Князь Расуль Ягудин. На нефранцузском языке

http://mlww.weebly.com/not-in-french.html

***
 
Прикручен вихрь веретеном к ботфортам. 
Мы здесь одни на кромке большака. 
Держа в прицельной раме над Нокс-Фортом[1] 
останки замогильного песка, 
ты оглянулась, щёлкнув каблуками, 
и улыбаясь, сжмуривая глаз, 
пробормотав: «А помнишь… мы… на Каме?..», – 
дослав патрон, навек забыла нас: 
себя, меня и ветреные[2] рощи, 
раскрывшие, как крылья, лапы, 
нас обняв… 

Ну как же мне попроще 
всё изложить?, 
когда ты всхлипнув «раз!», 
уже переложила с этой скобки, 
что над курком, пониже – на курок 
прозрачный палец, 
выведя за скобки 
всё то, что не могла и я не мог. 


* * * 

Дерябнув чашку под конфетку, 
я подхожу к тебе назад, 
болтая чушь под кастаньетку 
и всё смотря в тебя, как в ад, 
неприспособленный для жизни 
на нефранцузском языке. 

Давай-ка вот на этой тризне 
тебя со мною 
под сакэ оставшихся двух капель в чашке, 
с рукой в руке возле груди, 
помянем ляжку возле ляжки, 
что позабыты позади. 


* * * 

Оправившись от страха и смятенья, 
взойдя опять на лезвие ножа 
без признаков хулы и поношенья, 
под звонкий ветр, упругий, как вожжа, 
давай же, ну, пойдём по струнам тонких, 
как волоски, и острых, как ножи[3], 
звенящих улиц, под ногами звонких, 
как ледяные синие межи 
меж правыми и левыми, 
как шпоры 
разбрызгавшие, словно хрусталя осколки, 
эти блики на заборы, 
уже почти что вовсе, вуаля!, остывшие, 
громадами штакетниц 
склонённые на спины след во след, 
и под салют калибров[4] и ракетниц 
взойдём, как на утёс, на тот рассвет, 
костистый, угловатый, непреклонный, 
подставивший нам плечи и бока, 
и как тогда, сиренево-зелёный[5] 
на сапоге у самого мыска. 


* * * 

Пером пройдясь по левой сиське 
(пером, которое перо[6]), 
из шкапа вынув стопку Плиски 
и кинув фишкой на зеро, 
я долго глажу твои руки, 
пугливые, как мордочки 
детей зверёнышей, 
от муки 
стеклянно-ломкие очки 
из рук, как мыльницы и рыбки, 
роняя слёзоньками, 
как подушки пёрышки, три вшивки[7] 
под вену вшивши, 
вот – 
вот так 
к тебе вытягиваю спину, 
трескливу из-за позвонков, 
и плача, строго строю мину 
вахтёрши Даши для звонков[8]. 


* * * 

Не позже двух – у вас ведь с этим строго – 
закрыв рояль, железный изнутри, 
ты, восходя из этого порога 
зачем-то сообщила: «Скоро три». 

И сдвинутая к кромке тракта ветром, 
натужливым, рыгающим огнём, 
по лебеде, 
где, всё гуляя фертом, 
меня всегда встречала день за днём, 
как по реке, 
закинув такелажем 
худые руки к шейным позвонкам, 
как в парусах, в морозах, чёрным пляжем, 
как лебедой, 
всё ходишь, ходишь к нам с тобой, 
ногтей, как лепестки, обломки 
отряхивая с рук на Воркуту 
и нервно сжав гармошкой перепонки, 
как паруса, меж пальцев, 
ноту «ту» всех поездов, 
как песню затевая, 
зачем-то всё же оглянулась в нас: 
в меня, в себя, 
всем телом закрывая от нас с тобой 
оставшихся без нас. 


* * * 

ВЫ НЕ ДАВИЛИ НА ПЕДАЛИ, 
МОН ШЕР АМИ, УВЫ, УВЫ, 

(а значит, вряд ли и едва ли 
возможно то, что если вы 
бы даже отворили 
ворота, двери и шлагбаум, 
вас кто-то встретил бы, где были 
он, я, она и этот даун 
вчера, позавчера и прежде, 
закончив промискуитет 
в промокшей спермами одежде, 
не допуская тет-а-тет…) 

МОРГНУВ СЛЕЗОЙ НА ЛЕВОЙ ВЕЖДЕ, 
ИЗ ТРАВ ДОСТАВ ВЕЛОСИПЕД 


Детское 

«Перезимуем», – буркнула ты с ёлки, 
виляя, как хвостом, гирляндой вбок, 
и вытянув полкнижки с верхней полки, 
как будто лапкой в рукавичке, 
бок 
сухой ладошкой почесала, скинув, 
как глобус, синий головной убор. 

И я вздыхал по паре мандаринов, 
в две рукавички всунув весь сыр-бор, 
и бросив мельтешить вокруг притолки 
и замирая, чуть дышал вблизи 
тебя, 
как кошка, с верхней полки 
вдруг спрыгнувшей в пылище и грязи 


* * * 

Мы на крыльце точили лясы, 
плюясь в репейник и лопух, 
и кто-то щупал ваши мясы 
почти с двенадцати до двух 
и обсосав, как соски, титьки, 
ушёл, стуча ногами в твердь. 

И я, хлебнув стакан у Витьки, 
ну, всё же, всё же вышел – ведь 
ты там одна в траве, где росы 
тобой пропахнут до утра, 
всегда готовый все вопросы 
решить – мол, так и так, пора 
весны ли, осени, 
всё время мешающая вам и мне – 
опять ножами дует в темя 
из вертикали на окне. 


* * * 

Настойка пахнет бормотухой, – 
скосив на нос, сказал я ей, 
глаза, 
и будучи под мухой, 
ушёл, не верите?, ей-ей 
из тёплых рук аж до балкона, 
вцепившись, словно в леер, в тюль. 

И в родниковом духе лона, 
налив ещё по два буль-буль 
всё ту же самую настойку 
всё в те ж ладошки, 
всю её всё ощущал 
и долго стойко 
стоял спиной к ней, 
ё-моё! 


* * * 

Поправив стёклышко на дужке, 
под Марсельезу от Матье[9] 
ты, натянув почти на ушки 
сугробчик в видом канотье[10], 
всё ж дотанцуешь, может?, 
поздно хотя, 
косясь зрачком к кресту, 
уж коли, Господи, так звёздно 
над елями, 
как будто ту навеки милую игрушку, 
меня забросив с утречка 
и тонким пальцем тронув дужку 
очков без левого очка[11]. 


* * * 

Непостаревшая, 
так дивна, 
кругля глазёночки в нули, 
вот ты, 
кого так коллективно 
мы все любили и ебли, 
мелькнула бабочкой, 
вся в рюшках, 
оставив запах за собой 
мочой разбрызганных на ушках 
шанелей (ну, само собой), 
и как последнее желанье, 
роняя сперму из нутра, 
ещё совсем одно свиданье 
наобещала, 
и с утра, 
опав ресницами на щёчки, 
пропахла дымом просто в дым, 
как пахнут вербовые почки, 
когда уже… тудым-сюдым 
и май, 
и ты, сверкнув лодыжкой, 
всем, как всегда, не ко двору… 

И я ползу по следу мышкой: 
три дабл ю, ты, точка, ру 


* * * 

Хлопнув пива по пол-ложке, 
мы, не пьяные вообще, 
вдоль парсека возле ножки вашей – 
стройной и… вообще, 
прогулялись – это видно! – 
аж до самого конца, 
где, сказав «ах, как обидно», 
ты, ну просто без лица, 
впёрлась носом прямо в гриву 
разлохмаченной звезды, 
и в сугробе бросив «Ниву», 
в крошке звёзд, Алла берды[12], 
как в сугробе, в этой крошке 
увязая, 
к нам от них 
ходишь-ходишь по дорожке 
с ложкой пива на троих. 


* * * 

Подранком, 
с тела сыпя гроздья 
чернявой крови, как шрапнель, 
шаги печатая, как гвозди 
из гвоздомёта[13], 
вдоль пастель– 
но выглядящей рощи, 
ты всё подходишь ближе, 
всё неся, 
гремя, 
святые мощи… 

Ну, вот – я изложил попроще 
тебя, себя и то да сё. 




[1] Вообще-то, Форт-Нокс. Это чтобы никто не догадался. 

[2] Именно ветреные сиречь несерьёзные и безответственные. 

[3] Мост в мусульманский рай пролегает над адом, он тоньше волоса и острее лезвия меча. 

[4] Калибр (военно-морск жарг.) – пушка. 

[5] Примета – кто увидит зелёный луч на заре, станет счастливым. Хотя, в основном, это касается вечерней зари. 

[6] Т. е. перо в прямом смысле, а не в переносном. Не нож, не подумайте на меня.

[7] Вшивка (жарг.) – ампула для алкоголиков. Никогда не вшивал. Образ первого лица литературно-художественный, не я. 

[8] В обязанности школьных вахтёрш входит подача звонков с урока и на урок 

[9] Мирей Матье – французская певица, популярная в 70-х, подражала Эдит Пиаф

[10] Канотье – шляпа особого фасона, непременный атрибут франтов 20-х 

[11] Близорукая, поэтому бесперспективная биатлонистка. На огневом рубеже пользуется очками без левой линзы. Говорит, лично ей так легче прицеливаться, а кому это не по нраву, может двигать отсюда, она никого не держит. 

[12] Алла берды (башк.) – Бог дал 

[13] Гвоздомёт – с молодых времён работы на стройке моё собственное название монтажного пистолета. Мне нравится. В таком… эээ… русском стиле.