Кошмар на улице Вязов

Мой немного оттаявший друг,
Расскажи мне, о чем этот фильм.
Никогда мы не выйдем за круг
Разговоров на улице Ильм.

Чтобы встретиться - нужен кошмар.
Чтоб расстаться - достаточно сна.
Догорает бездымный пожар,
И вся улица освещена.

Мой убийца приходит во сне,
А убьет - никогда не проснусь.
Расставаться не хочется мне
И не сплю. Вообще не ложусь.

Я еще не хочу умирать
И дрожу, если просто темно.
Надо ж было меня напугать,
Что убийца приходит в кино!

Новых ужасов? Ты говоришь,
чтоб от старых зазря не дрожать.
Где-то наледи падают с крыш,
где-то поздно на тормоз нажать.

Я совру, что давно не боюсь.
Просто кончился адреналин.
И на улице Ильм появлюсь,
по которой ты ходишь один.

По которой ты ходишь в кино.
И погасят когда-нибудь свет.
Я умру. Все равно. Все равно.
От убийцы, которого нет.

Я боюсь одного - темноты.
И заснуть, и увидеть во сне,
что на улице Ильмовой ты
в этой жизни не встретишься мне.
                1992


То, что я пишу и писала раньше, не всегда можно назвать стихами,
это скорее словесная икебана, которая не всегда хороша, часто избыточна или безвкусна, но она помогает выровнять внутренний дисбаланс, часто очень острый самим вовлечением  в процесс составления текста. Очень часто внутренний ритм требует словесного заполнения. В детстве я ночью вставала и шла взять книгу, если не могла в точности вспомнить строчку из классика. Понимание приходило через звук и повтор. Собственное творчество было не столько осмысленным, сколько уводящим из бытийственных проблем в филологию. Первое напечатанное произведение было опубликовано в газете "Япония сегодня" (1992) и посвящалось Кёко Ханари. "Мы в ностальгии, она и я, не по своей стране/ Бросится в море звезда моя, чтобы взойти луне./ Однако же, и проблемы быта, и проблемы филологии не разрешались сколько-нибудь убедительно, но возникало соответствие одного другому, и появлялась иллюзия, что сносный текст может заменить множество скучных повторяющихся телодвижений, и удастся перейти к качественно иному витку существования. В возрасте двадцати шести лет я ударилась в словесные композииции-экспромты, не обладая ни художественным вкусом, ни чутьем от слова "совсем", пытаясь ими закрыть пустоту разлуки, сначала воображаемой, назревавшей, а потом разразившейся. "Без тебя, Божество мое грешное, расплывается в небе звезда, /от которой все небо нездешнее. Я прощаю тебя навсегда./ Тексты были пустоватые, но живые и мелодичные, я твердила их про себя днями, они прорастали из одного в другой, и я сама не сразу понимала подтекст, который сложился случайным образом. Сублимация, как она есть,
была натренирована, и мне не требовалось усилия, чтобы продолжить любую тему в любой момент. Разлука, продлившись года три, потеряла остроту, но продолжала нести в себе бегство из бытовой обыденности в текстовую банальность. Стало понятно, что требуется внутреннее напряжение, чтобы прорваться за инерцию словесного пустяка. Об этом "Блаженные слова". Когда с судьбою оставляешь споры, уже другие и моря, и горы...
Возникла другая инерция - стараться использовать напряжение, чтобы продвинуть текст. И когда меня читательница спросила, неужели у меня такая жизнь интересная, как получается из книжки, я честно сказала, что, увы, совсем это не так, просто доведут на работе, вот и воображаешь сюжеты для самоуспокоения.
Честность не казалась мне достоинством, хотелось чудес, неологизмов и парадоксов.
Знакомство с Т.Виноградовой в 1996 году сподвигло меня подражать ее верлибрам,
проявив мое неумение говорить понятно. Если в рифму можно еще напустить туману, то верлибр требует адекватного выявления причины говорения. У Виноградовой сказано всегда предельно понятно, но воспроизвести это не слишком просто. Тем не менее, шлифовка текста вызывала у меня протест, поскольку самая первая редакция обычно оказывалась наилучшей, и я часто потом продиралась к ней обратно после многих ошибочных ходов. В смысле затратности мне проще написать вариации текста, чем доводить до ума первоначальный. Когда сейчас я думаю, что именно важно в моем творчестве, а я пробовала делать транспонирование текстов из рифмованных в верлибр и наоборот, ответ на этот вопрос мог бы быть: тональность. Не интонация, не изыски и не прозрения, которых не замечаешь, ибо все само собой разумеется.
В 1999 году мои друзья помогли мне составить и издать первый сборник, но в результате меня постигло разочарование в поэзии вообще. Я слушала, ходила на вечера, спорадически общалась с авторами, но не находила отвечающих моим чаяниям форм и содержаний, все казалось унылым, как газета. Получалось, что "ключ поручен только мне", я одна могу сказать самой себе если не правду, то хотя бы прелюдию к ней. И я не писала ничего, кроме поздравлений на открытках лет десять, вняв призыву Риммы Казаковой, что если вы пишете, украшайте стихами жизнь свою и окружающих, не надо распространять себя на всю языковую аудиторию. 
Оказавшись в союзе литераторов в 2007 году, я уже не чувствовала за собой правоты молодости, но попытка вскочить в последний вагон сподвигла меня все же каталогизировать тексты на популярном сайте. Резюмируя свой опыт, скажу, что если вам пишется, надо писать. Возможно, что музы не рады вашему несовершенному слуху, возможно, что и вы сами перечтете свои опусы и пожмете плечами, но ткань существования - время, а тексты - вышивка на ней. "Даже солнечному глазу нимбы складывают пазлы, чтобы вечности сквозь время не светилась нагота."
Какие из них окажутся значимыми, и окажутся ли вообще, не главное. Жизнь автора лепится из текста, сказанное имеет свойство сбываться. Решимость не вестись на инерцию представляется главной доблестью, попытка не повторять за вселенским оракулом, а гнуть свою линию дается не сразу, если дается вообще. Изменяя текст, изменяешь судьбу. И есть некоторое очарование в том, что поправляя старый текст, ты меняешь прошлое, а придумывая новые слова, заискиваешь перед будущим. Не произнося слова, ты расписываешься в собственной трусости.
Если говорить о выступлениях, достижением могу считать 3 место на фестивале литературного эксперимента А.Бубнова в 2020 году. В частности, прозвучал перевод на язык будущего романса "Гори, гори моя звезда" - "Дивина мантра идеаль". Это о тексте, который вечен как звезда, о мечте любого автора.