Страсть ждала его

Высокий, с сильным и красивым телом, как у синей птицы.
Острые черты лица.
Персиковые веснушки, маленькой стайкой рассыпавшиеся по лицу, особенно под тяжелыми веками.
Глаза как у падшего ангела: светлые, и слишком глубокие и пронизывающие для мужчины в его возрасте.
Губы пухлые, и необычно очаровывающие, цвета созревающего бутона вишни, налитые нектаром жизни, они были особенно соблазнительными, когда распускались в улыбке – будто демон во плоти, он покорял исходившей от нее иронией.
В повседневной жизни Герман имел привычку носить очки, которые смотрелись на переносице игриво приютившейся бабочкой. Они ничуть не портили его, но придавали педантичности и загадочности. Он носил их чтобы уберечь тот горящий фитилёк внутри него от сглаза. В суеверия не верил, но слишком дорожил своим чувством чтобы не поберечь его лишний раз.
Балет.
Он не был его мечтой, скорее страстью.
Страстью которой жил и грезил, даже не осознавая того. Она будоражила и наполняла силой все естество Германа…. Началось это с шепота…
Шепота сердца его дорогой матери, который он услышал.
С детства она лелеяла розовую мечту, что когда-нибудь у нее родится мальчик, которому она постарается привить вкус к балетному искусству. Пока играя с мальчишками из ее группы и с плюшевыми зверьками, учась не навязывать, не заставлять, а воспитывать. Чтобы в свое время не спугнуть и соединить с огнем и пороком, с пустотой и грузом тьмы, с прародителем всех эмоций… С балетом.
В своих действиях она была легка и уважительна. Не торопясь, она раскрыла его девственное сердце и вложила в него маленькое трепетное семечко, жизнь которого зависела от выбора мальчика… Со временем Герман прочувствовался к семечку всей душой, по истине сильно привязавшись, он не мог не взять на себя ответственность за то, что было ему открыто…
Она была его Гвиневрой, его страстью, а он был ее Ланселотом, ее воином. Воином страсти – красоты во плоти.
Он выбрал не предназначенное ему, но дарованное.
Ни с чем несравнимы были его встречи с ней, с раннего утра и до позднего вечера, он отдавался ей всецело, без остатка. Забывая иногда о пище и здоровом сне… Живя тем, какими эмоциями она его вознаграждала.
В музыкальном классе, на сцене - везде, где он мог уединиться с ней, Герман мог не сдерживаться. И чувствовать, как она течет по его жилам, кипятя рассудок, опьяняя гранью боли и расслабления.
Движения его были отточены.
Ласточкой он порхал на сцене.
Безудержной, стремительной и грациозной.
А в прыжке его мир вокруг замирал, и все призраки прошлого приходили чтобы полюбоваться его выступлением. А люди, желая насладиться, становились в очередь, подобной длинной золотой цепочке, украшающей юную ручку прелестной кокетки.
Театр – это храм на Голгофе. Где каждое па, это крест.
А у детей на нем: отец Ахилес, а мать Жизель…