Новоселье

Валентину Козьминых



1.
Угрюм и весел, горьк и сладок
уют вседенного житья.
И вдруг нарушенный порядок
свербит и дёргает тебя.

Обмен всегда и грусть, и драма:
свои клопы, своя же моль,
соседи нравственней ислама.
Там – неизвестность, страх и боль.

Что там оставит старый житель,
мышей, иль рыжих муравьёв?
Или за стенкой материтель?
Или под полом рёв слонов?

Как неизвестно всё! И всё же,
надежда: вдруг, да повезёт,
и станем мы душой моложе,
когда обмен произойдёт.

И вот докУменты готовы.
Вяжи узлы, верёвки вей!
И, в хлопотании весёлом,
от бренных дел не похудей!

И началось... Фургон зелёный
Поутру у ворот стоит.
Спросонья люд нерасселённый
во двор добро своё тащИт.
(Не тАщит – тАщат для себя,
а это в улицу, друзья.)

Как вспомню, ввек я не забуду
ту перекошенную чуду,
что мы пытались отселить
из этих метров, разбудить,

растормошить, воззвать к ней, клянчить,
ругать, как маленькую нянчить…
Она ж как круглая луна
на нас смотрела с бодуна.

Ну, был денёк... На перекрёстках
стояли тысячи машин.
Прощались милые берёзки
и продуктовый магазин.

А мы туда-сюда сновали,
и не понять, чего таскали:
туда одно, обратно – то же!
Опять туда. Ну, сколько можно?
Но, подчинясь хозяевам,
несли обратно. Предлагали

оставить там иль обменять:
похоже ж всё, стол и кровать,
диван и шкаф, торшер и люстра,
два чемодана как один,
похожий взгляд хозяек грустный.

Но надь, не надь – не обменять.
И все опять, опять таскать,
в фургон обшарпанный толкать
ковры и тумбы, звон кастрюльный,
тюки с одеждой каракульной,

мешки, пакеты и коробки,
узлы... Как помнишь, Насреддин?
Ишак стоит, и узел сбоку.
Так там один. 
А тут-то сколько!

Перевезли... И темень сразу.
И эту горькую заразу
(оговорился, водку) пили,
фургон и нас благодарили,

и поклялись вот прямо здесь,
что сей – последний переезд.



2.
«А где лежит моя рубашка?»
«Где стаканы;? Где холодец?
Он же испортится, подлец».
Стакан заменит просто чашка,
не слышно чоканья – чёрт с ним.
А это пальцами съедим.

Так потянулись злые будни:
песок, цемент, вода и гипс.
и Валентин-эквилибрист
срывает штукатурки груду.

От пыли видимость два фута.
Но долгожданная минута
конца сказанья далека…
Свисали клочья с потолка.

Исполосованные стены,
как затромбованные вены,
рыдали. Но, свидетель бог,
под вечер дружно затирали,
и снова что-то отрывали.

И просветлялась то стена,
то свет от светлого окна,
то дверь, то кафель, просто свет.
Не забывали про обед!

И радость дум победы близкой
в ремонт ввергала целый год.
И, с скрупулёзностью дантиста,
чеканился афинский свод.

Простой ремонт? Какое там!
Он переделывал вигвам.
(Но, как его б не восхваляли,
кто он без Раи и без Вали?)

И снова резать и строгать –
хозяйка мне не даст соврать…



3.
А между тем, в одной чертоге
на берегу речушки Многи

был полигон. На нём ученьям,
бывало, не хватало дня.
И симпатичная родня
тренировалась в воскресенье

строгать, копать и забивать,
пилить и лаком покрывать,
и отчебучить высший шик:
под баньку с водочкой шашлык.

Я не хочу писать о ванне,
о ду;шах, печках и тазах,
хохлы в которых на задах.
Поговорим о русской бане.

Признаюсь я, по части байки,
пожалуй, русский человек
всегда мастак. А тут, у шайки
сам бог велел. Но краток век,

коль, за спиной на жар зовёт,
набычась, каменка; и вьёт
из сладких запахов и снов
с душистым запахом лесов.

И где-то там, в глуши болотной,
рублёный стройный добрый стан:
то банька с каменкой добротной.
Впрямь, Авиценнова мечта.

Предбанник пахнет русским паром,
бодрящей нежной зелено;й.
И дух берёзовый с угаром,
и запах дымно-смоляной.

Готовим снасти, веник парим.
И вот, берёзовый угар –
за неизведанное в дар.
(За то мы Троицу и хвалим.)

А камни ждут и жаром пышут.
Они как бомбы, как ежи.
И взрыв! Парилка паром дышит,
И снова взрыв! А ты лежишь,

кряхтя стенания благие
сквозь тишину. И только «хлысть!» –
смешались веники тугие,
и шум, как в бурю, взвился ввысь.

И тишина… Шуршат букеты
из русских сказочных берёз,
из аромата вешних слёз,
что брызжут на совсем раздетых.

И снова взрыв! И буря снова!
И хлещет добрых россиян
добротный веник от Покрова
и до Покрова. Кто не пьян,

понять достоин прелесть бани.
Сомненья прочь! Зиму протянем,
а коль здоровья бог пошлёт,
по-новой баня позовёт…



4.
Вы не забыли, что веселью
был главный повод – новоселье?
Так вот. Расставили, отмыли,
последний гвоздь в чулан забили.

И что же делать? Скукота…
Сидит хозяин, грусть глотает,
что сотворить ещё – не знает.
И долго б думал, неспроста.

Взглянул на светлый потолок,
и тут же взгляд его привлёк
кусочек провода. И вмиг,
как злым колоколам язык

за звук поганый отрывали
в эпоху царственных владык,
он провода свои обстриг.
И свет потух. И замолчали

и телевизор, и утюг.
И в перемятой паре брюк
пришлось поутру ковылять,
и маму чёрта вспоминать.

Но починил электрик свет,
и повода насмешкам нет.
Восходит солнце по утрам,
и повод есть обмыть вигвам.

И чтобы в год один вместилось
всё, что обменом сотворилось,
поставим точку. Спрыснем стены
за столь большие перемены.

И коль сам выбрал Новый год
под новосельный хоровод,
желаю я хозяйке счастья!
Хозяину – любви и веры,
чтоб как спортивные барьеры
он перепрыгивал ненастья.
      

P.S.
Я ж, отпрыск музы и венца –
как говорит моя подруга,
ничто не сделал до конца:
всё не дотягивались руки.


1994