Под парусами

    Хин сплюнул за перила пристани и скучающим взглядом уставился на волны. В порту, как, впрочем, и всегда, было шумно, суетливо, пахло адской смесью гниющих водорослей, гниющей воды и не менее гниющей в этой воде рыбы. Рабочий день Хина на сегодня, слава Богу, закончился - не нужно больше корпеть над этими проклятыми накладными, без конца и, как казалось Хину, без смысла, учитывать тонны этой вонючей гадости, которая приходила в порт в мутном брюхе рыбацких судов и выблёвывалась в прокисшие чрева складов. Всё – на сегодня, кажется - всё. Иногда Хин думал, что эта ненасытная утроба городов никогда не закончит жрать, что её, эту утробу, уже невозможно насытить. Суда шли одно за одним, и, одно за одним, опорожняли своё содержимое на берег. Если честно, такому  служащему как Хин Меннерс вовсе не казалось необходимым думать над вопросом о последующей судьбе прибывающих продуктов, просто всё это бесит уже... Его дело – маленькое. «Приход-расход», «излишек-недостача», «учёт и контроль» - вот, собственно, и вся его жизнь. Хотя, конечно, будет вовсе несправедливо забыть о такой радости Хина, как «выходные». О, это бывает поистине божественное время… Во-первых,  на работу идти в этот день не надо и Хин, хоть и не имея проблем со сном в свои 26 лет, может по-людски выспаться в своей миленькой квартирке в центре городка. Во-вторых, можно пойти в пивную и вдоволь набраться добрым местным пивом под хорошую закуску и лёгкую ненавязчивую музыку. Да, это не очень полезно для почек, и по утрам под глазами у Хина уже начинают появляться предательские мешки. Да, это не лучшим образом сказывается на фигуре. А для кого, собственно, беречь эту фигуру, ответьте? Для Ашки? Да она, только свистни, в этот же миг будет готова с ним хоть под венец, хоть в Калькутту, хоть в Сидней в любом качестве и виде. Она сама не раз и не два выражала готовность «хоть тушкой, хоть чучелом» выехать из этого сумасшедшего дома, от этого осточертелого ей шляпного магазина «Стокелхем и сыновья», где она работала продавщицей последние пару лет. И её, безусловно, можно понять – жить в тесной халупе с сумасшедшим и парализованным стариком-отцом - занятие не самое весёлое, тут у кого хочешь голова поедет. Одно время, её старик подрабатывал каким-то мелким рукомеслом, но быстро понял, что его задубелые от морского труда руки не приспособлены для мелкой и точной работы и бросил это дело. Теперь он просто сидел на своём любимом стуле в углу их маленькой каморки и смотрел через пыльное окно в одну точку в бухте, словно ожидая чего-то. На вопросы не отвечал. Если приносили поесть – ел, если нет – нет. Вообще, иногда Хин сомневался – отец ли своей дочери этот жутковатый старик? Действительно, Ашка была на удивление красива, пожалуй (в это Хин верил с тайной гордостью) она была самой красивой девушкой в их маленьком городке. А старик – обычный хмурый старый моряк-траловик, с выдубленной на лице кожей и с навек заскорузлыми и изуродованными тралом руками. Его седеющая, неопрятная, окладистая борода навсегда мешалась в голове у каждого с картиной разорённого птичьего гнезда – крошки от еды, потёки от пива и остатки вчерашнего супа – всё смешалось в ней в этакую интересную современным мастерам инсталляций картину. Хотя, говорят, что мать Ашки – Мэри – была ,прям, точная копия теперешней дочери. Так что, если не врут люди, может, Ашке и есть в кого быть такой красавицей. Ещё одним непременным «блюдом» в выходной день Хина было свидание с Ашкой. Они, как приличные молодые люди (не подумайте чего), гуляли по пирсу вдоль моря и, иногда, если вечер бывал уж очень хорош, позволяли себе забрести в одну из небольших забегаловок, кучей сваленных на стыке города и моря, чтобы купить Ашке мороженого. Любит она его – страсть… В смысле – мороженое любит, не подумайте чего плохого. К Хину у неё было, судя по всему, вполне себе практическое отношение. А что с того? Хватит с неё уже всей этой романтической требухи. Жизнь, как она как-то сказала, любит энергичных и практичных. И Хин для неё был не самой плохой партией – сын одного из владельцев складов, закончивший экономическое училище, без явно выраженных вредных привычек, с хорошим и ясным будущим. Чего ещё хотеть современной девушке, не обременённой дурными и дурацкими предрассудками? Будущее своё они видели абсолютно прозрачным: Сперва Хин дослужится до старшего клерка в конторе одного из компаньонов отца и приобретёт необходимый для самостоятельного бизнеса опыт. Потом отец передаст Хину под управление один из трёх своих рыбных магазинов в городе, и Хин сможет, как страшный сон, забыть и этот полный рыбным запахом порт, и эту полуосвещённую через загаженные стёкла контору, и свои, осточертевшие триста раз, учётные записи прихода и расхода. Он переедет в приличную квартирку в три комнаты и сделает Ашке предложение, от которого она (представьте себе) не сможет отказаться. Потом у них пойдут детишки – два или три, как Бог даст. Потом, уже стареющий, отец передаст сыну под управление всё своё немаленькое хозяйство – три магазина и два больших рыбных склада. Ещё лет через пять-десять они, прилично погоревав, схоронят старого Меннерса и заживут уже в своё собственное удовольствие, распоряжаясь его (а теперь уже – своими) активами по своему собственному желанию и усмотрению. Дети будут учиться, а они будут управлять своим хозяйством и тихо стареть, чтобы, в своё собственное время, передать сохранённое и приумноженное уже своим собственным детям. Вот такая, без сомнений прекрасная, ждала их перспектива, и ничего в ней не было ни зазорного, ни, тем более, непрактичного или неприличного. Жизнь есть жизнь. Она такая, какая есть и нечего ждать от неё никаких, избави Боже, чудес или резких поворотов. Всё, как у людей, всё так, как надо, всё так, как должно и быть в этом мире…
    Однако, вечер этот всё же обещал быть не совсем обычным, что и привело Хина на этот чёртов пассажирский причал. Первым, что бросилось в глаза Хину ещё в конце рабочего дня, был большой белый корабль, который, величаво и словно играючи разрезая лёгкую волну, скользил по гавани в порт. Хин даже ахнул и выругался про себя – в закатном свете паруса корабля были кроваво красного, алого, цвета. Корабль пришвартовался у дальнего пирса и замер, казалось, без дела. Матросы с загадочного корабля, как обычно, зубоскалили с торговками, с пирса на корабль загружались какие-то припасы. Но с корабля сошёл только один, прилично одетый, джентльмен – он-то, по-видимому, и был самым важным грузом, призом и владельцем этого чуда одновременно. Паруса, при ближайшем рассмотрении, и правда оказались выкрашенными в какой-то, с точки зрения Хина, абсолютно безвкусный и кричащий кроваво-красный цвет. Они, даже свёрнутые на реях, вызывающе бросались в глаза на фоне мутно-серого неба. И сам корпус, ярко-белый, с чёрной надписью «Секрет» на борту, смотрелся абсолютно инородным и лишним телом среди деловито снующих, выкрашенных в серые и коричневые цвета, рыбацких баркасов.
 - Что, Хин, любуешься на эту красно-белую хренотень? ,-  спросил у Хина напарник по конторе Джек Боули – разбитной парень, не пропускавший в городе ни одной юбки и ни одной сплетни.
- А что тут смотреть-то,- лениво ответил Хин, сплёвывая в мутную воду,- ясно ведь, что это один из этих лондонских чокнутых сумасшедших пожаловал в гости. Небось, как обычно, совершает какой-нибудь очередной чёртов кругосветный круиз на деньги своего хрЕнового папаши-лорда. Тут и думать нечего…
- Не скажи,- Боули прищурился на заходящее солнце и затянулся сигаретой, - Не скажи… Какой-то этот сынок странный. В порту переполох поднял – ему в детстве, видите ли, какой-то полоумный старик предсказал именно в нашей занюханной дыре и именно в этот день и час встречу с его «великой любовью»,- Боули заржал, как жеребец,- Прикинь, Хинни, - у нас и с «великой любовью»…  Мы с Томом, который с третьего склада, ради шутки отправили этого чокнутого в трактир «У трёх русалок» - пусть, думаем, там поспрашивает про свою «суженую».
Хин понимающе хмыкнул – этот трактир был известным на весь городок борделем, где работали портовые шлюхи, готовые за недорого скрасить одинокому моряку ожидание следующего рейса.
- И как?,- ухмыляясь спросил Хин.
- Ну, как, - никак, конечно,- хохотнул Боули,- Марго с Кристи включили всё своё обаяние на 120% и попытались его закадрить.
- Безуспешно, я надеюсь?,-ухмыляясь спросил Хин,- А то жалко будет залётного – от ящура у него прививок, пожалуй что, и нет. Будет потом его папаша изумляться, откуда у отпрыска такой качественный и полный «невестин букет»… И дальше что?
- А что дальше – ничего дальше. Повернулся он, кортиком своим только звякнул об косяк, да и вывалился вон оттуда, красный, как креветка,- проворчал Боули,- Всё Ассоль какую-то выспрашивал. Выпытывал у всех и каждого встречного в порту и в конторе – не видели ли они такую девушку-красавицу. А описывать начнёт – прям дух захватывает – ему бы сказки писать,- Боули ощерился неровными зубами и сплюнул в грязь под ногами.
 - А так, по описанию – копия твоя Ашка получается – и рост такой же, и волосы, и глаза. А уж как он расстроился, что эта его «великая любовь» не ждала его на пирсе – не рассказать. Помрачнел весь, бровки свои насупил, а на глазах, гляжу, слёзки показались – прям, смех да и только. Но ничего, гордый – сдержался. Голову только высоко так закинул, как эти, знаешь, трагики в театрах, и пошёл себе обратно на свою посудину. Скоро отплывают.
- Слушай-, Хин резко и зло обернулся к Боули,- а он, этот хлыщ лондонский – гений. А мы с тобой – идиоты.
- Ты, эта, полегче с выражениями, братец,- насупился Боули,- С чего это ты так взвился?
- А вот, ты сам подумай, дурья твоя башка,- злой скороговоркой выпалил Хин,- У него шёлка на парусах сколько? Считал? Вот то-то.
- И что с того?,- удивился Боули,- Причём тут шёлк?
- А налоги с «парусов» заплачены? Ты как думаешь, во сколько встанет продать такие «паруса», да при хорошем спросе?, - продолжал Хин,- Не думал? То-то. Учись, пока я жив, как умные люди денежки-то делают из воздуха… Да…., силён, сучонок, нечего сказать. Как всех провёл-то ловко. Сам-то людям всё голову морочит, а сам возит шёлк и больше ничего, и никаких претензий – паруса у него, вишь ты, такие….
- А, вот и ты – пойдём в кафе?,- обратился Хин к подошедшей Ашке,- что-то день сегодня выдался суматошный – хочу пропустить стаканчик, а тебе – мороженое возьмём и чуточку «Мартини». Ты как?
- А что это за корабль такой странный от дальнего причала отходит?,- спросила Ашка.
- Да это один сморчок лондонский решил всех обставить,- пояснил Боули,- шёлк контрабандой через границу возит на парусах. Каково?
- Ловко,- задумчиво проговорила Ашка и замолчала.
Она смотрела с пассажирского пирса на большой белый корабль под алыми парусами, который неспешно уходил из гавани, уверенно раздвигая могучими бортами грязную воду бухты с плавающими в ней рыбьими потрохами и дерущимися за них чайками.
Ашка задумчиво смотрела на уходящий корабль и, казалось, силилась что-то вспомнить, что-то важное и, казалось, неуловимое…
- Ловко,- задумчиво повторила она ещё раз, помолчала, потом встряхнула пышными русыми волосами и, обратив к Хину своё смеющееся лицо, проворковала: «Кто-то, что-то говорил про «Мартини»?»,- и засмеялась звонко и беззаботно.
Её жизнь, её прошлое, настоящее и будущее были ей известны. Она была счастлива, она счастлива сейчас и она, конечно, будет счастлива потом.
    К сожалению, события в городке в этот вечер не закончились так просто и радужно.
Когда вечером Ашка вернулась домой, она нашла своего отца лежащим на полу около окна. Его любимый стул, на котором он, уже последние два года, сидел в дальнем углу комнаты, был опрокинут, а тяжёлый дубовый стол сдвинут в сторону. Его невидящие глаза, казалось, продолжали вглядываться в море, а одна из рук намертво, обломанными ногтями, вцепилась в подоконник в тщетной надежде поднять к окну ставшее таким тяжёлым и непослушным тело.
    Через три дня Лонгрена похоронили на городском кладбище…
Фафанов М.Г. 17.08.2015