11. Назначение ночной речи

Ночь отступает. Свет
найдёт скамейку, сквер,
балкон, кашпо с цветами
и комнату в Москве,
и выступят детали,
вновь имя обретая.
На всём немеет след
безвестной тайны.

Вот перечень улик,
но профиль лип обглодан,
и вновь мелеют воды,
и флот, и корабли –
лишь тень, изгиб комода.
Ни волн, ни снов, ни лодок.
Везде, во всём– отлив,
следы исхода.

На дне большой реки,
что затопляла спальню,
уже не скроешь тайны;
лодыжки и руки,
как солнца в дачных ветках.
А тайна утром тает,
мелеет моментально
до бледной венки.

Ночь что-то бредит сном,
но свет уже в гостиной.
И рук не вспомнит стирка,
и связаны узлом
в немой утробе бака
родство и горечь брака,
ночные воды Стикса,
остатки мрака.

Бледнеют фонари,
их строй не обесточен.
Бессмысленно горит
средь дня наследство ночи.
В них – гордость одиночек,
что, недоговорив,
сгорают изнутри
заветных строчек.

Что нам оставит тьма?
В чём дозревает тайна?
В несохранённом файле,
в окурках на балконе,
в конверте от письма,
в колечке от ладони.
Что сберегает тьма?
Всё то,
что кроме.

Стрела спешит к семи,
и в малом виден космос.
Неотвратимый миг
лишь миг, но грандиозен.
Есть ночь. Мы в ней едины.
Затем звенит будильник.
И кажется, гремит
сам воздух.