Былое

Джервис Камалов

Наша семья, после того, как я нечаянно родился в Баку, перебралась в небольшой город близ Казани - Зеленодольск, где в то время уже жили дедушка (дау-ати) и бабушка (дау-ани) или, как мы - внуки их называли между собой, дед и бабка. Мама, имевшая диплом учителя начальной школы, преподавала в татарской школе, а отец, прослужив в армии и погуляв чуть-чуть на стороне, устроился на завод им.Серго в какое-то подразделение, занимавшееся кадрами. Видимо, чтобы получить эту работу специального образования не требовалось, а достаточно было иметь пару друзей и хорошую закуску. Поэтому он довольно быстро стал начальником этого подразделения.
Двоюродная сестра Эля уже жила вместе с дедом и бабкой на улице Наумова, и я значительное время проводил у них: сложилось впечатление, что я все свое раннее детство провел на этой дорогой мне улице. Наконец, туда же дед привез из Москвы родных братьев Марата и Фарида - детей старшего сына Шакира, арестованного в 37 году, после того как арестовали их мать Уранию Федоровну за то, что она была его женой.
  Улица Наумова представляется мне сейчас самой зелёной из всех улиц, примыкавших к Паратскому затону. Небольшая улочка одним концом упиралась в "пожарку" c приметной каланчой, находившейся неподалеку от входа на судостроительный завод, другим - в нескончаемый забор фанерного завода, за которым постоянно тарахтела лесотаска, поднимавшая с затона на склады завода разнообразную древесину. По обе стороны улицы стояли одинаковые хорошо сработанные пятистенные срубы. Сруб разделялся стеной из отесанных бревен на две половины, и у каждой половины - самостоятельная жизнь с отдельным входом, с небольшим участком земли и такими же добротными хозяйственными постройками.
Наш хозблок мы почему-то называли аристократично   "конюшней", хотя всю войну там обитали коровы. А мне и сейчас слово"конюшня" нравиться больше, чем какое-то приземленное и неуклюжее - "коровник". По слухам, дома эти были построены французами, и это может быть правдой, поскольку в 25-е годы на заводе "Красный Металлист" была начата реконструкция. До неё завод ремонтировал суда и выпускал сельхозтехнику. Но государству необходимо было иметь современный судостроительный завод и уже имеющиеся производственные мощности стали для него хорошей базой. Видимо, французы участвовали в реконструкции завода и каким-то образом им выпало построить несколько добротных домов, о которых мы с волнением вспоминаем до сих пор. Сейчас некоторые утверждают, что дома были построены специально для управленцев своими силами, но этой версии не очень-то верится: уж очень сильно эти дома по стилю и качеству отличались от других построек того времени - так же сильно, как различаются слова"коровник" и "конюшня."
Позже к хозблокам жильцы на свой вкус пристраивали разные сарайчики и хибарки. Они выглядели очень убого в сравнении с "французскими" постройками. У нас к ним были добавлены курятник и сарай для дров.
Обе стороны улицы были обрамлены разномастными огородными заборами. Вдоль заборов чётко выделялись на зелёной траве протоптанные тропинки, по которым утром на завод, вечером с завода шли те, кто не попал на фронт.
Думается, что наш "французский" уголок был готов к приёму новосёлов как раз к 1929 году, когда дед (дау-ати) Сафиулла Измайлов в возрасте 59-ти лет перебрался из Симбирска в Паратск. О причинах, побудивших деда оставить "натруженный" Симбирск и начать новую жизнь в незнакомой обстановке в столь уважаемом возрасте, можно только догадываться. В Симбирске, перепробовав разное, он выучился на машиниста; там наша бабушка (дау-ани) Асьма Шамсутдиновна родила ему 14 (или 15 ?) !!! детей. Скорбная иллюстрация высокой детской смертности в России тех лет - выжили 8 детей. К моменту переезда только младший Виктор (Абдельмуталиб) нуждался в родительской опеке - ему было 11 лет. Остальные не только были самостоятельными, но некоторые достигли заметного положения в обществе. Старшая дочь Асия была уже популярной в Казани певицей, а старший сын Шакир и вовсе занимал высокийт пост наркома труда в первом правительстве Татарской АССР и был притягательным центром семьи. Младшие уважительно относились к Шакиру и Асие, обращались к ним в соответствии с татарским обычаем - "абый" и "апа". Все они обосновались в Казани. Желание детей и родителей быть поближе друг к другу было вполне естественным и, мне кажется, Шакир, лучше других владевший ситуацией, предложил хороший вариант - перезд в Паратск. Завод в период реконструкции нуждался в опытных кадрах и готов был представить им хорошие бытовые условия. Полный ажур - и Сафиулла Измайлов был принят на работу в мае 1929 года в цех № 11 старшим машинистом.
Бабка всю жизнь работала дома и по-своему сурово воспитывала детей. Судя по тому, как она обращалась с нами, детство наших тёток не было сладким. Все наказания в основном шли от неё и были свойствены ее натуре, она была уверена, что по другому нельзя. А если к кому-то она вообще была не расположена (Фарид, например), то ему доставалось больше всех. Объясняться с нами она старалась на русском языке и, хотя получалось у неё это неважно, мы её понимали и отвечали ей тоже по-русски, о чём лично я до сих пор жалею. В умении справляться с домашними делами ей не откажешь, больше того, я вспоминаю, как она смело применяла свои методы лечения различных детских болезней.

Паратский затон.
Из всех воспоминаний о детстве, прошедшем в военные годы в Паратске, самым значительным и неистребимым является ощущение непрекращающегося ни на миг чувства голода и недоедания. И не только из-за недостатка еды. Мысли о постоянной ее недоступности усиливали это ощущение: хочется тебе пожевать чего-нибудь, а жевать нечего. "Спасибо, я не хочу" - наверное, не произнёс ни один ребёнок во время войны, когда ему предлагали поесть. Жизнь приучила нас в любом случае использовать возможность "отхватить" чего нибудь из съедобного.
На обед и ужин, как правило, ждали с работы дау-ати. За стол садилась вся семья. Стол стоял торцом впритык к стене между окнами, которые выходили на огород, а через него на улицу. Таким образом во время чаепития дау-ани имела счастливую возможность любопытничать - а что там происходит вне дома ? Любопытство это было вполне объяснимо, поскольку все свое время она проводила внутри дома или во дворе, где была полновластной хозяйкой.
За столом дау-ати и дау-ани сидели напротив друг друга. Каждый - у своего окна, на своём стуле. Их разделял только что вскипевший и еще поющий самовар. Чай заваривали в большом фарфоровом чайнике и чтобы заварка не остывала чайник водружали на конфорку. Еду приносили из кухни не в супнице, а в ещё горячей, прямо с плиты, большой кастрюле и разливали (делили) по тарелкам. Перед этим нарезали хлеб по количеству едоков. Остатки от нарезки - под замок до следующего сбора за столом. После еды (внимание!!!) дети по очереди подходили к дау-ати и дау-ани, прикасались к щёкам, изображая поцелуй и благодаря при этом словами: "Рахматяусен" по смыслу означавшее "Премного благодарен" или по-простому "Большое спасибо".
Нормы продуктов, отпускаемых по карточкам, не были постоянны. Они менялись в зависимости от положения на фронте, от урожая и других вселенских бед. Богатый опыт научил дау-ани экономить на всём и часть продуктов пряталась ею в сундуке, который стоял в чулане и запирался на два замка. Он казался мне неприступным кладом вожделенных вещей. (Говорили, что там же лежали книги, принадлежащие Шакиру.) Пряталось под замок в разных местах всё, что надо было уберечь от наших любопытных глаз и рук. Связку ключей дау-ани постоянно держала при себе: днём - в кармане, потерявшемся глубоко в складках платья, ночью - под подушкой.
Но что могло стать непреодолимым препятствием для голодных и смекалистых братьев? Они знали, что в сундуке хранится неприкасаемый запас: немного зерновых и мучных продуктов, варенье в банке и несколько кусков сахара. Сахар был очень твёрдым, сладким и, действительно, кусковым. Перед употреблением его кололи специальными щипцами или другими подручными средствами.
Вспоминаю кинофильм "Волшебное зерно," где дети пили чай "вприглядку", ну а я лично любил пить чай из блюдца "вприкуску" с сахаром. Нам его выдавали по кусочку, величиной в пару горошин. С тех пор я запомнил, что когда пьёшь чай "вприкуску", сахара хватает на дольше и от непосредственного ощущения его языком во рту становится слаще.
Однажды поздно ночью Фарид с Маратом сумели забраться в "святая святых" - заветный сундук. Акция была спланирована заранее: Фарид предварительно выудил связку ключей из-под подушки дау-ани, ну а подобрать ключи к двум замкам не составляло большого труда.
Выбор был небольшим. Варенье покрылось сверху плотной корочкой, так что вторжение в банку было бы сразу замечено. Взять целый кусок сахара было нельзя - они наверняка сосчитаны. Пришлось откалывать ножом от большого куска небольшой кусочек. Но такие проделки, как в хорошем триллере, безнаказанно не проходят - Фарид порезал большой палец левой руки и Марату пришлось проявлять свою изобретательность и мастерство: убрать кровь и затереть, сделать незаметным свежий скол на куске сахара.
Такие вылазки проделывались ещё пару раз и прекратились, видимо, из боязни братьев вызвать подозрение. Но с сахаром больше не связывались. Брали муку, замешивали её на воде, добавляли соль и делали лепёшку. И вот, очередная находчивость братьев. Зимой на ночь топилась высокая (до потолка) изразцовая печь. На высоте двух метров в ней была вьюшка (задвижка), которой для сохранения тепла перекрывали дымоход. В полночь она была ещё горячей, и ребята сообразили положить на неё лепёшку. Дождавшись, когда она более-менее спечётся, съедали её и шли спать. Делалось это с большой осторожностью, малейший шум мог испортить всё. Я представляю, как один из братьев стоял "на стрёме", а другой - в случае тревоги готов был немедленно убрать лепёшку. Поесть очень хотелось.

Из воспоминаний Фарида
 Чувство голода можно было утолять по-разному. Были "мирные", ненаказуемые способы добывания пищи. Были - требующие решительности и даже нахальства. Были криминальные, прошедшие, слава богу, мимо наших братьев. И всегда было оправдание - " ЕСТЬ ХОЧЕТСЯ ". В качестве подтверждения приведу пару картинок из жизни.
Раз в сезон в затон заходила баржа, которая россыпью (навалом) доставляла на фанерный завод чечевицу, горох и другие бобовые, необходимые для производства клея. В течение 2-3-х дней баржу разгружали рабочие. Работа была не из лёгких: из трюма, вручную наполненные мешки, балансируя по доске надо было доставить на берег, затем, преодолевая крутую гору, дотащить их до склада. "Добыча" для ребят была в пыли на земле. На "рабочей" тропке после грузчиков можно было по горошинке собрать пару горстей, а если повезёт с дыркой в мешке, то и больше.
Между затоном и Волгой на небольшом пространстве располагалось странное поселение, не имевшее адреса (само строй). Люди с чьей-то лёгкой руки называли его "Пьяный посёлок". Название это закрепилось за ним не из-за того, что там жили сплошь алкаши. Скорее всего, причиной тому были постройки-жилища, приспособленные для временного существования в них людей. Вкривь и вкось разбросанные "пьяные" избы производили удручающее впечатление даже на детей. Чем в основном занимались люди, жившие в этих избах, доподлинно мне неизвестно. Знаю только, что некоторые из них торговали углем, лудили дырявую посуду, точили топоры, ножи и ножницы. Естественно, там, где избы и люди - там и огороды. В основном картошка, свёкла да морковь. Огороды открытые, без заборов. Вокруг необработанная земля, заросшая сорной травой. В ней незамеченным можно было пробраться к картошке. Морковь была далеко. Это ли не искушение! Сторожа с ружьём, заряженным крупной солью, можно было отвлечь посторонним шумом, создаваемым одной группой ребят. В это же время другая группа, в которой чаще всего оказывался Фарид, по-пластунски подбиралась к огороду и собирала в рубашку желанную молодую картошку. Так же незаметно с "добычей" уползали в кусты тальника, бурно разросшиеся за лето вдоль берега Волги. Тут же или на берегу Волги разводился костёр. Печёная картошка всегда была изысканным блюдом. На радостях можно было побегать, поиграть в "индейцев", запуская друг в друга дротики из ивовых прутьев, не забывая при этом о полученном от бабушки задания нарвать в мешок траву для коровы или подобрать на затоне дровишек. Лето кончалось.

  " Принц — нищий".
В детстве практически каждого из пацанов сопровождала кличка. Она могла быть и обидной, и дружелюбной, а иногда просто непонятной: ровесника Марата - мальчишку из соседнего дома Вальку Степанова с чьей-то лёгкой руки кликнули Мырсиком. Что такое Мырсик - никто не знал, но это созвучие так подходило к характеру и внешности Вальки, что было забыто его настоящее имя, а он привычно отзывался на обращение - "Мырсик" или просто "Мырс".
Подобия кличек были и в нашей семье. Кличка ведь это, по-моему, что–то постоянно употребляемое в общении. Например, собачья кличка. В нашем же случае это скорее были прозвища или дразнилки, поскольку использовались в основном во время ссор или драк, для того чтобы выразить свои сиюмоментные чувства к "собеседнику". Не помню, было ли прозвище у Эли, но из уст дау-ани её имя Элеонора звучало совсем по-татарски – Ильянур. Тут уж ничего не поделаешь.
Моё прозвище - "принц" – меня не беспокоило. Использовалось оно редко, да и я чувствовал, что оно справедливо – покровительство мамы определяло моё положение среди детей. Работу мне поручали самую лёгкую, меня реже ругали и почти никогда не наказывали. Ну, чем не принц! Мне всегда было жалко братьев, когда неповоротливая дау-ани, пытаясь выкурить их из-под кровати, почти не нагибаясь, "тыркала" под неё кочергой или ухватом, надеясь наказать их достойно, если они оттуда выползут. Мне под кроватью быть не приходилось.
Слово "принц", видимо, пришло из книг и скорее всего благодаря Марату – он был старше и читал больше других. Но потом не обошлось без вмешательства кино. Вышел на экраны фильм по Марку Твену "Принц и нищий". Среди ребят фильм был очень популярен. У всех на слуху - его название. Но кроме кино были и другие увлечения – игры, в том числе игра, которая называлась стукана (в Казани она называлась чика). Игра была на деньги – битком о монету так, чтобы она перевернулась с решки на орла. Биток бросали по очереди, стараясь при этом, чтобы упал он как можно ближе к кону – столбику из монет. Недолёт считался провалом. Как раз мой биток не долетел. Кто-то сочувственно произнёс: "Эх, принц…", а Мырсик язвительно добавил: "…и нищий". Так моё простое прозвище превратилось в неудобное и непонятное – "принц – нищий". Это было совсем недавно – около 70-ти лет назад и сейчас я думаю, что в детстве многие считают себя принцами, а потом становятся нищими – кто материально, а кто – по духу.
Мама заботилась о том, чтобы я пошёл в школу максимально подготовленным, к слову сказать – "принцем на белом коне". В школу принимали тогда с 8-ми лет, а читать я научился намного раньше. Толстовские рассказы для детей были читаны – перечитаны. Рассказ о том, как Филиппок сбежал в школу, знал буквально наизусть. Помню, сколько проплакал, жалея ручного воробья Живчика. Понемногу считал без помощи пальцев и даже писать пытался "письменными" буквами. Читал всё, что попадалось под руку, а попадалось то, что приносил в дом Марат. До сих пор не забыл, как мне досталось от него за то, что увёл книгу "Марка страны Гваделупа" (автора не помню).

  И так – в школу!
Первые два класса паратской начальной школы выпали из моей ободранной памяти напрочь, не оставив ни одной прищепки, за которую можно было бы зацепиться. Ни одноклассников, ни учителей, ни уроков, ни перемен. Даже завтраков не помню, которые, по утверждению Фарида, всё-таки были. В общем, сходил мальчик в школу и не помнит зачем. Может быть за чистописанием. Но вот постепенно вырисовываются картинки, связанные с не близкой дорогой в школу - по мосту через железную дорогу, потом в гору, и сквозь толкучку на базаре с небольшим фанерным ящичком - портфелем в руках. Фарид вспоминал, что ему портфелем служила матерчатая сумка, а старшие вообще носили учебники и тетради на пузе под ремнём.
Дорога в гору особенно примечательна зимой. Поутру вместе с нами тяжело продвигаются к базару крестьянские сани-розвальни. Товар для продажи привозили с другого берега Волги и тщательно укрывали рогожей. Встревоженная лошадь, исходящая паром, часто скользит на раскатанной дороге, а рядом семенит мужичок-извозчик, уговаривая её то кнутом, то матом. Иногда из-под рогожи вываливается желанный кусочек жмыха. Везли на продажу, а достаётся бесплатно удачливому попутчику.
Вот за горой слышится дробный стук. Это встречная колонна ФЗУшников в брезентовой обуви на деревянной подошве как подковами цокает по мёрзлой дороге, приближаясь к скользкому спуску, а дальше с гиканьем и смехом, кто на чём – в рассыпную устремляется вниз. На обратном пути из школы можно повторить скоростной спуск колонны, используя фанерный ящичек-портфель в качестве санок. Что может ещё пожелать "принц-нищий"? На таком портфеле приятно было съехать с горы, но предназначен он был всё-таки для школьных принадлежностей, которых было немного: букварь, самодельная тетрадь, ручка, карандаш и счётные палочки. В старших классах, вспоминает Фарид, по каждому предмету на несколько учеников выдавался один учебник, а тетради иногда приходилось делать из газет и писать между строк "химическим" карандашом. Без такого карандаша школьник всё равно, что крестьянин безлошадный – никакой жизни. Во-первых: это прекрасная замена чернильницам-непроливайкам и спасение от клякс, которые нет-нет и случались на клеёнке при использовании ручек с пером. Кляксы приходилось соскребать солью вместе с рисунком клеёнки. Появлялись потёртости на самом видном месте, что очень не нравилось дау-ани. Во-вторых: можно было, послюнявив карандаш, написать или нарисовать всё, что хочешь, на любой доступной части тела. От этого не мог отказаться ни принц, ни нищий.
Не знаю, использовался ли такой карандаш в очередях за хлебом для регистрации несмываемого номера, или же эта бесценная мысль возникла в более цивилизованные времена.
Гору мы благополучно преодолели. Осталось пробраться сквозь толкучку на базаре. Хорошо, если там не перекрыты входы-выходы из-за очередной облавы. В толкучке отирался разностильный люд. Кто-то продавал, кто-то менял, были и такие, кто толкался из любопытства, шныряли юркие беспризорники и тихо делали свои дела воры-профессионалы. Местные коробейники привлекали народ: "Перец, сахар, сахарин, чайная сода, нафталин…." и много разных разностей в маленьких пакетиках размещалось у них на лотке. Там же можно было купить местную жвачку – большую таблетку "серы" или вара. Однажды на меня свалилась радость: то ли отец, то ли мама сунули мне в карман "красненькую" – купюру в тридцать рублей с портретом Ленина, я купил на неё пару больших пирожков с картошкой и тут же, не выходя с базара съел. У принца случился королевский завтрак.
   



© Copyright: Джервис Камалов, 2016
Свидетельство о публикации №216011001715   

Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Заявить о нарушении

Другие произведения автора Джервис Камалов

Рецензии

Написать рецензию

Другие произведения автора Джервис Камалов
 
Авторы   Произведения   Рецензии   Поиск   Вход для авторов   Регистрация   О портале       Стихи.ру   Проза.ру



 
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2017     Разработка и поддержка: Литературный клуб   Под эгидой Российского союза писателей
Джервис Камалов

Наша семья, после того, как я нечаянно родился в Баку, перебралась в небольшой город близ Казани - Зеленодольск, где в то время уже жили дедушка (дау-ати) и бабушка (дау-ани) или, как мы - внуки их называли между собой, дед и бабка. Мама, имевшая диплом учителя начальной школы, преподавала в татарской школе, а отец, прослужив в армии и погуляв чуть-чуть на стороне, устроился на завод им.Серго в какое-то подразделение, занимавшееся кадрами. Видимо, чтобы получить эту работу специального образования не требовалось, а достаточно было иметь пару друзей и хорошую закуску. Поэтому он довольно быстро стал начальником этого подразделения.
Двоюродная сестра Эля уже жила вместе с дедом и бабкой на улице Наумова, и я значительное время проводил у них: сложилось впечатление, что я все свое раннее детство провел на этой дорогой мне улице. Наконец, туда же дед привез из Москвы родных братьев Марата и Фарида - детей старшего сына Шакира, арестованного в 37 году, после того как арестовали их мать Уранию Федоровну за то, что она была его женой.
  Улица Наумова представляется мне сейчас самой зелёной из всех улиц, примыкавших к Паратскому затону. Небольшая улочка одним концом упиралась в "пожарку" c приметной каланчой, находившейся неподалеку от входа на судостроительный завод, другим - в нескончаемый забор фанерного завода, за которым постоянно тарахтела лесотаска, поднимавшая с затона на склады завода разнообразную древесину. По обе стороны улицы стояли одинаковые хорошо сработанные пятистенные срубы. Сруб разделялся стеной из отесанных бревен на две половины, и у каждой половины - самостоятельная жизнь с отдельным входом, с небольшим участком земли и такими же добротными хозяйственными постройками.
Наш хозблок мы почему-то называли аристократично   "конюшней", хотя всю войну там обитали коровы. А мне и сейчас слово"конюшня" нравиться больше, чем какое-то приземленное и неуклюжее - "коровник". По слухам, дома эти были построены французами, и это может быть правдой, поскольку в 25-е годы на заводе "Красный Металлист" была начата реконструкция. До неё завод ремонтировал суда и выпускал сельхозтехнику. Но государству необходимо было иметь современный судостроительный завод и уже имеющиеся производственные мощности стали для него хорошей базой. Видимо, французы участвовали в реконструкции завода и каким-то образом им выпало построить несколько добротных домов, о которых мы с волнением вспоминаем до сих пор. Сейчас некоторые утверждают, что дома были построены специально для управленцев своими силами, но этой версии не очень-то верится: уж очень сильно эти дома по стилю и качеству отличались от других построек того времени - так же сильно, как различаются слова"коровник" и "конюшня."
Позже к хозблокам жильцы на свой вкус пристраивали разные сарайчики и хибарки. Они выглядели очень убого в сравнении с "французскими" постройками. У нас к ним были добавлены курятник и сарай для дров.
Обе стороны улицы были обрамлены разномастными огородными заборами. Вдоль заборов чётко выделялись на зелёной траве протоптанные тропинки, по которым утром на завод, вечером с завода шли те, кто не попал на фронт.
Думается, что наш "французский" уголок был готов к приёму новосёлов как раз к 1929 году, когда дед (дау-ати) Сафиулла Измайлов в возрасте 59-ти лет перебрался из Симбирска в Паратск. О причинах, побудивших деда оставить "натруженный" Симбирск и начать новую жизнь в незнакомой обстановке в столь уважаемом возрасте, можно только догадываться. В Симбирске, перепробовав разное, он выучился на машиниста; там наша бабушка (дау-ани) Асьма Шамсутдиновна родила ему 14 (или 15 ?) !!! детей. Скорбная иллюстрация высокой детской смертности в России тех лет - выжили 8 детей. К моменту переезда только младший Виктор (Абдельмуталиб) нуждался в родительской опеке - ему было 11 лет. Остальные не только были самостоятельными, но некоторые достигли заметного положения в обществе. Старшая дочь Асия была уже популярной в Казани певицей, а старший сын Шакир и вовсе занимал высокийт пост наркома труда в первом правительстве Татарской АССР и был притягательным центром семьи. Младшие уважительно относились к Шакиру и Асие, обращались к ним в соответствии с татарским обычаем - "абый" и "апа". Все они обосновались в Казани. Желание детей и родителей быть поближе друг к другу было вполне естественным и, мне кажется, Шакир, лучше других владевший ситуацией, предложил хороший вариант - перезд в Паратск. Завод в период реконструкции нуждался в опытных кадрах и готов был представить им хорошие бытовые условия. Полный ажур - и Сафиулла Измайлов был принят на работу в мае 1929 года в цех № 11 старшим машинистом.
Бабка всю жизнь работала дома и по-своему сурово воспитывала детей. Судя по тому, как она обращалась с нами, детство наших тёток не было сладким. Все наказания в основном шли от неё и были свойствены ее натуре, она была уверена, что по другому нельзя. А если к кому-то она вообще была не расположена (Фарид, например), то ему доставалось больше всех. Объясняться с нами она старалась на русском языке и, хотя получалось у неё это неважно, мы её понимали и отвечали ей тоже по-русски, о чём лично я до сих пор жалею. В умении справляться с домашними делами ей не откажешь, больше того, я вспоминаю, как она смело применяла свои методы лечения различных детских болезней.

Паратский затон.
Из всех воспоминаний о детстве, прошедшем в военные годы в Паратске, самым значительным и неистребимым является ощущение непрекращающегося ни на миг чувства голода и недоедания. И не только из-за недостатка еды. Мысли о постоянной ее недоступности усиливали это ощущение: хочется тебе пожевать чего-нибудь, а жевать нечего. "Спасибо, я не хочу" - наверное, не произнёс ни один ребёнок во время войны, когда ему предлагали поесть. Жизнь приучила нас в любом случае использовать возможность "отхватить" чего нибудь из съедобного.
На обед и ужин, как правило, ждали с работы дау-ати. За стол садилась вся семья. Стол стоял торцом впритык к стене между окнами, которые выходили на огород, а через него на улицу. Таким образом во время чаепития дау-ани имела счастливую возможность любопытничать - а что там происходит вне дома ? Любопытство это было вполне объяснимо, поскольку все свое время она проводила внутри дома или во дворе, где была полновластной хозяйкой.
За столом дау-ати и дау-ани сидели напротив друг друга. Каждый - у своего окна, на своём стуле. Их разделял только что вскипевший и еще поющий самовар. Чай заваривали в большом фарфоровом чайнике и чтобы заварка не остывала чайник водружали на конфорку. Еду приносили из кухни не в супнице, а в ещё горячей, прямо с плиты, большой кастрюле и разливали (делили) по тарелкам. Перед этим нарезали хлеб по количеству едоков. Остатки от нарезки - под замок до следующего сбора за столом. После еды (внимание!!!) дети по очереди подходили к дау-ати и дау-ани, прикасались к щёкам, изображая поцелуй и благодаря при этом словами: "Рахматяусен" по смыслу означавшее "Премного благодарен" или по-простому "Большое спасибо".
Нормы продуктов, отпускаемых по карточкам, не были постоянны. Они менялись в зависимости от положения на фронте, от урожая и других вселенских бед. Богатый опыт научил дау-ани экономить на всём и часть продуктов пряталась ею в сундуке, который стоял в чулане и запирался на два замка. Он казался мне неприступным кладом вожделенных вещей. (Говорили, что там же лежали книги, принадлежащие Шакиру.) Пряталось под замок в разных местах всё, что надо было уберечь от наших любопытных глаз и рук. Связку ключей дау-ани постоянно держала при себе: днём - в кармане, потерявшемся глубоко в складках платья, ночью - под подушкой.
Но что могло стать непреодолимым препятствием для голодных и смекалистых братьев? Они знали, что в сундуке хранится неприкасаемый запас: немного зерновых и мучных продуктов, варенье в банке и несколько кусков сахара. Сахар был очень твёрдым, сладким и, действительно, кусковым. Перед употреблением его кололи специальными щипцами или другими подручными средствами.
Вспоминаю кинофильм "Волшебное зерно," где дети пили чай "вприглядку", ну а я лично любил пить чай из блюдца "вприкуску" с сахаром. Нам его выдавали по кусочку, величиной в пару горошин. С тех пор я запомнил, что когда пьёшь чай "вприкуску", сахара хватает на дольше и от непосредственного ощущения его языком во рту становится слаще.
Однажды поздно ночью Фарид с Маратом сумели забраться в "святая святых" - заветный сундук. Акция была спланирована заранее: Фарид предварительно выудил связку ключей из-под подушки дау-ани, ну а подобрать ключи к двум замкам не составляло большого труда.
Выбор был небольшим. Варенье покрылось сверху плотной корочкой, так что вторжение в банку было бы сразу замечено. Взять целый кусок сахара было нельзя - они наверняка сосчитаны. Пришлось откалывать ножом от большого куска небольшой кусочек. Но такие проделки, как в хорошем триллере, безнаказанно не проходят - Фарид порезал большой палец левой руки и Марату пришлось проявлять свою изобретательность и мастерство: убрать кровь и затереть, сделать незаметным свежий скол на куске сахара.
Такие вылазки проделывались ещё пару раз и прекратились, видимо, из боязни братьев вызвать подозрение. Но с сахаром больше не связывались. Брали муку, замешивали её на воде, добавляли соль и делали лепёшку. И вот, очередная находчивость братьев. Зимой на ночь топилась высокая (до потолка) изразцовая печь. На высоте двух метров в ней была вьюшка (задвижка), которой для сохранения тепла перекрывали дымоход. В полночь она была ещё горячей, и ребята сообразили положить на неё лепёшку. Дождавшись, когда она более-менее спечётся, съедали её и шли спать. Делалось это с большой осторожностью, малейший шум мог испортить всё. Я представляю, как один из братьев стоял "на стрёме", а другой - в случае тревоги готов был немедленно убрать лепёшку. Поесть очень хотелось.

Из воспоминаний Фарида
 Чувство голода можно было утолять по-разному. Были "мирные", ненаказуемые способы добывания пищи. Были - требующие решительности и даже нахальства. Были криминальные, прошедшие, слава богу, мимо наших братьев. И всегда было оправдание - " ЕСТЬ ХОЧЕТСЯ ". В качестве подтверждения приведу пару картинок из жизни.
Раз в сезон в затон заходила баржа, которая россыпью (навалом) доставляла на фанерный завод чечевицу, горох и другие бобовые, необходимые для производства клея. В течение 2-3-х дней баржу разгружали рабочие. Работа была не из лёгких: из трюма, вручную наполненные мешки, балансируя по доске надо было доставить на берег, затем, преодолевая крутую гору, дотащить их до склада. "Добыча" для ребят была в пыли на земле. На "рабочей" тропке после грузчиков можно было по горошинке собрать пару горстей, а если повезёт с дыркой в мешке, то и больше.
Между затоном и Волгой на небольшом пространстве располагалось странное поселение, не имевшее адреса (само строй). Люди с чьей-то лёгкой руки называли его "Пьяный посёлок". Название это закрепилось за ним не из-за того, что там жили сплошь алкаши. Скорее всего, причиной тому были постройки-жилища, приспособленные для временного существования в них людей. Вкривь и вкось разбросанные "пьяные" избы производили удручающее впечатление даже на детей. Чем в основном занимались люди, жившие в этих избах, доподлинно мне неизвестно. Знаю только, что некоторые из них торговали углем, лудили дырявую посуду, точили топоры, ножи и ножницы. Естественно, там, где избы и люди - там и огороды. В основном картошка, свёкла да морковь. Огороды открытые, без заборов. Вокруг необработанная земля, заросшая сорной травой. В ней незамеченным можно было пробраться к картошке. Морковь была далеко. Это ли не искушение! Сторожа с ружьём, заряженным крупной солью, можно было отвлечь посторонним шумом, создаваемым одной группой ребят. В это же время другая группа, в которой чаще всего оказывался Фарид, по-пластунски подбиралась к огороду и собирала в рубашку желанную молодую картошку. Так же незаметно с "добычей" уползали в кусты тальника, бурно разросшиеся за лето вдоль берега Волги. Тут же или на берегу Волги разводился костёр. Печёная картошка всегда была изысканным блюдом. На радостях можно было побегать, поиграть в "индейцев", запуская друг в друга дротики из ивовых прутьев, не забывая при этом о полученном от бабушки задания нарвать в мешок траву для коровы или подобрать на затоне дровишек. Лето кончалось.

  " Принц — нищий".
В детстве практически каждого из пацанов сопровождала кличка. Она могла быть и обидной, и дружелюбной, а иногда просто непонятной: ровесника Марата - мальчишку из соседнего дома Вальку Степанова с чьей-то лёгкой руки кликнули Мырсиком. Что такое Мырсик - никто не знал, но это созвучие так подходило к характеру и внешности Вальки, что было забыто его настоящее имя, а он привычно отзывался на обращение - "Мырсик" или просто "Мырс".
Подобия кличек были и в нашей семье. Кличка ведь это, по-моему, что–то постоянно употребляемое в общении. Например, собачья кличка. В нашем же случае это скорее были прозвища или дразнилки, поскольку использовались в основном во время ссор или драк, для того чтобы выразить свои сиюмоментные чувства к "собеседнику". Не помню, было ли прозвище у Эли, но из уст дау-ани её имя Элеонора звучало совсем по-татарски – Ильянур. Тут уж ничего не поделаешь.
Моё прозвище - "принц" – меня не беспокоило. Использовалось оно редко, да и я чувствовал, что оно справедливо – покровительство мамы определяло моё положение среди детей. Работу мне поручали самую лёгкую, меня реже ругали и почти никогда не наказывали. Ну, чем не принц! Мне всегда было жалко братьев, когда неповоротливая дау-ани, пытаясь выкурить их из-под кровати, почти не нагибаясь, "тыркала" под неё кочергой или ухватом, надеясь наказать их достойно, если они оттуда выползут. Мне под кроватью быть не приходилось.
Слово "принц", видимо, пришло из книг и скорее всего благодаря Марату – он был старше и читал больше других. Но потом не обошлось без вмешательства кино. Вышел на экраны фильм по Марку Твену "Принц и нищий". Среди ребят фильм был очень популярен. У всех на слуху - его название. Но кроме кино были и другие увлечения – игры, в том числе игра, которая называлась стукана (в Казани она называлась чика). Игра была на деньги – битком о монету так, чтобы она перевернулась с решки на орла. Биток бросали по очереди, стараясь при этом, чтобы упал он как можно ближе к кону – столбику из монет. Недолёт считался провалом. Как раз мой биток не долетел. Кто-то сочувственно произнёс: "Эх, принц…", а Мырсик язвительно добавил: "…и нищий". Так моё простое прозвище превратилось в неудобное и непонятное – "принц – нищий". Это было совсем недавно – около 70-ти лет назад и сейчас я думаю, что в детстве многие считают себя принцами, а потом становятся нищими – кто материально, а кто – по духу.
Мама заботилась о том, чтобы я пошёл в школу максимально подготовленным, к слову сказать – "принцем на белом коне". В школу принимали тогда с 8-ми лет, а читать я научился намного раньше. Толстовские рассказы для детей были читаны – перечитаны. Рассказ о том, как Филиппок сбежал в школу, знал буквально наизусть. Помню, сколько проплакал, жалея ручного воробья Живчика. Понемногу считал без помощи пальцев и даже писать пытался "письменными" буквами. Читал всё, что попадалось под руку, а попадалось то, что приносил в дом Марат. До сих пор не забыл, как мне досталось от него за то, что увёл книгу "Марка страны Гваделупа" (автора не помню).

  И так – в школу!
Первые два класса паратской начальной школы выпали из моей ободранной памяти напрочь, не оставив ни одной прищепки, за которую можно было бы зацепиться. Ни одноклассников, ни учителей, ни уроков, ни перемен. Даже завтраков не помню, которые, по утверждению Фарида, всё-таки были. В общем, сходил мальчик в школу и не помнит зачем. Может быть за чистописанием. Но вот постепенно вырисовываются картинки, связанные с не близкой дорогой в школу - по мосту через железную дорогу, потом в гору, и сквозь толкучку на базаре с небольшим фанерным ящичком - портфелем в руках. Фарид вспоминал, что ему портфелем служила матерчатая сумка, а старшие вообще носили учебники и тетради на пузе под ремнём.
Дорога в гору особенно примечательна зимой. Поутру вместе с нами тяжело продвигаются к базару крестьянские сани-розвальни. Товар для продажи привозили с другого берега Волги и тщательно укрывали рогожей. Встревоженная лошадь, исходящая паром, часто скользит на раскатанной дороге, а рядом семенит мужичок-извозчик, уговаривая её то кнутом, то матом. Иногда из-под рогожи вываливается желанный кусочек жмыха. Везли на продажу, а достаётся бесплатно удачливому попутчику.
Вот за горой слышится дробный стук. Это встречная колонна ФЗУшников в брезентовой обуви на деревянной подошве как подковами цокает по мёрзлой дороге, приближаясь к скользкому спуску, а дальше с гиканьем и смехом, кто на чём – в рассыпную устремляется вниз. На обратном пути из школы можно повторить скоростной спуск колонны, используя фанерный ящичек-портфель в качестве санок. Что может ещё пожелать "принц-нищий"? На таком портфеле приятно было съехать с горы, но предназначен он был всё-таки для школьных принадлежностей, которых было немного: букварь, самодельная тетрадь, ручка, карандаш и счётные палочки. В старших классах, вспоминает Фарид, по каждому предмету на несколько учеников выдавался один учебник, а тетради иногда приходилось делать из газет и писать между строк "химическим" карандашом. Без такого карандаша школьник всё равно, что крестьянин безлошадный – никакой жизни. Во-первых: это прекрасная замена чернильницам-непроливайкам и спасение от клякс, которые нет-нет и случались на клеёнке при использовании ручек с пером. Кляксы приходилось соскребать солью вместе с рисунком клеёнки. Появлялись потёртости на самом видном месте, что очень не нравилось дау-ани. Во-вторых: можно было, послюнявив карандаш, написать или нарисовать всё, что хочешь, на любой доступной части тела. От этого не мог отказаться ни принц, ни нищий.
Не знаю, использовался ли такой карандаш в очередях за хлебом для регистрации несмываемого номера, или же эта бесценная мысль возникла в более цивилизованные времена.
Гору мы благополучно преодолели. Осталось пробраться сквозь толкучку на базаре. Хорошо, если там не перекрыты входы-выходы из-за очередной облавы. В толкучке отирался разностильный люд. Кто-то продавал, кто-то менял, были и такие, кто толкался из любопытства, шныряли юркие беспризорники и тихо делали свои дела воры-профессионалы. Местные коробейники привлекали народ: "Перец, сахар, сахарин, чайная сода, нафталин…." и много разных разностей в маленьких пакетиках размещалось у них на лотке. Там же можно было купить местную жвачку – большую таблетку "серы" или вара. Однажды на меня свалилась радость: то ли отец, то ли мама сунули мне в карман "красненькую" – купюру в тридцать рублей с портретом Ленина, я купил на неё пару больших пирожков с картошкой и тут же, не выходя с базара съел. У принца случился королевский завтрак.
   



© Copyright: Джервис Камалов, 2016
Свидетельство о публикации №216011001715   

Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Заявить о нарушении

Другие произведения автора Джервис Камалов

Рецензии

Написать рецензию

Другие произведения автора Джервис Камалов
 
Авторы   Произведения   Рецензии   Поиск   Вход для авторов   Регистрация   О портале       Стихи.ру   Проза.ру



 
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2017     Разработка и поддержка: Литературный клуб   Под эгидой Российского союза писателей