Поезд в ночи, или Становление Человека

                Всем кто идет по головам,
                Тем странным толстым господам,
                Во свете мира крашных дам,
                Ось вам.


Шавка, ошейник, лай,
Крик во дворах: «Наливай!»,
Стриженный утром газон,
Мертвого детства трезвон,

Лошади, шоры, завхоз,
Горы соломы, воз,
Поле пахать до конца,
Черт не узнаешь лица,

Мим, пластмассовый глаз,
Счет не оплачен за газ,
Язва, слюна, поворот,
Рана, глава, народ.


Именно так проходил практически каждый день молодого человека, живущего в глубине страны на полянке возле гор. Утром он вставал, готовил несложный завтрак, так как на что-либо существенное ему не хватало времени (хотя больше это было похоже на отсутствие желания), и убегал на работу. Дорога, занимающая около часа утром и вечером, использовалась для того, чтобы восполнять недостающие часы сна, которых катастрофически не хватало — то на рабочем месте приходится задерживаться, то вечер незаметно превращается в ночь во время просмотра последних новостей.

Так и сегодня. Человек присмотрел в автобусе место поудобнее — чтобы солнце не сильно било в глаза — прислонился к окну и задремал.

Сны обычно не приходили — сказывалась излишняя нагрузка на мозг, — но в этот раз нашему герою вспомнилась история, рассказанная бабушкой в далёком детстве:


Горит душа. Сгорает в плаче.
Дышать не может. Люди прут —
Сжимают вдох. Она — калачик.
Ей ужас замыкает круг.

И чувства нет помимо боли,
И корчится одна в огне...
Отец её — Поступок — воет —
Он за углом сидит, на пне.

Пойти он должен был под вечер
Толпе и гневу поперёк.
Но было решено на вече
В дар розги дать, чтоб было впрок.

Спасла Поступок от позора
Историй памятная нить,
А то, при всём честном народе,
Готовы были расчленить.

Младая, внешним видом, дева
За жизнь его на казнь пошла,
Облитая бензином пела
И обнажилась, как всегда.

И встала в центре, улыбнувшись.
Себя отдав во власть судьбы.
Ориентиры, пошатнувшись,
Огонь молвы собой зажгли.

Горела спичка. Что Поступок
Был ей отцом — не знали то —
Он приютил, когда мир суток
Прожил десятка два всего.

И наконец вернула миру
Свой долг она, что в нём жила.
И превратилась в струны лиры,
Когда конвульсия прошла.

И тотчас быстро убежала
Подальше с глаз простых людей.
Но обронила своё жало,
Сказав: «Храните для детей».

И не известно людям семя,
В котором прячется Душа.
Хоть помнят даже в наше время,
Что дети платят за отца.


«К чему это всё?» — подумал человек, хотя думать он мог очень нечасто, резко проснувшись от очень явного жара костра — то грела печка под ногами. Сегодня она будто специально работала усерднее, намекая на необходимость уйти куда-нибудь подальше от непрекращающегося потока сгорающих атомов кислорода к более живым их собратьям.

Человек вышел на незнакомой ему остановке. «Железнодорожный вокзал» — гласила вывеска на покосившемся и немного искривлённом столбе. На самом деле, человек проезжал эту остановку каждые утро и вечер, но он никогда не смотрел в окно автобуса и совсем не ориентировался в данной местности.

Несмотря на невзрачный вид автобусной остановки, вокруг было много деревьев, украшавших внешний вид ближайших кварталов. Лёгкий ветерок сновал между листочков, и от его беготни у человека закружилась голова.


Во сне услышал голос лектора:
«Какой в стране у нас разброд -
Ругают только архитектора,
Забыв, что строил весь народ;

Проходит жизнь в лучах проектора,
Надеясь лишь на небосвод;
В душе своей заметив Гектора,
В день погибает целый взвод;

Мечты старательно копируя,
Чужую жизнь себе беря,
Идут по улицам, фрондируя;

А окружение царя,
Спокойно жизнь ведя красивую,
Всё ждёт другого декабря».


Человек захотел присесть. Как назло в округе не было ни одного общественного места кроме вокзала, имя которого и носила остановка. Скамейки также отсутствовали. Человек доковылял до входа, устроился в пустом зале ожидания и прикрыл глаза.

«Что-ж это со мной такое? Может отпуск взять?» — пронеслось в голове, но быстро пропало: «Нет, нет, нет. Мне по кредиту надо расплачиваться, а зарплату в этом случае по среднему выдадут. Нет. Нельзя в отпуск».

— Молодой человек! — раздался голос пожилой женщины — Молодой человек!

Наш герой приоткрыл глаза и обратил внимание на приятную внешность говорящей.

— Покажите Ваш билет, пожалуйста.

— Но у меня нет билета. Я здесь в первый раз. Случайно… — сконфузился человек.

— Не беда, — улыбнулась старушка — плацкарт полагается всем. — и растворилась в воздухе, оставив на полу клочок бумаги.

«Видимо точно в отпуск» — подумал человек и задремал. Проснулся он от звуков мчащегося поезда на верхней полке вагона. В темноте. Снизу было слышно плохо различимое бормотание:


Бессмысленны уснуть попытки на часок:
Здесь круглосуточные стоны привидений,
И светит с глаза в глаз белёсый потолок,
И в тесноте не разогнуть свои колени.
Я здесь Сизиф на неопределенный срок...

Пытаясь покорить пригорок сновидений,
Я думаю, что здесь представлен чистый Ад.
Но всё не так. Всего лишь ночь. Вагон. Плацкарт.


Человек сполз с верхней полки и сел, уставившись в окно. Напротив него сидел, и также смотрел в окно, какой-то мужчина. Если бы в плацкарте было зеркало, то молодой человек увидел бы в своём соседе кого-то очень похожего на себя. Но зеркала не было. В плацкарте оно не полагается.

— Ной. — представился мужчина. — Тебя я знаю, можешь не называться. Давно знаю. Только поговорить с тобой никак не мог. У меня для тебя есть несколько идей. Слушай.


В разрушенном кресле, откинувшись глухо,
Ной молча кричал, дабы минула плеть,
Идеи рождая в незримое ухо:

«А что если мир незаметно стереть?
Дать людям, живущим на этой планете,
Яичницу с плавящим грибом и клеть?
Запомнятся взрывы смешной киноленты:
«Мицелий воюет с прыщами земли
И прячет гробницу в зелёном абсенте».

Но жизнь возродится в смердящей пыли,
Проверит себя крутизной поворотов,
Которые нас до могил довели,
И вдруг обнаружит, в глубинах болота,
На месте скопленья великих культур,
О смысле слова, о явленьи потопа...» —

Но вдруг стало слышно кудахтанье кур.
Опёнок сбежал из руки по паркету,
Кольцо потеряв. Новый ход, Демiург.


Свет. Темнота. Провал. Свет. Темнота. Провал. Поле.

— Чёрт, что это было? — в полный голос выругался молодой человек. Он обнаружил себя в поле. А поле висело в пустоте. Поле ржи. В пустоте. А с горизонта в это время нарастал голос:


Давно ушедшую эпоху изучив,
Которая жила лет сто тому назад,
Нутром огромнейший мы чувствуем разрыв —
Ведь голова была там, а сейчас мы — зад.

Поэтов помним и Писателей, Певцов
И Композиторов. Не сможем позабыть.
Но назовёт ли кто-то улицы сынов,
Любивших у парадной громче ветра выть?

Сейчас видно нам всё: и в профиль, и анфас,
История ещё не стёрла имена,
Но век спустя, потомок, вспоминая нас,
Воскликнет с пламенем в глазах: «Была! Страна!»


Это наступало будущее.

Человек повернулся ровно на сто восемьдесят градусов и стал разглядывать прошлое. Оно было на горизонте и уже почти растворилось в воздухе. Но молодому человеку удалось уловить, притянуть к себе и положить в карман один, ещё не начавший исчезать, образ. Образ прошлого. Не его прошлого.

Герой наш сначала не понял зачем присвоил его себе. Однако этот образ определил его последующий путь.


В пустынной серости заросшего стекла,
Идя по воздуху, расправив свои крылья,
Лиса, себя и мех очистив белой пылью,
За дверь внезапно каплями дождя стекла.

И проросла, ромашками укрыв поля,
Одев себя в объятья лапок махаонов —
Вернуть она способна древних фараонов
В наш мир, от скверны тщательно его поля.

Но слышен звук... Откуда появились дрели?
Мы на засовы не затем закрыли двери,
Что б кто-то выползал, да улетал за шкаф.

Лишь фенек наш, парящий в серо-синем небе,
Упав под землю, к её недрам, в райском бреде,
Из речки алой жизни выпьет мятный раф.


— Фенек. Лиса. Лисичка. Гриб. Лес. Воздух. Воздух. Небо. Высоко. Прохладно. Холодно. Снег. Земля. — шептал себе под нос молодой человек. Образ, сидящий в кармане уже вовсю на него действовал.


Театра свежий воздух. Вечер. Май. Балет.
Кружит по сцене пара в сладострастном танце.
Страницами либретто шелестя по глянцу,
Застенчиво скрипит пружинками кларнет.

В траве сверчок поёт возлюбленной сонет.
Он смотрит в небеса, не выходя из транса,
Вдыхая теплоту, рассчитывая шансы
Повторно разделить полуночный секрет.

И дверцу приоткрыв, покровами зимы,
Принцесса не спеша спускается с луны,
В шпагате растекаясь по макушке леса.

С партера до балкона обнимает зал,
Сводя людей с ума, как низменный металл,
Она лежит клубком, заканчивая пьесу.


Человек обнаружил себя зрителем в майском лесу, покрытым молодым снегом. Лес был покрыт снегом. Сцена была покрыта снегом. Зал был покрыт снегом. Актёры были покрыты снегом. Он был покрыт снегом. Молодым и почему-то жидким.

Справа от себя человек обнаруживает Ноя.

— Опять ты? Опять невесть что произойдёт? Опять я невесть куда попаду?

— Уже нет. Успокойся. — ответил Ной — Тебе нужна была визуализация. Для начала. А сейчас ты готов воспринимать и анализировать словесную и абстрактную информацию. Я хочу объяснить тебе то, что начало оживать в поезде:


Людям, в последнее время, не виден ход новых путей —
Чьи-то читают слова, и считают что станут умней,
Тропка лежит через мрак, в нём, ведомые тонким лучом,
Думать совсем не хотят, что наступит в их жизни потом.

Уши открыв под поток никому неизвестных людей,
Под их началом взбираясь на стены из острых камней,
Ставили в душах которые сами себе же они,
Не обращают внимание на путевые огни.

А ведь давно им известны учебники жизни людей —
Тех, кто себя посвятил (и всё время) рожденью идей,
Их осмыслению в мире, внедрению в жизнь бытия
И безуспешной попытке всю суть донести, не тая.

Это они подарили народу, и в том числе нам,
Жизнь после свадьбы, дорогу в Москву, и с камельями дам,
Драму, душевную прозу, сатиру, измученный взгляд,
Пламень надежды на лучшее, с самоубийствами в ряд.

Ты хоть минуту отдай от длинной дороги своей,
Чтоб окунуться в огромный поток бесконечных идей,
Болью рожденных в Аду и ознобе волшебной души,
Терпит которая ливни и град, чтобы жил дальше ты.


Ной исчез. Неведомая сила поднимала человека. Он видел себя, окружающих людей, страны, планеты, галактики…

— Я в космосе? — Вопрос прозвучал издалека.

Наш герой уже ничего не мог сказать точно. Ни в чём не мог быть уверенным на сто процентов.

Кроме одного. Того, что бешено пульсировало в его мозге:


Сух барельеф на чехле распластавшейся мёртвой земли.
Он, отражая зеркально структурную кривь бытия,
Сблёван был шейным отростком, излишним в программе семьи,
Старую жизнь свою в новом значении приобретя.

Образ борьбы, непрерывный для флангов обеих сторон,
С камнем, летящим сквозь щит оцепленья в чужой огород,
Врос предо мной указателем из перекрёстных корон,
Словно шепча о системе обмена пещеры на грот.

Здесь разрезают по тылу живое обычных людей,
Выживших, к горю, на месте постройки палат номер шесть,
И оказавшихся в месте скопления их королей,
Вялость которых успешно скрывает звенящая лесть.

Но! Мы забыли субстанцию за очертаньем границ.
Есть наблюдатель всего барельефа: он, будто бювет,
Тянет к себе препаратами мозг упомянутых лиц.
Кто-то зовёт его «Бог», хоть на деле он бедный Поэт.

Я всё к нему порываюсь, но длинные лапы систем
Крепче сжимают за икры, и тянут обратно в поля,
И объясняют что делать, но стёртые нити проблем
Плохо приклеили к стенке картонку с частичкой меня.


Человек проснулся.

Космоса не было. Леса не было. Поля не было. Поезда не было. Вокзала не было. Остановки не было. Автобуса не было.

Была кофейня. И другой взгляд на мир. Человек уже не хотел возвращаться на свою полянку около гор. Не хотел он возвращаться и к своим ежедневным делам.

Другой взгляд на мир.

Человек оглянулся вокруг. Он перестал видеть тела людей. Он перестал видеть предметы. Он видел то, что находится внутри них. Внутри тел. Внутри предметов. Его мозг, никогда не ожидавший резких перемен, поначалу сопротивлялся, но потом одобрил новое состояние.

Но всё же удивление от происходящего человека не покидало, и он попытался сформулировать его на смятой салфетке:


Скажите вот что, други!..
                Сон?
                Или реальность?
Проплыл мимо меня
                в кофейне
                крокодил.
Рассмотрим это действие
                как будто данность —
Официант такой,
                и он вокруг бродил.
Я заказал чизкейк
                и ожидал
                прекрасность.
Но в тот же миг,
                возможно,
                из последних сил,
Продукт лежал в ногах
                шершавый,
                сырный,
                хмурый,
И Цезарь мне махал
                с тарелки
                вялой курой.


Человек ещё раз протёр глаза, покончил с заказом и начал собираться. Куртка. Кошелёк. Сумка. После небольших раздумий сумка вновь оказалась на стуле, на котором она до этого лежала. Человек направился к выходу. Проходя между столов, он отмечал необычную пустоту в залах кофейни. Вроде посетители и были, но ощущение окружающей пустоты не покидало. И только старичок, мурлыкал в уголке:


Всё тянет ныне в землi Украiни.
Домой как будто. Будто зимы
Перенесли в Зимбабве. А корову,
Снега дающую, забыли дома.
И ей теперь томиться у камина.

Что ж, я попал в похожую трясину,
Себе внушив, что це є рiдна мова.
Я розумiю только части слова.
Но тянет ныне...

Потом же что? Сниму ли я личину?
Когда глазным хрусталиком лучину
Зажгу под сенью внутреннего крова.
И посетит меня сомненье снова:
«Что здесь нашёл я, в западной краiни?»

Но тянет ныне...


И только старичок создавал ощущение жизни.


[Ижевск — Нижний Новгород, 2016 — 2017]