Август

1

Август. Период четвёртой в пятом ряду луны.
Джунгли пустого мозга... как будто прошли слоны.
И три-четыре события типа «прощай Му-му»
с типами, наследившими в памяти и в дому.

Вечером в парке пары вплоть до почтенных лет -
август хороший месяц по части смотреть им вслед,
по части сидеть часами – и ничего не знать,
или идти до дому – и без лица в кровать.

Сны как вторая яма: только уснул – и вниз,
но, падая, не зацепишь рампы или кулис.
Да и вообще нет ветра и не колышет тюль.
Август хороший месяц, чтобы не ждать июль.

Днём на охоте солнце по кронам дерев, как рысь.
Сердце, как та же кошка, настроенная на брысь.
В мыслях о завершении ничего о себе –
с точки зрения дыма, оставшегося в трубе.

После обеда тянет сдаться пейзажу в плен.
Нет ничего квадратней прямоугольных стен.
Тело почти что вата: каждый шаг – инцидент.
И на уме цитата не тормозит момент.

При переходе улицы лучше иметь на гроб,
чтоб не идти налево, если направо стоп.
Светофоры  не боги, и не от них беда:
всё равно все дороги в направлении туда.

Это хороший месяц, много верней, чем май.
Лучше, чем слово “жизнь” после слова “прощай”.
Жёлтый ещё не в моде, но зелень уже не та,
не утонешь в работе, не сгоришь со стыда.

В общем, чудесный месяц, плюс красота даров,
плюс одинокий ужин в присутствии комаров.
Нет причины стреляться или что-то менять.
Всё, что можно прибавить, лучше всего отнять.

Так и сидишь балбесом в теме “господь с тобой”,
пока не остынет кофе, и не махнёшь рукой,
будто отправил поезд всех дорогих подруг...
Или какая юбка не отклоняет брюк...?

Впрочем, состав уходит. Перрон достаётся вам.
Горстка воспоминаний, потупясь, трещит по швам –
словно толпа прислуги: не знает, куда бежать...
Всё, что попало в руки, впредь мудрено сломать.

Потом находит затмение, прибегает циклоп,
обнажаются позы, в которых хотел её б.
Японский бог тут не в помощь, да и развод с Христом...?
Можно кричать, но в августе опережает гром.
 
Начинается музыка. Автор – немножко Бах.
Ноты не те, но ты их не передашь в словах.
Листва торжествует, зонтики продолжают парад,
и по щеке злой Тигр догоняет Евфрат.

Всё заливает, топится – от ворот до крыльца,
кроме улыбки в собственном выражении лица,
кроме воды и собственно АШ-ДВА-О-живших глаз.
На том свете, как в августе, только уже без нас.

В конце концов, дождь кончается. Факт остаётся сух.
В преферансе играющий на девяти без двух.
Если собака по следу – то не берёт следы,
и диверсанту кажется: границы отменены.

Водка пьётся посредственно. Не сулит тарарам.
Мысли уходят в сторону и оседают там.
После третьей с четвёртою хочешь не то чтоб спать,
но, обустроив пятую, начинаешь икать.

Натюрморт в результате тянет на кинотрюк.
Жизнь скользит по глади, как пароход на юг,
утонувший в расчётах, отрицающих дно,
неувязки в широтах и другое кино.

После каких каникул не защищаешь честь.
И услуга акулы расценивается как лесть.
Даже если и видишь рыбу в последний раз...
Реки впадают в море и впадают в экстаз.

Так и становишься старше, мотая на ус соплю,
увидев во сне красотку, не говоришь: люблю.
И сам никому не снишься, нарушая покой,
на фотографии выходишь порознь и спиной.

Почти не боишься смерти, связанных с ней хлопот.
Если летишь с балкона – не открываешь рот.
Вид на маленький город не приводит в восторг:
можно встретить знакомых даже при входе в морг.

В пространстве царит свобода, в музыке нота “ля”.
Времени много больше, чем на часах Кремля.
Деревья весь день при деле, на ветке иной солист –
в августе без ансамбля сам, бля, себе артист.

Жучке подле забора тоже ясно, в чем суть.
В небе сияет сдача за голубую муть.
На ночь лавка закрыта, вверху золотится пыль,
словно и в Богодушинск ездит автомобиль.

Прокатившись в котором до остановки “Край...”,
и оставляешь надежду, как шофёру на чай.
Мысль проехать дальше тебе уже не идёт:
дальше на этом свете ты занимаешь тот.

Не занимая денег, очередей и мест –
в парадных, в кафе, на кладбищах, в сновиденьях невест, –
не спрашивая, в чём дело или который час –
в августе это можно определить на глаз.
 
Конец упражнений в тире. Поиск лосиных троп.
И как-то не тянет падать при попадании в лоб.
Фора координации, и салют егерям.
Формулы гравитации тоже летят к чертям.

Звёзды вообще под градусом: вечер пяти углов –
праздник местного времени для наручных часов,
с точки зренья, которых, жизнь – вереница дней,
и долго смотришь на двери, захлопнутые за ней.

Тихое состояние с акцентом на слово “****ь”.
Продолжение шеи продолжает икать.
Гвоздь в преддверии осени предвещает пальто,
в комнате, где пол-литра и человек – никто.

2

В этом медовом месяце я не шутил всерьёз.
Руки не ощущали ни телефон, ни роз,
методично бросая окурки или дела,
и моя дорогая по проекту была ...

По пути непонятно, куда приходить домой.
Жизнь – иногда занятна, иногда – как со мной...
Даже если свихнуться – не докажешь в суде,
теорему отсутствия в отсутствующей среде.

В общем, пора, водитель, куда-нибудь к тем чертям,
где говорят “войдите”, не спрашивая “кто там?”.
Где тебя не считают другом или врагом
и вообще посылают только за молоком.

Пусть сегодня суббота,  я не сложу тетрадь,
оставаясь в количестве, достаточном, чтоб считать,
довольствуясь, чем придётся, с миною на лице,
которая не взорвётся, но подойдёт в конце.

Просто, без нареканий, одолжений и виз.
Если билет в кармане, значит, пардон и плиз...
С видом на что угодно, на любом этаже.
Жизнь так мимолётна и отчасти уже...

Чтоб не напоминали облако или взрыв,
я позабыл детали и концы перспектив.
Как-то и неприлично что-либо вспоминать,
и часы педантично торопятся опоздать.

Словно чокнулось время, раз у него тик-так,
выпивая с пространством на брудершафт не факт,
что я не был там третьим, исполнял паралич.
Пусть улетит кукушка, если она не дичь.

Я остаюсь на месте, не поднимая взгляд.
Не имеет значенья, где у меня фасад.
Можно не извиняться, но не пройти без слёз.
Всё равно, чем заняться, лишь бы не строить грёз.
 
В тонусе только сумерки. Все уткнулись в экран.
Перекрёсток как умер и перевыполнил план.
Мерцание светофоров в один постоянный цвет.
Если моргать синхронно, как будто бы их и нет.

Мир, исчезая, выглядит как подарок судьбы.
Я остаюсь на месте, я не против ходьбы.
Во всяком случае это лучше, чем марш-бросок,
беготня вокруг света или выстрел в висок.

Человек в этом смысле звучит, как «артист кино» -
это больше чем гордо, но меньше, чем всё равно.
Говоря фигурально, не стоит затрат на грим.
Если быть пунктуальным, то незачем быть другим.

В этом смысле, карета подана – и вперёд.
Жизнь слегка одета в глупости и идёт,
как приставка к комплекту бессонницы и белья
с гарантией безнадёжно перспективного дня.

Если вникать в подробности – это печаль для муз.
Произведение воздуха на собственный цвет и вкус.
Разделённое лёгкими, сердцем и головой,
вариант силуэта, сошедшего с мостовой.

Может, за сигаретами, или просто взглянуть
на название улиц, составляющих путь.
Одним словом – прогулка ради цветного сна,
чтоб не потели зубы и не ныла десна.

Чем нагляднее ясность, тем краше коту мешок.
И впереди развязка, как ромашка дорог.
Пусть пеняют на лавку в зале суда часы.
Так подают в отставку и снимают трусы.

Это куда вернее для безопасных мер
в правилах соблюдений, похожих на револьвер
там, где выход из комы завершён на ремонт
и вполне не все дома, с тех пор как ушли на фронт.

С тех пор как я вышел из дому, не пожалев, что цел,
динозавры повымерли и закат побледнел...
В общем, картина Репина с айвазовским концом.
Одиночество – это встреча с её отцом.

Школа пыльных ботинок для неглаженых брюк.
Человек – только способ оставить на них утюг
и отправиться в гости к соседям или родне,
спотыкаясь от злости на кого-то извне.

Правильно. После бала наплевать на корабль.
Жизнь – почти синица, и не совсем журавль.
Точка в метеосводке после слова “циклон”.
Четыре ящика водки со всех четырёх сторон.

Неплохое начало для празднования конца
тысячелетия свинства, свастики и свинца.
Так взлетает фанера над городом в ураган.
Потом наступает эра тех, кто ещё не пьян.
 
Укрепят центр и фланги, вылечат всех больных,
и вчетвером на танке – догонять остальных...
Я сижу поднимаю стакан за своих гетер,
и всюду пылятся вещи – создают интерьер.

Я по жизни не помню: где, чего и почём...
Может, падал кирпич, но что случилось потом?
Возможно, летела утка, или, скажем, стрела.
Жизнь – она не шутка, если она была.

Как человек нормальный, я, в основном, – привет!
Мне только 28, и ещё сигарет.
Даже нет и причины для томлений в груди.
Жизнь началась с кончины, и всё уже впереди.

Там, где плещется море на берегу корыт,
где и теряют вскоре любимых и аппетит,
потом забывают отчество, не запомнив имён,
и повсеместно хочется спеть про опавший клён.

Но тут по мозгам  лопатою – соседи верны гвоздю.
Я сижу – и не падаю, в карманах а ля «тю-тю».
С помощью туч и ветра на дворе рококо.
Так и сбегает август, как с плиты молоко.

В дань уважения лени я не значил ни дня.
Это поэма тени, отбрасывавшей меня.
Дальше, пардон: статистика, приложения, чертёж.
И выходишь на улицу – и всё время идёшь...