман,
мне был отчаянием дан.
И у тебя на дне порока
тепла невидимого ока

столь, что любая карусель
не провернёт за сто недель
тот миг, разорванный о плеть.
И так хотелось умереть

не будоража снег, морозы,
рыданья, скорбь, тоску и слёзы,
уйти и больше не смотреть
в бездонность глаз очарованья,
перечеркнув уют свиданья,
замкнувшись в маленькую смерть…

Но Ожил, не ожИл, а Ожил
рассудок мой в кромешной тьме.
Мне в замурованном окне
свет померещился, о, Боже!

И кружевное полотно,
сверкая блёстками, окно
укрыло. Я был в неведеньи,
глазел на полную луну.
Казалось, что иду ко дну,
но верил, что придёт везенье.

Луна смеялась. Я ж не знал,
что полнолуние опасно.
Так, если не один – прекрасно
для романтических забав.
Но полнолуние опасно.
Тогда я этого не знал…

Морозной пятница была,
зима отцветием дышала
и хрупким снегом украшала
не столь успешные дела.

На снежной горке дети вились,
их мамы, сетуя на быт,
в своих познаниях резвились,
подчас о детях позабыв.

Жизнь уплывала миг за мигом,
и холодела в жилах кровь.
И заморозилась любовь
морозной пятницей игривой,

и удаль сердца обожгла.
И бунтарство во мне проснулось:
ужели всё перевернулось,
и под уклон судьба пошла?

Нет-нет, зловещие качели
ещё мерещились во сне
и величаво при луне
на фоне тьмы в ночи белели.

Вскочив в отчаяньи в ночи,
взъерошив сонмы, страх и будни,
я оказался непробуден.
И злые чары-палачи

меня секли мечом на части.
Я воем выл, стонал и звал:
«Мой удивительный причал,
прими в судьбе моей участье!»

Но мир безмолвием сверкал.
Мороз и полосы на небе,
и чернотой покрыты снеги,
и труб задумчивый оскал.

Добро металось в неведеньи,
зло – так и не было и зла…
И только в памяти цвела
княгиня Ольга, знак отмщенья.

Всё остановлено... Мороз
давно гнетёт другую веху.
И нам сегодня не до смеха:
помёрзло всё, что не взойдёт.

Я очарован солнцем юга,
бездонною голубизной
пустого неба. Где-то зной,
и где-то нежная подруга.

И где-то, чёрт, такой расклад...
А мне отпущены минуты,
я их живу. И эти путы
как кандалы на мне висят.


1994