вспомнить всё

никому не открывай (даже знакомым!) дверь, –
сказали мама и папа и бабушка, и ушли
в гости, куда не берут детей – и две
вероятности – или на похороны или на чьи-
 
то похороны. вероятнее, на похороны. я дела
делала детские – плавила свечи, сильной вины
не чувствуя (формально же я их не жгла –
лепила из парафина), свечи все изнасилованы
 
моими пальцами.
(мне это до сих пор нравится)
 
потом пришел друг брата, и вдруг просит его впустить.
дурная черта – никому не могу отказать (сейчас избавилась).
смотрю со стула в глазок и решить
не могу – родителей слушать еще важным тогда казалось.
 
(а от этого чтобы избавиться, человеку
нужно три года, с тех пор, как слушать больше некого)
 
я в волнении и смятении – ведь знает уже, что дома
я, черт бы побрал эту культуру кто-там-общения,
а он обижается: “мы же, как бы, знакомы,
я же, как бы, не чужой человек”, – говорит уговорчиво в щель мне.
 
я думаю – ну да, не чужой, но там,
кажется, было что-то про "даже знакомым",
но ничего про чужим/не чужим, вот всегда
во что-нибудь влипну такое, когда остаюсь одна дома.
 
(в данном случае в дверь, но пока тсс тихо)
 
на этом моменте мы всегда застреваем, психо-
терапевт мой не может вытащить дальше память:
что там? открыла я или нет? интрига.
кусок, который некуда вправить.
 
и даже не спросишь: я не помню, кто там
стоял за дверью, и он может быть даже уже
умер, или сидит, или растит роту
детей в том же доме на каком-нибудь этаже.
 
или стал муллой или буддой, и тоже
ни к чему ему сейчас вспоминать об этом.
я стою в квартире одна, и кожа
липнет к кожзаму двери (лето). 
 
но зачем ему заходить, если брата нет?
(может и мне ни к чему вспоминать об этом,
все-таки прошло двадцать-не-помню лет)
может, забрать кассеты. да, точно, забрать кассеты!
 
у брата была сектор газа про вальпургиеву но-
чь – может, ему срочно ведьму звать на шабаш, но нету
кассеты! может, за этим он вежливо жал в звоно-
к? а еще были видео, видео были кассеты!
 
(хищник, вспомнить всё, но нам с братом
больше всех нравился терминатор –
 
весь туалет был обклеен наклейками до унитаза,
на моей любимой – одна половина лица человеческая, а вторая нет –
роботовая, с красным горящим во тьме туалета глазом.
я всю жизнь ждала потом во второй части момент
 
этот, но он не настал, быть может,
я что-то опять забыла, опять сломала ход времени).
отлипала с треском от кожзама двери кожа.
шел тысяча девятьсот забытый, девяносто потерянный.