Поэма о Великом начале Седьмая глава

Глава 7. «1921                »
На диспут «Зорь» не взял меня Антон. –
Он театрал в моменты оформленья…
Но истинный…
                кумиров в упоенье
Тогда он заставляет выйти вон.
Не вынося поддержки от людей, -
Как прежде, от резца не отрываясь, -
Он спал с ним у дверей закрытых рая, -
А позже, - постелив себе гвоздей, -
Такой крутой у лестницы наклон,
Который он один на свете знает.
Никто её объём не понимает, -
Хоть обойдёт сто раз со всех сторон!
Как Татлин утром башню создавал,
А тайно ночью – собирал и крылья,
И я молилась…
Новый день настал
Пропали втуне скромные усилья.
Остановилось время…Лето… Жар…
Смеялись тихо близнецы у двери…
Меня заметил Равдель, и по вере
Своей
попала в пекло – Жанна д Арк.

Был спор велик. Октябрь, говори! -
Пришёл навек и закрутил и взвился.
И умер режиссёр… И вновь родился. –
Но лишь один. А может два иль три.

Докладчики – какие были львы…

(Я вспомнила картинку представленья –
Артисты с упованием и рвеньем
Вдруг на себя бросали шум хвалы
И всё кричали:

- Где он, Мейерхольд? –

- Да там, на Николаевском вокзале
Его пожитки скромные видали;
Как провожали…Ах, какой эскорт.
От зависти позеленеет лист.
И Южин, и Таиров; Немирович
Все королевской пожелали крови
Подскажем им: Антихрист

Смех и свист…

Актёры и хоревты вновь кричат:

- Срывали голоса мы, слёзы лили,
Попрали грим, друг друга мы простили.

Бебутова на сцену волочат.

- Да будет вечеринка! Час настал
Теперь нас приглашают и за ужин,
Когда наш дух пророчески разбужен.
Где Мейерхольд, который опоздал?

Голодные и злые голоса:
- Он проходил здесь; он был нас правее…

- Подвижнее и легче мы – живее;
Пусть голод длится ещё полчаса!

Нос Мейерхольда появляться стал,
Обвязанный в ядрёный красный гарус –
Заколыхался как под ветром парус –
И вышел театральный мадригал. 

Маэстро появился, как огонь –
В шинели, шарфе, бутсах и обмотках –
На верхе кепки встал значок, где чётко
Был профиль Ленина – такая бронь…
«Победа наша – так он рассказал, -
И глуховатым голосом прибавил:
Когда меня за нарушенье правил
Изгонят из театра на вокзал,
Я одиноким стариком пойду
По рельсам вдаль – с котомкой за спиною;
Со вкусом хлеба я в неё земное
Ученье Станиславского кладу».

Зал стих от удивленья и померк.
В проходах узких стало просто шатко…
И злой волшебник Немирович сладко
Всё оглядел и будто всех отверг.

А Мейерхольд достал большой мешок
И поддались как птицы оперенье –
Его края… – Из сердца – взял ученье;
А из кармана хлебушка кусок…
И бережно он всё это отдал
На дно мешка, и завязал верёвкой;
В глазах его как в океане с лодкой
Летела жизнь… Но он ей губы сжал).

И вот сейчас на диспуте опять
Летела жизнь без всяких мудрых правил
Стоят бойцы, которых он поставил
И говорят – что надо начинать.

Сперва Якулов вышел из тенет.
Но он сбивался, вспоминал о многом:
«- Художнику в театре сем убого,
Где нет Шекспира, режиссёра нет…
Нет! Есть один, которому теперь
Мы можем предъявлять большие счёты.
Мы, живописцы не бежим работы.
Новаторству лишь мы открыли дверь.
Что было нами выстрадано,
                вдруг –
Любой закон, который мы открыли, -
Всё лучшее в художественном мире
Случайно сцена превращает в трюк.
И если есть характер у тебя,
И если ты новатор в самом деле, -
Как чувствуешь себя ты в чёрном теле –
Без вдохновения, ты как без рук…»

А Равдель прав, шлифуя свою речь.
Её он приготавливал для боя.
А, впрочем, повторял он то-другое,
Что со студентами успел испечь
И если б вы бывали в мастерской,
Где он учил по новому канону
Порою с производственным уклоном,
Но чаще с театральною тоской –
Увидели бы логику людей,
Радеющих о форме всё, о форме –
О мир преобразующей реформе
Непримиримых на предмет идей:

«- Художники! Ведь вы не маляры!
Актёр - ваш цвет - материал на сцене
Вы режиссёры световой игры;
Организаторы своих творений…
В лаборатории у вас светло.
Законы все вы вывели веками:
Вы просчитали мозгом и руками –
Своё искусство, словно ремесло. -
Театр ничего не просчитал,
Свои законы до сих пор не вывел.
Он лишь о тексте думал и гадал
И оказался в бурю на обрыве.
И грянул гром. И выстрел прогремел.
И публика сменилась в этом свете.
Театр до сих пор не поумнел –
Единой волей новый день не встретил.
Искусство мозаично – в этом суть!
Всё развернуть в единство может воля –
Но чья, скажите? Чей культурней путь? –
Организация большого поля,
Большой площадки, плоскости, фигур
И световых и цветовых явлений,
Объёмов музыкальных партитур
И статики, и пропасти движений.
Театру безразличен сам рассказ
Приём - логичен. Элемент бесценен.
Возглавить живописцу в самый раз
Искусство режиссёрское на сцене!»

Выходит Алперс – настоящий маг –
Зал оживился точно на свободе…
Он пробудил великое в народе:

«- Поднимется страна на целый такт!
Театр образует новый быт –
Организует жизнь, а не искусство…»

«- Костюм на нём, как золото, добыт, -
Меня толкают, шепчут жадно, с чувством, -
Ботинки тоже вроде ничего». -

И двое в коридор, - иду за ними, -
По коридору страха – по пустыне.
Хотят ограбить Алперса – его!
Темнеет театральное фойе;
И пыль кругом…  театр ещё тоже!
Я за ворами успеваю, - Боже!
Я позабыла только – для чего?!
И задыхаюсь бешеной виной,
Иду за жуткой сволочью по кругу
Москва тепла…
Вдруг мне целуют руку –
Здесь Мейерхольд стоит передо мной.

За ним – Ефим; они между собой
Так безмятежны и по-детски правы…
И снова мир – нисколько не лукавый,
И вечер – мне дарованный судьбой!
Москва полна прекрасных нужных дел…
А у Ефима – перстень очень странный!
На подбородке – ямочка; взор - данный
Для явственных лишь в поединке стрел.
Овал лица; открытый бледный лоб.
Он почему-то коротко стрижется.
И нравится мне, как Ефим смеётся…
Отливка очень чистая – без проб…
Пусть свет и тень, недуги и мольба,
Присваивали цвет очей всецело,
В породе черт лица окаменела
И яркая, и быстрая судьба, -

Но лопоух, стоит, средневысок –
Цветок из сердца тихо вырастает,
И опадает тут же лепесток:
На нежности то время не хватает!

Синее гжели стали небеса.
И гром гремел; уж буря поднималась.
Оторвала я от неё глаза
И вновь с Антоном на земле осталась.
Но думаю: мальчишка, - каково –
Быть слушателем вольным этих классов
И вдруг подняться – ректор ВХУТЕМАСа.
Шесть лет прошло – все слушают его.
Конечно, выполняет он заказ –
Тот самый, что давно другими задан
Загадывает мне Ефим шараду:

«- Прочти письмо! Слеза попала в глаз».

«Чего он хочет? Ну прочту, пускай!..
Товарищ управляющий!.. – Здесь просьба!» -
И я читаю деловито, грозно…
Авось Ефим нальёт казённый чай…
А он берёт чернила и писать.

Куда? – Конечно, - выше – так уж надо…
Ведь есть заказ, он в этой просьбе задан;
И человеку негде правды взять.-

«- Ему бы в эти стены поступить,
А он в какой-то должности полезной
И просит так несчастно и болезно:
«Вы вытребуйте скоро, чтоб учить!»
Он прошлый год мне подавал письмо.
А я забыл, вернее, - отказали.
Рабочий. Позабудет нас едва ли.
Ведь это будет сложно для него».