Последний из наполеонов

Я, исчезающий вниз, как медленно яркая спичка,
Сжигающий рубища нищих, чтобы погрелись душою,
Думаю, как бы случайно меня не смешали
С тонущими строем мышами,
Чтобы меня не душили, мне не мешали.

Дыма нет без огня, а меня нету без дыма, — слышишь?
Стою на коленях, молясь о незначимости моих прегрешений,
Падаю в подлость, в нирвану и дальше, в пустую помойку,
Падаю в глупость, в тартарары и дальше, где много бумаги,
Где можно спрятаться от дождя, тушащего спичку,
Гладкого, ровного, как соловей в голенище.

И, возможно, это — та самая спичка,
Что свечу твоих рук зажгла моими руками,
Но было это в другой, отсюда не видимой жизни,
И, видимо, так и должно было случиться,
И мне не стоит считаться обезумевшей птицей,
Мне даже не стоит считаться убитым богом.

Но вот вопрос, по-детски дурацкий, до мудрости хамский:
Нужно ли вверх молиться или полезнее к чёрту
Послать все мольбы и взлететь с четверенек в удачу,
Как доктор Фауст, свою жизнь обернувший задачей,
И как Франкенштейн, сравниться вздумавший с Ноем?

Иль на правах камикадзе вонзиться в границу из пепла
Между Чернобылем и Хиросимой,
Между Помпеей и Троей,
После того, как стало красиво,
После того, как сгорело полнеба,
После игры безумного тела,
После столбов, исчезающих строем?

Иль по мечте Герострата пустить Саламандру,
Закапывая левой лопаткой в собственный биокомпьютер —
Коленчатую чашу мозга — нелепейшую каплю термояда?

Или просто заняться оптикой и серо-рыжими пятнами
Раздвоить милый глаз, облитый кислотой и слезами,
Спермой, горючим дождём и божественным скрипом сознанья,
Шпарящим по латыни мимо бикфордова пояса,
Уничтожившего то, что когда-то воспринялось тьмою
Теми, кто бил напрямую в блестящее темя
Чудовища, падающего вместе со мною
На медленно яркую спичку? —
Спасибо, не надо.