Черный Иний

Змеей по стеклу он стекает: изменчиво и дерзко, не имея господина над собой.
Он своим хвостом бьет мысли - они застывают на мгновение и оттаивают в своём схематичном движении. Он с редкой гадостью в целях, свойственной бесу, ползёт по продольным дорожкам. Не имея лица, лишь признаки его, он эстетический урод. В одеждах бархатных, окутанных камнями драгоценными, с острыми шипами и короной на главе, в цвете глубокой ночи, Черный Иний существовал. Подобно вавилонскому жрецу, он соблазняет тех слепцов наивных, которые  во мгновении спасения не видят, и наслаждается упованием избранных на Высшее мнение.
Многие с ним уходят, но как прекрасны они и ценны для него, когда надеятся.
Эта горечь, эта изжога чувств что в их слезах и грезах, как горсть капсульного вина в его длинных и желчных кистях.
У него сердца нет, его заменяют пустота и жадность. Удовольствие от боли он научился получать. Он пленник своего изгнания, сей порок ему Ведьмой присуждён.
Ее проклятие звучало громом, и сила их потока сражала до костей: " Ты змей в людском обличие был, тебе не знакома была Любовь, лишь воля твоя подруга. Теперь, да будет мое слово! Ныне ни одно сердце не будет тебе подвластно! Тебя будут бояться, ненавидеть и искать спасения! Кого коснёшься, тот отравлен будет, и многих на спине своей души ты понесёшь. Скитайся, плут и лжец, пока не придёт к тебе прощение! "
Много времени прошло, но он все помнил эти строки. И кислотой они разьедали его суть. Считал он, что Ведьма с лихвой посмеялась над ним: кто же сможет простить его? Он схож полководцу, что отправил миллиарды и сотни людей на войну, и слезы не проронив.
Наполнившись злобой, он искал кого бы коснуться. И мимо окна чужого проходя, он в танце своём остановился на миг, услыхав прощание родителей с ребёнком на ночь. Семья эта была бедна, достижения ее членов скудны и ничем не примечательны: все променяли мечты на работу, зов сердец на голос разумов чужих. Но сокровище одно таилось в ней. Ребёнок, их сын и маленькое долгожданное чудо со светло-русой макушкой, серо-зелёными глазами и сиявшим солнышком в них, курносым капризным носиком и нежными розовыми щёчками. Лука. Это хрупкое создание, любило всем сердцем музыку, в которой воплощал свои впечатления и желания. Перебирал длинными пальчиками по клавишам, будто ветер по морским волнам.
И так сладко он играл перед сном, чарующе и протяжно, что родители с трудом оторвали его от инструмента, уже поджидая недовольных соседей сверху.
Чёрный Иний. Ему стало любопытно, и он ближе подошёл. Его жалило и крутило от новых переполнявших чувств, он завидовал мальчонке, что сам так не мог. Его рвало и метало изнутри.
Хотел коснуться Чёрный Иний в сей момент юного Луки, но в нем боролось что-то с чем-то. Доселе не понятое им. Это, казалось, живое существо родившееся в нем, в его распятых костях, в царстве чёрных песков, доме кошмаров и страхов оживших, они проглядывали сквозь него, и негодовали, рычали, ядом плевались, но не подходили... к этому ягненку, чьей матерью было Искусство. То Искусство высшее, что войны порождало, что конфликты влюблённых разрешало, и солнце заставляло как артиста балета, на пару тихих секунд остановится в прыжке за горизонт, и свечку церковную пролить глубокие и длинные слезы до самого края лампадки... В висках стучал вскипяченный яд, румянец адский подступил к выпирающим скулам, и руки задрожали в негодовании, и вены взбухли на них. Все его гнилое естество чесалось в предверии рокового прикосновения к ребёнку. И к трём часам после полуночи, с ухмылкой до ушей, с клыкастой и пыхтящей от злорадства, тень болезни пала на мальца, и сердце его пропустило удар, как веточка сирени стукнувшаяся от ветра по окну... И оттолкнувшись от него как бабочка от полыхающего огня, она начала отцветать...