Малышечке

Светлой памяти моей единственной дочери
Олеси-Евы Малевич, трагично ушедшей
из жизни 3-го ноября 2013 года в
результате непрерывно прогрессирующего
тяжкого заболевания, посвящается.

     В осенних сумерках нашего двора мечутся две высокие мужские фигуры: "Это милиция! Не подскажете, как открыть кодовый замок подъезда?" Иду из сарая, где у нас погреб с картошкой. Услышав, что — милиция, подхожу: "Я живу в этом подъезде. А что случилось?" Отвечают: "С третьего или четвёртого этажа выпала молодая женщина, полная, коротко стриженая, на руке — большая татуировка..."

     Нет, это не о Тебе! Моя девочка — подтянутая, спортивная, с широкими (как у отца) и красиво развёрнутыми плечами; хорошо заметными мускулами рук (сначала — плаванье, позже — женский бокс); густым покрывалом светло–русых волос, спадающим на спину ниже пояса; а татуировки... разве одна, маленькая, по шее — вниз, латынью EVA.
     (Три года назад Ты сменила имя и фамилию на "европейский манер", мечтая учиться в Киеве на философском. Олеся Малютина — слишком просто! Вот Ева Малевич — звучит! Я не возражала. Новая фамилия объединяла материнскую и отцовскую. А Ева — имя библейское. Уговорила только оставить и прежнее, данное при рождении.)

     — Это моя дочь! Где она?!.
     — Не волнуйтесь Вы так! С ней всё в порядке! Она жива! Прохожие вызвали и Скорую, и милицию. Её увезли в реанимацию и оказывают необходимую помощь. Пройдёмте в квартиру для составления протоколов. — И меня ведут домой.

     Твоя смятая постель, влажная от слёз подушка, тапочки у дивана, раскрытая дверь на балкон, распахнутая боковая створка застеклённой веранды, у которой всегда стоит высокая тумбочка...

     (— Мама, я не перезимую!..
     — Мама, за мной надо присматривать!..)

     Это — не со мной!..

     Полтора часа по всей квартире в грязной обуви топчутся незнакомые мужчины в гражданской одежде и милицейской форме, сменяя друг друга. Вот приезжает эксперт-криминалист, "колдует" на балконе, снимая отпечатки Твоих пальцев... Вот опрашивают меня, старенького Твоего дедушку, соседей напротив и снизу, заглядывают в ноутбук.

     Где Ты?..

     По тёмным дворам, с фонариком, сложив в пакет для Тебя тапки, пижаму, сок, минералку, ставшие уже привычными за два с половиной года психотропные таблетки и уколы, на дрожащих ногах пробираюсь к Центральной Районной Больнице.

     Приёмный покой, паренёк Денис — единственный мальчик из Твоей группы медучилища, где Ты успела окончить (со стипендией!) три курса... Это он опознал Тебя, привезённую на Скорой, разбившуюся, покалеченную, без сознания и в крови, по красиво татуированному "шрифтом Пушкина" на руке латинскому девизу Per aspera ad astra — "Через тернии к звездам"...

     (— Мама, мама, от меня прежней не осталось ни одной клеточки! Это — давно уже не я! Болезнь убила меня!..)

     Дежурная врач, строгая, пожилая, перечисляет все Твои травмы и переломы. "Сломаны плечи, бёдра, рёбра, повреждена грудная клетка и брюшная полость, выбиты локтевые и коленные суставы... Перелом основания черепа... Черепно-мозговая травма...  Состояние очень тяжелое... Надежды почти нет..."

     (— Мама, мама, не вытирай мои слёзы! Пускай бегут по лицу!..)

     Это не со мной!..

     Дежурная медсестричка, тоже Твоя бывшая одногруппница, протягивает мне маленький прозрачный пакетик и расписку: "Материальные ценности сдала... Число... подпись..." В пакетике — крошечные изумруды и "брюлики" из Твоих ушек и носа; серебряный браслетик с руки, подаренный мною в честь наступления зимы ещё на первом курсе; серёжка-пирсинг из пупка, которую Ты никогда не снимала... Всё в крови...
     — А зачем Вы это сняли?!.
     — Так положено. Подпишите.
     Дрожащей рукой засовываю пакетик в сумку, застёгиваю молнию кармашка. И ещё не знаю, когда смогу все это достать...

     Вот мне выносят майку, чёрную, в пистонах, красивую и дорогую, из приличного магазина, в которой Ты была... Извиняются, что разрезали ножницами. У меня подкашиваются ноги, и я сажусь на пол, уткнувшись в этот чёрный комочек лицом. Через какое-то время улавливаю запах железа и понимаю, что она — майка — вся мокрая. Озаряет страшная догадка — от крови мокрая!
     Разворачиваю, и выпадает маленькая косточка — осколок Твоего затылка.

     Пожилая женщина в белом халате вывозит из дверей реанимации рентгеновскую установку. Пробегает знакомый хирург — когда-то оперировал мне вены. Бросаюсь к нему, как к Богу: "Это моя девочка! Она тяжело больна! У неё — инвалидность по психическому заболеванию..." Кивнул головой и исчез за дверью. Сказали, Тебя подключают к аппарату искусственного дыхания.

     (— Мама, мама! Не посылай меня больше одну в магазин! Меня затолкали! И я поняла вдруг, что никогда не учиться мне в Киеве на философа!..)

     Сбрасываю на пол сапоги, пальто, тихонько открываю дверь блока реанимации и крадусь.
     Что это за леденящий душу, монотонно повторяющийся, звериный звук?.. Вслушиваюсь и узнаЮ Твой голос... Это так страшно Ты стонешь!!!
Съезжаю на пол около маленькой ординаторской. Строгая врач распоряжается, чтобы медсестры вывели меня.

     — Пожалуйста, разрешите мне её увидеть!

     Быть может, я увижу Тебя, возьму за руку, припаду губами к Твоим пальчикам, попрошу прощения и скажу, что всё будет хорошо, и мы будем жить ещё долго и счастливо, и заведём собаку, и поедем к морю, и я никогда и ни за что не буду больше Тебя ругать.

     (— Мама, мама, не кричи на меня! Я — твой ребенок!)

     "Не мешайте нам работать! Ещё раз повторяю: она без сознания и Вас не услышит!"

     Это — о Тебе. Ты — без сознания. Ты — не услышишь.

     Сижу на стульчике за дверью. Зашумели, засуетились, забегали. Снова пробежал знакомый хирург; вскоре вышел, на меня не глянув.
     Вот выплывает из двери строгая пожилая дежурная врач. Приближается ко мне. (Наверное, сейчас отдаст список лекарств, которые нужно купить для Тебя в аптеке.) Произносит: "К сожалению, Ева умерла."

     — Этого не может быть!!.

     Этого просто не может быть! У меня — Олесенька! Ей — всего двадцать. И все эти двадцать лет мы вместе, каждый день! (Только две небольшие поездки на море.) Под Новый год мне — пятьдесят. У нас с Тобой — стареющие "наши папки", как Ты говорила. Твоему — 74, моему — 82... Мы планировали жить когда-то вдвоём, долго-долго!

     (— Мамочка, я так боюсь, что ты станешь старенькая!..
     — Мамочка, как ты умрёшь, я сразу погибну — попаду под машину; забуду принимать лекарства и попаду в спец. заведение...
     — Не бойся, маленькая! Пока мне помирать, Ты уже будешь здоровенькой!.)

     Доченька, этого просто не может быть!

     Это — не со мной!..

     Вспомнила:
     Снежный и солнечный день начала марта 1993 года. Нас с Тобою выписывают из родильного дома. Надо бы 8 марта, но это — выходной, и нас выписывают 9-го, вместе с малышами, родившимися днём позже Тебя, и младенцев и мамочек — вдвое больше, чем всегда!
     Уставшая медсестра, пеленающая деток в домашнее, на выписку, ошибается. Едва взглянув на бирку девочки Макаренко, она "упаковывает" её в наше "приданое", а в списке малышей отмечает: Малютина. Мы гордо идем домой, я — с цветами, под руку с мамой, не так давно перенёсшей сложную операцию в онкологии. Дедушка гордо несёт лялю. Из догнавшей нас вдруг легковой машины, почти у самого нашего дома, выскакивает медсестра. В белом халате и тапочках, по снегу: "Малютина! Стойте!" И — ближе: "Простите, Бога ради! Вам отдали чужого ребёнка!"

     — А моя?!.

     А тебя, безмятежно спящую, везли на заднем сиденье, в казённом одеялке, в машине папаши Макаренко. Так мы и поднялись в квартиру с двумя девочками, и медсестра "перепаковала" чужую — в Твоё казённое, тысячу раз извинившись.

     Это — тоже не со мной!..

     Ещё лежит в шкафу Твоя первая распашонка и первая погремушка;
Твоя пустышка, клеёнчатая бирка из роддома, в дырочку которой вдет бинт по объёму крошечной тогда Твоей ручки: "Малютина, февраль, 28-ое, девочка".
     У меня — девочка! Помнится целый год я пребывала в эйфории. Мне хотелось радостно кричать об этом на всю Вселенную!..
     Распашонка, погремушка, первые ползунки, первое платьице... Они еще есть!
     А Тебя... А Ты...

     (— Мамочка, мне с каждым днём всё хуже и хуже! На любых дозах, в больнице и дома, на любом препарате, днём и ночью, меня не покидает чудовищное ощущение, что я разрушаюсь изнутри..!

     — Мама, я нежизнеспособная!

     — Мама, у меня не получается жить!..

     — Мама, я запрограммирована на самоуничтожение!..)


     У каждой вещи есть своя судьба.
     Вот два синих глубоких таза. Незадолго до Твоего рождения их купили Твои дедушка и бабушка,в хозяйственном магазине, чтобы было в чём стирать детские пелёнки. Они служили нам все Твоё детство, и потом... Они до сих пор стоят в ванной. Им 21 год.

     Вот сиреневое ведро. Лет десять назад мне подарил его Твой отец. Квадратное в сечении, мой любимый цвет.
     Как-то раз он даже ходил с ним в лес по малину! Потом я мыла из ведра полы.
     Потом, когда оно стояло с водой "про запас", целый год из него повадилась пить появившаяся у нас кошечка.
     Последний год, когда Тебе стало трудно ходить, не было энергии, нарушился сон и Ты всю ночь то сидела в социальных сетях, то читала, попивая и чай, и сок, и минералку, сиреневое ведро перекочевало в твою комнату в качестве "ночной вазы".
Я прислоняла его к животу огромного белого игрушечного медведя, сидящего на полу — подарка от родителей Тебе в день 16-летия — и весь последний год Миха, как Ты его называла, обнимал Тебя своими лапами, заботливо придерживая на этом "горшке".

     Свою самую страшную роль сиреневое ведро сыграло в ночь на 4-ое ноября.
     В 3 часа, под бездонным чёрным звездным небом, накинув пальто и обув сапоги на босые ноги, одна во всей Вселенной (Твой отец поехал по делам в Беларусь; Твой дедушка спит, считая, что ты жива и в больнице), наполнив это ведро горячей водой, зная, что тебя уже нет в живых — и не понимая этого, я смывала со ступенек магазина, который под нашим балконом, густую тёмно-вишневую массу... Об эти ступеньки Ты и разбила бедную свою головушку.

     (— Мама, не ругай меня за такую короткую стрижку! Какие волосы?! Если бы ты только знала, какая сложная и мучительная работа помимо моей воли день и ночь проворачивается в моей голове! Так и хочется порой её разбить!)

     Это — не со мной!!!

     Вот Твоя красная пляжная тряпичная сумка, на длинных ручках, весёлые девушки на картинке пьют пляжный коктейль.
     Дважды Ты ездила с ней на море, по путёвкам. На Азовское и на Чёрное. Оба раза возвращалась счастливая, похудевшая, загоревшая, мечтательная, иная! А сумка была влажная, со следами морского песка, сырым пляжным полотенцем и не просохшим как следует перед дорогой купальником.

     (— Мама, мама, а мы поедем с тобой на море?.. Будем просто греться на солнышке и окунаться в волны. Я так люблю закрыть глаза и подставить лицо морскому ветру! Его ни с чем нельзя сравнить.)

     Последний год я ходила с этой сумкой в магазин. Ты всё время просила минералку, соки, кефир, а пляжную сумку на плече нести было легче, чем тяжёлый пакет в руке.

     В этой простой девчачьей пляжной сумке я отвозила последний Твой наряд в городской морг.
     Красивую чёрную бархатную кофту с прозрачным капюшоном (прикрывшим разбитую Твою голову); прозрачными вставками на рукавах, сквозь которые виднелись эксклюзивные Твои татуировки; пышную юбку; кожаные нарядные туфли на высоком каблуке, купленные только этим летом "для праздников". Дважды Ты успела сходить в них в молодёжный клуб и потанцевать.

     — Сюда занесите одежду, — показал суд. мед. эксперт рукой на крыльцо.

     Я вошла, не ожидая, что сразу окажусь в помещении, где обряжают людей, прошедших последнюю в своей жизни экспертизу.
     На столе лежало что-то большое и восковое, уже исследованное и зашитое, голова полностью обмотана окровавленной простыней; удушливый специфический запах, казённое одеяло на полу, мокрое от проливного дождя — и от крови... Постой, это одеяло мне вынесла утром знакомая сестра-хозяйка, когда открытый грузовик увозил Тебя к суд. мед. эксперту...
     И вдруг — я узнаЮ Твои стопы, Твои кисти рук со свеженьким пластиковым маникюром, сделанным два дня назад...

     Этого не может быть!

     Это — моя девочка!

     Моя девочка!!!

     Это не со мной!..

     Женщина в белом халате, перчатках и маске на лице берёт из моих рук Твою пляжную красную сумку и ставит прямо на мокрый липкий пол...
     Когда специальная машина привезла Тебя домой, одетую и умытую, узнаваемую (Твой крутой лоб, подкорректированные мною недавно бровки, Твои губы) и неузнаваемую одновременно (огромная гематома на правом глазу, нос и уши — капитально затампонированы), пляжная сумка преданно лежала у Тебя в ногах.
     После я долго выстирывала её от удушливого запаха морга. Теперь снова изредка хожу с ней за продуктами. Я хожу по нашим с Тобой улицам, по нашим с Тобой магазинам за покупками не для Тебя...

     Тазы, ведро, сумка — как странно! Они пережили тебя.

     Твоя комната. Твой диван. Твоя тумбочка. Зеркало. Косметичка. Письменный стол, Твой пенал. Книги. Даниил Хармс, Фридрих Ницше, Омар Хайям, Антология Мудрости. Твой компьютер. Твой ноутбук. Мобильный телефон. МР-3 – плеер.
В наушники рвут душу любимые Тобой Майкл Джексон, Ева Польна, Диана Арбенина, Земфира, Друга Piка...
     Твоя одежда на стуле. Я тычусь лицом в кофты и туники. Они ещё пахнут Тобой — Твоей кожей, Твоим дезодорантом, Твоими духами.
Фотографии. Их много. Ты любила фотографироваться, позировать, записалась на курс "Искусство фотографии".
     Тебе почти постоянно было плохо, но в редкие минуты то ли улучшения, то ли солнечной погоды, Ты спохватывалась, созванивалась с кем-либо из знакомых, наряжалась, настраивалась, брала "фотик", и вы шли на очередную фотосъёмку. На снимках последних двух с половиной лет — время Твоей болезни — Ты такая разная, такая яркая, моя Жар-птичка!

     Занимаюсь Твоими стихами, что сохранены в компьютере.

     (— Доченька, давай редактировать! Сбрось на диск, отнесем в типографию. Давай печатать сборник!
     — Мама, это такой труд! Мне так плохо, я не могу. Да и кому это нужно? Кто их будет читать?..)

     В Твоём дневничке 12-ти летней девочки я прочла:
     "Я сейчас думаю, что мне делать с будущей профессией. Я хочу стать знаменитой, и у меня в 12 лет один путь — писать.
Писать, что хочешь — рассказы, повести, романы, новеллы. Я люблю и мистику и детектив, мелодраму, юмор. Я могу стать писательницей?
Мама говорит, думает, что да. Прикинь, дневничок! Я — Малютина Олеся! Знаменитая писательница!"

     Милая моя доченька! Я постараюсь сделать всё для осуществления Твоей детской мечты.
     Обязательно напечатаю Твои стихи, пускай всего лишь в городской типографии, и буду дарить Твои книжечки врачам, учителям, Твоим одноклассникам, Твоим одногруппникам по медучилищу, своим знакомым и родственникам, которые Тебя знали...
     Пускай так, пускай в своем маленьком городе, пускай хоть частичка писательской славы, Твоя детская мечта!..

     А дальше... Дальше... А что дальше?..
     Как жить?! Без Тебя?!.
     Доченька, я очень скучаю по Тебе.
     Теперь каждый день — без Тебя.
     И вся зима будет без Тебя.
     И весна — без Тебя... И — лето...
     И вся моя дальнейшая жизнь будет без Тебя...

     Этого не может быть!

     Это — не со мной.

     (— Мама, у меня появилась боязнь социальных сетей! Боюсь заходить ВКонтакт, боюсь включать мобильник — вдруг мне написал кто-то страшный? Нахамил? Желает мне зла? Хочет меня убить?!.)

     Хорошо, что Ты не узнаешь, моя дорогая девочка, как после всего случившегося Тебя предали те, кого ты считала друзьями и авторитетами как в соц. сетях, так и в реальной жизни.

     Как жаль, что Ты не узнаешь:
     самые любимые Твои учителя из школы №11 и медучилища провожали Тебя в последний путь; а некоторые подруги ехали из Сум, Конотопа, Нежина, чтобы увидеть Тебя в последний раз...
     В рано наступающей осенней темноте Ты увидела во дворе, над лесом, низко над горизонтом, переливающуюся разноцветными огоньками звезду. "Планета Дискотек!" — воскликнула Ты, всегда её потом искала в небе и даже написала:
 
     "Попал однажды человек
     На Планету Дискотек.
     Там и днём, и ночью —
     Светомузыка!"

     (— Мама, мама, я всех обзвонила, никто не хочет со мной в клуб! Так хочется потанцевать! Вспомнить, как была студенткой! Пойдём со мной!
     — Доченька, да нас засмеют! И потом, при мне Ты будешь стесняться...)

     Наверное, сейчас Ты на Планете Дискотек. В полумраке, при сиянии огней, Ты не стесняешься своей располневшей от лекарств, непривычно тяжёлой фигуры. Забыться, потанцевать, ощутить себя прежней...

     Танцуй, моя деточка! И не сердись, что не нашлось Тебе красивого платьица для этих танцев. Все твои прежние наряды стали малы, и мы с Тобой так и не смогли найти молодёжное, модное, Твоего нового размера...

     (— Мама, а правда, скоро всё будет хорошо? Мне отменят препараты, я опять стану худенькой, у меня отрастут длинные волосы, и меня кто-нибудь полюбит...)

     Танцуй, моя деточка!
А потом — возвращайся домой, к маме, я буду ухаживать за Тобой, жалеть Тебя, присматривать.

     (— Мама, мама, я стала совсем как малыш! Я уже не могу без тебя обходиться ни дня!)

     Всё на свете отдала бы я сейчас, чтобы услышать Твоё "Мама"!
     Никогда не прощу себе, что не уберегла Тебя!..

     Я посажу Тебя в ванной в синий таз, а в другом стану стирать. А ты будешь переливать водичку разноцветными колпачками от моих дезодорантов, смеяться, играть, говорить "кУпи-кУпи", и левое ушко будет у Тебя задорно оттопыриваться и краснеть от тёплой воды, а волосики виться колечками от пара.
     И ты будешь маленькая-маленькая, а я — почти молоденькая...

     Я люблю Тебя, Малышечка!
                Твоя мама