В упаковке ч. 2

В упаковке моей новой записной книжки было сухо, душно и приторно пахло полиграфией. По крафтовой бумаге на каждой странице тянула свою продолговатость красная прямая, обозначающая границы свободы письменных принадлежностей. Других ограничений внутри не было.
Свобода слова существовала в вакууме, созданном на фабрике машинами. Люди так не смогли бы. Соблазн впустить внутрь самую малость своей воли (чернильной и добровольно-принудительно объективной) слишком велик. Здесь же сила слова не имела веса, любое слово значилось бы сильным исключительно исходя из своих визуальных параметров. Более ничего стеснить это идеально приспособленное к свободе место было не в состоянии: только надпись "notebook" на грубо обработанной бумаге, да поля на страницах.
Я подумал о том, что мог бы стать там своим - пустым листом с красной полосой с каждой стороны. Я мог бы скрыться в толще таких же как я, не думая о чувстве собственной важности, не боясь диктатуры чернил и не считаясь с мнением других - не как книга, где все страницы связаны и их уже плотно подчинили себе, оградили от свободомыслия, назвали именами, а как настоящая и честная крафтовая бумага. Да и к чему имена? В вакууме имен нет.
Ах, как жаль, что я не мог туда пробраться. Попасть туда собой сегодняшним - убить целый мир. Мир, который было так легко построить для нас, которого мы все так жаждали всегда, но который не нес для нас никакого смысла абсолютно никогда. Ведь мы не видим в нем самих себя; в мире, где нет места войнам и голоду, болезням и бедности, неравенству и борьбе. Что мы вообще видим?
Я надел солнцезащитные очки и спроецировал свое заметно потускневшее мироощущение на улицу. За очками заголовками блистали дома и рекламные щиты. На меня щетинилась правда современности. Я понял, что я уже находился в упаковке. Только, видимо, совсем негерметичной. Мы все были уже совсем негерметичны. Ни мир вокруг, ни каждый внутри.
Я сорвал полиэтилен с блокнота и написал на первой странице дату. Дату начала Армагеддона целого мира.