Кикиморка из сборника Рваные строчки

 
В то раннее утро болото лежало в сыром тумане. Солнце еще не грело, лягушки уже не квакали. На мшистой кочке на голенастой ноге (другая, озябшая, грелась под брюшком) стояла Цапля. Прикрыв глаза, она задумчиво качалась на ветру. В такт ей кивал головою камыш. Скучно! Скорей бы уж заквакали лягушки.
Солнце медленно всходило над горизонтом, огромное, красное – опять будет ветрено, облачно. Нет радости на земле. Она сменила ногу и снова надолго замерла. Поймать бы лягушку что ли?
Солнечный луч наконец добрался до нее, пощекотал в ноздре. Цапля радостно чихнула, и … вместе с нею чихнуло … болото. Не чихнуло, а фыркнуло огромной ноздрей, как фыркает в кастрюльке густая каша.

Летели в воздух брызги, торфяные клочки. Один почему-то заверещал …
Цапля встрепенулась, ухватила буйный зеленый комок – наконец-то – и удивилась: из клюва свисали ножки, но не лягушачьи – Кикиморка! Цапля брезгливо сморщилась и выплюнула гадость!
Зеленый заморыш с тонкими ручками, с тонкими ножками и тощим тельцем неподвижно лежал на кочке. Птица забеспокоилась. Она ощупала косточки – нет, все в порядке, но заморыш не дышал. И тогда, набрав в клюв воды, цапля брызнула на Кикиморку. Та вздрогнула и открыла глаза – большие, доверчивые, ясные, как у птенчика И долговязая птица растаяла.
Она так любила горластых пуховичков. Трижды откладывала в гнездо голубоватые яйца, бережно согревала их свом большим телом. Но наглое воронье их рвало. Теперь одна. А до осени, до стаи, которая возьмет ее с собой на теплый юг, еще очень далеко.
Цапля осторожно прихватила Кикиморку клювом, опустила в чистую болотину и прополоскала.
На умытой мордашке глаза стали еще голубей, но волосы так и остались зелеными и торчали в разные стороны.
- А я думала,  ты меня съешь, - произнесла, смущаясь, Кикиморка.
- Ну что ты, детка! – в свою очередь застеснялась Цапля, опуская ее на кочку.
- Я Кикиморок не ем. Ты такая хорошенькая, а назвали так некрасиво?
- Не знаю, - пожала плечиками малышка. – Когда я была маленькой …
- Маленькой? – Удивилась Цапля. – А сейчас ты уже большая?
- Не очень. Мне еще только сто.
- Сто лет? – Цапля даже носом щелкнула от удивления.
- Ну да! Вчера исполнилось. Мы с друзьями собрались …
- Где собрались? – уже совсем ничего не поимала Цапля. – Где?
- Там! – махнула ручкой Кикиморка в сторону топи.
- У тебя много друзей?
- Конечно. Вьюша, Индлик, Елень, Папуга, Пепелица … - стала перечислять она.
- Но я про таких не слыхала.
- Конечно, - согласилась Кикиморка. – Они на свет не выходят, старенькие уже.
- А ты молодая? Тебе же сто лет.
- Ну и что? Мы лет по триста живем, даже больше.
Цапля даже головой затрясла от изумленья. Не может быть! Столько разных земель повидала, столько всего наслышалась, а про такое – впервые.
- Не верите? – расстроилась малышка. – Спросите у Лесовика.
- Лесовика?
- Ну да. Он тут рядом живет. Подтвердит.
- Где рядом? – вздрогнула Цапля.
- В той избушке за елкой. Видите?
Цапля посмотрела на ель, но избушки, конечно, не увидала.
- Не вижу, - огорчилась она.
- Пойдемте, покажу, - и Кикиморка побежала к ели. Она приподняла лохматую лапу и показала на бугорок. Он был похож на кочку – такой же зеленый, обитый мхом. Кикиморка потянула за веточку и услышала сонное:
- Кто там?
- Я, - весело откликнулась Кикиморка. – Все спишь?
- Сплю, - Лесовик вышел из норы и вздрогнул, увидев Цаплины ноги.
- Не бойся, - успокоила Кикиморка. – Она добрая.
Они стояли перед Цаплей такими маленькие, чуть больше воробья. Разговаривать было неудобно, и она опустилась на землю, поджав под себя ноги.
- Ну, рассказывай, - обратилась она к Лесовику.
- Про кого? – удивился тот.
- Про тех, кто живет под землей.
- Ты все рассказала? – возмутился Лесовик.
- Ну да. Цапля теперь наш друг. Меня трясина выплюнула – мы праздновали день рождения, расшумелись – а Цапля меня поймала.
- Чей день рождения?
- Мой.
- А почему меня не позвала? – обиделся Лесовик.
- Так ты же спал. Я тебя будила-будила.
- Это не честно!
- Честно-честно! Надо пораньше просыпаться. Весна уж на дворе.
- Ой! И правда, проспал, - засмущался Лесовик. – А сколько тебе стукнуло? – вспомнил он.
- Сто!
- Сто лет? Такой юбилей, а я проспал? – даже заплакал Лесовик от огорчения.
- Не плач, - утешила его Кикиморка, - соберем всех своих и еще раз отпразднуем.
- Правда? Прямо сейчас?
- Нет. Надо подготовиться!
- Зачем? Сразу лучше! Всех позовем и отпразднуем.
Они совсем забыли о Цапле. А та с любопытством смотрела на них и думала: «Все, как у всех! Юбилеи, праздники, друзья! Как хорошо устроен мир!»
Столы накрывали на поляне. Ворча себе под нос, составил пни Боли-Бошка. Они тяжелыми, и он надрывно кряхтел, когда пень еще и упирался всеми ногами. Цапля собирала хворост для костра. Он будет выше леса. Пусть все увидят – Кикиморке сто лет!


КИ К И М О Р К А

А было то давным давно -
когда мухи ещё не летали,
а босиком по траве ходили,
чтоб её не мять,
цветы утрами песни распевали,
и вообще мир был ласковый,
все друг друга любили, уважали,
вопросов глупых про то не задавали.
Сладкие были времена!


Непутёвая в тот год задалась зима!
Ей бы пухом белым по земле лежать,
а она то бурей заблажит,
ровно бес ей подвздошье щекотит,
то расхлябит дождем небеса,
притопит по колено леса:
ни проехать, ни пройти.

Той зимой и родила Матрена дочку
тёмной ночкой.
Двенадцать было,
это уж тринадцатая!
А страшна-то – чистая кикиморка:
тельцем щуплая,
головенка - репкою,
ручки-ножки в раскорячку
и без пупочка.
Неужто от луканьки родила
Матрена дочку?
Захаживал нечистик к ней,
да на селе его змеёвых пыхтей
никто и не боялся.
А враг старался, уж так старался -
кому ни то подсунуть блудный орех.
Неужто и Матрену ввел во грех?
Но никто ещё до сих от Змея не родил!
Или шибко Змей Матрене угодил?
Клялась Матренушка, что не было у ней
со Змеюкою греха.
Не было такого!
Да разве укротишь лихое слово.
Не поверило ей село
и решило нечестивицу прогнать:
нам, мол, позорища такого не нать!
А уродинку утопить:
отродью змееву не жить!
Затравили Матрену бабы
И тёмной ночкой кинулась Матренушка
с уродкой-дочкой
в омут с головой.
Да не принял бедолаг водяной,
вынес обеих из реки,
и к Окулихе прямиком.
Ту Окулиху боялись всем селом,
избу обходили стороной,
жила она жизнью потайной
Ведьмой за глаза старуху называли,
и ничегошеньки о ней не знали:
где родилась? Откуда взялась?
Села как-то у леса изба-развалюха,
вышла на крыльцо суровая старуха.
И замерло всё кругом...
лишь курица рябая вдруг пропела петухом!
 Ой, не к добру! Ой, не к добру!
Заголосил народ.
Тьфу на тебя! Тьфу!
И перестало замечать село старуху.
Была ль какая у неё проруха -
никто не спешил помогать,
бабка не хотела никого утруждать.
Так и жили, не замечая друг друга.
Была у Окулихи лишь одна подруга -
Ворона, что прилетала к ней поболтать,
 зерна поклевать.
Иногда с собой что-нибудь приносила,
а старуха её лечила -
бабка знахаркой знатной слыла,
но молва до людей не доходила.
Окулиха лечила только лесной
да водяной народ.

Не поверило ей село
и решило нечестивицу прогнать:
нам, мол,  позорища такого не нать!
А Козюльку-уродинку утопить:
отродью, мол, змееву не жить!
И ушла Матренушка с дитем на руках
к Акулихе в дом.
Замерло всё кругом.
Только курица рябая вдруг пропела петухом:
тьфу на тебя! Тьфу!
А в вечеру и кошка чужая принесла
Акулихе к порогу котенка:
с тельцем крысенка,
лапки раскорякой,
гнилой глазок, не кошка - сморчок!
В страхе порешило село уродку утопить,
да бабка не дала животину погубить.
Шуганула всех помелом:
мой дом! Моё добро!
А не то!..
******************************
В одном селе,
где Яга на помеле никому не в диво,
а на печи сопел уныло
от старости глухой домовой,
родила Манюня темной ночкой - дочку!
Двенадцать было, это уж тринадцатая!
А страшна-то – чистая Кикиморка!
Тельце щуплое, головенка - репкою,
веревочкой хвост -
и всё голяком!..
"Не к добру", -
полетела весть по селу шепотком, -
родила Манюня дочку
без единого волоска!"
Ну как и у них волос станет выпдать?
Бежать! В лес к Лукерье бежать!
Может, чем поможет?!