Я китайский иероглиф поймал, как букашку, в траве

      Я китайский  иероглиф поймал, как букашку, в траве.
      Положил под язык, но в гортани —  одни консонанты.
      Задыхается крик, как старик на крутом вираже,
      вдруг из прошлого вздумав зачем-то настигнуть беглянку.
      Слово «искры» дробится. Иероглиф китайский —  тройной.
      Слово «женщина трижды» —  китайский синоним разврата.
      Боже мой! Неужели я просто немного дурной,
      или может быть даже уже бесноватый?
      Я кладу под язык, как всегда, ни за чем, чёрт те что,
      издаю чёрт те чем в никуда непотребные звуки.
      Видно в сердце моём иногда, как в печи, горячо,
      а в дурной голове от жары возникают кунштюки.
      Боже мой, Боже мой! Неужели я только дурной?
      Ну а может быть в детстве укушен зловредною мухой?
      «Лес» —  два дерева. Три —  это значит чащоба стеной.
      «Ухо с дверью» —  простая символика слуха.
      Этот Дальний Восток тонок, будто на лбу волосок.
      Мы с трудом постигаем восточного духа нюансы.
      Если с пальцем на ком-то впервые увидишь носок,
      то в подобной стране ощущаешь себя иностранцем.
      Небом высветлен взор.
      День избавлен от склок и хлопот.
      Как костлявый узор, на коленях покоятся руки.
      Миг способен тянуться не меньше, чем день или год –
      словно действо и время в мистериях Но и Кабуки.
      Нам японские «ёдзё», хоть выверни грудь, не понять.
      А тем паче «ёкёку», чтоб выдавить сплин, не исполнить.
      Что совсем не мешает, однако, японца принять
      и, послушав, что он говорит, всё учесть и запомнить.
      Мерно дышит земля, выдыхая туман облаков.
      Я поверить готов, что в природе царит совершенство.
      Боже, сколько на этой земле дураков
      и святых, и таких, что впадают в блаженство!
      Мне бы в чьё-нибудь горло навечно вцепиться рукой,
      потому что теперь только так постигается вечность.
      Но нужнее, чем вечность, на свете душевный покой,
      а покоя на свете важнее одна человечность.